Поэтому и задумал свой Бак на слиянии речек. Там он себе отвел хороший люкс с камином и большим овальным столом в гостиной, куда можно было зазвать важных для него в данный момент людей. К люксу неплохо относилась и Майка Городошница – да много ли им надо, в сущности?
Но в загородном обиталище, в конце концов, образовался еще и участок ( когда ямы, зарыли, а горушки заровняли). На участке Леник велел врыть стол под яблоней – это было обязательное условия - и в более-менее приличную погоду, под вечер, он отправлялся туда есть. Он сидел с большой глубокой тарелкой или скорее фаянсовой миской густого супу, куда еще и наламывал хлеба, нагребал суп в объемистую ложку, некоторое время держал ее перед собой, потом рывком отправлял в рот и долго не вынимал.
При этом никакого второго или там десерта он себе не требовал.
Однажды, сидя за эти столом… Под вечер это было или днем? Нет, скорее днем, потому что птицы рано ложатся спать и куда-то деваются - на яблоне завозилась какая-то кучка жирных ворон. И одна жирная ворона с серым выступающим брюхом, с короткими лапами и набольшими крыльями – именно такой, карикатурной, он ее видел - видимо, поссорилась со своей группой и то ли свалилась, то ли слетела на нижнюю ветку… и тут в большую глубокую миску с густым супом Леника потекла сверху тонкой струйкой желтоватая жидкость.
- Пописала, гадина! И разве можно теперь есть этот суп? Эх, жалко как… - Анпилогов поднял голову, посмотрел на ворону, а ворона опустила свою безшейную голову, приблизила клюв к когтистой ноге, словно вычищая там что-то, и боком, черным глазом, посмотрела на Анпилогова. Тогда он увидел, что писает она глазом.
«Что же это снова такое, - ощутил в себе Анпилогов, - опять, что ли приснилось?»
47
- Пойти - не пойти, - думал Леник, - В конце концов, как начальник лаборатории, я вполне могу сходить, поговорить, выяснить. Уже сколько времени прошло… С другой стороны - разумнее было послать к Демуре кого-нибудь, скажем, Пня - как, вроде бы, приятеля. Или Майку Городошницу, как бывший профсоюз.
Но Анпилогову казалось, что пойти должен он сам. Он не стал бы себе признаваться, что слишком многие мысли, за которые потом получала премию лаборатория, да иной раз и все КБ, и гладили по головке на коллегии - подсказывал Демура, но уж ощущать сигналы, которые шли из анпилоговского "живота" он мог великолепно. Он отгадывал даже зарождение мысли начальника и следовал ей. А уж с того момента, как они завели Барокамеру, демурин опыт и изобретательность были просто необходимы… Хотя… С этой новой сборкой и продажами, куда лучше справлялись Пень и Майка. Но вот иное… То, что сидело у Леника в загашнике, то, на что он бесконечно рассчитывал, на что делал основную ставку – здесь без Демуры было не обойтись. Правда, Анпилогов, совершенно самостоятельно кое-что уже сделал. Но этого было мало. Так мало…
От метро было недалеко, в свое время Леник выбил Демуре неплохую квартирку. Наконец, Анпилогов вышел на поверхность и зажмурился. Вроде, входил на станцию в центре, небо было серым, а здесь - солнце.
От прячущегося за бетонным парапетом спуска в метро начинался широкий проспект, который лежал серой рекой, вздыбленной нечастыми бурунами автомобильных крыш. Река плыла среди высоких берегов - срезанных для ее русла холмов, а на холмах поставили белые башни сот-новостроек десятилетней давности. Эти дома были с виду получше тех, где жила Веруня, но внутри, насколько представлял себе Анпилогов, эти коробки тоже были разграничены на крохотные отсеки, заполненные либо унифицированным магазинным товаром, либо свезенным из бывших здесь не так давно деревень родительским скарбом.
Анпилогов углубился в проспект. Дома стояли далеко друг от друга, и нужный ему номер оказался в отдалении. По склону, поросшему густой, уже начавшей колоситься травой, шла пологая тропинка, медленно и постепенно поднимавшаяся к жилым кварталам. Леник с удовольствием прошел по ней, а наверху увидел такие же густые заросшие газоны. Здесь уже было жарко, поток воздуха над рекой проспекта сюда не добирался. По газону ходил голый по пояс парень с косой, и трава, отдавая острый, обезжиренный запах, ложилась у его ног. С проспекта внизу доносился гул, но здесь он казался томным пчелиным гудением. А, может, и впрямь летали пчелы?
Анпилогов пошел в этом бесплотном запахе, среди стоячих и лежачих уже трав, подремывающих на лавках мамаш рядом со своими коляcками и сонно бредущих пожилых женщин с сумками-тележками, катившимися за ними, словно верные псы.
Леник чувствовал, что вспотела спина, но лоб его оставался сухим и ясным.
На том доме, который он искал, оказалась табличка с номером, в подъезде слегка пахло картофельным погребом, но лишь слегка. Выщербленные плитки на полу недавно мыли. Анпилогов нашел нужную дверь с одним простеньким замком и позвонил.
- Он не хочет работать в этой вашей артели! - сказала мать Демуры.
- Почему? И с какой стати - артель? Мы просто организовали хозрасчетную лабораторию на арендованной площади...
- Ну не знаю я... - мать Демуры - Серафима сжала бледные, словно слепленные из бумаги губы и чуть склонила набок голову.
Вокруг ее, словно такого же бумажного лица, лежали серебряные, мягкие, так же, как и у сына, вьющиеся волосы, скрепленные на затылке приколками - металлическими скрепками с дважды загнутыми на концах крючками. Одна из сторон приколки была обмотана разноцветной блестящей пленкой - малиновой или желтой. Анпилогов увидел эти штуки в ее седых волосах, когда она повернулась к двухконфорочной плите, чтобы поставить чайник, и подумал, что видел такие же скрепки для волос – их называли приколками - на косах девочек еще в детстве и удивился: "Неужели их еще делают?".
Видимо, это было то самое жаркое летнее пространство с гудением то ли машин, то ли пчел, со стоящими и лежащими травами, когда делали разновременное, но многое уже обрывалось…
Мать Коли Демуры - Серафима Демура, решила напоить его бывшего начальника чаем, и принялась делать бутерброды с маргарином. Она достала из очень чистенькой хлебницы, со слегка отбитой с краю, но тщательно замазанной масленой краской эмалировкой, початый батон, сходила к ящику старого фанерного ( под дерево) буфета за ножом, вернулась, положила хлеб на отскобленную дощечку и стала аккуратно резать, каждый раз примериваясь, чтобы получились ломти равной величины. Потом она долго и гладко намазывала маргарин. Потом споласкивала заварочный чайник горячей водой, что-то шептала бумажными губами, видимо, прикидывая, сколько чая выбрать из жестяной темно-синей с золотистым узором коробки, потом заливала чай крутым кипятком, укрывала чайник полотенцем и придерживала кистью с коротко остриженными, потрескавшимися возле ногтей пальцами.
Анпилогову не казалось в этот момент, что необходимо спешить, бежать на свою арендованную площадь и производить хозрасчетную деятельность.
Он опять вспоминал, как Демура называл свою мать: " Кропотливая Серафима".
- А где он сам-то? - спросил Леник, кладя в рот край бутерброда.
- Чего-то метнулся... поехал вдруг в Питер. Там - мой брат, его дядька. Я думаю, Коля поехал поговорить.
- Ну, хорошо, Коля отправился советоваться... Но что может его дядька... Пожилой человек. Серафима Юрьевна, понимаете, сейчас будет все так ломаться, как вам и не снилось. Все эти КБ и НИИ повалятся, денег никаких не дадут. Где бы он ни пригрелся, вы будете жить впроголодь. Я сам не знаю, как я стану выбираться, но я выберусь.
- Да, Коля мне гуторил, что вы что-то такое хотите покупать у островных людей, потом, словно муравьи какие затаскивать сюда и скручивать, а дальше торговать, как своим.
- Ха!.. Ой, бутерброд соленый! Серафима Юрьевна! В общих чертах вы, конечно, правы. Раньше мы "сворачивали", вроде бы, из своего. Хотя это - весьма спорный вопрос. Но весь мир-то жил не так! Свое - кончилось. Все вышло! Теперь, знай - крутись!
- Ты и рад крутится! - Серафима засмеялась, показывая ровный ряд сероватых зубных протезов, - А ты, Леник - цыган!
Слово "цыган" Серафима произнесла с ударением на первом слоге, и Анпилогов узнал это раннее слово. Да, именно так ему и кричали с соседнего двора, когда он забирался на глинобитную ограду и смотрел в чужую жизнь.
Видимо, Серафима как раз и жила в тех чужих дворах, откуда так пахло яичницей!
