Глава 3 ПАРАЛЛЕЛЬ: ГИЛЬГАМЕШ - ИЛЬЯ МУРОМЕЦ

В придунайских землях на юге Германии около тысячи лет назад записаны сказания о Теодорихе Веронском — Тидреке Бернском. Они послужили основным источником для саги, записанной в Скандинавии в XIII веке. Судя по тексту, в этой саге использованы (как и в сказаниях) истории, уходящие кор­нями в глубокую древность. В прологе саги есть интересный фрагмент о великанах.

«Многие рассказывают, что после Ноева потопа сначала люди были большие и сильные, как великаны, и жили не­сколько человеческих веков. Со временем некоторые люди стали меньше ростом и слабосильные, как теперь, и чем далее от Ноева потопа, тем они становились слабее, и мало оказы­валось сильных на сто мужей, и вдвое меньше таких, которые обладали бы сноровкой или храбростью своих праотцов».

Далее говорится, что с тех давних времен все же остались иные мужи, сохранившие силу и стать, и они могли каждый одержать верх над сотней слабосильных измельчавших людей. И не покажется удивительным, — сообщает безвестный автор саги, — что малосильный человек не мог при малой силе раз­рубить кости или оружие сильного, которое он не был бы в состоянии и нести. Когда жил Тидрек и его витязи, много времени прошло с тех пор, как измельчал народ, и не много было в каждой стране таких, кто сохранил прежнюю силу».

Почти библейское долголетие, таким образом, связывается в саге с великанской статью. Русские былины о богатырях пе­редают оставшиеся в народной памяти их подвиги — некото­рые сюжеты восходят к незапамятным временам. Для иссле­дователя, отваживающегося расставить временные вехи, про­странство мифа или сказания кажется необозримым, вмеща­ющим множество героев, действующих нередко в рамках од­ного по сути сюжета — в разных регионах. Помимо повторяе­мости сюжетов есть и уникальные совпадения, в которые сра­зу трудно поверить. Утнапиштим, герой шумеро-аккадокого эпоса, обладает секретом бессмертия. К нему является Гильгамеш, его потомок. Утнапиштим рассказывает ему о потопе, о котором его предупредил бог Эа. Утнапиштим построил ко­рабль и спасся. Библейский Ной повторил его судьбу. Исто­рия Утнапиштима ближе к истокам. Стремление Гильгамеша овладеть секретом бессмертия остается безответным. Он лишь получает цветок вечной молодости, который у него похищает змея. Но в соответствии с давней традицией, надо полагать допотопной, герой древнего Шумера и после потопа продол­жает искать вечную жизнь на Земле.

* * *

После этих патриархов библейские герои жили уже мень­ше, после потопа, видимо, произошли резкие изменения. Что больше изменилось — среда или сам человек, не вполне ясно.

Необыкновенно долго правили цари первой династии го­рода Урука в Шумере. Например, Лугальбанда правил 1200 лет. Третий же царь Гильгамеш (третий после Лугальбанды) был на престоле 126 лет. А каждый из двадцати трех царей города Киша в том же Шумере правил в среднем по тысяче с лиш­ним лет. Но и срок, определенный списком царей с их имена­ми на глиняных табличках для главного героя Шумера Гильгамеша очень велик. По нашим меркам. Конечно, сроки жиз­ни допотопных и первых послепотопных героев хроник мож­но отнести на счет их родства с великанами-долгожителями или атлантами (тоже великанами). Но можно усмотреть в них и некоторые преувеличения. Эти преувеличения подчиняются некоторым закономерностям. Так, в Парфии, например, и в других государствах даже не такого уж давнего времени хро­нисты вычеркивали иных неугодных им или правителям ца­рей, прибавляя сроки их правления (и жизни!) их воспреемникам и потомкам. Так «делали» героев. Но если Гильгамешу прибавили хотя бы полвека правления, то, значит, приписали ему и подвигов. Тогда он вошел в эпос как собирательный образ. Из числа этих приписанных ему подвигов могли быть и доставшиеся по наследству, так сказать, перекочевавшие с за­бытыми именами из допотопной древности и не раз сопря­женные с другими, забытыми именами правителей. В эпосе он ведет свое происхождение от богов. Впрочем, к его судьбе стоит приглядеться попристальнее...

