В. П. Макаренко бюрократия и сталинизм Ростов-на-Дону Издательство Ростовского университета 1989 m 15

Режим личной власти

Для анализа социальных и политических кор­ней сталинизма можно использовать разли­чие между формой государства и полити­ческим режимом. Оно уже довольно давно существует в на­учной литературе [10]. Но только сейчас начинает приме­няться для объяснения истории советского общества.

Известно, что диктатура пролетариата есть форма госу­дарства в период строительства основ социализма. А поли­тический режим есть система методов осуществления госу­дарственной власти, отражающая состояние демократических прав и свобод, отношение органов власти к правовым осно­вам их деятельности. Политический режим, таким образом, отражает различие официальных конституционно-право­вых норм и реальной политической жизни, провозглашен­ных социальных целей и действительной политики.

В предыдущих главах было показано, что бюрократиче­ские тенденции революции еще при жизни Ленина преврати­лись в факторы сохранения и укрепления бюрократии. После революции пришлось пойти на пересмотр марксистских положений о возможности существования пролетарского государства без постоянной армии, органов внутренних дел и безопасности и управленческого аппарата. Царская госу-

117
дарственная машина была сломана и заменена новой. Но ее структура осталась прежней. Перед пролетарским государ­ством возникли те же самые задачи, что и перед всяким другим. Сохранение структуры и основных элементов госу­дарственной машины послужило важным фактором возрож­дения бюрократии в новых исторических условиях.

До революции Ленин выдвигал требование ликвидации постоянной армии, полиции и чиновничества, сведения жа­лованья всех управленцев и специалистов к средней заработ­ной плате рабочего и замены государственной машины все­общим вооружением народа. Но революция и гражданская война обнажили утопический характер этих требований.

Новая армия организовывалась на тех же принципах, что и все остальные: дисциплины, иерархии и страха. Для поддержки дисциплины применялись традиционные сред­ства: аресты и казни заложников, дезертиров и их укрыва­телей, казни за невыполнение приказа и т. д. Для применения этих репрессий и охраны нового правительства потребо­валось значительное количество вооруженных сил, кото­рым могла доверять новая власть (типа латышских стрел­ков). Были созданы органы ВЧК, организация которых бази­ровалась на тех же принципах. Тем самым возникла почва для трансляции непосредственного, физического господства, принуждения и насилия.

Вскоре после революции стало ясно, что для организа­ции производства нужно сохранить привилегии для специа­листов. Уже в апреле 1918 г. Ленин выдвинул лозунг о необ­ходимости учиться у буржуазии. А тот, кто думает иначе, по его мнению, обладает психологией обитателя Центральной Африки [2, 36, 272]. Пришлось отойти от принципов Париж­ской коммуны.

До революции партия направляла все усилия на борьбу с русским самодержавием и его бюрократией. После револю­ции ситуация поменялась: «Пока в Германии революция еще медлит «разродиться», наша задача — учиться государствен­ному капитализму немцев, всеми силами перенимать его, не жалеть диктаторских приемов для того, чтобы ускорить это перенимание еще больше, чем Петр ускорял перенимание западничества варварской Русью, не останавливаясь перед варварскими средствами борьбы против варварства» [2, 36, 301]. Принцип рабоче-крестьянского контроля над производ­ством и распределением продуктов пришлось заменить еди­ноначалием в управлении промышленностью. А мечты о кол­лективном управлении предприятиями зачислить в анархо-синдикалистский уклон.

Пришлось пересмотреть и отношение к праву назначения должностных лиц сверху. До революции Ленин резко крити­ковал это право. Считал, что оно лежит за пределами де­мократизма и способствует бюрократизации революционного процесса: «Ибо сверху «назначаемое» — для «руководства»

Но уже весной 1918 г. Ленин обосновывает противопо­ложную идею: о возможности и исторической неизбежности совмещения личной власти с диктатурой пролетариата. Его главные аргументы состоят в следующем: в истории революционных движений диктатура лиц была выражением диктатуры классов; личная власть уживалась с буржуазной демократией, выражающей волю меньшинства населения; пролетарское государство выражает волю большинства; по­этому личная власть вполне может ужиться (особенно в кри­зисные периоды) и с социалистической демократией.