- Давайте так, - сказал Анпилогов. - Я очень надеюсь, что Коля вернется из Питера, подумает и придет ко мне. Мне не кажется, что он так уж привержен идеям Нифонтова и Петруничева, и что его с детства учили, что все люди одинаковы и что все необходимо делить поровну.
- Не поровну, а по справедливости, - поджала губы Сима и положила свой слегка откушенный бутерброд. - Не будет тут справедливости. Вы сейчас так все поразрежете, что делающему человеку не достанется ничего. А ничего справедливого ты, цыган, не придумаешь.
- Так что, значит, по-вашему, справедливо, Серафима Юрьевна? - со смешком отмахнувшись от этого "цыган", спросил Анпилогов.
- Справедливо - это когда делаешь, делаешь и делаешь. Знаете, как мне говорила моя еще бабка? Сделай, Симочка, и не думай. Сделай и не думай. А я вот картошечки намыла, сложила в сухой корзинке на холодку, на сквознячке.
- Нет, Серафима Юрьевнва. Я так и не понял, что, на ваш взгляд, предполагает теперь делать Николай. Передайте ему, что я дальше намерен собирать и тестировать системы - пусть на основе импортных комплектующих - которые хоть в какой-то мере позволят заменить утерянные нами технологии. Ну, не важно, как я сказал... Которые поправят нашу жизнь. Ну, а вам, Демуре, Уле - если у них что-то сложится - я постараюсь обеспечить нормальный уровень. И вот - он поглядел вокруг - жилье попросторнее.
- Не нужно ему этой беспутной девки, - Серафима снова отложила бутерброд, хотя и с удовольствием облизнула губы. - Может, дядька пристроит Колю где-нибудь возле себя. Он там, в Питере, работает на нормальном заводе. Как-нибудь жизнь подуспокоится, мы перетерпим.
Анпилогов вышел из прохладного подъезда в жару, но бумажный лик Серафимы так и стоял у него перед глазами. Он прекрасно понимал ее, она никак не могла сделать скачок. Он медленно мазала клейкую массу гладким плоским ножом, и текла в своем сознании дальше, меняясь едва заметно.
49
Барокамера.
И, что было очень похоже на давнишний приход Демуры - Анпилогова посетил Пень. Вернее, как нынче принято стало говорить: Павел Петрович Панов.
Он устроился поодаль Анпилогова на мягком кожаном диване под экзотическим растением, закурил.
Леник, сидя за своим гигантским полукруглым письменным столом, постукивал толстым пальцем по красной полированной поверхности и думал, что Пень не следует указаниям Майки Городошницы, не посещает штатного косметолога, да и у парикмахера был недели три назад, не меньше. Костюм, правда, у сотрудника Панова, вполне соответствовал заданным стандартам, но Павел Петрович не умел носить его так, чтобы в течение дня он не превращался в подобие измятой спецодежды.
- Леник, - начал нынешний Панов ( Анпилогов шмыгнул носом, но смолчал, была же договоренность не обращаться уменьшительными именами друг к другу даже наедине) - Так вот, Леник. Наши люди недовольны. И мощно. Ты набрал целый отдел рекрутов из мореходного училища, ты решил приобрести Институт практической гляциологии. Ты рехнулся, Леник?
- Ты так полагаешь, сотрудник Панов?
- А говорят, ты купил участок земли на слиянии рек, более дорогого места и представить себе трудно, и собираешься строить там что-то: пансионат, клуб, поместье… Это так?
- Павел Петрович, я же просил, чтобы подчиненные, кому нужно по личным вопросам, являлись ко мне в определенные часы. И записывались у Майи. У меня, как тебе известно, шестидневная рабочая неделя, и один из своих рабочих дней я выделяю для бесед с сотрудниками.
- Ну да, тут ты мастер. Это ж надо, у каждого молодого специалиста выспросить, какие у него отношения с родителями, с друзьями, с девочками... И не отрывает ли его все это от основной работы. Прям, еженедельный отчет о ежедневных и ежечасных продвижениях. Как в старые добрые времена, б-ббб..!
- Вот чего не терплю, так это искусственно вызванных конфликтных ситуаций, а также крепких выражений в рабочем помещении. Еще одно слово, Павел...
- И ты меня, б...бутерброд соленый, просто выставишь за дверь?
И Анпилогов вдруг рассмеялся. Он никак не ожидал сейчас этого старого слова, этого призрака времени и звука.
- Ну, Пень! - вырвалось у Леника, - Вот построю на слиянии рек свой пансионат-поместье – под названием Бак, там мы с тобой и посидим, поговорим. Задуман неплохой винный погреб.
- Бак? А, ну мы же – в автономном плавании. Там, на баке… Слушай, а почему именно департаменту специальных проектов, который ты набрал полностью из инженерного отделения северной мореходки, ты выделил 4-ый подъезд нашего дома в Выхино? У тебя что, в других подразделениях нет очередников? Между прочим, Ульяна Владимировна до сих пор живет с родителями, а при ее служебном положении...
- А при ее служебном положении она могла бы и прикупить себе апартаменты, - снова начал раздражаться Леник, имя Ульяны подействовало на него, словно красная тряпка, - Да еще и при наличии у нее любезного друга из Минналогов и сборов, так их!..
- А ты, Леник, в выделенные часы обсуждаешь не только личные планы молодежи, но и интересуешься финтами своих людей?
- Не юродствуй, Паша, это знают все. И неплохо бы, кстати, чтобы эта дама посодействовала нам в получении заказа от вышеуказанного ведомства. А то ведь, открытый конкурс, это, конечно...
- Как же, отдать заказ в твои лапы, чтобы ты там насочинял. Нет уж, Леник, эта дама знает, чего ты стоишь.
Анпилогов вспылил.
- Чего я стою, знаю только я и мой банк! А то, что вышло несколько неудачных проектов, так у кого их не было? Вся эта байда, которая вслед за мной повыскакивала из "ка-бе - нии" и посоздавала юрлиц, она что же не ошибалась никогда? Качели! Все - качели! И - Леник сморщился, - тараканьи бега. Вот, истинно так.
- Ага. Ты еще вспомни свой шкап и поводок. Предложить потребителям шкаф со встроенным компьютером? Мы еще не так далеко ушли от кристаллизации, Леник, чтобы заниматься ретро! Да еще и вложить 5 млн в разработку дешевого коммуникатора для молодняка, чтоб переписывались, видишь ли, в школе и на вечеринках? И это в тот момент, когда персональные трубки были уже на подходе. Да они тебя просто съели! И еще туда гляциологов приплюсуй. Хочешь повесить на нас штат институтика, целиком состоящий из пенсионеров. Тебе Ледостров спать не дает. Эти ветераны еще в его создании успели принять участие, так ведь? И документация в архиве сохранилась? Да это все уже давно стоит сдать в Гохран.
- Еще и Гохран! - Леник крякнул и замотал большой головой, покрытой седым ежиком волос. - Мой Гохран тоже требует денег?
- Требует! И немалых! Во-первых, помещение, во-вторых, электроэнергия... Дежурный там, в конце-концов.
- А странное дело, Павел Петрович, раньше ты столько слов сразу и не говорил. А тут - разговорился. Видимо, четвертый подъезд тебя испортил!
51
Так тратится не хотелось… Но - все вылезли за бывший Глобальный, и Анпилогов решил тоже вылезти. Каждый квадратный метр выставочной площади лишал Анпилогова возможности отремонтировать еще этаж Горчишного дома. Но пришлось пойти на это. И дорога, и гостиница… Правда, на самолете он принципиально не полетел, а заказал билеты на поезд. Ну и намыкался, с пересадками, с паромом, практически не зная ни одного языка.
Да он уже помотался один разок по Европе, когда искал концы для закупки комплектующих, и зря мотался. Нужно было сразу лететь на Юго-Восток. И второй раз пришлось вытащить себя на выставку, выгадывать на сооружении стенда, экономить, дергаться. Вот, кстати, ребята из разработчиков, которые со своей фирмочкой так и не вылезли из своего вуза - так тоже полетели выставляться, но на гостиницу решили не тратится, и вообще спали прямо на стендах в привезенных с собой спальных мешках. Но Анпилогов… Гера, который тоже увязался, Ульяна, каждый день меняющая тряпки - и откуда в ней взялась такая наглость? Синицын, держащийся так, словно он не отставной подполковник, а отставной эрцгерцог - какие там ночевки на стенде? Леник решил больше никогда не выставляться, но хоть раз-то нужно было… Кстати, один из модулей прока вдруг заинтересовал кучу народу. Леник и не очень-то хотел показывать этот модуль, но сотрудники настояли, поясняя, что без этого не раскрутимся. Анпилогову хотелось показать, хоть пилотный экземпляр поводка, но опытный цех затормозил сборку. В общем, не так он хотел…
Уля уверяла, что необходимо хоть что-то повидать, оторваться, не приклеиваться. Леник приценился в турбюро по поводу экскурсий. Цены не понравились.
