Переезд в Москву. Смерть матушки

Переезд в Москву. Смерть матушки.

Вот и из нашей семьи выехали в Москву, ко мне. Весной 1931 года приехал Ваня, 16-ти летний мальчишка, а осенью прежде сестра Лушка, а через месяц приехала в Москву и моя супруга Шурка. Остались с отцом мать наша да десятилетний братишка Антон (Толя) и наш сынок Женя, которому в то время исполнилось четыре годика.

Наряду с учебой в Тимирязевке мне пришлось проявлять заботу по устройству на работу брата Ванюшу, а осенью Лушку и Шурку. Ваньку устроил на работу на строительство центрального аэропорта, который строился на Ходынском поле, а Лушку с Шуркой устроил на 6-ти месячные курсы, где готовили арматурщиков и строителей. По окончании курсов обе они на работу поступали уже самостоятельно и работали в Москве.

До 1933 года матушка наша , работая в колхозе, простудилась, заболела воспалением легких и умерла 14 декабря 1933 г. Самое непростительное и страшное горе наше было, что на похоронах матушки мы, дети - москвичи, не были, последний долг и почести мы не выполнили пред дорогой и милой матушкой.

Причиной этому было то, что мама, умирая, приказала отцу нашему «ни в коем случае не давать телеграмму в Москву детям, т.к. там еще Гришка после сыпного тифа не выздоровел. Он еще очень слаб и узнавши о моей смерти, умрет, а ему еще надо жить. Если ты не сделаешь этого, то с того света я прокляну тебя».

Отец наказ жены выполнил, вероятно, в силу суеверия, религиозных убеждений и страха перед богом. И только через 15 дней после похорон написал письмо Луше (в то время она работала на почте), что умерла мама. Луша приезжала на Лиственничную Аллею ко мне, но убедившись, что я еще не выздоровел, тоже не говорила про смерть мамы.

После смерти нашей матушки к отцу ездили мы по одиночке. Прежде я, потом Луша, а в августе 1934 года Ванька ездил спроведать отца (с мачехой) и от них забрал Женю и привез его к нам в Москву. Шура в это время работала на строительстве, а жила на Хорошевском шоссе, с ней находился и Женя. Осенью того же года Женя начал учиться в школе, что располагалась на Хорошевском шоссе.

Теперь с отцом остался один 13-ти летний сын Антон и наша мачеха Антонина Васильевна Судиловская (она тетя нам была).

В 1937 году Толя от отца уехал жить и работать к нам, в Малую Грибановку Воронежской области. По окончании 7-го класса от нас он уехал и работал где-то в Белоруссии, в Минске и Бресте. А мачеха тоже отца бросила и уехала к дочерям своим. Отец остался дома один до 1941 года. А когда началась Отечественная война и Феня осталась овдовевшей солдаткой (Адам погиб в первые дни войны) с двумя малыми сиротками – Петей и Толей, то отец отец забрал их к себе в дер. Казусевку.

Так и жили они вчетвером и работали в колхозе. Уместно подчеркнуть, что три года находились в оккупации у немцев. Освободили наши места только весной 1944 года. После освобождения опять колхозы стали восстанавливать и опять работать в колхозе.

В 1948 г осенью отец, работая в колхозе, простудился и заболел воспалением легких, а 24 декабря 1948 года умер, на 70-м году своей жизни (а было ему 69 лет и 2 месяца). На похороны отца нас – Гришку, Шурку, Лушку и Толю, сестра Феня не вызвала, но на этот раз только потому, что Феня сама заболела, а соседи не организовали вызов нас.

Как это тяжело бывает, когда вспомнишь. Что мы все дети (кроме Фени) не были на похоронах своих дорогих и всегда любимых родителей – мамы и папы.

Похоронила их Феня на деревенском кладбище в Казусевке, которое расположено на бывшем нашем хуторе. На могилы мамы и папы мы последний раз с Шурой ездили в 1968 году.

Воспоминания о Тимирязевке.

В 1931 году в зимние месяцы часто пестрели в центральных газетах объявления о наборе в тот или другой ВУЗ студентов на первый курс.