Начнем с того полного драматизма дня, когда доведен­ные до отчаяния жители шумерского города Урука взывают к небу о помощи. До отчаяния довел их владыка города Гиль­гамеш. Не зная устали, пирует он, забавляется и совращает чужих жен и невест. Боги сказали матери Гильгамеша, тоже богине: «Ты создала сына, и нет ему равных. Жесток Гильгамеш, днем и ночью пирует, жениху не оставит невесты и мужу — супруги!»

Боги требуют у нее второго Гильгамеша, второго сына, ко­торый померился бы силой о первым, а горожане пусть бы отдыхали. Понятно, что богиня дает жизнь не точной копии шумерского героя, а внешне как бы его антиподу— дикому волосатому человеку Энкиду, который, однако, силой и отва­гой не уступает ее первому сыну.

Отметим попутно мудрость богов, которые в отличие от мудрецов нашего времени понимали уже тогда, что запрещать пороки — значит, поощрять их, давать им тайный, смертельно опасный выход.

Энкиду живет на лоне природы, вокруг него собираются стада различных животных, которых он защищает от охотни­ков. Охотники, понятное дело, бьют челом Гильгамешу. Вла­дыка Урука, в общем-то, не такой уж беспробудный гуляка, у него трезвый ум, и в минуту озарения он решает послать к Энкиду женщину легкого поведения, которую, надо полагать, он лично успел оценить. Энкиду не устоял, и через несколько дней страстной любви все тело его стало тяжелым, он бук­вально не мог себя узнать. Звери, его подзащитные, все как один покинули его. На это и рассчитывал Гильгамеш.

Затем в мифе следует сцена поединка: Энкиду против Гиль­гамеша. Первый герой Шумера не смог сначала одолеть дикого человека. Не помогло ему и все воинство Урука. Этот ди­кий человек, по выражению Гильгамеша, стоял как стол, и ему целовали ноги. В решающем поединке, однако, много­опытный Гильгамеш одолевает своего брата. Весь поединок показался Гильгамешу чем-то вроде сна, видения. Как бы там ни было, после всех злоключений братья садятся вместе: они неразлучны с этой минуты. Энкиду становится верным спут­ником и слугой Гильгамеша, что, впрочем, справедливо — ведь схватку выиграл именно Гильгамеш.

Теперь перенесемся совсем в другие места — к самому Бе­лому морю. Интуиция подсказывала мне, что на севере мож­но найти следы Гильгамеша и Энкиду, потому что только там, в относительной изоляции, могут сохраниться древние исто­рии. Ну, а народы и племена всегда переселялись, и одна из стрел этих переселений вела всегда на север, освободившийся от ледника около десяти тысяч лет назад. Например, в Ислан­дии уцелели истории о богах-асах, хотя родина их далеко на юго-востоке: от Монголии до Копетдага.

И что же? Я узнал удивительную историю. Ее поведала А.Т. Бурая, семидесятивосьмилетняя сказительница. Русская Карелия подарила миру «Калевалу». Это случилось в XIX веке. На этот раз — на мой взгляд — дар Карелии превзошел даже прославленную «Калевалу». Действительно, что может срав­ниться с вариантом мифа о Гильгамеше, записанным в Беломорье? Ничего. Это как восход второго Солнца.

Но все по порядку. Объявляется богатырь-пришелец, по­хожий на большую гору (сравнение типично шумерское!). Он похваляется, что возьмет в полон весь Киев-град (о Киеве еще пойдет речь — но тоже в связи с мифом о Гильгамеше). Рус­ские богатыри пасуют. Ситуация та же, что в Уруке, где воины бессильны против Энкиду. На правом плече этого чужого бо­гатыря — сокол, на левом — сизый орел, впереди, у гривы его коня — змея. А это обобщенный портрет человека, сдружив­шегося со зверями и дикими животными! То есть портрет Энкиду. И вот находится богатырь, который принимает вызов и выходит подобно Гильгамешу один на один с чужаком, ко­торого убоялись воины и другие богатыри.

