Василий Аксенов. Вольтерьянцы и вольтерьянки

революцией, в коей сгорят все наши надежды?

когда перед тобой протекают куски безобразно перемешанного во времени и

пространстве эпоса, бессмысленных злодеяний, побоищ, пожарищ, массового

разложения, когда все это озарено какой-то дьявольской усмешкой, да к тому же

еще и связано столь неправедно с твоим собственным именем?

поворачивается к барону

Ах, мой Фодор, с твоей-то прозорливостью ты, конечно, понимаешь, что филозофы

предчувствуют революцию. Ведь главная битва нашего века, столкновение филозофов

и теологов, близка к завершению, и, как ни странно, в нашу пользу. Возникает

поколение без веры в Христа. Оно не боится возмездия за содеянное. Мы надеемся,

что победит Разум, но мы не уверены в этом. Могут ли государства уцелеть без

религии? Мы надеемся, что правители преисполнятся филозофских идей. Атеисты

могут быть не менее нравственны, чем верующие. Человек - это рациональное

животное. Благоденствие нового мира может стоять на Разуме.
Однако не прав ли наш Мишель, когда без всяких апелляций заявляет, что Разум

может стать проституткой безнравственного желания? Увы, я тоже не верю в

разумность эгоизма, и потому меня страшит атеистическая революция.
Барон Фон-Фигин(глубоко взволнован).Как я понимаю, Вольтер, приходят времена

прекословия и разноречия. Христианские чудеса уподобляются греческой мифологии.

Слово "дьявол" стало просто обиходным ругательством. "Ад" изображают площадные

кумедианты. "Небеса" вытесняются астрономией. И все-таки, мой мэтр, мы не можем

отрицать, что ваше движение, твоя, мой Вольтер, "революция духа" привели к

большей терпимости. Под прямым твоим влиянием гугенотов оставили в покое. Даже

парламент Тулузы призвал любить всех людей как братьев. Без филозофов у нас было

бы по три Варфоломеевских ночи в каждом столетии.

на несколько секунд он застывает в каменной задумчивости; потом встряхивается и

раскланивается перед публикой, словно в театре

Теперь я вас покидаю, друзья мои, и предлагаю встретиться вновь, когда первые

изумруды высыпят на небесный свод то ли под властью невтонического притяжения,

то ли по воле арабских звездочетов. Итак, сойдемся снова и разыграем какую-

нибудь итальянскую кумедию. Прошу меня не сопровождать.

* * *

И он отправился по дорожке прочь своей удивительной слегка подпрыгивающей

походкой. Оставшимся оставалось только гадать, о чем сейчас думает сей великий

человек, гордость Франции и Европы. Один лишь Лоншан, только что поставивший

кляксоподобную точку в своей скорописи, знает, что его патрон мечтает посидеть

на горшке с каким-нибудь листком из последней тысячи писем.

Глава десятая

совпадающая с предпоследней ночью июля 1764 года, иначе с завершением

Остзейского кумпанейства; звучат виолы и саксонские гнутые кларнеты; все

перепуталось в замке и в парке; и сладко повторять: Россия, Запад,

Бесконечность; ночные откровения и утреннее изменение пейзажа

Все обитатели замка Доттеринк-Моттеринк, а также и гости Остзейского

кумпанейства, явившиеся на сии не ахти какие отдаленные бреги в связи с

описанной выше филозофической оказией, к вечеру предпоследнего дня июля 1764

года пребывали в особливо приподнятом настроении. Каждый понимал историческую

знатность события и гордился своим участием в оном. Эва, сам Вольтер, гений

всеевропский, диалогизирует через личного посланника Императрицы с державою всея

Руси! Каждый преисполнился личного достоинства, и, как ни странно, возжегся

людскою ласкою к другому, будто бы с этого дня и в самом деле возникло своего

рода кумпанейство, общество вольтерьянцев и вольтерьянок.
И даже личность порядочно возмутительная и в равной степени отверженная,

пресловутый псевдохимик якобы из Копенгагена, а на самом деле, очевидно, из

затхлых топей человеческой экзистанции, получил по приказу генерала Афсиомского

отдельный столик на террасе, куда ему принесли ужин, судок с супом и кассероль с

битками по-бреговински. Задумчиво взирая на кружащихся чаек, на озабоченных к

этому часу ястребков и цапель, а также на уже появляющихся в вечерних ажурных

туалетах с не менее ажурными парасолями - это при закатном-то освещении! - дам,

сей вольнодумец съел половничек, ложку, вилку и нож, откусил витые ручки судка и

кассероли и не притронулся к содержимому кулинарных сосудов.
За сим занятием он был замечен группой прогуливающихся, весьма оживленных и