Какие-то люди раскладывали афишки с предложениями по частным поездкам. Оказалось дешевле.
И однажды с кипой рекламок мимо стенда прошла молодая женщина, которую Анпилогов почему-то хорошо запомнил, настолько она казалась несоответствующей заштукатуренному облику увиденных им земель. Женщина была высокая, с острым смуглым лицом, причем, даже мельком увиденная, создавала ощущение небрежности и непрокрашенности. В темных волосах выделялись бурые пряди, словно плетеные из пеньковой веревки, на скулах выступали пятна, темнеющие на желтоватой коже. Женщина еще и близоруко щурилась, и ходила быстро, но небрежно, загребая правой ногой. Именно она положила кипу рекламных глянцевых бумажек, которые Леник из любопытства принялся рассматривать. Там приглашали на экскурсии в разные места - «Парк ораторов», «Двор зимних макетов», «Стартовая площадка западного куста Кротов» и … «Музей-квартира общества вертикалистов» - причем цены стояли совсем уж невысокие.
Леник поначалу пожал плечами и отложил листочки. Потом что-то его зацепило, и он тут же понял что - «Вертикалисты». И тогда, предупредив сотрудников об отсутствии на некоторое время, Анпилогов пошел в направлении указанной площади, где должен был ждать автобус.
Автобус ждал. И ровно никого, кроме Леника, в нем не оказалось. Но шофер взял с него указанные небольшие деньги и повез сначала по широким улицам, где стояли широкие дома, потом по узким, где теснились строения с одним подъездом, но в 2-3 этажа, и остановился возле неприметного кирпичного дома с квадратными зарешеченными окнами и простой дверью вровень с землей, над которой даже не было козырька.
Леник вошел, поднялся по деревянной лесенке на один этаж, и оказавшись в довольно большом помещении со столом посередине и застекленными витринами вдоль стен, был снова неприятно поражен, так как и здесь никого не было народу, помимо него. Правда, проходя по коридору, за аркой, в глубине, он заметил худосочного мужчину в темных широких брюках, когда-то белой, но пожелтевшей и слегка измятой сорочке, черной жилетке и, что удивительно - черных сатиновых нарукавниках - а такого предмета одежды Анпилогов не видал с детства. Мужчина протянул ему плоское устройство с ручкой - радиогид, нажав на единственную кнопку которого Леник тут же услышал пояснения на родном языке.
Вначале скучный старческий голос, произносящий слова с устаревшими, вовсе неиспользуемыми сейчас окончаниями, ударениями и суффиксами, сообщил, что общество вертикалистов возникло в самом начале века, что создателем его был Ярмо Винтер, портрет которого вы можете видеть напротив окна. Леник посмотрел, там действительно висела крайне невыразительная темная фотография, на которой было лицо, словно выточенное из древесины, все углы сглажены, нигде не возникало изменений в окраске, не выделялись ни волосы, ни губы, ни почти бесцветные глаза. Нос был широким и приплюснутым, крупная челюсть плавно выступала вперед.
Ярмо Винтер, по версии старика радиогида, ратовал за всеобщий научный прогресс, причем прогресс неотступный, безошибочный, глобальный, а точнее, как сам называл такую форму прогресса чудак Ярмо - "вертикальный". В идеи этого вертикального прогресса и распространение своих идей, господин Винтер и ухлопал свое немалое состояние, оставив наследников ни с чем. В частности, это именно он учредил знаменитую премию Винтера, которой награждаются люди, проявившие свой научный талант в наиболее оригинальной, но не приносящей в ближайшее время никакой практической пользы, области научных исследований.
Сам же Ярмо, как поведал надтреснутый радиоголос, более всего поддерживал направления, связанные с механическими, а позже, использующими возможности электричества, а далее и достижения электроники, счетными машинами. Существуют, как было указано, и интересные работы самого Винтера в области теории автоматического управления.
Основные принципы вертикалистов можно было увидеть на плакатах, выставленных за стеклом.
На них было три дерева. Одно - совершено прямое, высокое, с острой верхушкой, с очень небольшим количеством веток, также как и ствол, почти вертикально стремящихся вверх. Второе - приземистое, пухлое, распахнувшее ветки в разные стороны. Третье - кривое, с разветвленным на две части стволом, с большим числом полузасохших веток. На стволах, циклически повторяясь, были написаны слова: эврика, гедоник, эврика, марс, эврика, аргентум, эврика, гедоник, марс, эврика, аргентум, эврика… Слова прекрасно располагались на устремленном ввысь стволе дерева, терялись в листве на обширном и ломались на кривом.
Бесстрастный голос из коробочки при этом произносил пояснения, еще более неясные, чем эти картинки. " Эврика, марс, эврика, аргентум, эврика, гедоник, марс, эврика…Таковы правила Вертикалистов. Развитие науки, с их точки зрения, должно подстегиваться большими деньгами - “аргентум”, желанием удовольствий, невозможностью отказа от предоставляемых все новых и новых удобств - “гедоник” и постоянными войнами, уносящими даже не столь человеческие жизни, сколь многие машины и сооружения - “марс”."
На стене в рамке висело и высказывание основателя Общества: "Все это привело нас к мысли воспользоваться некоторыми общими принципами науки управления кораблем для усовершенствования человеческого общества: в планировании поведения масс, в экономических аспектах, в законодательстве, в процессах обучения…”
На столе лежал старинный альбом в коричневом кожаном переплете, Леник подошел, обнаружил, что к альбому вовсе не приделана цепочка, намертво привязывающая его к казенной мебели, и перелистал. На первой фотографии был человечек, стоящий на невысоком постаменте среди деревьев - видимо в парке. Видимо он что-то горячо внушал, сильно жестикулируя, собравшимся возле него людям.
Вообще-то Леник читал, что в некоторых заэкранных странах было такое правило - произносить речи прямо в парках, и таких ораторов было там немало. Попробовали бы они все это проделывать у нас, во бутер бы вышел. На другой фотографии была толпа молодых бездельников неряшливого вида, нацепившей на головы какие-то круглые коробки, наверное это была такая тара для шляп. Судя по всему эти ряженые куражились над человечком на постаменте, которого было видно на заднем плане. И что он им дался?
Полистав альбом дальше, Анпилогов нашел еще изображения таких человечков - в черных пиджачках с узкими лацканами, с высокими белыми воротничками сорочек, жестко приросших к ней, в черных шляпах-котелках - в таких у нас в старых фильмах изображали агентов царской охранки. Изображенные не только держали речи, но и раздавали зевакам какие-то листы с крупными надписями. Рядом с альбомом лежала лупа - словно кто-то хотел, чтобы фотографии рассмотрели очень внимательно. Леник взял лупу и подвигал над фотографией, и обнаружил как раз то, что внутренне ожидал - у человечков были прямые коротковатые носы с заросшими ноздрями.
На листках тоже можно было кое-что разобрать, правда с языками у Леника было плохо. Тем не менее, он перевел некоторые слова, которые никак не мог собрать в осмысленную фразу, а именно: гений, предпрограмма, разум, отбор… А потом шло почему-то про песок и порядок.
Потом он заглянул в смежное помещение и обнаружил там странное: сложенные горкой, варварские разбитые детали старых вычислительных машин. Причем из кучи торчали не только текстолитовые платы с блямбами пайки, но и ручки механических арифмометров и даже валялись медные пластины с прорезями от табулятора - что-то вовсе древнее - но и на пластинах виднелись зазубрины и трещины, словно их кромсали тесаком. В кучу был воткнут шест с пояснением. Я включил радиогид: « В начале века неожиданно возникли демонстрации Новых луддитов. Сначала они просто орали и стучали трещетками возле эмиссаров вертикалистов, агитирующих население. А позже стали устраивать так называемые «казни машин», причем выбирали для этих действий места, где в древние века совершались публичные казни. При этом разбивались топором и кувалдами процессоры, блоки памяти, системы хранения, корпуса, шкафы и так далее. Участники демонстрации имели традиционное облачение, грим и прически: волосы подбриты спереди и сзади, остатки волос собраны в пучок на темени и выкрашены зеленой краской, в качестве верхней одежды - большие картонные коробки с прорезями для головы и рук. Вот размышления очевидца подобных выступлений: «Новые луддиты - неожиданное, почти потустороннее явление нашей прагматичной цивилизации. "Сеябус, сеябус! " - выкрикивают они старинный клич луддитов, черт знает, откуда возникший. Возможно, это слово имеет латинский корень, относится к определенному культу и означает нечто кромешное, парализующее человеческую волю и связывающее навек. Впрочем, не исключено, что так называли деталь ткацкой машины. Тем не менее, на волне многочисленных молодежных выступлений конца десятилетия, среди всеобщего возмущения традиционной моралью, акции новых луддитов не кажутся столь заметными. Действительно, пока что вычислительная техника нисколько не сокращает число рабочих мест, напротив, создает новые и облегчает труд, делает его, как принято считать, более творческим. Но откуда же это трансцедентное стремление к гибели машин? Словно люди интуитивно опасаются потерять что-то важное, свойственное только роду человеческому. А, быть может, кто-то подталкивает их к подобным действиям?»