Его имя — Илья Муромец. Как и шумерский герой, он не сразу побеждает пришельца с его конем-великаном, орлом, соколом и змеей.

Но когда в конце концов одолевает, выясняется, что это его двоюродный брат. И как в древнейшем мифе, дается по­нять, что один из братьев знал про существование другого и стремился к этой встрече! Дальше опять цитата из шумерского источника: брат-пришелец становится верным слугой Ильи Муромца.

Эти поразительные совпадения, не имеющие аналогов в других былинных сюжетах, позволили мне всерьез присмот­реться к такому простому, но и таинственному образу русского богатыря старшего поколения. Неужели Илья Муромец — это сам Гильгамеш? Вопрос этот требовал тщательного изучения.

Гильгамеш — имя аккадское. Аккадцы пришли с севера и завоевали Шумер. После этого и появился единый эпос о Гильгамеше, записанный аккадским неведомым автором на осно­ве отдельных шумерских эпических песен о герое и его спут­никах и врагах (Афанасьева В.К. Гильгамеш и Энкиду. М., 1979). Был ли единый эпос в Шумере до этой аккадской ре­дакции — неизвестно. Исследователи возводят исконное шу­мерское имя нашего героя к форме Биль-га-мес. У римского поэта III века н.э. Элиана, писавшего на греческом, развита тема древнего мифа. Элиан называет его так: Бильгамос.

Вслушаемся в славянские созвучия и параллели: Владимир — Влодзимеж (польское имя). Они дают повод и к параллели: Гильгамир — Гильгамеш. Плавающий первый звук легко ут­рачивается и возникает подобно тому, как это происходит с польским именем Гелена-Елена. Форма Гильга-мир, Илья-мир сближает даже само имя русского продолжателя шумерской героической традиции с его предшественником. Если совпа­дение и не полное, то лишь потому, что в народной устной традиции произошла привязка имени героя к городу Мурому. Только так, дав ему ненароком новую родину, понятную, близ­кую и рассказчикам, и слушателям, можно было на века и тысячелетия продлить жизнь Гильгамеша на Руси.

Но если все так и есть, то должен быть и общий главный враг Гильгамеша — Муромца. Историей с Энкиду и пришлым богатырем, чье имя былина, увы, не сохранила, тут, пожалуй, не отделаешься. Не та степень убедительности для историка и филолога. Потому что сюжеты нередко повторяются. А созву­чия — они созвучия и есть... Специалистам хорошо известно, что если имена и названия из совершенно разных и удален­ных регионов совпадают, то это почти всегда — случайность.

...Помню, с каким изумлением я убеждался в том, что глав­ный враг знаменитого шумерского героя тот же, что у русско­го Ильи-богатыря. Это Хувава (новоассирийский вариант: Хумбаба). Он страж кедрового леса. Шумерская песня о Гильгамеше и Хуваве называется так: «Гильгамеш и гора бессмертных». Спутники Гильгамеша рубят деревьям сучья — это од­новременно руки самого Хувавы. На Руси кедров не было. Хувава должен был обосноваться здесь среди других деревьев, таких же, впрочем, могучих и знаменитых, как ливанский кедр. На Руси же божественное дерево дуб. Кто же сидел в роще на тридевяти (двенадцати) дубах на Руси? Ответ ясен: Соловей-разбойник. Илья-богатырь одолевает его, поразив в правый глаз. Затем в былинах обычно следует разрубание его на части и сожжение. Разрубание, срубание рук-сучьев. Снова в были­нах — цитата из шумерского мифа...

Известен переход звуков х-ш-с. Есть исландско-русские и немецкие параллели. Имя Хувава вполне могло звучать у нас так: Сувава. И с неизбежностью должно было превратиться в понятное — Соловей.

Главное оружие Соловья — его богатырский посвист, на­водящий ужас на все живое. В аккадско-шумерском эпосе со­общается: Хувава, чтобы стращать людей и охранять рощу, наделен гортанью как у бога, дыханьем и голосом, как у бури. Снова абсолютное совпадение. Здесь уж случайность исклю­чена. И только так и можно, наконец-то, понять, как это на Руси страшилищу присвоили имя лучшей из певчих птиц. Парадокс: разгадку принес миф из Шумера!

