Вместо предисловия

Алексей медленно шагал по Невскому, разглядывая дома, на которых остались надписи: «Эта сторона при артобстреле наиболее опасна». Он остановился у клодтовских коней на мосту чрез Фонтанку. Мраморные пьедесталы, на которых стояли скульптуры, были иссечены осколками от бомб и снарядов. У Гостиного двора он повернул налево и, пройдя Апраксин двор, отыскал нужный ему дом.

Поднявшись на третий этаж, он нажал кнопку звонка. Дверь открыла пожилая полная женщина в сатиновом халате.

- Вам кого, молодой человек? – спросила она.

- Левенбергов, - сказал Алексей.

- Альберт Августович, к вам молодой человек! – крикнула женщина куда-то вглубь квартиры и пропустила Алексея в прихожую.

Сбоку открылась массивная дверь, и появился высокий мужчина с седыми висками и копной русых волос на голове. Он опирался на палку. На нем был серый, с высоким воротом свитер, защитного цвета галифе и тапочки.

- По какому вопросу? – спросил мужчина, разглядывая Алексея.

- Я… Я… - замешкался Алексей, не зная как начать разговор.

- Проходите, - сказал мужчина, открывая шире дверь и прихрамывая, направился в комнату.

Алексей вошел в комнату и сразу увидел в рамке большую фотокарточку, на которой были изображены молодая красивая женщина, молодой мужчина и между ними мальчик лет десяти-двенадцати, в матросской блузке – это был Володя.

Володя смотрел с фотокарточки на Алексея таким же насмешливым взглядом, как он всегда смотрел на него, когда Алексей делал или мечтал сделать опрометчивые поступки, он смотрел так же, как смотрел при первой их встрече, сильно сжимая руку Алексея, у Вали Макаровой, когда они познакомились.

- Слушаю вас, молодой человек, - сказал мужчина, взяв со стола курительную трубку и набивая ее табаком.

- Я по поручению Володи, - сказал Алексей, кивая головой на фотокарточку.

Мужчина уронил трубку на стол и подошел близко к Алексею.

- Где? Как? Что с ним? Он жив? – воскликнул он.

Алексей опустил вниз глаза, и у него появились слезы.

- Не надо! – сказал мужчина твердым, но дрожащим голосом.

Алексей не понял значения этого слова и спросил: - Не надо говорить… или не надо плакать?

Мужчина взял трубку, подошел к окну, палкой раздвинул занавеску, несколько раз чиркнул зажигалкой, сильно рассасывая трубку. Алексей сквозь слезы видел вздрагивающую спину мужчины, когда все сильнее раскуривал трубку, словно хотел задохнуться дымом, с тяжелым вздохом втягивая его в себя. Видимо это его успокаивало.

Альберт Августович долго смотрел в окно, словно забыл о присутствии Алексея. Алексей видел его со спины: чуть сгорбленная фигура с опустившимися плечами, потухшая трубка в дрожащих руках.

- Извините меня, молодой человек, - тихо сказал Альберт Августович, прихрамывая, направившись к столу. – Это после лазарета.

И он постучал палкой по протезу на правой ноге.

- Расскажите, как и где это произошло? – спросил Альберт Августович, усаживаясь за стол и указывая Алексею на стул напротив его.

Алексей увидел его затуманенные слезами глаза, и какой-то комок подступил к горлу, мешая Алексею говорить. С усилием проглотив комок слюны, от чего в горле стало еще суше, он стал рассказывать от том, как они познакомились с Володей, стараясь как можно позже подойти к описанию гибели Володи.

Когда Алексей рассказал о том, как Володя в декабре 1944 года пытался пробраться в Ленинград, Альберт Августович уронил голову на руки, уткнувшись в стол, и заплакал.

- Примерно в это время не стало его матери, - простонал он. – Она погибла при артобстреле.

Алексей замолчал, уставившись глазами в скатерть на столе, обхватив голову рукой. На какое-то время в комнате воцарилась тишина, нарушаемая всхлипами Альберта Августовича.

- Дальше… пожалуйста, - тихо произнес он, не поднимая головы.

Алексей с трудом закончил рассказ о том, как был похоронен Володя.

- Прошу вас простить меня, но я не смогу вас проводить, - сказал Альберт Августович в изнеможении.