Анпилогов смотрел на все это, пожимая плечами, и стараясь не показать, что ему определенно стало не по себе.
52
Запаска
Я был, с одной стороны, ошарашен увиденным, но с другой стороны, возникало такое чувство, что я внутренне всего этого даже и ожидал. Ну, ясно, ведь само слово «вертикалисты» сидело во мне еще с Ледострова. Правда, вся эта обстановка, экспонаты, книга, стенды, изображения – вовсе вывели меня из того брюзгливо-сонного состояния, что было у меня во время выставки. Да и не просто вывело, а прямо-таки напугало. Не понравилась еще и безлюдность этого места. Я стал раздраженно дергать все двери, но они были заперты. А когда я уже пошел к выходу, то снова заметил ту арку, а за ней – низкий коридор, в конце которого виднелась приоткрытая дверь, причем даже среди бела дня помещение за ней освещалось: то ли там горела настольная лампа под красноватым абажуром, то ли свеча. Хотя – с чего бы?
Причем, сейчас-то я вспомнил, когда шел сюда – видел эту арку и полуоткрытую дверь, затем же, засмотревшись на экспонаты – совсем забыл. А ведь тогда я приметил там человека, старого, сутулого, в черных брюках, жилете, в не очень-то новой и отнюдь не сверкающе белой, как у почти всех в этом городе, сорочке, и, что мне особенно бросилось в глаза – в черных нарукавниках, которых я не видел уже ни на ком несколько десятков лет. Но эти- то нарукавники тогда вызвали во мне мимолетное расположение к этому старому, но, думаю, нормальному, все-таки трудяге. Он, мне, кстати, дал радиогид.
Но в конце осмотра, когда я туда влетел, потому что жуть как хотелось поговорить с живым человеком, то обнаружил: то ли человек стал другой, то ли я тогда его не так разглядел, только тот, кто там сидел, вовсе не был похож на старичка-бухгалтера.
Это был немолодой остроносый человек с желтоватым лицом, с темными, редкими, давно нестриженными волосами, в просторном блеклом свитерке, у которого он засучил рукава, а жилистые и, видимо, очень сильные руки его с длинными - тоже желтоватыми пальцами, бесцельно перебирали измятые листочки на столе. И где те нарукавники? Стены небольшой комнаты были завешаны полками, на которых громоздились папки, полные бумаг, и стояли запыленные гипсовые фигуры.
- Простите, - сказал я, поскольку больше ничего придумать не мог, слишком мал был запас иностранных слов.
- Не простите прощения, - ответил человек за столом, - это мне вы понадобились, это я помешал вам идти по вашим делам.
И все, как ни странно, даже при моем малом словарном запасе было понятно.
- Дело в том, - продолжил он, - что, насколько я могу предположить, именно вы, Леонид, сумели сохранить каким-то непонятным мне способом образ действующей системы на.., - он, словно бы, брезгливо поморщился, - как вы говорите, лигокристаллах, - системы чуждой и опасной. Это так? - и он глянул на меня криво, боком, мельком.
- Да вы… Какое… дело? - выдавил я нечто невразумительное, потому что, с какой бутерброд этакий, стати? И здесь, и этот лже-бухгалтерский тип, заманивший меня нарукавниками?
А он вывернул голову, и уже не боком и мельком, а снизу, пристально, посмотрел мне прямо в глаза своими коричневыми, нездоровыми, выцветшими, вытянутыми к вискам:
- Я могу и не знать точно, ведь вы все это прикрыли, но я… чую.
Точно, чует. Этот – точно чует. И ноздри-то у него на месте – длинные, узкие, злобные, прямо вздрагивают.
- Так то, что вы сохранили – уничтожьте, - говорит он и даже привстает, опираясь на стол своими желтыми пальцами, - Оно не принесет пользы, не даст нового, только принизит то, что уже есть или может возникнуть. И… засушит, все, до чего сможет дотянуться.
А дальше он произнес фразу, которую я, вроде бы, поначалу и не узнал: " И тогда нам уже не будет свойственно то полное и всепоглощающее чувство...".
Я, совершенно сбитый с толку, молчал.
А он еще раз также настырно и резко повторил:
- Мы боролись с ними долго, нам почти удалось их добить. Те остатки систем, что вы сохранили - следует уничтожить. Сделайте!
И сверлит меня глазами, и с такой ненавистью!
И тут, когда дело коснулось того, что у меня есть, на что я делаю ставку, того, что я собственными руками… А если дело касается таких сторон, я плюю на все эти дурацкие ощущения – пустой автобус, чудные экспонаты, красноватый след от непонятной лампы, и всякие скошенные взгляды сбоку. Я просто действую, как на Ледострове. И все сверхстоящие – за меня, по регламенту.
И я ему говорю:
- Так, господин. Сотрудник, скажем, музея. Я вот сейчас иду и обращаюсь к нашему торговому представителю. И – в консульство. И – в руководство выставочного концерна. А потом – вы совершенно неизвестное, непредставленное мне лицо – касаетесь вопросов собственности моей компании – не важно какой: существующей на самом деле или только гипотетической, материальной или эфемерной – и приказываете мне ее уничтожить?
- Собственность? Ах да, теперь еще и собственность. Что ж…
Человек со злобными глазами и ноздрями поднялся из-за стола, быстро повернулся к полкам, потер, как бы в задумчивости, пальцем корешок папки и внезапно шагнул в открывшуюся дыру в стене.
Я, как болван, постоял еще возле стола в этой затхлой коморке, попытался разглядеть, что там было написано, на этих измятых листках бисерным почерком, но так ничего и не разобрал. А потом, видно, от раздражения, взял один листок, свернул его и засунул в верхний карман пиджака, как когда-то засовывал в архиве изрисованные калечки.
Автобус, снова пустой, стоял у дверей музея. У шофера из-под брезентовой кепки с непомерно длинным козырьком, торчал кое-как перевязанный хвост курчавых рыжих волос, автобус он вел рисково – никто, кроме него, по этим несерьезным улочкам, так резво не скакал.
Но мне уже надоело дергаться, чихать я хотел на рыжего шофера. А чтобы не думать об этом дурацком событии, я вспоминал ту давнюю детскую историю. И видел перед собой шелушащиеся щеки, сопливый нос соседского хлопчика и слышал это его: «А вот может этой ерунды где-то и вовсе нет, а здесь у нас – навалом! И ты скажи – почем там ее можно будет продать?»
Почем я продам то, что у меня запасено? Почем? И – кому?
52
Барокамера
Максим не унимался. Анпилогову уже очень хотелось пойти обедать. Коллеги потянулись к ресторану. Там было намечено много, расставлены таблички с именами - кто рядом с кем сядет, и Леник должен был занять место с необходимыми ему людьми, чтобы впаривать им и впаривать эту бутер-итерную ассоциацию
Но Максим все говорил.
- А как так получилось, что в тот момент, когда все находились в полной растерянности, рушились академические институты, люди уходили торговать на вещевые рынки, вы, даже не приостановив своей деятельности по сборке, с тем же составом людей, создали единственное в своем роде программное обеспечение – как вы его назвали по старой привычке – КЛ14-111, в просторечье – прок, организующий деятельность любого мало-мальски предприимчивого человека.
- Да ладно вам, господин Сокулер, - не выдержал Анпилогов, - что о нем говорить. Всего-то обычная бухгалтерская программа с небольшим набором аналитики, ее в те времена, как говорится, “только извозчики не писали”. Да и существуют примеры куда более успешных продуктов, вот, скажем бухгалтерские программы моего коллеги Сережи Курулиева. Сейчас у нас - куда более интересный цикл решений – КЛ14-115, версия С... Ну, это же общеизвестно. В решении используется и наше “железо”. Мы - партнеры ряда малазийских компаний, поставляющих элементы...
- Спасибо, я читаю ваши пресс-релизы. Но любого, даже не сведущего человека весьма удивило бы, что ваша простейшая бухгалтерия с аналитикой - оказалась столь успешной.
- Что ж тут необычного? - деланно удивился Анпилогов, - Просто у меня очень приличные математики в команде, была создана удачная модель работы компании в условиях переходного периода. Рассмотрены многие ситуации, применены различные методики оценок. Я, как известно, покупал права на использование разработок различных мировых поставщиков, все лицензионно чисто - уже не раз проверяли.
- Да ладно вам, Леник, - вдруг грубо, панибратски проговорил Максим Сокулер, и Анпилогову даже показалось, что он скрипнул зубами.