расфуфыренных гостей, в которой, конечно, доминировали дамы цвейг-анштальтского-

и-бреговинского двора, одетые не только по моде, но и с некоторым вольтерьянским

отклонением в духе сего вечера: ну, скажем, с энциклопедической накидкой на

плечах или в шляпе, изображающей круги Сатурна, одна даже в турецких шаривари, в

свое время захваченных ея ныне престарелым мужем в серале Великого Визиря

Задунайского. Что касается жантильомов, главным персонажем тут фигурировал не

кто иной, как коммодор флота Ея Императорского Величества Фома Андреевич

Вертиго; прежней суровости, свойственной морским бриттам, как не бывало. Фома

Андреевич вообще в ходе этой своей стоянки, что называется, расцвел, приобрел

кое-какой светский лоск и даже стал потреблять некий многозначительно-изячный

парфюм вместо прежнего обиходного спиритуозного настоя чебреца с острова Шипр,

коим ранее удобрял подмышечные клюзы. Тому причиной, разумеется, были дружеские

отношения, возникшие у морского волка с обеими шапероншами принцесс. В этот

предпоследний день июля коммодор представлял фигуру едва ли отразимую, в своем

парадном белом с зелеными обшлагами мундире, расшитом золотом по левому плечу, и

в шляпе-трикорн с плюмажем. Прогуливая своих дам по краю огромной террасы, он

производил округлые жесты своими дланями и перемежал французские комплименты с

аглицкими анекдотами. Лишь изредка он бросал острые взгляды на стоящий в

розоватой предзакатной бухте NOLLE ME TANGERE, все реи которого были полны

матросов, готовящих корабль к тайному выходу в море.
"Посмотрите на этого престраннейшего господина, - сказала одна из дам, указывая

лорнетом на уединившегося в дальнем углу террасы Видаля Карантце. - Он грызет

ручки судков и не притрагивается к пище".
"Моя дорогая, разве вы не заметили, - сказала другая из дам, - во время пикника

он набил себе живот мышками и лягушками и сейчас предается меланхолическим

воспоминаниям".
"Неужели и в самом деле таков тип современного филозофа?" - осторожно

поинтересовалась третья из дам.

коммодор.

со струйкой бриза доносились смрады его реактивов с преобладанием сульфура.

Произошли сразу два скандальных не толь светских, коль политических события.

Сначала в сопровождении графа Рязанского явилась, источая природное благодушие,

любимица чуть ли не всех германских дворов герцогиня Амалия Нахтигальская,

некогда предъявлявшая права ну если не на весь остров Оттец, то, уж во всяком

случае, на замок "Дочки-Матери", и на одном из флагштоков непринужденно

затрепетал небольшой, но весьма изящный стяг ея владений. Не успел Афсиомский

накуртуазничаться с герцогиней, как был отозван Зодиаковым: "Ваше

превосходительство, покорнейше прошу не гневаться, однако спешу сообщить

прелюбопытнейшую новость. К нам прибыл датский министр!" От пристани к

церемониальной лестнице замка уже двигалась твердыми шагами внушительная, не

менее дюжины персон, делегация, возглавляемая статной фигурой тоже в белом

мундире, но еще и в белых ботфортах; как выяснилось позднее, статс-секретарь

Датского королевства, граф Лорисдиксен.
К чести генерала Афсиомского надо сказать, он никогда не выказывал наружно

возникающей внутренне паники. Вот и сейчас, весь скрытно содрогаясь от

возможного крушения толь блестяще продуманной диспозиции, он с любезнейшей

улыбкой подошел к обществу обескураженных прибытием соперничающих антуражей

цвейг-анштальтских-и-бреговинских дам и жантильомов и с небрежною

дружественностью приобнял коммодора Вертиго, дабы шепнуть тому под паричок:

"Есть у тебя на борту датский флаг? Выручай, Фома, иначе сгорим, как шведы под

Полтавой!" Такое в те времена бытовало выражение в царском войске.

покидал корабля без двух платков, словно и у него отросло два носа) передал на

борт команду поднять датский флаг, а второй такой же доставить на башню в замок.

Недремлющий вахтенный офицер немедленно ответствовал "иес, сэр!". Что ж,

довольный улыбнулся коммодор, с такими людьми хоть сейчас на штурм южных

проливов.