- Оставьте, пожалуйста, свой адрес, - сказал он, указывая на письменный стол, где лежали бумага и карандаши. – Нам необходимо будет еще раз встретиться.

- Не беспокойтесь. Я навещу вас, когда вам будет это угодно, - сказал Алексей, записывая свой адрес на листке бумаги.

Алексей вышел из дома на Садовой с чувством подобным тому, какое было у него после похорон Владимира. Какая-то тяжесть и опустошенность души, какая-то растерянность и внутренняя дрожь в теле. Человеческие страдания вызывали у него чувство глубокой жалости и болезненное состояние всего организма.

На Московский вокзал он пришел, когда поезд на Поселок стоял уже на перроне. Проезжая знакомые станции, Алексей не узнавал их: все было разрушено. Обугленные стволы деревьев стояли, как надолбы без вершин, печные трубы от сгоревших домов напоминали о людях, когда-то живших в них, а теперь скитавшихся по белому свету. Сквозь наступившие сумерки были видны то там, то здесь остановки разбитых орудий и техники. Все поля были перерыты окопами и воронками от снарядов и бомб.

Сердце Алексея радостно защемило – он подъезжал к родной станции. Вот разрушенная водонапорная башня. А там – «угольник», откуда ему пришлось дважды отправляться самому в неизвестность, и где он в последний раз прощался с Надей.

Выйдя из вагона на низенькую песчаную платформу, Алексей увидел вдалеке слабо мерцающие огоньки в окнах его дома. Когда-то здесь пролегали две улицы, застроенные домами. Теперь стояли только печные трубы да груды битого кирпича. Вот место, где стояло здание военкомата, куда они с Володей Войцеховским спешили на второй день войны, надеясь попасть в армию.

Здание, где располагались райком и райисполком, было цело, только исчез памятник И.В. Сталину. В некоторых комнатах на втором этаже светились тусклые огоньки керосиновых ламп. Видимо, в Поселке еще не было электрического света.

Алексей поднялся на знакомое крыльцо и со скрипом открыл дверь. С порога он увидел мать и бабушку, склонившихся под розовым абажуром над каким-то шитьем.

Первой его заметила бабушка, подняв на лоб очки, она произнесла:

- Алеша!? – и засеменила к нему навстречу.

За ней, держась одной рукой за стену, а вторую приложив к груди возле сердца, со слезами на глазах, медленно продвигалась мать. Сбросив рюкзак на пол, Алексей обнял их обоих, не в силах сдержать слезы радости.

Неизвестно откуда-то выскочила девушка и бросилась Алеша на шею, целуя и обнимая его.

- Нинка, ты что ли? Невеста! – воскликнул Алексей, обнимая и разглядывая сестру.

Алексей прошел в комнату и машинально уселся на место, которое всегда за столом занимал отец.

- Алеша! – сказала тихо мать, - ты сел не на свое место.

И стала медленно падать. Алексей успел подхватить ее и уложил на стоящую рядом кровать.

- Ничего. Сейчас пройдет, - сказала бабушка, смачивая вату нашатырным спиртом и проводя ее перед носом матери.

Алексей держал руку матери. Она была маленькая и холодная, пульс слабо прощупывался.

- Может быть, вызвать врача? – спросил он, он, обращаясь к бабушке.

- Не надо. С ней это случается теперь часто. Даже выключаем радио, когда поют песни про партизан, - сказала бабушка, утирая слезы.

Через несколько минут мать открыла глаза и каким-то растерянным взглядом посмотрела вокруг.

- Опять….? - спросила она. Никто ей ничего не ответил.

- Ой, как все болит! - сказала мать, пытаясь встать.

- Лежи, мать, - приказала бабушка, - все самое страшное уже позади.

Мать обняла Алексея за шею и прижала его голову к своей груди. От нее пахло чем-то родным и знакомым. Этот запах смешивался с запахом нашатырного спирта и каких-то лекарств.

- Давайте пить чай, - сказала бабушка, разливая его в чашки.

- Ты, наверное, хочешь есть?, - спросила мать, отпуская руку Алексея.

- Ничего, я сейчас не хочу. Я хочу только, что бы ты была здорова и так не убивала себя, - сказал Алексей.