Но лица Максима Анпилогов не видел, писака отвернулся, и только рука с белесыми вкраплениями продолжала исступленно мять сигарету в пепельнице. Но почему-то по положению головы Сокулера, по повороту шеи и расслабленности затылка, Анпилогов решил, что выражение лица Максима не изменилоcь, и было тем же - презрительно бесстрастным. - Ладно вам, Леник. Ну, купили вы эти приложения, ладно... Но вы же и базы данных купили, а там - бездна информации, самые разные показатели, опыт работы небольших компаний с нуля до процветания в самых разных странах мира, в самых разных условиях. И ведь всю эту кашу требуется еще и об
работать, и адаптировать к нашим пенатам, и подключить пакеты с отечественным законодательством. Да здесь требуется супермашина класса С, а не то, извините... г.., которое вы собираете на коленке в вашем подвале и продаете за гроши вашим несчастным клиентам, отчаянно демпингуя при этом.
- Слушайте, вы, писака! Вы тут будете мне нести свою байду, а я вас, извините, кормлю, пою...
- Пошли вы - кормлю, пою... Я ни крошки здесь еще не съел... Пепельницу вот запачкал - сам вымою. Но вам, Анпилогов скажу... И у меня есть на это причины и очень серьезные причины. Ваш прок - вполне полезная штука. И на нем действительно вылезли и выжили кучи мелких компаний, лавируя между нашими дурацкими законами и подзаконными актами, подтасовывая факты, выдавая исправленную вовремя отчетность, добывая самыми невероятными - но сообразными закону! - способами кредиты... Честь и хвала вашему КЛ14 и т.д. Но эта программа требует переработки колоссального объема информации и очень серьезной вычислительной мощности. И отсюда я делаю вывод...
Тут, как говорится, их все семеро вошло... Группа потенциальных членов ассоциации, отобедавши, неся запахи жареного мяса и терпкий дух спиртного, вплыла в переговорную, окружила Анпилогова, принялась дотягиваться до его щетинистого уха, вынимать его из кресла, влачить в сторону ресторана, оттесняя от голодного писаки, задвинутого в бесплотно поблескивающий полировкой стол.
53
В Барокамере редко проходили общие собрания. Президент Анпилогов предпочитал вызывать людей к себе в кабинет группами и по одному и на это выделял специальный день.
Но тут он вдруг пригласил Майю и предложил собрать всех, кто был в это время на работе в помещении Гохрана – своего небольшого музея. Там особенно никто и не бывал, большинство почитало это помещение блажью президента и многие жалели о непрофильно занятой площади. Правда, Леонид Михайлович водил сюда различные делегации и журналистов. Люди, тем не менее, постепенно собирались, в какой-то мере обрадованные тем, что их сорвали с надоевшей монотонности жизни. Старшее поколение снисходительно разглядывало малазийские комплектующие, которые позволили Барокамере выжить в первые тяжелые годы саморазвития. С потолка свисали гроздья дисков и мышек, в стеклянных шкафах щетинились платы, лежали, свернувшись, черные кабели и зияли пустые корпуса. Залетевшие, наконец, в Гохран, молодые из отделов разработки, те, которым Барокамера платила стипендию на старших курсах университета, лишь бы они пришли работать именно сюда и не упорхнули за кордон, пристроились возле стендов. Обтянутые поблескивающим трикотажем дипломницы и нарочито неуклюжие дипломники, сгребающие пыль широкими, спущенными на бедра брюками. Девочки со смехом тыкали разноцветным маникюром в старинные неуклюжие клавиатуры, дипломники сжимали в низких неудобных карманах сигареты и оглядывались на дверь - нельзя ли покурить?
В какой-то момент одна из девушек подцепила острым ногтем стеклянную крышку и вытащила плоскую красную коробочку, звякнув многочисленными браслетами на тонкой ручке. Покрутив коробочку в руке, она приглушенно взвизгнула и бросила ее в сторону своих скучающих дипломников противоположного пола. Коробок отловили, но подругам первой ловкачки удалось выудить из ящика еще кучку разноцветных пластиковых коробок и запустить ими во все тот же противоположный пол. Один из длиннобрючных перехватил коробок и, ощутив некий звук, приложил ее к уху.
- Э-э! – закричал он тут же, – А вы по членораздельному произносить вовсе не можете?
Появившаяся в этот момент Майка Городошница со смехом посмотрела на летающие по Гохрану коробки и удивленно развела руками:
- Ну, надо же, военные, видимо, наконец, дали нам частоту. А вообще, ребята, сложите-ка поводки назад, это, в конце-концов, экспонаты.
Последний коробок, просвистев по дуге, врезался в ряд медных пластин старинного табулятора, поместившийся на массивной бронзовой станине. Пластины повалились, словно костяшки домино, протяжно, чисто и медно зазвенев, и, поначалу никем не замеченный, по Гохрану пошел низкий однотонный гул.
Как только звон иссяк, по до блеска оттертому линолеуму коридора, в ногу, но с уже присущей штатским прохладцей, прошествовали десять курсантов, в одинаковых темно-синих костюмах, одинаково коротко остриженных, с почти что одинаково высокими скулами и приподнятыми кончиками носов.
Курсанты заняли позицию посередине помещения.
Через несколько минут после курсантов в Гохран торопливо вошел Анпилогов, а за ним – деловито, боком, чуть опустив удивленное, красноватое, отглаженное косметологами лицо – Гера Фельдштейн.
- Ну, вот мы тут все и собрались, - начал подчеркнуто просто, по-дружески, Анпилогов, - А если и не все – он поискал глазами среди дипломников Ульяну Викторовну, но так и не нашел, - так почти все. И вы, конечно, думаете, чего это я вас тут собрал. А…к-х…. – Леник заглотнул свою проваливающуюся букву, - дело в том, дорогие, сотрудники, что сегодня Барокамере – ровно 10 лет. Юбилей, так сказать.
- Да что вы, Леонид Михалыч, - не выдержала Майка, - юбилей назначен на март месяц! Все прекрасно в курсе, уже начали переговоры с пи-ар-агенствами.
- Ну да: Майя, Георгий, Павел, Ульяна – все те, что со мной начинали. Но сегодня – тот самый день, когда всех нас не пустили на территорию КБ. И мы отправились в свободное плавание. А потом… потом юридическое оформление-то действительно, через полгода… А дальше – вот вы, ребята не знаете, да и просто не представляете себе, что значит жить без зарплаты. Мы первое время так и жили. Закупили комплектующие, занялись сборкой, как тогда говорили «на коленке». И представляете себе состояние – то ты лихорадочно звонил, тебе отвечали – а тут – тишина, телефон молчит. Но выдержали же! Заработали свой первый миллион, а там – пошло. Сами знаете, сборку бросили, когда выручка резко упала. Дальше был и сервис, была и разработка. Вот вы высыпали цветные коробочки. Под ними зарыто много надежд. Я назвал их: изделие КЛ 14-341. Я, - Леник почесал пальцем покрытый седой щетиной затылок, - почему-то все так называю. КЛ – и цифры. Привычка!
Гера понимающе развел руками и покачал склоненный, как всегда, набок головой, словно беззвучно смеялся.
- Тем не менее, штуку мы довольно быстро окрестили поводком. Многие помнят, что это – такой коммуникатор для подростков – ну вот как раз был бы для вас несколько лет назад, чтоб переписываться в школе, на вечеринке, в лагере, играть там, во всякие игрушки… Идея по тем временам была неплохая, я вложился… Но военные долго не давали нам частоту, а время шло… Ну, это не столь уж важно. Потом вы все знаете 342, 343-и и так далее КЛ-ы – такие финансовые системки, которые в народе зовут «прок». Бухгалтерия там, база данных, хранилище, некоторая аналитка… Все это мы ставили вместе с техникой, и, знаете, пошли некоторые результаты. Отсюда – и жилищное строительств и определенные вложения капитала.
Леник старался говорить попроще, попроникновеннее, своим добрым «жирным» голосом родственника, но сам все время вглядывался за спины курсантов, в конец помещения Гохрана, туда, где под массивными оцинкованными воздухопроводами стояли какие-то шкафы, тщательно упакованные в промасленную бумагу. Гул шел именно оттуда.
Один из курсантов поднял руку и довольно громко спросил соседа:
- В каком ухе звенит?
- Не звенит, а гудит, - басом ответил его товарищ.
- А теперь – прошу в столовую. Там нам приготовили именинный торт! – быстро проговорил Леник, и, когда, помещение Гохрана опустело, пробрался сквозь стенды к еще не разобранным экспонатам.
Там, под редкой мешковиной и промасленной бумагой мерцали красные и зеленые диоды. Видимо, переполох, вызванный летающими изделиями типа «поводок», а может и то, что они неожиданно заговорили на соответствующей частоте, вызвало к жизни и ухороненную под пергаментом устаревшую технику.
54
Запаска
Говорят, что много из того, что называют внезапным, происходит в результате скрытых, давным-давно накапливавшихся причин. Последнее время я отказываюсь в это верить.