В глубокой древности свист использовался для передачи со­общений на большие расстояния. Не так уж давно этот реликт отмечен на Канарах, в Испании, а в 1960-х годах в восточной Турции, в Закавказье. Здесь, в селении Кушкей кое-кто и сей­час может продемонстрировать этот удивительный птичий язык (название селения так и переводится: птичья деревня). Свист слышен за несколько километров. Турки пришли лишь в Сред­невековье, недавно, а свидетельства о языке свиста можно най­ти еще у античных авторов. И относятся они к этому же регио­ну. Если свист слышен за несколько километров (6-7), а такие случаи отмечены неоднократно, то сила звука такова, что вы­зывает травмы мозга у людей, находящихся поблизости.

Античный автор Ксенофонт (около 430—355 годы до н.э.) писал о моссиниках, обладавших этим искусством. Их роди­на — недалеко от северных рубежей Шумера. Им родственны мосхи, которых восточные авторы называли мушками. Вспомним важную деталь: Соловей перегораживал дорогу на Киев. А какую дорогу перекрывали мушки, они же мосхи? Дорогу с Востока — из Ассирии и бывшего Шумера — на Запад, в малоазийскую страну Куэ (Кауэ).

Но шумеро-ассирииская клинопись не передавала точное звучание слов. И не исключено, что Куэ следует сближать с более поздним Киевом на Днепре. По смыслу самого имени, разумеется. Перевод может быть таков: царство, царьград.

Вот что произошло с Куэ в I тысячелетии до н.э. Мест­ный царь отказался платить дань Ассирии и завязал тайную переписку с ее врагом Урарту. Но его послания шли как раз через земли мушков-мосхов. Их правитель Мита перехваты­вал опасные для Ассирии послания. Дни царя Куэ были со­чтены: о нем больше нигде не упоминалось. Судьба же мосхов и Миты драматична. Мита бросил свое царство. А мосхи как бы рассеялись и по сей день историки спорят о том, куда они ушли⁹.

Приведу странный на первый взгляд текст из старинного русского издания «Ядро русской истории»:

«Русские народы (русскими народами назывались в то вре­мя русские, украинцы-малороссы и белорусы. — В.Щ.) сперва не назывались как ныне — русские, но от имени родоначаль­ника своего Мосоха Яфетовича (назывались) мосхи, мосохи, мосехи... моссены».

Я позволил себе лишь немного сократить этот фрагмент. В свое время мне довелось связать судьбу вятичей, осевших на Оке, с ванами-венетами, пришедшими из Закавказья. Готов допустить, что мосхи, наполовину слившись с ванами, проде­лали тот же путь — из Закавказья на север. Считаю, что роди­на русов некогда занимала весь трояно-фракийский регион. После Троянской войны часть венетов-ванов Малой Азии ушла на восток и основала Урарту. Но в Урарту пользовались шу­мерской по сути клинописью, приспособив ее для своего язы­ка (многие слова его не требуют перевода на русский, они просто совпадают с нашими). И это канал, по которому на Оку пришел эпос о Гильгамеше. Соловей действительно Хувава, который охранял свои леса, преграждая дороги чуждой ему воинской силе, позднее дорогу на Куэ, например. Это собирательный образ, отразивший историческую реальность: и у моссиников, и у мосхов, и у других племен древности были деревянные крепости и засеки. Их было множество, остатки их найдены археологами. Вот почему Соловей сидел на две­надцати дубах. А язык свиста, прежде всего, нужен для сооб­щений о нашествиях.

...Итак, честь имею представить: древнейший русский эпос об Илье — Гильгамеше, наряду с аккадским эпосом создан на основе древнейших песен Шумера и дошел до наших дней и в устной передаче, и в бессчетных записях былин.

Не скрою, в ответ я хотел бы услышать в свой адрес от кого-нибудь из известных российских историков или фило­логов:

— Благодарствуйте, маэстро!