- Сердцу не прикажешь. Умом я понимаю, что такое испытание досталось не нам одним, а сердце холодеет от воспоминаний и тревоги, - задумчиво проговорила мать. Помолчав немного, она попросила:

- Алеша подними мне подушки повыше, я тоже попью горяченького.

- Теперь я буду сидеть здесь всегда! – сказал Алексей твердо, усаживаясь на место отца.

- Ладно, ладно, кормилец, - с улыбкой сказала мать, принимая от Нины чашку с чаем и кусочек сахара.

В тишине медленно, без разговоров, пили чай, наслаждаясь горячим напитком. Все наблюдали за матерью, как она маленькими глотками, с продолжительными перерывами отпивала из чашки, устремив свой взор, в угол комнаты, где висели две иконы: Спасителя и Девы Марии с младенцем, которыми их родители благословляли в день свадьбы.

Всем было ясно, о чем она думала.

- Мама, - осторожно обратился к ней Алексей, - можно спросить? Что известно об отце?

- Официально ничего, - сказала, тяжело вздохнув, мать передавая пустую чашку Нине.

- Вот что рассказали мне начальник милиции Данилов и комиссар отряда Климов. После того, как я ушла от него к вам в августе 1941 года, ему было приказано забрать в Поселке из магазинов продовольствие и на автомашине переправить его в лес на партизанскую базу. 27 августа он, загрузив автомашину продовольствием, направился в установленное место в лесу. Но там уже были немцы. Он вновь возвратился в Поселок и встретил там партизанский отряд, которым командовал бывший начальник милиции Гаврилов. Этот отряд последним покидал Поселок. Отец доложил ему о своей неудаче. Они вместе направились в село, где располагался отряд отца, но отряда там не оказалось. Приближались немцы. И отец вместе с отрядом Гаврилова ушел в Макарьевские болота.

В декабре 1941 года отец при выполнении боевого задания отморозил ноги и был переправлен через Волховский фронт в полевой госпиталь. В январе 1942 года отряд Гаврилова тоже перешел на отдых и переформирование через Волховский фронт в наш тыл.

Весной 1942 года был вновь сформирован партизанский отряд под командованием Гаврилова, куда вошел отец, возвратившийся из госпиталя.

В одну из ночей отряд успешно миновал линию фронта и направился в тыл врага в район села Грузино. Через несколько километров пути, когда казалось, уже все опасности позади, отряд попал в засаду, устроенную немцами. С двух сторон по отряду, шедшему цепочкой, ударили вражеские пулеметы. Многие из отряда сразу же были убиты, в том числе отец и командир отряда Гаврилов.

Отряд в беспорядке стал отступать назад к линии фронта. Немцы открыли по нему мимолетный огонь. Одним из осколков мины Данилову перебило ногу. Очнулся он уже в лазарете, без ноги. Комиссар отряда Климов вывел остатки отряда в наш тыл. Отряд был расформирован. Раненые были отправлены в госпитали, а здоровые - в действующую армию, которая сражалась уже в окружении.

- Я все думаю, - продолжала мать, - что отец, может быть, был не убит, а только ранен и попал в плен.

- Мама, ты ведь прекрасно знаешь, как немцы расправлялись с пленными партизанами. Какой может быть плен?

Алексей заметил про себя, что пленение отца было для матери тяжелее, чем его мгновенная смерть от вражеской пули. Какое-то время все молчали. Бабушка принялась убирать со стола чашки и блюдца.

К Алексею подошла Нина и, лукаво прищурив глаза, сказала:

- Алешка, если хочешь кое-кого увидеть, то пойдем в Дом Культуры там сегодня танцы.

- А она в поселке? – с волнением спросил он.

Нина и мать поняли, о ком он спрашивает.

- Здесь, здесь, - с улыбкой сказала мать. – Все твое письмо до дыр перечитывала, искала что-нибудь про себя.

• 
  Но это же было письмо вам. Да я и не знал, возвратилась ли она? – смущенно сказал он.
  
• 
  Мама, можно мы сходим на часок? - спросила Нина, надеясь, что мать не окажет ради такого случая.
  
• 
  Идите, идите, - сказала мать. – Я сейчас встану, мне уже лучше.
  

- Генка здесь?

- А как же? Он освободитель Европы. Прибыл из Вены, где шофером возит коменданта, - с наигранностью щебетала она.