виолы вкупе с саксонскими гнутыми кларнетами, лакеи начали разносить искрометное

вино из Шампани. Граф Лорисдиксен, намеревавшийся сделать суровый демарш по

поводу незаконных кумпанейств на исконных датских скалах, неожиданно обнаружил

вокруг себя вельми благоприятственную атмосферу. Известный в Европе конт де

Рязань не менее трех минут полоскал перед ним своей шляпой. Коммодор российского

флота протянул ему подзорную трубку и указал на мачту флагмана: "Лучший линейный

корабль Ея Императорского Величества приветствует ваше прибытие в замок

Доттеринк-Моттеринк!" Употребление исконных слов, хоть и в чудовищном

произношении, вызвало благоприятственную улыбку на аристократических губах

высокого чиновника. Присутствующие дамы, узрев улыбку надменного датчанина,

присели в книксене. Из-за них выдвинулся и сам барон Фон-Фигин, воплощение

государственной безупречности вкупе с современной элегантнейшей толерантностью.

Позднее историки раскопали, что именно он и был инициатором встречи трех

соперничающих суверенов. Первые фразы, как известно, всерьез и надолго могут

определить отношения конфликтующих сторон. Полюбуйтесь на нашу: "Хотелось бы

думать, господин советник, что на этом клочке земли зародится новая форма

цивилизованного балтийского содружества". Оцените их ответ: "Разделяю вашу

надежду, господин посланник, на развитие узаконенных форм будущего

сотрудничества". И тут же осушили по бокалу искрящегося свекольного напитка.

Прибывший с датской делегацией художник-моменталист произвел набросок

исторической встречи.

Бреговины, то есть как раз те, кого приказано было Лорисдиксену "поставить на

место". Глава государства, как всегда, немного нервничал из-за того, что его

нервозность может быть кем-нибудь замечена в блестящем обществе. Первая дама

Леопольдина-Валентина-Святославна поразила весь свой двор персидской диадемою,

между нами говоря, последним незаложенным предметом из некогда богатого

приданого. Лицо ея, как и утром, только чаще, вспыхивало разительной красотою, в

промежутках же она прикрывалась веером, привезенным ей в подарок дочерьми из

Парижа. Что касается дочерей, то они с их удвоенной прелестью, оживленной

жестикуляцией, полудетской игрой четырех глаз и порхающими бабочками улыбок

привнесли некий особенный приподнятый смысл в этот вечер, как бы говоря даже

самым отчаянным мизантропам (быть может, даже включая Видаля Карантце): "Нет-

нет, господа, вы ошибаетесь, человечество все-таки с каждым поколением

становится лучше!"

предвосхищения встречи со своими великолепными кавалерами. Уношей почему-то не

было видно. Не следует, впрочем, волноваться, полагали девы, Вольтера тоже пока

не видно, а они, должно быть, явятся вместе с ним; ведь они здесь для его

охраны, а вовсе не для того, чтобы пропадать в каких-то таинственных

экспедициях, из коих они возвращаются в довольно странном виде, с глазами то ли

жертв, то ли убийц.
Но вот и Вольтер явился в сопровождении Лоншана и Ваньера, но без боевого

эскорта. Что ж, великий человек пера может приходить даже после августейших

персон, никто не будет в обиде. Все общество, включая и датского статс-секретаря

(он получил строжайший наказ от своего короля обращаться к филозофу с наивысшим

пиететом), повернулось с аплодисментами к изящной фигуре старика, с юморком

прикидывающегося персоной высшего света. Вольтер, однако, повел себя странно.

Вместо того чтобы сразу присоединиться к обществу, он отошел в дальний пустой

угол террасы и склонился к одинокой нелепой фигуре, сидящей там за отдельным

столиком, выставив пятерку крупных желтых зубов. Никто не слышал, что он ему

сказал, а сказал он следующее:

месье. Вы вовсе не атеист и не химик из Копенгагена. Вы не кто иной, как здешнее

привидение, господин магистр черной магии Сорокапуст. Одно мое слово, и вы

будете задержаны людьми генерала Афсиомского. Вас отвезут в Санкт-Петербург и

будут показывать в Кунсткамере. Ну что ж, я буду последователен в проповеди

толерантности и потому попрошу вас немедленно покинуть сие собрание человеческих

особей. Это не ваша компания. Даю три минуты!" И он извлек из парчового

карманчика первоклассные женевские часы, кои за шестьсот дней еле слышного

тиканья отклоняются всего на одну минуту.
Досконально известно, что Карантце на глазах у всего собрания начал вздыматься,