В то же время Ленин формулирует два основных усло­вия соединения личной власти с диктатурой пролетариата: власть должна осуществляться в интересах большинства и стимулировать подъем масс к историческому творчеству. А кто вне политики — тот вне истории. В результате истори­ческое творчество совпадает с политическим. И никакого иного способа совпадения, кроме демократии, история не знает. Поэтому демократия, по замыслу Ленина, должна стать важнейшей составной частью политической культуры социализма. Особенно органов государственной власти и управления.

Но как установить интересы большинства? Ведь только партия обладает теоретическим сознанием. Является носи­телем пролетарского сознания совершенно независи­мо от того, каковы на самом деле интересы и сознание множества индивидов, образующих реальный, эмпирический пролетариат. Партия знает, что соответствует, а что не соответствует историческим интересам пролетариата и боль­шинства трудящегося народа. Следовательно, партия в каж­дый момент своего существования руководствуется представ­лением о том, какими должны быть эти интересы и со­знание. Реально существующее пролетарское сознание не в состоянии постичь эти интересы. Для того, чтобы действо­вать успешно, партия нуждается в поддержке пролетариата и всего трудящегося народа. Но установление интересов и целей большинства, а также любая политическая ини­циатива принадлежат исключительно партии. Большин­ство не в состоянии ни постичь свои интересы, ни сформу­лировать свои классовые и исторические цели. Все цели, ко­торые ставит перед собой большинство, не выходят за пре­делы буржуазных, капиталистических порядков. Иными

Этим объясняются причины того, что реализовать ленин­ский замысел о демократии не удалось. Политические тра­диции России и бюрократические тенденции революции спо­собствовали тому, что государственный аппарат стал воз­растать еще при жизни Ленина. В то же время этот аппарат был не в состоянии самостоятельно решать любую социаль­ную проблему. По каждому, даже самому пустяковому во­просу, новые чиновники обращались к вершине партийной и государственной власти. Возрастал хаос и бесплодная бу­мажная волокита. Ленин постоянно требовал карать тюрь­мой за бюрократизм и волокиту. Но это не могло изменить установившихся стереотипов, к тому же — обоснованных идеологически. Поскольку партия знает, что соответствует историческим интересам и целям большинства и какими должны быть эти интересы и цели, постольку каждый граж­данин и управленец должен избегать самостоятельных ре­шений и сваливать их на начальство. Ленин требовал все­стороннего контроля над аппаратом. Но структура и основные элементы государственной машины остались без изменений. Поэтому контроль за аппаратом неизбежно становился разно­видностью бюрократического контроля сверху.

Всякая критика новой власти могла быть признана контр­революционным актом. По усмотрению любого представителя этой власти. Ленин придавал большое значение Рабоче-Крестьянской Инспекции, которая должна контролировать все звенья государственного аппарата. Однако этим ведом­ством уже с 1919 г. заведовал Сталин, превратив его в лич­ное оружие во внутрипартийных разногласиях. Лавинообраз­но росла новая бюрократическая иерархия, обладающая все­ми правами над жизнью и смертью людей. Первоначально на ее вершине находились честные коммунисты. Но они все в большей степени вытеснялись карьеристами, льстецами и си­кофантами. А вытеснение честных людей из аппарата управления — общая характеристика бюрократии.

Главным фактором ее экспансии в новых политических условиях было отсутствие у новой власти адекватного эконо­мического и технического базиса [37]. Из-за нехватки мате­риальных средств и потребности создать такой базис госу­дарство вынуждено было опираться только на силу власти. Она стала тотальной. Вся социальная жизнь превратилась в объект прямого централизованного регламентирования. А управление — всеохватывающей, непрерывной и оператив­ной характеристикой социальных отношений и процессов. Мерой оценки любого управленческого действия стало вы­полнение команд вышестоящих органов.

Нетрудно понять, что такое управление не нуждается ни в каких демократических институтах. И находит свое

120
органическое завершение в режиме личной власти, который блокирует подъем масс к самостоятельному историческому и политическому творчеству. В то же время режим личной власти глубоко укоренен в консервативных и корпоратив­ных политических интересах и установках.