- Опять в комендатуре. Только теперь в нашей, - с улыбкой сказал Алексей, вспомнив, что Геннадий работал при немцах в комендатуре, где он познакомился с Володей.

В фойе Дома культуры царил полумрак. Из зала доносились звуки баяна и голоса людей. На круглой печи, стоящей в углу, тускло светила керосиновая лампа, освещая какие-то фанерные стенды, стоящие рядами возле стен. Нинка побежала в зал разносить радостную для нее новость о возвращении брата.

Алексей приметил что-то знакомое в фигуре молодого человека в армейской форме без погон, разглядывавшего фотографии и картинки на стендах. Человек курил, держа папиросу в правой руке. Левый рукав гимнастерки был аккуратно уложен за поясной ремень. Когда он повернулся так, что свет лампы осветил его лицо и грудь, Алексей заметил на правой стороне груди пурпурно блеснувший орден Красной звезды, а на левой - ряд медалей.

- Николай?! – воскликнул Алексей.

- Алешка, друг! – закричал Николай.

И они бросились друг другу в объятия

- Как это?… Где? – спросил Алексей, осторожно гладя левый рук.

- Январь сорок третьего, Синявино. Прорыв блокады, – смущенно ответил Николай.

В это время звуки баяна в зале прекратились, и в дверях показалась толпа приятелей и знакомых. Одни хлопали Алексея по плечу, другие обнимали, протягивали руки для приветствия. Затем они потащили Николая и Алексея в зал.

Войдя в зал, Алексей сразу увидел Надю. Она стояла в противоположном углу зала, рядом со сценой. Неяркий свет освещал ее, ставшую еще более женственной, фигуру в темно-синем цветастом платье. Ее густые вьющиеся рыжеватые волосы ровно лежали на плечах.

Алесей остановился в дверях зала, не зная, как подойти к Наде, у такого количества людей.

Его окружали ребята, каждый рассказывал о себе.

Геннадий, в военной форме, говорил о службе в Австрии. В такой же форме был Володя Войцеховский, который служил где-то под Ригой, а в Ленинград прибыл в командировку на несколько дней.

Юрий и Володя Глухов были в гражданских костюмах. Юрий работал на восстановлении железной дороги на Карельском перешейке. Володя Глухов недавно возвратился из Бухенвальда, куда был отправлен немцами за саботаж на одном из германских заводов. В концлагере он провел полгода. Он же сообщил о гибели Ильи в одной из партизанских бригад Ленинградской области.

Со сцены, уложив баян на стул, спрыгнул поселковский гармонист Виктор. Подавая Алексею руку для приветствия, Виктор показал пятерню, на которой отсутствовал безымянный палец.

- Память о Кенигсберге, - сказал он.

- Как же ты играешь? – спросил Алексей.

- Научился мизинцем, - смеясь, ответил он.

Слушая ребят, Алексей не сводил взгляда с Нади. Она стояла боком к нему, слушая, о чем-то с жаром говорящую Нину и искоса поглядывая на проем двери, где стоял Алексей в окружении товарищей. Это заметил Виктор. Он быстро поднялся по лестнице на сцену и объявил, надевая ремни баяна на плечи:

- Белый танец! Дамы приглашают кавалеров!

Алексей видел, как у Нади зарумянились щеки. Она со смущением посмотрела на Виктора. Тот подмигнул ей, показывая глазами на Алексея, но она не сдвинулась с места даже тогда, когда Нинка убежала приглашать на танец своего кавалера.

Со сцены заливался голос Виктора:

Марфуша все хлопочет,

Марфуша замуж хочет,

Марфуша верная будет жена…..

Так звучала модная в то время песенка.

Девушки приглашали ребят на танец, но Алексея и Николая, стоящих у дверей, никто не приглашал.

Алексей видел лукавые взгляды девчонок, которые не хотели отнимать у Нади право на приглашение Алексея на танец.

Наконец к Алексею подошла Валя Чернецова. На ней была военная форма с погонами сержанта. Молча, не проронив ни слова, они прошли в танце полкруга и когда поравнялись с тем местом, где стояла Надя, Валя резко освободила свою руку из руки Алексея и легонько подтолкнула его к Наде. Алексей от неожиданности, теряя равновесие, обнял Надю. Так они, не говоря друг другу ни слова, стояли несколько секунд. Затем Алексей взял Надину руку, и они молча стали танцевать.