* * *

...Легендарная сила и характер богатырей признавались эта­лонами с глубокой древности. Можно только приблизительно представить, сколько раз во многих странах звучало имя «Ге­ракл» в качестве прозвища или сравнения. Новые богатыри всегда сопоставлялись с прежними. Равно как и мудрецы, и пророки. Пример тому — судьба библейского пророка Дании­ла, в имени которого словно слились две судьбы.

Монах Афанасий Кальфонский в XVII веке написал книгу, в которой утверждал, что Илья Муромец захоронен в пещерах Киево-Печерской лавры. В наше время археологи нашли его останки и измерили рост богатыря — 177 сантиметров. Есть данные, что в народе его звали Чоботок. При желании, конеч­но, можно отождествить обоих богатырей. Сокол и Чоботок могли быть одной личностью.

Но, думается, и тот и другой лишь добавили к образу древ­нейшего Ильи — Гильгамеша свойственные средневековью подробности. Таковы особенности и законы фольклора. Древ­нейшее произведение служит нередко канвой, основой, на которую потом наслаивается более позднее — злободневные события времени новых рассказчиков. Так, Гомеру послужи­ли основой многочисленные песни о Троянской войне, сло­женные задолго до него. Да и сам эпос о Гильгамеше возник после того, как были сложены песни о нем в Шумере — и возник совсем на другой почве, на аккадской.

Снова и снова оценивая все факты, я задаю возможным оппонентам простой вопрос: скажите, кто же такой Соловей, почему он сидел на двенадцати дубах, то есть на целой роще сразу, и как мог сразиться с таким чудищем русский богатырь Сокол? Или, может быть, с ним сразился Чеботок? Таких воп­росов я могу задать множество. А ответов на них нет — ни устных, ни письменных.

По преданию, «Сказку о царе Салтане» А. Пушкин создал в результате поэтического состязания с В. Жуковским. Двой­ная удача: и состязание выиграно, и сказка что надо. Ее вол­шебный сюжет притягивает как магнит.

Две сестрицы-завистницы оклеветали царицу и новорож­денного царевича. Царь на войне в чужедальней стороне. Его грамоту с приказом ждать его возвращения подменяют дру­гой. И вот бояре сажают молодую царицу с младенцем-царе­вичем в бочку. Начинаются их морские приключения.

Послушные царевичу волны выносят бочку на неведомый остров. Здесь юный Гвидон спасает от чародея царевну Ле­бедь, будущую свою суженую. Она дарит ему на этом острове златоглавый город с белыми стенами. И вот царевич наречен князем Гвидоном.

Далее снова являются чудеса, к которым давно следовало бы пристально приглядеться исследователям. Однако сделано этого не было.

Сюжет сказки записан Пушкиным в селе Михайловском в 1824 году. Были и другие записи, но эта — главная. А главный ее источник — рассказ Арины Родионовны. Но вряд ли Арина Родионовна стала бы выдумывать всю эту островную геогра­фию. Ведь даже искушенный профессионал Стивенсон сри­совал свой «таинственный остров» с карты вполне реального острова Кокос. А какие реальные территории послужили ос­новой для сказки о русском чудо-острове?

Судя по имени царя Салтана, остров должен находиться в Черном море. В записи поэта значится: Султан Султанович — турецкий государь. Однако в Черном море сейчас всего три небольших острова: Змеиный — близ устья Дуная, Березань — при входе в Днепровский лиман и Кефкен — недалеко от Бос­фора. Остальные острова — просто безымянные скалы, тор­чащие из воды, или крохотные клочки суши. Так где же нахо­дились княжество Гвидона и его столица? Сегодня не найти ни того, ни другого. Чудо-остров исчез. Но когда-то о нем должна была идти слава по всей русской земле. Из уст в уста. Иначе молва о нем заглохла бы.

Но если так, то должны быть и письменные свидетельства, пусть не известные поэту. И вот я перечитываю тексты арабс­ких историков тысячелетней давности и начинаю понимать: они записали интереснейшую историю о самом знаменитом некогда острове, который не мог не оставить ослепительно яркий след в памяти народа. Ведь эта самая таинственная даже по современным меркам земля так и называлась: Остров русов.