Социалистическое государство не является исключением из этого общего правила, которое подтверждается формиро­ванием новой бюрократии на почве советской демокра­тии [33]. В результате произошло разделение власти и управ­ления. Становление социальной группы номенклатурных ра­ботников — партийно-государственной бюрократии. А пере­чень номенклатурных, должностей за все время Советской власти не был предметом публичного демократического обсуждения.

Ленин предупреждал еще в 1922 г., что новый государ­ственный аппарат создается стихийно. Эта стихия первона­чально отражала бюрократические тенденции революции. А затем — сталинскую концепцию строительства социализма, воплощенную в конкретные политические акции. Так сложи­лись предпосылки для подчинения всей избирательной си­стемы потребностям аппарата. Он стал господином обще­ства. Вся мощь аппарата использовалась не для развития демократии, а для того, чтобы бросить массы туда, куда счи­тала нужным воля «кремлевского горца», если воспользо­ваться образом Мандельштама. Консервативно-патерналист­ские и корпоративные политические установки — необходи­мая составная часть всех естественных форм социальной жизни — получили организационное и политическое вопло­щение.

Оно укрепило стихийный идеализм массового полити­ческого сознания — веру во всемогущество воли. Эта вера связывает политику с религией и является идейной плат­формой бюрократии. Социальная почва диалектического мышления сузилась. Господствующей формой сознания стал политический рассудок во всех сферах социальной жизни.

Прежде всего — в материальном производстве. Сталин сделал основной упор на форсированную индустриализацию и коллективизацию как ответ на внешнюю угрозу. Это при­вело к тому, что производственные отношения отождестви­лись с технико-технологическими [22]. А именно последним присущ акцент на абсолютное подчинение всех единой воле, воплощенной в принятой технологии производства и рас­пределении ресурсов.

Ленин, правда, отмечал, что подчинение этой воле может принимать две основные формы: мягкого руководства дири­жера — при идеальной дисциплине и сознательности людей, строящих социализм; резкого диктаторства, если такой дис­циплины и сознательности нет, а технико-технологическая и экономическая база новой власти отсутствуют. Последнее обстоятельство объясняет преобразование бюрократических

Хорошо известно, что всякий человек склонен абсолюти­зировать данное время, место и ситуацию. Не менее того ему присуще стремление выдавать желаемое за действитель­ное. А также смирять страсти и интересы во имя воплоще­ния идеи. Прагматизм и утопизм в той или иной степени присущ любому человеку. Они превоначально выражаются в религии, затем в политике. Эти установки были типичны для духовной атмосферы революции и 20-х гг. Нет оснований не считать их факторами генезиса советской бюрократии и режима личной власти Сталина. Первым заметил это явле­ние Е. Замятин и подробно описал А. Платонов. Но объек­том социально-философского анализа оно становится только сегодня.

Строительство нового общества осуществлялось в усло­виях развертывания противоречия между непосредственно общественным характером труда и товарно-денежными отно­шениями. Оно проявилось в экономическом поведении лю­дей и экономической политике государства.

Распределение по труду было и остается принципом со­циализма. В то же время — источником социального нера­венства доходов, видов труда, социальных классов и групп, доступа к управлению, образованию и культуре. Представле­ние о социальном неравенстве пронизывает все сферы отно­шений и поведения людей на всех фазах существования социализма. Поэтому неизбежно стремление индивидов и групп занять благоприятную, а лучше — господствующую позицию в отношениях неравенства. Какая социальная груп­па оказалась действительно господствующей?

Уже говорилось, что в крестьянской стране перед боль­шинством народа было открыто два пути социального про­движения: стать преуспевающим, зажиточным буржуа или обеспеченным и привилегированным чиновником. За исклю­чением кратковременного периода нэпа Советская власть последовательно отсекала первый путь. Зато второй, не­смотря на все усилия закрыть и его, остался в конечном счете открытым. Этим объясняются экономические корни роста административного аппарата на протяжении всей исто­рии советского общества и связь режима личной власти с бюрократическим управлением.