Корпы и вся вообще лиготехника и лигоиндустрия накрылись своим медным тазом совершенно внезапно.
Это уже миллион раз описано, но для себя я зафиксировал. Это было даже не утром, когда все проснулись - и вот… Это было посреди дня. Корпы отказали, заводы, транспорт, связь - все к бутеру собачьему полетело…
Потом, правда, говорили, что месторождения лигокристаллов уже давно начали оскудевать, просто это держалось в строжайшем секрете. Я вот вырезал и сохранил заметку: «Емкость месторождений минералов, получающих при определенной технологии обработки свойства, близкие к сверхпроводимости, и называемых в специальной литературе лигокристаллами, по данным некоторых источников в правительстве Российской Федерации, начала резко снижаться. Цифры по добыче минералов умалчиваются, но, судя по тому, что уже свернуты некоторые производства, и на международном рынке ощущается резкая нехватка комплектующих на лигокристаллах, монопольное право на поставку которых имеют лишь несколько российских государственных концернов, данные наших источников верны. Стоит ли говорить о том, как скажется на экономике вышеуказанного государства, вспухшей, подобно мыльному пузырю, на поставках лигокристаллов и различных видов информационной и телекоммуникационной техники на их основе и затмивших все достижения Силиконовой долины, на мировой рынок? Следует предположить, что уже в ближайшее время будут свернуты многие проекты, приносящие немалые прибыли, начнется отток капиталов за границу, возможна смена политической власти и возникновение беспорядков. При этом, если учесть, что руководство страны - знаменитая руководящая пара - г-да Нифонтов и Пертруничев уже много лет не появлялись в общественных собраниях, и все видели их только издали - стоит предположить, и в настоящее время они вряд ли являются реальными лицами. Возможно, это всего лишь объемные виртуальные изображения. Поэтому понять, кто осуществляет управление огромной страной - практически невозможно.
Правительства США и многих европейских держав советуют своим гражданам покинуть в ближайшее время пределы России.
"Вашингтон пост" от 17 сентября, 2… г.
Заметка, естественно, была переведена и перепечатана в одном журнале значительно позже означенных событий.
Дальше пошло особое «восстановление народного хозяйства», и здесь во многом помогли дублирующие системы, которыми я, в частности, тоже активно занимался. Дублирующие системы, собственно, содержались в Горчишном доме, да и не только в нем… И тут мы недурно подсуетились. Чем и горжусь.
55
Барокамера
Анпилогов по-прежнему сидел на веранде Бака и нюхал измятую сигаретку. Но в голове у него засел демурин ... идеальный газ и Ленику - ему-то! – почудилось, что газ начинает подбираться к макушке. Хозяин Бака просто не знал, как избавиться от этого газа и решил пока пойти в бассейн.
Но и здесь было неуютно. Анпилогов плавал подобием брасса в этом прихотливо изогнутом сооружении - с заливами, проливами, ступеньками и водопадами, пальмами в кадках, на которых топорщились глянцевые листья вьющихся растений. Леник подплыл, лениво вытянул из воды руку, потрогал лист - так и не понял, живой он или из хорошо подобранного пластика. За одной стеклянной стеной, окружавшей бассейн, виднелась темная зелень оранжереи - там все было настоящее, за другой стеной открывался вид на берег. Кинув взгляд на эту стену, Анпилогов поморщился - там были землекопы, и даже отсюда виднелись их темные двигающиеся головы - и траншея. От воспоминания о темно-оранжевой траншее, Анпилогов весь сжался, вылез из бассейна и пошел в душ.
Там, стянув с себя противные холодные, тяжелые от воды плавки, Леник с удовольствием схватил гибкий шланг, вытянул из держателя хромированную мелкодырчатую насадку и стал поливать себя теплой водой. Он делал это нетвердой рукой, то ли подустав от плавания, то ли еще ощущая влияние идеального газа, а скользкий шланг вырвался и со звоном упал на пол душевой кабины. Леник нагнулся, схватил снова шланг и случайно бросил взгляд на выпуклый бок хромированной насадки для душа.
И тут с него глянуло чудовищное существо - с вытянутой тощей шеей, сплющенной плешивой головой, перечеркнутой кривой палкой носа. Анпилогов сглотнул, ему все это не нравилось. В зале со светлыми шкафчиками и резными деревянными скамейками, Леник несколько минут постоял у зеркала. Ничего особенного он в нем не увидел - обычное обтекаемое тело, в меру обрюзгшее, но знающее по временам (и по настоятельному требованию, почти приказу Майки Городошницы) прихоти тренажерного зала и дорожку бассейна.
"У-уууу... бутер-итер, - пробормотал Леник, - вспоминая душевое наваждение, - А, может, я именно такой монстр и есть? Может это обычное зеркало мне врет, а душ сказал правду?".
После идеальный газ зашумел в животе и, силясь подняться выше, кинул в Анпилогова еще одну мысль: " А не к тому ли монстру пытался прорваться Нифонтов, всеми силами устремляясь в космос?"
56
Мимо Анпилогова проплывали бильярдные столы и подсвеченные изнутри бары, открывались любимые им эркеры, демонстрирующие вид на большую воду, с пристроенными в них мягкими диванами, многочисленные лестницы, отделанные мраморной плиткой. Он видел широкие, особо плотные спины соратников и коллег, столь необходимых ему сейчас для достижения цели.
Потому что там, в Гохране, под промасленным пергаментом, было нечто, куда следовало вкладывать деньги.
А спины вжимались в кресла, расставленные вокруг низких дубовых столов, и сновали всюду руки, охватившие овальные стаканы с темно-коричневой жидкостью. И, сдерживая на подступах к макушке идеальный газ, Леник понимал, что именно сейчас они решают, войти ли в анпилоговское сообщество или же примкнуть к другой партии. Давление в Барокамере менялось прямо на глазах, и Ленику уже начало казаться, что оно сейчас превысит все возможные пределы, и задуманное им предприятие взорвется и разлетится на мелкие куски.
Несмотря на бассейн, душ и коричневую жидкость на дне стакана, идеальный газ продолжал биться в голове Леника, и мог уже, наверное, достичь его макушки, поросшей серой порослью жестких волосков. Во всяком случае, возможность того, что Барокамера вот-вот разлетится на два конкретных куска, он осознавал достаточно хорошо. Вставал только вопрос времени. Если второй кусок под руководством небезызвестной Ульяны Викторовны с ее расхлябанными дипломниками сумеет получить вполне конкретные очертания в ближайшую неделю, то ему не удастся занять в ассоциации лидирующие позиции, ибо его первоначальный взнос окажется слишком низким. Помимо этого, именно сейчас было крайне опасно, что второй кусок оторвется вместе с наработанными и выстраданными технологиями, а в какой мере они известны раскольникам Анпилогов мог только догадываться.
Свои люди могли унести и общие секреты. Из своих людей, собственно оставались: Гера Фельдштейн, Пень, Майка Ферапонтова и Уля. Но именно Уля была не совсем своим человеком, ибо изначально именовалась лигокоисталльщицей - поэтому вряд ли будет до конца поддерживать внутреннее давление барокамеры. И именно Уля могла унести с собой те знания, которые никак нельзя было выпускать наружу.
Впрочем, эту проблему, как ему казалось, Леник уже начал решать, и следовало только увидеть результат.
57
Анпилогов с трудом заставил себя просидеть целый час в номере. Потом надел джинсы, удобную, уже грязноватую на животе и локтях куртку, фуражку с коротким козырьком - каскетку, надвинул низко на лоб, и вышел из Бака через складские помещения.
Время он рассчитал точно. Ему оставалось пройти по большому полю, отданному местным жителям под огороды, достичь круглого озера, где обычно купали лошадей, и проследить кое чей путь от озера до конюшни.
Только выйдя за территорию, Анпилогов ощутил резкую перемену. Дело было даже не в том, что исчезли ярко-зеленые ухоженные газоны и по обочинам дороги возникли августовские пропыленные растения - грязно-желтая пижма, мелкая ромашка, дырявые листья лопухов и острые клыки жесткой и стойкой осоки, но все вокруг изменило скорость. Окружающее тут же перестало нападать на него - как нападали зеркально чистые стекла эркеров, плотные спины предполагаемых членов ассоциации, отставленные крепкие пальцы, сжимавшие толстостенные стаканы, и - замедлилось.