Исследователи все еще спорят: существовал ли этот ост­ров, а если да, то где он располагался? Чаще всего указывают на Балтику. Академик Б. Рыбаков в книге «Киевская Русь и русские княжества» помещает его в устье Дуная. Нам же вме­сте с читателями предстоит путешествие в противоположном направлении — к устью Кубани (Гипаниса по-гречески). В древности эта река была иной, ее рукава при впадении в море образовывали обширный раздольный остров. Вокруг леса-луга и плавни.

Арабский автор аль-Масуди в Х веке назвал Черное море Русским и записал: «Никто, кроме русов, не плавает по нему, и они живут на одном из его берегов». На одном! То есть на этом самом. Другой историк того же периода сообщает, что страна русов называется Арсания. Ее стольный город — Арса. Русы эти относятся к одной из трех групп русов. Из чужезем­цев вряд ли кто достигал Арсы. А ее жители спускаются по воде и торгуют, не позволяя никому сопровождать их и вхо­дить в их страну.

Еще один автор, Идриси, называет реку Кубань Русийю; и почти так же Керченский пролив (Боспор Киммерийский ан­тичных географов) — Русийя. Эти названия говорят сами за себя.

Ибн-Русте добавляет, что русы живут на острове. Протя­женность этого острова — три дня пути. Он покрыт лесами и болотами. На нем много городов. Жизнь здесь привольная. Люди храбры и мужественны, не расстаются со своими ме­чами.

В старинных русских источниках земля эта называлась Тмутараканским островом. В наши дни это Таманский полуост­ров. Как видим, и название, и география несколько измени­лись.

Любопытно, что Арсания возникла раньше Киевской Руси. Вероятно, потому, что была связана с морем, а море в древно­сти отнюдь не разделяло, а соединяло людей, города, страны.

Но если вполне узнаваемо место действия пушкинской сказ­ки, то остается постигнуть и главные ее чудеса.

Крылатая царевна появилась на Острове русов не случайно. Еще античные авторы писали о северных девах, которые могли оборачиваться птицами. Римский поэт Овидий, отбывавший ссылку в придунайском городе Томы, писал, что женщины ски­фов достигают этого с помощью зелий, окропляясь ими.

Примерно тысячу лет спустя после Овидия в славянской земле вятичей — напомню — отмечен обычай наряжаться пти­цей. Статная девица надевала платье с длинными, до коленей, рукавами и под музыку исполняла танец. Таков ритуал. Девиц этих называли русалками, а сами ритуальные празднества — русалиями. Немного странно, ведь мы привыкли с детства к тому, что русалки живут в воде, в реках и озерах, заманивают к себе добрых молодцев — и те исчезают в омутах, приворо­женные красотой и волшбой. Иногда русалок видели сидящи­ми на берегу — они чаще всего расчесывали большим гребнем свои роскошные волосы. Мне доводилось знакомиться с рас­сказами очевидцев, наблюдавших все это и в наши дни. Надо полагать, они являются к нам из тонкого мира, не всегда дос­тупного для наблюдений.

Танцующие русалки, по-земному красивые, своими танца­ми словно стремятся соединить оба мира: наш, земной, и не­бесный, тонкий. Но в память о ком или о чем исполнялись их танцы? Вспомним строку Пушкина из другой его сказки: «Ру­салка на ветвях сидит». Она помогает понять: люди в древно­сти были хорошо знакомы с миром птиц-русалок. Он устроен непросто, этот мир. Образы крылатых существ, напоминаю­щих поздних христианских ангелов, можно встретить задолго до эпохи Острова русов. Их увековечили еще этрусские масте­ра в первом тысячелетии до нашей эры.

Высшее существо этого мира у славян известно как Птица Матерь Сва. Имя Сва — это одновременно и основа слова «ле­бедь» в английском и скандинавских языках.

Всюду, и в Скандинавии, и на Руси, полеты лебедей были своеобразной путеводной нитью. Люди ориентировались по ним и принимали решения о походах и переселениях на но­вые места.