Ведущим мотивом экономического поведения людей были и остаются материальные, непосредственные интересы. А не соображения о последствиях деятельности по их удовле­творению. Заботу об этом взяла на себя партия и государ­ство. Значит, за ними остается монополия на всеобщий интерес. Но экономическое господство государства над об­ществом при социализме приобрело политическую и идео­логическую специфику. Поэтому история и социология пар-

Если аппарат усиливался на протяжении всей истории социалистического государства, то оно выступало средством материального благополучия псе больших масс людей. А отношение к государству как кормушке — определяющий признак экономического поведения бюрократии. В этом смысле бюрократические тенденции революции и режим личной власти выразили материальные, властные и престиж­ные интересы людей в условиях социального неравенства. Хорошо об этом сказал Б. Слуцкий:

Генерала легко понять,

Если к Сталину он привязан,—

Многим Сталину он обязан.

Потому что тюрьму и суму

Выносили совсем другие.

И по Сталину ностальгия,

Как погоны, к лицу ему.

Довоенный, скажем, майор,

В сорок пятом или покойник,

Или, если выжил, полковник,

Он по лестнице славы пер.

До сих пор он по ней шагает,

В мемуарах своих — излагает,

Как шагает по ней до сих пор [43, 78].

Конечно, слава в той или иной степени связана с удовле­творением материальных интересов. А источник славы — выполнение команд вышестоящих органов. Поскольку при со­циализме политика (внутренняя и внешняя) выполняет ведущую роль, постольку экономическая монополия пар­тийно-государственного аппарата неизбежно приобретает политическую и идеологическую специфику. Каковы ее конкретные параметры?

При ответе на этот вопрос следует учитывать воздей­ствие бюрократических тенденций революции, а затем — «великого вождя и учителя всех времен и народов» на все элементы политической системы: партию, государство, избирательную систему, конституцию и идеологический аппарат.

Преобразование диктатуры пролетариата в режим лич­ной власти никогда конституционно оформлено не было. Однако элементы данного режима существовали не только во время правления Сталина. В общем виде их можно рас­сматривать как разновидность «наполеоновских идей» в об­щественном сознании советского общества. Но остается неяс­ным, какую социальную группу следует считать разновид­ностью парцелльного крестьянства? Можно ли к ней отнести партийно-государственный аппарат? И насколько глубоко

123
диктаторские политические идеи были укоренены в на­циональной политической психологии?

На эти вопросы нельзя ответить без сравнительно-исто­рического анализа политических режимов всех социалисти­ческих стран. Изучать режим личной власти не как локаль­ное, а как универсальное явление. СССР и Китай в этом отношении образуют исследовательский плацдарм, который может расширяться за счет страноведческого анализа. Сле­дует показать, насколько глубоко в каждой стране были укоренены демократическая и либеральная традиции обще­ственно-политической мысли и борьбы. Но взятые не изоли­рованно, а в соотношении с социальным и политическим положением национальной бюрократии.

Принципиальное отличие русского и западно-европей­ского права — один из политических корней сталинизма. В России право отражало феодально-крепостнические отно­шения между государством и обществом, бюрократией и народом [2, 7, 134]. А в Западной Европе — отношения силы между сословиями и классами. Поэтому нужно сопоставить организационную структуру, программы и практическую деятельность всех политических партий, существовавших в России к моменту революции. Выяснить, насколько каждая из них, не исключая и большевистской, пользовалась стерео­типами бюрократических отношений, государственного фор­мализма и политического рассудка в своей легальной и не­легальной деятельности.

Эта проблема поставлена Лениным, показавшим, что народническая и либеральная политическая мысль России заимствовала у национальной бюрократии идею регламен­тации экономической, социальной и политической жизни. Регламентация обычно базируется на отождествлении прин­ципов гражданской, военной и политической организации общества. От этого отождествления не была свободна и боль­шевистская партия. Историки партии, видимо, должны тща­тельно описать проявление всех основных характеристик бюрократического управления в ее деятельности до и после взятия власти. Без такого анализа нельзя выявить соотно­шение общих и особенных политико-идеологических пред­посылок генезиса командно-административного управления и режима личной власти.

Поставленная проблема не может отрываться от кон­кретно-исторических обстоятельств. Под влиянием граждан­ской войны и внутрипартийной борьбы после смерти Ленина выработка стратегии и тактики строительства социализма в значительной степени совпала с властными и идейными притязаниями Троцкого, Каменева, Зиновьева, Бухарина. В борьбе с ними Сталин начал опираться на партийный аппарат. И тем самым закрепил бюрократические тенденции революции. Создал политические предпосылки для бюрокра­тизации партии. Подчинил всю ее политическую и идейную

124
жизнь исполнительным органам. Все другие партии отказа­лись, по сути дела, сотрудничать с РКП(б). Она стала един­ственной партией в государстве.