пока не утвердился в закатном небе подобием подвешенного в упомянутой

Кунсткамере птеродактиля. Впрочем, как ни странно, фигура сия помимо намека на

многомиллионолетнее бесчеловеческое прошлое, содержала в себе и ноту

современного трагизма, едва ли не мучительность всех форм человеческого

протеста, вкупе с демонизмом ближайших окрестностей астрала. Экое чучело в его

безобразных башмаках, одновременно подумали курфюрстиночки, а между тем впору

было подумать, что ему не чужды и романтические поползновения, предположим

влюбленность в какую-нибудь земную барышню, страсть к ее похищению из-под венца,

ну, словом, что-то в этом роде.

Что мне твоя история, что мне вся ваша цивилизация?! Считаете свои дни от

фараонов, а мумиям сиим всего четыре тыщи ваших лет, значит, недалеко вы ушли и

от нильского комара! Какого Бога вы ищете, прославляете, отрицаете, вы, мошкара?

Своего, мошкариного? Шкара? Аракш! Карша! Мммшшшкккрррааа!" Речь его быстро

превращалась в мычание и скрежет, однако он еще силился нанести человеческому

роду главное оскорбление, простираясь над парком в крестоподобной форме и пылая

из глаз желтым огнем.

обводил небосклон, пока не ткнул в самую темную, лиловую бездну. "Ватан, донк,

исчадие вони и мрака! Сегодня мы здесь разыгрываем то, что вашим тварям

неведомо, праздник юмора и вина! Уходи, а то прикажу стрелять! Я знаю, что ты не

умрешь, но будет больно!" Чудище стало извиваться, то выпрыгивая из своей

одежды, то влетая в нее и вылетая обратно. Оно еще пыталось принять форму

креста, но получались только бездарные изогнутые имитации, то нечто вроде

коловорота, то в форме скрещенных орудий труда. Наконец, обратившись в булыгу

космического типа, оно умчалось прочь и растворилось в лиловом.
Общество на террасе разразилось хохотом и аплодисментами. "Браво, Вольтер! Какой

блестящий перформанс! Вот что значит, господа, блистательное артистическое

воображение!"
И снова Вивальди. Бравурно-драматический хор скрипок. Лето в зените. Дальние

сполохи. Через час зажгутся Стожары. А кавалеры Буало и Террано все еще не

появились. Принцессы с недоумением смотрели друг на дружку.

* * *

А в жизни кавалеров между тем произошло неожиданное, хотя, в общем-то, вполне

заурядное, учитывая уношеский возраст и мужескую принадлежность, событие. Вскоре

после завершения филозофического диспута Николя ворвался в комнату Мишеля.

Последний полулежал на диване в обществе бутыли голландского джину, коя была уже

наполовину пуста. Он мучился от накопившихся в жизни неясностей. Душа - а может

быть, голова? - а может быть, обе совместно? - требовала ответов на сгустившиеся

мучительности. Не давала покою, например, память о томительном сладострастии в

обществе императорского посланника, барона Фон-Фигина. Что сие было - явь, или

полусонная иллюзия, или же полная неявь, а лишь фантазм подпольного сознания?

Нужно ли делать вид, что вообще ничего не было, или следует подойти к

высочайшему сановнику и попросить объяснения? Бередили душу-сознание и нежнейшие

неясности толи с Клаудией, то ли с Фиоклой, эти поддувания сзади возлюбленных до

перехвата дыхания завитушек над девичьими шейками, эти обмены столь

многозначительными откровениями взглядов, эти мучительные и пьянящие голову

ощущения сословного неравенства с сими принцессами, рожденными вовсе не для

амуров с офицерами, даже и гвардейскими, а для династических браков европейской

монархической паутины. Тревожили и множественные вопросы, накопившиеся, особенно

после сегодняшей дискуссии, к мэтру Вольтеру, особенно по поводу первородного

греха и происхождения человека. Возможно ли со стороны столь выдающегося

оппонента теологии, величайшего мудреца и поэта, столь буквалистическое

толкование идеи Творения, в частности вот этого посыла: "Из праха Ты встал, во

прах и вернешься"? Осмелиться ли предложить ему догадку, что Время - это и есть

Изгнание из Рая? Задать ли вопрос о возможности разных потоков времени, в

частности о жесточайших "вольтеровских войнах", в кои мы с Николашей время от

времени проваливаемся? Поймет ли он сию облискурацию, пусть хотя бы уж как козни

местной дьявольщины, или примет за идиотов? Ей-ей, все эти нелегкие мысли

вызывали порой у Михаила Земскова прямое желание принять на загривок какое-

нибудь пушечное ядро или ж самому атаковать башкою вперед крепостную стену

вековечной кладки.
Вот за такими мыслями коротал сиесту кавалер Террано, когда в комнату ворвался с

огневыми глазами кавалер Буало.