Птица Матерь Сва — главная богиня славян в древности. Ее визитная карточка — «Велесова книга». Поэтому в моем переводе этого славянского памятника литературы, главы из которого опубликованы мной в книгах «Утро богов» и «Встре­чи с Богоматерью», я назвал его «Лебединой книгой». Ведь богу Велесу посвящены лишь немногие строки. А Матерь Сва сопровождает славян во всех главных событиях, предвещая им будущее.

Не зная этого, Пушкин создал тем не менее светлый образ царевны Лебеди, очень похожей на Птицу Сва. Но первона­чально пришел он все же из глубин народной памяти и отра­зился в былинах. А вся история богини Лебеди стала ясна после открытия «Велесовой книги» в XX веке. Поэт нашел удивительное продолжение народных верований и преданий. И кто знает, все ли мы поняли в его сказке, нет ли в ней пророчеств, которые сбудутся вот-вот...

Имя главного героя сказки — князь Гвидон — Пушкин за­имствовал из средневековой повести о Бове-королевиче, ко­торая восходит к сербским книгам. Это первое имя в стилизо­ванном под лубочные повести названии сказки. Но поэт ис­пытывал необъяснимое стремление изменить его и упростить. Новое название должно было отражать причину чудес на ост­рове. А все началось с царевны Лебеди. Составляя план изда­ний своих произведений, поэт записывает: сказка «Царевна Лебедь» и в другом плане — «Царь-девица». Второе название повышает ранг этой героини. Нет сомнения, что, если бы Пуш­кин не погиб так рано, мы знали бы это его уникальное про­изведение под другим названием — одним из двух записанных в планах. Божественная природа Лебеди не вызывает сомне­ний. Древние греки хорошо знали, что избранная птица олимпийки Афродиты именно лебедь. На античных сосудах можно видеть Афродиту, летящую на этой птице. Орел же был пти­цей главного бога Зевса. Но еще до греков Афродиту знали и почитали в Малой Азии. Она там — признанная Мать богов.

А это самый высокий из божественных титулов. Затем уж ее пригласили на греческий Олимп, и она стала богиней красо­ты. В сказке Пушкина отражено в едином образе двойствен­ное начало божества — и птица, и человек одновременно. А в новом плане Пушкин делал акцент на втором, антропоморф­ном начале образа. Эволюция поэта в сто крат ускоренном темпе повторяла эволюцию мира богов.

Но если он создал образ Матери богов, то есть ли тому другие доказательства? О да, их множество. Вот, например, богиня скифов. Ее изображения найдены археологами в кур­ганах в причерноморских степях. Она крылата. Ее имя Аргимпаса, или Артимпаса. Мне удалось перевести его: богиня Ле­бедь! Отсюда — напомню — следовали удивительные выводы. Например, по-разному переведенное в «Слове о полку Игореве» выражение «аркучи» (из плача Ярославны) следует пони­мать и производить не от глаголов «плакать», «причитать» и других, вполне современных. А от имени скифской богини Лебеди. Аргим — лебедь. Аркучи — кричать, петь по-лебеди­ному. А лебеди поют перед смертью (лебединая песнь). В этом драматизм плача Ярославны, доведенный безвестным автором «Слова» до последнего предела! И все от Матери богов — в том же регионе, в коем происходит действие сказки и распо­ложен Остров русов.

Мир богов — реальность. Это тонкий мир, видимый не все­гда, но всегда существующий. Назову некоторые воплощения Матери богов: Изида, Анахита (богиня ариев Средней Азии), Юнона (богиня Рима), Уни (главная богиня этрусков), Иштар (богиня Аккада), Дева Мария. И я с изумлением читал отчеты о явлениях Девы Марии-Богородицы в Португалии, когда дети видели ее на дереве. Точно так же было с Бонджиованни в Италии в 1980-х годах, который видел ее на ветвях дерева и с которым я беседовал в Москве в 1990-х.

Это след божественной эволюции, след родства с птицей. О появлениях Богоматери в Москве я уже писал в книге «Встре­чи с Богоматерью»: она беседует с людьми, она является им, она говорит о будущем, она знает все, что было в прошлом, ее слова записаны. Богиня, царевна Лебедь с удивительного ост­рова здравствует и поныне.