Оказалось, что снаружи тепло, даже слегка припекает. Поля были разрезаны на мелкие, сотки в четыре, огороды, на которых кое-где соорудили сараи из ржавого железа или даже сложили из старых шпал небольшие домики. На общем уже жухло-желтом фоне здесь зеленели кусты смородины, выглядывали белые и беспардонно сиреневые флоксы, несли свою солнечную службу желтые зонты, уже полные семечек. Лежали обтрепанные махровые лисья, отдавшие свою силу и сочность нагло оранжевым тыквам. Почвы здесь были бедные - песок, но, судя по всему, землю все же натаскали в мешках и на тачках, а в неприметных углах, прикрытые старой клеенкой тлели кучи перегноя. Уже жгли картофельную ботву, шел серый с желтизной запах дыма. И даже оказался здесь звук - в одном из шпальных домиков или ржавых сараев играло радио. Анпилогов даже и представить себе не мог, что люди еще слушают эту старую унылую песню (как, впрочем, не мог себе представить, что в мире существуют заколки с глянцевым брюшком, как у кропотливой Серафимы). Но унылая песня благополучно сжилась со светлым песком дороги и придорожных канав, со смиренной и неряшливой красотой огородного поля и дымом от картофельной ботвы, Леник утерял свое биение в районе макушки, и шел уже совершенно бестелесный, спокойный, неряшливый и почти красивый. И совершенно забыл, зачем идет. Он впервые за годы Барокамеры перешел в другую жизнь, в которой и пребывал долгое время: время Явича, Климаши, Веруни…
Веруня ему отказала. Сначала немного полежала в больнице – причем попала туда по скорой и не велела ему платить. Потом вышла, долго еще лечилась – и «все было нельзя». А после… ну было немного, но все ей казалось не так, и боязно, и уставала. А дальше: « Иди, Леник, своей дорогой. У тебя пошли какие-то деньги, я уже не понимаю… Мне спокойнее одной».
Открылось озеро - блеклое и плоское, как окружающие поля. По мелководью, уже поблескивая после купания, брел огромный черный конь. Женщина в мокром комбинезоне, босая, трепала его по шее. Конь, видимо, казался ей слишком понурым. Он действительно брел довольно медленно. Потом рука женщины взметнулась, рука, казавшаяся с такого расстояния магически удлиненной, протянулась к крупу коня - это наездница всего лишь дотронулась до шелковой блестящей кожи хлыстом.
Мальпост сорвался с места, вызвал в этом притихшем пространстве кратковременный мираж сияющих брызг - и полетел галопом навстречу Анпилогову. Конь приближался с большой скоростью, и Ленику уже хорошо было видно, что Ульяна не успела застегнуть шлем, а черный круглый набитый пробкой головной убор упал на песок. Волосы летели вслед за всадницей, как всегда, не сплошной темной полосой, а легкой наэлектризованной стаей… Леник только успел скатиться в кювет, как конь с орущей и раскачивающейся из стороны в сторону фигурой на нем, пронесся мимо. Потом, видимо, Ульяна сумела на некоторое время осадить коня, и издали было видно, как она неслась, пригнувшись, но ее голос, перекрывая унылую радиопередачу, продолжал заполнять дорогу и поля.
Итак, Анпилогов уже кое-что увидел. Он вылез из канавы и быстро направился к территории Бака. Подойдя, на пределе видимости, он снял куртку и каскетку, сунул их в сумку, висевшую на плече, и вошел через центральный вход.
И тут же к нему кинулся охранник, козырнул, шепнул что-то на ухо. Хозяин Бака вскинул брови, отцепил от ремня трубку, переговорил, сел в подруливший автомобиль, и через несколько минут уже вылетал из дверцы на подъезде к конюшне. Здесь скопились все, кто был в это время на Баке. Здоровенный служитель едва сдерживал огромного, черного, покрытого пеной коня, уволакивая его на огороженное пространство, возле вспученных залакированных пней лежала скрюченная женская фигурка. Анпилогов с силой отстранил подскочившую к нему медсестру, кричавшую: " Скорая едет, трогать ничего нельзя!" И сел на колени возле лежавшей женщины. Лоб ее был в крови, влажные волосы казались особенно темными.
За спиной Анпилогова слышался топот, неистовое ржание и тяжелая ругань охранника.
58
Они потом все-таки встретились на той европейской выставке. Максим - все такой же бесстрастный, седой, с палкой, прошел мимо стенда, покосил глазом, и поначалу, видимо, не узнал Анпилогова - или просто не поверил своим глазам. Но потом вернулся, подозвал девчонку-стендинстку, принялся спрашивать. Апилогов все это прекрасно видел из своего стеклянного закутка. Максим набрал проспектов и двинулся было дальше. Но тут на Анпилогова что-то нашло, он выскочил из своего закутка и нагнал Максима.
И тогда они уселись в каком-то баре на шаткие стульчики, и Сокулер договорил ровно с того самого места, на котором тогда, на Баке, их прервали.
- Я и сейчас тебе скажу, Леник... Прости, но твой прок, о котором все уже и позабыли - у тебя нынче совсем новый брэнд - так вот твой прок - наоборот-то, просто- напросто, корп.
- И что? Вполне нормальная историческая аллюзия.
- Для кого другого была бы аллюзия, а для тебя - выгода. Я понятия не имею, каким образом - голова уже не та, не могу сообразить - но ты сохранил технологию лигокристаллов. Законсервировал как-то и удачно скрыл.
Анпилгов молчал. Даже не хмыкнул. Даже не вспомнил о соленом бутерброде.
- Это тогда, на Баке, - продолжал Максим Сокулер, - я был вне себя и пытался тебя добить по этому поводу. Но потом понял: ты – не один. Как это произошло - уму не постижимо! Но корпы живы и по сей день. Они скрыты у разных людей, в разных группах, организациях и обществах. Они сидят в подкорке, ей Богу! Я вижу их проявления во множестве процессов. Но я не остановлюсь. И буду бить их до конца. И не только я.
Да... - вкусно глотая буквы проговорил Анпилогов. - Мне тут довелось пересечься с одним… человеком. Вот, кстати, - Леник добыл из нагрудного кармана тот листочек из коморки, исписанный мелкой вязью черных букв.
Сокулер жадно схватил его, пошевелил побелевшими губами, трижды повторил слово «темпористика», потом сказал:
- Я знаю этого человека, имя только не назову, нельзя… имя. - Тут у нас много схожего. Силы только не равны. Он много сильнее… Но мы их будем бить, будем бить и дальше!
- Ну-ну, - проговорил Леник и заказал яичницу.
59
Запаска
Но все же меня сломал другой кризис. И я ведь тоже считал его внезапным. Он возник как нарыв, а потом нарыв прорвался.
Сначала мне было просто все равно. Разные программы радио и телевидения произносили весьма отличающиеся друг от друга слова - это тебе уже не единообразные корпы, а бестолковые человеческие СМИ, и я слушал вполуха. В Горчишном доме было много дел, кое-что мы затевали, Гера договорился о приличных кредитах и вложениях. Но я вообще-то знал, что в парламенте произошел раскол… Ну, ей Богу, не хочу сейчас все это поднимать. Головой я, вроде бы, прекрасно осознавал - кто и за что… Народ побесился-побесился, да и поделился на П-эшников – последователей Петруничева и Н-эшников – эти были за Нифонтова...
Но…. До того момента, когда у нас дома отключили телефон - ровно ни о чем всерьез я не задумывался. Дом властей был как раз перед моим балконом, когда-то меня это даже устраивало. Но в тот момент я пожалел, что у нас одна АТС. Хорошо, я схватился за персональную трубку - ну, бутер-итер - нет сигнала! Видимо, что-то с передатчиком. Я кинулся на улицу, пробежал с квартал, заходя в каждую телефонную будку - нет сигнала! И только возле метро нашел оживший автомат и позвонил на работу. Они, надо сказать, даже удивились. Гера заорал, что я преувеличиваю, ну, П-эшки с Н-эшками что-то не поделили, кто-то из них засел на Набережной - но дела-то тут при чем? И что я нужен срочно, хоть и выходной. Я решил вернуться, но забыл, что из дома не смогу позвонить шоферу. Полная байда. Но тут что-то мне на улице не понравилось - стало слишком пусто. И я повернул к нашей Набережной.
Сначала меня поразил блеск. Что там могло блестеть, что отражало солнце? Подошел ближе и увидал их: охранные отряды выстроились вдоль улицы, отгородившись от прохожих прозрачными щитами, которые как раз так отчаянно и бликовали. А все люди ходили именно здесь. Они гуляли! Именно гуляли и с любопытством смотрели по сторонам. Погода то!.. Просто жаркий, роскошный, полный желтого и красного конец месяца августа. Листьев медь.
Некоторые вышли еще и семьями, с детьми, даже с колясками. Люди двигались к набережной. Я же просто шел домой, но возле ограды, окружавшей двор, меня остановил этот, со щитом, из войск охраны. Нет, сказал, сюда заходить не стоит, здесь сверху могут и стрельнуть. Я возмутился - я же домой! Как хотите - под вашу ответственность, вас предупредили.
И тогда я вспомнил то, на что не обращал вниманиея всю прошлую неделю. Проезжая позади Дома властей, я ни один раз видел молоденьких солдатиков в шинельках, с небольшими вещмешками за спиной. Они шли в сторону низкого забора, окружавшего дом, и там пропадали.