Виктор увидел, что Алексей и Надя танцуют вместе, спустился со сцены, вошел в круг танцующих, и, переходя на более медленный танец, запел:

Мне бесконечно жаль моих несбывшихся мечтаний

И только боль воспоминаний гнетет меня….

Алексей все крепче и крепче прижимался к Наде. Она не сопротивлялась, уронив свою голову ему на плечо. Когда они проходили в танце вдоль стен, где возвышался балкон, Надя потянула его под балкон. Здесь были сложены скамейки, стулья и другая утварь. Свет ламп, стоящих на двух круглых печах, не проникал сюда.

Они находились в полутьме, но весь зал был у них перед глазами. Она уселись на одну из скамеек и их губы слились в долгом поцелуе. Алексей хотел что-то сказать, но она рукой прикрыла ему рот и сказала:

- Не надо ничего говорить. Ты рядом, и это все, что мне надо.

Алексей вновь прижал ее к себе, целовал ее в щеки, губы, волосы. От ее волос пахло душистым мылом, и этот запах казался ему приятней всех духов и косметики.

Так, ничего не говоря друг другу, они сидели, обнимаясь, и смотрели в зал, где свет лап стал меркнуть. Фитили ламп стали потрескивать, извещая, что керосин на исходе. Сторож Дома культуры Анна Васильевна предложила расходиться по домам.

Алексей нашел Нину и сказал ей, чтобы не запирали дома двери, он вернется позже.

- Это еще посмотрим, кто вернется позднее, - сказала она, смеясь и держа под руку своего кавалера.

Выходили из Дома культуры толпой, на мосту объединялись парами и расходились в разные стороны.

Алексей с Надей шли какое-то время молча.

- Что француженки не оставили тебя у себя во Франции? – спросила она с явной ревностью.

- Нет, как видишь….

- Отчего же?

- Из-за тебя. Сказали: «Поезжай к своей Наде», - спокойно ответил Алексей.

- Так уж и сказали?

- Так вот и сказали, - засмеялся Алексей, обнимая ее.

- Скажи Алешка, ты вспоминал обо мне?

- Конечно. Что за вопрос??

- А я тебя очень часто видела во сне.

- Я тоже, не часто, но видел.

Они подошли к дому.

- Пойдешь домой или посидим? – спросила Надя, в душе надеясь на второе.

- Посидим.

Она взбежала по ступенькам крыльца в дом и через несколько минут вернулась с большим серым одеялом.

- Иди сюда, - сказала она, накидывая себе на плечи плед и оставляя часть его для Алексея.

- Ну, рассказывай, - сказала Надя, пропуская свою руку ему за борт кожаной куртки и обнимая его.

Алексей помолчал немного, а затем сказал:

- Начну с самого печального. Володя «комендатурский» приказал нам с тобой долго жить.

- Как? Разве он был с тобой?

И у Нади на глазах показались слезы.

Алексей рассказал ей подробно о гибели Володи, о себе, о французской девушке.

Неожиданно Надя заплакала, уткнувшись ему в грудь.

Алексей несколько раз спросил у нее, почему она плачет, но она только всхлипывала, не отвечая на его вопросы.

Наконец она произнесла:

- Ведь это могло случиться с тобой.

Алексей прижал ее к себе и, целуя ее соленые от слез губы, сказал:

- Но ведь не случилось же!

- А где сейчас Валя Макарова? - спросил Алексей, стараясь перевести разговор на более спокойную тему.

- Они с матерью пока в Латвии. Там сейчас легче прожить, - ответила Надя, вытирая платком слезы.

- А Николай, наверное, ожидает ее? – спросил Алексей.

- Нет, - тяжело вздохнула Надя. – Николай уже женат.

И она рассказала Алексею, что когда Николай очнулся в госпитале без руки, он тяжело переживал свое увечье, даже пытался покончить жизнь самоубийством. Но медсестра, которая ухаживала за ним, приложила много усилий, сердечности и заботы о нем, убедила его в опрометчивости его поступка. Говоря о его молодости, она всячески вселяла в нем уверенность в жизни. После выздоровления Николай остался на какое-то время работать при госпитале, где они и поженились, хотя она была на пять лет старше Николая.

- Любят ли они друг друга, не знаю, но она заботится о нем, как о сыне и он расположен к ней, - закончила Надя.

