КОГДА КОРНЕЙ ИВАНОВИЧ ЧИТАЛ МАЛЫШАМ РУССКУЮ ПОЭТИЧЕСКУЮ КЛАССИКУ, ИМ ДВИГАЛО ЖЕЛАНИЕ ВЫЗВАТЬ У ДЕТЕЙ И ЗАКРЕПИТЬ В ИХ ЭМОЦИОНАЛЬНОЙ ПАМЯТИ РАДОСТЬ ОТ ПЕРВИЧНОГО, НЕПОСРЕДСТВЕННОГО ВОСПРИЯТИЯ ПОЭЗИИ

КОГДА КОРНЕЙ ИВАНОВИЧ ЧИТАЛ МАЛЫШАМ РУССКУЮ ПОЭТИЧЕСКУЮ КЛАССИКУ, ИМ ДВИГАЛО ЖЕЛАНИЕ ВЫЗВАТЬ У ДЕТЕЙ И ЗАКРЕПИТЬ В ИХ ЭМОЦИОНАЛЬНОЙ ПАМЯТИ РАДОСТЬ ОТ ПЕРВИЧНОГО, НЕПОСРЕДСТВЕННОГО ВОСПРИЯТИЯ ПОЭЗИИ.

„Дикою, грозною ласкою полны,

Мчимся. Колеса могучей машины

Много земель я оставил за мною;

Нужды нет, близко ль, далеко ль до брега!

Сколько тут непонятных слов и названий! Фетида, емлет, Элизий, Ливурна! А он не объяснял ничего, ровнехонько ни единого слова, только торжественно возглашал: «Баратынский». И мы вместе с ним отдавались энергии ритма, наверное не менее мощной в этих стихах, чем энергия ветра.

«Парус надулся. Берег исчез»“

(Чуковская Л.К. Памяти детства: Воспоминания о Корнее Чуковском. – М.: Моск. рабочий, 1989. – С. 46–47).

Лидия Корнеевна признаётся: „Думаю, если бы кто-нибудь из нас – я, шестилетняя, или Коля, девятилетний, сами попробовали бы прочесть эти стихи, мы споткнулись бы на первой Фетиде и отложили в сторону книгу. Но читал нам он. И в его чтении, хотя он и не объяснял ничего, мы понимали не только красоту великого произведения искусства, красоту звуков, ритмических ходов, но и общий смысл, то, что можно условно назвать содержанием. Не смысл отдельных слов или строк, а то, что содержится в причудливом сплетении их, в строках и в строфах, в которые они сплавлены силою ритма“. (Чуковская Л.К. Памяти детства: Воспоминания о Корнее Чуковском. – М.: Моск. рабочий, 1989. – С. 47).

Поэзия очаровывает маленького слушателя независимо от того, известны ли ему значения всех слов в стихах. Когда взрослый читает малышу свои любимые стихи, ребёнок первоначально воспринимает и проживает не отдельные слова и даже не целостный текст. Он „проживает взрослого“, эмоционально резонирует взрослому, который читает и переживает свои любимые строки.

Движение „от переживания – к пониманию“ естественно для ребёнка. В детстве жизненные ситуации, события жизни, произведения искусства мы переживаем целостно и непосредственно, часто – односторонне, не осознавая, в чём „взрослый“ смысл этих событий, а понимание того, чем были вызваны детские переживания, нередко приходит только со зрелостью.

Пример. Нередко взрослые не стесняются обсуждать при ребёнке что-либо интимное или даже постыдное, рассчитывая на то, что дитя этого не понимает. Порой взрослые не скрывают от малыша ситуации или предметы, о значении которых ребёнок не догадывается. Но став взрослым и оказавшись в сходной ситуации, человек нередко вспоминает увиденное и услышанное в детстве и понимает то, что взрослые в своё время от него не скрыли.

Ещё пример – из стихотворения Бориса Заходера:

Верблюд решил, что он жираф,

Метафоры и идиомы малыш понимает сначала в прямом смысле. И только со временем ребёнку открывается переносный смысл.

Несомненно, на куоккальских морских прогулках, читая маленьким детям сложные „взрослые“ стихи, Корней Иванович был уверен, что его слушатели ещё встретятся с этими строками во взрослости, узнают их и поймут глубже. Но почему любитель поэзии и чуткий педагог НИЧЕГО НЕ ОБЪЯСНЯЛ ДЕТЯМ?

„Ритм – лучший толкователь содержания, – поясняет отцовский педагогический замысел Лидия Корнеевна. – И этот толкователь, отчётливо выведенный наружу голосом чтеца, растолковывал нам, что речь тут идёт о воле человека, радостно пересекающего океан, о счастливой победоносной воле, противоборствующей бурным волнам, о том, что человек этот скоро увидит нечто ещё более прекрасное, что зовётся дивным и непостижимым именем: Элизий.

Завтра увижу я башни Ливурны,
Завтра увижу Элизий земной.

Где это – Ливурна? Что это – Элизий? Не знаю. Что-то золотое в этих многочисленных «з»: лазоревый, завтра, Элизий, завтра, земной. Нет, знаю: «земной Элизий» – что-то блаженное из чистого золота, к чему он стремился, – и вот он достиг его“. (Чуковская Л.К. Памяти детства: Воспоминания о Корнее Чуковском. – М.: Моск. рабочий, 1989. – С. 47).

Заметим, что „ лучшим толкователем содержания“, как воспоминает Лидия Корнеевна, служил не сам по себе стихотворный размер, а ритм, „отчётливо выведенный наружу голосом чтеца“.

Первые фразы, которые слышит дитя, первые звуки человеческой речи, родной речи, – стихи и песни мамы. Свой родной язык мы узнаём с голоса матери, и этот язык становится родным потому, в частности, что в нём звучат для нас родные материнские интонации. „...Все стихи, которые я узнала потом, одна, сама, без него, звучание всех на свете стихотворных строчек, кто бы их ни произносил, навсегда связаны для меня с детством и его голосом“. (Чуковская Л.К. Памяти детства: Воспоминания о Корнее Чуковском. – М.: Моск. рабочий, 1989. – С. 47).

Способность радоваться стихам, которая возникает уже у младенца, сохраняется и позже. В год-полтора-два малыш по-прежнему охотно слушает, когда взрослый читает ему книжки или рассказывает стихи, сказки, истории. Но –