Такая ситуация объективно вела к тому, что принадлеж­ность к партийному аппарату становилась основным кри­терием возможности участвовать в политической жизни. И главной гарантией монополии на управленческую деятель­ность. Рядовые члены партии превратились в преданных исполнителей команд вождя и партийных чиновников. Все попытки вести политическую деятельность вне аппарата и развивать демократию во внутрипартийной жизни были по­следовательно ликвидированы. Следовательно, монополия партийного аппарата на политическую и управленческую деятельность была непосредственной причиной генезиса и укрепления командно-административного управ­ления.

В результате такой монополии в разряд врагов попадали не только те, кто с оружием в руках выступал против Со­ветской власти. Но и те, кто был несогласен с монополией права аппарата и его вершины на истину в последней инстан­ции в отношении всего комплекса социальных проблем. Кто обладал критичностью, честностью, мужеством, неподкуп­ностью и способностью противостоять общепринятым взгля­дам и предрассудкам. Без таких качеств невозможна не только политическая, но и человеческая самостоятельность.

Итак, монополия партийного аппарата на истину объек­тивно вела к деполитизации партии в целом. Эта монополия переплелась с руководящей ролью партии — идеологиче­ским прикрытием перехода власти в руки партийного аппа­рата. А резкое усиление власти аппарата "(неважно какого — государственного или партийного) — существенный признак авторитарного политического режима. В результате бюрокра­тизации партии глава аппарата стал политическим вождем страны, а затем — «отцом народа». Следовательно, партия стала носителем консервативных, патерналистских и корпо­ративных политических установок.

Первоначально ее вождь выполнял чисто исполнитель­скую, канцелярскую роль генерального секретаря, затем — главы правительства и верховного главнокомандующего. Но всякая бюрократия невозможна без персонификации власт­ных функций на вершине. Так в одних руках сосредоточи­лась* партийная, государственная и военная власть. Вождь выступал верховным носителем тождества гражданской, военной и политической организации общества. А каждый аппаратчик и член партии — копией этого тождества. Про­изошло политическое закрепление авторитарно-бюрократи­ческих тенденций революции.

Отсюда не следует, что воля вождя моментально стано­вилась законом, а его власть — правовой. Но его указаний было вполне достаточно для функционирования всего аппа-

Как правило, такой режим сознательно пользуется кон­ституционными иллюзиями — и в то же время является их продуктом. Здесь нельзя сбрасывать со счета два фундамен­тальных факта истории Советского государства. Сталинская конституция была принята тогда, когда режим личной власти укрепился окончательно. Ленинская программа строитель­ства социализма (особенно кооперативный план) была от­брошена. Аппарат репрессий работал в полную силу. Пар­тийно-государственная бюрократия переживала медовые годы своего брака с командно-административным управле­нием. В итоге узурпация власти одним человеком стала выда­ваться за важнейший критерий полной победы социализма в СССР. Затем этот критерий стал на полстолетия бродячим сюжетом пропаганды и обществоведения.

Ныне действующая брежневская конституция была при­нята в период социального и политического застоя и рестав­рации сталинизма, когда партийно-государственная бюро­кратия чувствовала себя хозяином страны. А бюрократизм и связанные с ним другие извращения социализма стали «нормой» социальной и политической жизни. В идеологии и пропаганде процветала концепция развитого социализма.

Таким образом, конституционно-правовая деятельность в условиях авторитарного политического режима и господ­ства бюрократии превратилась в самую безобидную сферу политической жизни.

В этом режиме вождь занимал важнейшую политиче­скую должность. Но решающее значение при определении сферы его власти имело не столько право приказа и облада­ния истиной в последней инстанции, сколько моральный и политический авторитет партии. Вождь выступал его носи­телем. Поэтому тезис о руководящей роли партии обслужи­вал потребности укрепления его власти и власти партийного аппарата. В национальной политической психологии трансли­ровалось монархическое убеждение: вождь всегда готов реагировать на потребности и мнения подданных. Укрепля­лась иллюзия того, что граждане могут ожидать и требовать такой же реакции от любого аппаратчика. Это способствова-