- Разве он тебе об этом ничего не говорил? – спросил Алексей.

- Нет.

- Значит не успел… Или не захотел.

- Нет, - вновь вздохнув, сказала Надя. – Его мать умерла в Ленинграде во время блокады.

- Да, - коротко сказал Алексей. – Судьба Николая не из легких.

На дорогу и деревья опускался белесый туман, повеяло сыростью. Зябко кутаясь в плед, Надя теснее прижалась к Алексею. Кончиком носа она коснулась его щеки, нос был холодный.

- Пора, - сказал Алексей, вставая со ступеньки крыльца и еще раз целую Надю.

- Ты иди, а я буду смотреть, пока ты не скроешься в тумане, - сказала она, закутываясь в плед.

Алексей быстро пошел по дороге. Через четверть часа он подходил к затуманенным окнам родного дома. Осторожно открыл знакомую ему защелку на двери и вошел в дом.

- Алеша, это ты? – послышался голос матери

- Я, мама, я, - сказал Алексей, направляясь к своей кровати.

В последующие два дня Алексей ходил по различным учреждениям, собирая необходимые документы, справки, фотокарточки для получения паспорта и военного билета. Прежде чем получить паспорт, нужно было получить военный билет. Он направился в здание Осовиахима, в котором теперь располагался райвоенкомат.

Неприглядное здание дореволюционной церковно-приходской школы, а в предвоенное время Осовиахима, снаружи имело удручающий вид. Часть оконных стекол заменяла фанера, крыша кое-как покрыта толью, выдранные доски фронтона, местами отваливающаяся штукатурка и сырой запах прели смешивался с табачным запахом внутри помещений – все это далеко не соответствовало названию серьезного учреждения.

В маленькой комнате Алексея принял высокий, стройный, черноволосый капитан, говорящий с заметным украинским акцентом.

Заполняя учетную карточку, капитан спросил: служил ли он в армии. На ответ Алексея, что нет, капитан не придал никакого значения, а Алексей не стал говорить, что он был забракован в запасном полку медицинской комиссией. Он был уверен, что рентгенолог в запасном полку ошиблась, приняв остаточные явления после перенесенного им зимой сорокового года крупозного воспаления легких за болезнь легких. Да и ему очень не хотелось считать себя больным, негодным к службе в армии.

Он хорошо помнил, как осенний разлив 1939 года заполнил пойму ручья, а предновогодние морозы сковали ее льдом. Лед был не везде крепок. В некоторых местах он трещал и прогибался. Такие места ребята называли «люльками». На большой скорости ребята проезжали их на коньках, гордясь своей смелостью. В то время редкостью были коньки с ботинками. В основном, коньки крепились к валенкам при помощи веревки и палки, которой закручивали до такой степени, что валенки до дыр протирались под веревками.

Вместе с ребятами катались на льду и несколько девочек-одноклассниц. Одна из них тоже хотела проехать через «люльку». Слишком маленькая скорость, или лед уже был надломлен, но девочка оказалась в воде. Хотя глубина была небольшая (чуть выше колен), но девочка испугалась и заплакала. Она пыталась выбраться из пролома, но ледяные края ломались, и она вновь и вновь погружалась в воду. Алексей одним из первых подъехал к ней и подал руку. Лишь она взялась за руку Алексея, как и под ним, лед треснул, и он тоже оказался в воде. Холодная вода залилась за голенища валенок, но он все же сначала помог девочке выбраться на лед, а потом выбрался сам. Девочка со слезами побежала домой, а Алексей, вылив воду из валенок и отжав носки и брюки, продолжал некоторое время кататься. Вместо того, что бы сразу идти домой после катания, он еще отправился к Юрию, где тетка предложила ему раздеться и подсушить одежду. Он отказался раздеться, а уселся напротив открытой дверцы плиты, в которой горели дрова, и стал сушить валенки и брюки у огня на себе. Через несколько минут он почувствовал озноб и отправился в недосушенной одежде домой. Дома сразу же улегся в кровать. К вечеру поднялась температура. Пришлось вызывать врача, который определил двусторонне крупозное воспаление легких. Почти весь январь Алексей пролежал в бреду и с высокой температурой. К счастью, болезнь пришлась на январские каникулы, и он не особенно отстал в учебе. А девочка, которой он помог, не схватила даже насморка.