А вчера вечером меня разбудили голоса. Грубые мужские голоса, какие в нашем дворе вряд ли услышишь. Мы живем на втором этаже, да еще перед окном небольшой пригорок. Я откинул занавеску и увидел, что по пригорку бегут люди - мужики, в грубых полувоенных суконных куртках, таких, какие были во времена моей молодости.
Осень, сухо, от соседнего фонаря - светло и желто. И странное видение - эти мужики во дворе, в нашем чистом привычном дворе.
Я, честно говоря, никогда не обращал внимания на то, что происходит за окном, но в тот момент казалось, что мужики совсем рядом, чуть ли не в квартиру сейчас заскочат.
Я пошел в другую комнату к жене, хотел сказать о том, что увидел, - она смотрела телевизор. На экране ходили вовсе не артисты, а люди, и люди весьма известные, причем ходили по одной из центральных улиц и призывали всех идти туда. С их точки зрения необходимо протестовать против Н-эшек, а, впрочем, и П-эшек, и всем собраться на этой улице. Если б Пеструха был жив, он бы точно был там. Но жена, стоя возле входной двери и раскинув руки сказала: " Не пущу!". Мне, правда, и самому идти туда было некогда, стоило еще посидеть и проработать план завтрашней встречи с партнерами. Я только взял пульт и потыкал по разным программам. Больше по телеку ничего не показывали - я понял, что происходит нечто серьезное, и соотнес это с мужиками за окном.
Подходя к дому и набирая код на двери, услышал выстрел. Я не понял, что это выстрел - громкий шлеп: стул за окно выкинули, трехлитровая банка на пол упала... Нет, не так. Неважно. Я рванул дверь, нажал на кнопку лифта. В кабине был запах, там так никогда не пахло, не должно было. Дешевые сигареты, тяжелый дух.
Жена впустила меня в квартиру молча, и тут же повела в сторону кухни, я не понял, зачем и повернулся, чтобы спросить, но она втолкнул меня в ванную. Там, прямо, в ванной уже сидели дети, и внучка держала на коленях коробку с кошкой и котятами. Я хохотнул и начал, было свое: бутер... Но жена вытащила с полки тазик, несколько мисок и кастрюль, которыми пользовалась, когда отключали горячую воду, пригнула меня к полу, заставив сесть на корточки и надела мне на голову таз. Я что-то орал, но она надела миски на детей, кастрюлю на себя, и присела рядом со мной так, чтобы за спиной оставался шкаф с посудой.
И тут в районе кухни загромыхало. Звук напоминал одновременный разрыв сотни банок с помидорами - но это было первое, что пришло мне в голову: я ведь уже слишком долго не работал в ка-бе и сотню лет не был на Ледострове.
Женин парнишка пробормотал, заикаясь: "Гранатомет. По центру Торговли бьют".
Жену прорвало: " А здесь окна, чтоб их - во всю стену. В комнатах и кухне просто страшно сидеть. Непонятно откуда полоснут, и куда?» "
- А что... уже кого-то... - начал было я, стаскивая таз.
- Не знаю, - сказала жена. - Но тут я услыхала за дверью голоса, выглянула наружу... А там, возле нашего лифта - ну, практически возле моего коридора, где висят вещи, где зеркало, шляпки... все... Стоят трое в черных кожаных куртках, в кепках - кто, откуда? - говорят: «мы - спценаз, а вы никуда не выходите, у вас на чердаке засели снайперы».
Я почесал голову под тазом и вспомнил вчерашних мужиков, которые бежали мимо окна.
А потом мы услышали гулкие мерные удары, от которых обрывалось все внутри. Я не выдержал и кинулся в комнату.
Телевизор работал. На очень ярком экране под голубым небом сиял Дом властей, и тут я снова слышал глухой удар, и возле Дома в телеке появлялось облако белого дыма, затем раздался страшный треск, взрыв за окном, а на безмолвном экране на белой стене появлялось пламя и выросло черное пятно. И так много раз, пока я лежал в комнате, обхватив ножку стола, и, открыв рот, глазел на экран. Здесь было только безмолвное и безмятежное изображение, а реальный, тупой, нутряной - из гигантского пустого нутра - звук шел снаружи. И на изображении светлый верх Дома властей постепенно покрывался то облаками пара, то все расширяющимся черным пятном.
И еще одного, того, страшного, со стеклянным звуком удара было достаточно, чтобы жена вползла в комнату и уволокла меня обратно в ванную к своим тазам.
Ночь жена и дети провели в ванной. Я - в комнате, под столом, подальше от окна, чтобы был виден телевизор. Обстрел в конце концов прекратили, появились благополучные лица дикторов, но звук я все равно включать не стал.
Утром пошли обычные передачи, и почерневшие этажи Дома показывали только в новостях. Дальше включилась моя персональная трубка, и Гера потребовал срочного присутствия на рабочем месте. Я сказал, что ведь стрельба, снайперы, Дом властей бомбят. Гера ответил, что все - чушь, дележка пирога и маркетинг. И в их районе - все абсолютно спокойно, а уж тем более возле Горчишного дома. Он пришлет за мной машину. Но машины я не дождался и отправился к метро пешком. Возле Дома и на Набережной было много темных фигур, которые что-то волокли к кромкам тротуаров - и тут же отъезжали машины с красным крестом.
У метро было совсем мало народу, но никто меня не остановил. Уже подходя к круглому стеклянному зданию, я услышал треск выстрелов, потом быстрый-быстрый треск - автоматную очередь. Я кинулся к дверям, но внутрь не пошел и по стенке пробрался чуть подальше к соседней улице.
Там шел странный бой. Из-за угла здания издательства выбегали отдельные люди в черном, армейском, словно бы, даже и с погонами, и отстреливались. За дорогой залегли люди в защитной форме, оттуда-то и шли автоматные очереди.
Перестрелка продолжалась недолго, но сколько именно, я не запомнил, потому что упал носом на асфальт.
Что это были за люди, и что они делили между собой, никто так и не узнал.
Когда я подошел к двери метро, то потрогал пальцем оплывшую дырку от пули, распустившую вокруг себя лучи жирных трещин.
Потом меня окликнул шофер, он, оказывается, давно меня тут поджидал – на Набережной проезд оказался закрыт.
А Гера прав, ехать мне необходимо было срочно. Все наши банки приостановили платежи,у нас остался лишь один годный для этого клиент. Гера их едва уговорил, но что будет сейчас?
60
Анпилогов много лет не ездил в метро. Он совсем забыл о влекущей вглубь толпе, о талом снеге в вестибюле, который истоптали тысячи ног и снег, так и не превратившись в грязную водицу, силится прорваться в ваши низкие осенние туфли. Он забыл, как толпа вносит тебя в вагон, как чья-то уверенная рука вдавливается в твою спину - и вот ты уже вставлен, ты несешься, ты в пути, словно у тебя есть важная цель. В тот день у Анпилогова не возникло важной цели. Но он все же ехал к Горчишному дому в надежде, что уже наложена резолюция на его заявление, и ему будет позволено иногда работать в Гохране или перевести коллекцию в другое помещение. После того, как последний, якобы уговоренный клиент, перевел свои капиталы в оффшорную зону, контрольный пакет Барокамеры пришлось продать. Но Анпилогов еще надеялся, что в зал Гохрана подадут электропитание. Все это можно было просто узнать по телефону, но он уже столько раз получал ответ: «Пока ничего неизвестно», что решился ехать. А если туда хоть раз подадут питание...
Ближе к нужной ему станции толпа постепенно рассосалась, и Анпилогов стал обращать внимание на одежду и лица. Чем дальше от центра - тем меньше молодых лиц, приукрашенных яркими челками, перламутровыми бусинами звуковых устройств, да и просто молодым смуглым румянцем. Становилось слишком много бледных вялых щек, низких потных лбов с выбившимися седыми прядями, толстых помутневших линз очков… Леник тяжело висел на руке, ухватившись за поручень и все пытался пробраться к удобному месту между дверьми, где можно было держаться за хромированный столбик и даже прислониться спиной к надписи « не присло…».
И вот тут он чуть не наступил на полу широкой шубы, небрежно раскинутой на влажном, утоптанном множеством ног полу.
У задней двери вагона, на корточках, прислонившись к пластмассовой планке, сидела пассажирка в добротной, широкой книзу шубе. Голова ее была опущена, лицо отвернуто в сторону, пальцы с коротко подстриженными ногтями очень знакомо теребили ручку коричневой замшевой сумки, кинутой на пол.
Сухие, электролизующиеся волосы небрежно падали на воротник шубы. На темени видна была выползающая из-под краски седина, а на виске – припудренный неровный шрам.
Пассажирка неслась в черном тоннеле, плотно перевитом лианами высоковольтных кабелей, тоже, видимо, без особой цели. Просто в знакомом направлении.
|