Пера через парк и вдруг прямо за "Обителью фавна" - ей-ей, удивительнейшая

суркумстансия! - наталкиваюсь на двух прелестниц обольстительнейшего, а проще

говоря, вполне мамзельского толка, как будто из кумпании васильевоостровской

Нинетки; каково?! Вообрази себе, русские козочки из Свиного Мунда, где их

супружники служат в артиллерийских чинах и пребывают сей день в Мекленбурге на

учениях! Ну вот сии сударыньки и приплыли на Оттец поглазеть на Вольтера; так,

во всяком случае, рекут, а на деле-то, видать, лишь в поисках фаллусов. Говоря

дискретно, я с ними договорился! Сначала для вида пожеманились, а потом гласят:

только уж, государь, извольте явиться с сотоварищем, с каким-нибудь эдаким

Мишелем, о коем ходят в округе всевозможные нежные толки. Так что, Мишка,

видишь, и в шхерах чухонских настигла тебя твоя неотразимость!"

* * *

К назначенному часу кавалеры направились в "Обитель фавна". Николя в

предвкушении сладостной потехи едва ли не подпрыгивал при ходьбе. Мишель же

подрагивал в подвздошных областях организма: к накопившимся проблемам

прибавилось еще одно надвигавшееся нравственное падение. Хитря сам с собою, он

уповал на то, что "мамзели" не понравятся. Вспоминая походы на Васильевский

остров, то есть откровенные оргии фаллусов и вульв, он понимал, что даже при

малейшей привлекательности найденных Николашей развратниц ему не устоять перед

соблазном. С одной стороны, шептал он себе под нос, сия адюльтера хороша для

подтверждения мужественности, для опровержения тяги к специальному посланнику

барону Фон-Фигину, а вот с другой стороны, она все-таки нехороша как измена

юношескому идеалу в лицах двух божественных курфюрстиночек.

вельми решительный полубратец. - Ежели думаешь, что ебля с мамзельками затуманит

твою романтическую литературственность, так взгляни на всю нашу облискурацию с

другой стороны. Как здоровые российские уноши патриотического воспитания да еще

и энциклопедического поколения мы нуждаемся, как доктор Бордо-то сказал, в

расширении капилляров наших фаллусов, неспа? Без мамзелек, мой друг, мы

подвергаем опасности нашу романтическую литературственность, то есть обеих

курфюрстиночек, героинь наших сердец, однако же не наших фаллусов. Понеже

дефлорация сиих юниц вызовет сущий обвал в династическом каталоге европейских

невест. Ты меня понял?" Он бурно захохотал и добавил: "Насытив наши фаллусы с

мамзельками, мы сможем без особливой коловратности читать нашим крошкам стихи

Мариво и рассуждать о происхождении человека. Верно?"

Каково же было их удивление, когда вместо обещанных "мамзелей" они увидели в

гроте фон-фигинских унтеров Марфушина и Упрямцева с их роскошными блондинистыми

усами. При виде офицеров оные низшие чины прыснули смехом, да так заразительно,

что не раз уже упомянутые в этой подглавке органы до предела расширили свои

также упомянутые капилляры.

Свиного Мунда. Увы, что-то судырыньки припозднились. Ну что ж, господа офицеры,

давайте не скучать! Унтеры раскрыли плетеные корзины. Вина полно, есть и

закусочки, способствующие восхищенью жизнью. Есть и кресла, есть и канапе. На

камни у фонтанчика брошены кое-какие пледы. Мягкий закатный свет еще проникает

сквозь стеклярус, большего и не нужно. Упрямцев сел на колени Мише, словно

опытный кавалерист. То же самое Марфушин сотворил с коленями Николая. Оба стали

расстегивать свои преображенские мундиры. Из суконной глубинки полезли

великолепные упругие груди-маммарии. Дыхание всех четырех сбилось. Началось

терзание нижних частей туалетов. Уноши больше уже не сопротивлялись мужеложскому

соблазну. Усища военнослужащих больше их не смущали, тем более что все остальное

было отменно женского толка. Только тогда, когда все уже установилось и пришло в

мерное движение, с Колиным опережением на полтакта, в головы обоих офицеров