В марте месяце было объявление, что в Институт Агрохимии и Почвоведения (сокр. МИАП) производится набор студентов на первый курс и начало занятий с 1-го апреля 1931 года. Поскольку институт, куда переправили наши документы, все еще не получил фонда на стипендии, я решил определенно забрать свои документы и уехать в Москву. Разрешение на выдачу документов дирекция института не дает, значит оставалось похитить у секретаря.

Секретарь – молоденькая, хорошенькая девушка по фамилии Гофман,- хранила их в столе. Однажды, почти шутя, в присутствии этой Гофман, я свои документы выкрал и назавтра же город Иваново- Вознесенск покинул.

27 марта я приехал в Москву, разыскал этот МИАП и сдал документы в приемную комиссию. После проверки всех документов получил ответ: «Вы приняты студентом». Назавтра выдали студенческий билет и общежитие. Выдали продуктовую карточку на хлеб и велели 1-го апреля на учебу.

Для ясности хочется подчеркнуть, что рабфаковцев, закончивших полный курс среднего образования, принимали в ВУЗы без экзаменов. Так же, для ясности, МИАП – это бывший факультет агрохимии и почвоведения, выделенный из Московской Сельхозакадемии им. Темирязева. Ровно через год его вновь влили в состав Тимирязевки, как и другие факультеты – овощной, агрономический, экономический, зоотехнический. Мне было очень приятно и я был рад учиться в Московской сельхозакадемии им. Тимирязева - и потому, что в 1925 году ее окончил Степан Федорович Болтовский (троюродный брат), а еще раньше, когда называлась Петровско- Разумовская Академия, по факультету агрохимии и почвоведения ее окончил мой дядя – Николай Антонович Судиловский, и что Петровско-Разумовскую Академию закончили Василий Робертович Вильямс и Дмитрий Николаевич Прянишников. Мне просто повезло и я слушал лекции великих ученых с мировым именем, известных академиков: академик В.Р.Вильямса, академика Д.Н.Прянишникова, академика Николая Яковлевича Демьянова, академика Ивана Вячеславовича Якушкина, а также профессоров М.Чижевского, Голубева, Талиева, Н.В.Вильямса, Болдырева, Будкевича, Черкасова и др.

В те годы студентов посылали на практику с первого курса. Вот и мы, проучившись в МИАПе всего три месяца, в июле отправились на уборку урожая на Кубань. Это было первое мое огромное впечатление о кубанских степных просторах, о мощных приазовских черноземах и о невиданных мной таких урожаев.

Направили нас, студентов, в совхоз «Тихорецкий» на уборку пшеницы. В те годы в нашей стране еще не было отечественных комбайнов, а если и были, то очень немного. В этом совхозе работали американские комбайны марки «Мак-Кормик», их там было около 50 комбайнов. В качестве консультанта по эксплуатации «Мак-Кормиков» был американский инженер, а механиками по ремонту были шведские и, мало и редко, наши русские специалисты.

Нас, студентов, в совхозе «Тихорецкий» было человек десять. Нас использовали и как рабочую силу, и как организаторов. Я, например, был полеводом. Дали мне лошадь с седлом и я ездил по степи и следил за работой комбайнов.

По окончании второго курса нас отослали опять на уборку урожая, уже в качестве комбайнеров. Это было летом 1933 года. Работая в Сталинской (Донецкой) области в Александровском районе (в 30-ти км от Сталино), я увидел, как сплошными селами вымирал народ от голода. Села пустовали и от раскулачивания.

Теперь у нас были отечественные комбайны «Коммунар». Урожай в тот год был отменный. Не однажды комбайны наезжали на груды разложившихся трупов людей, умерших от голода. Страшное это было зрелище и невыносимый запах от трупов.

В 1934 году была производственная практика специально по почвоведению. Работали мы в Саратовской области в экспедиции, целью которой было изучение заволжских сероземных почв на предмет орошения, т.к. из-за засухи часто повторялись голодовки.

В 1935 году опять практика по специальности, но уже самостоятельная, для составления дипломного проекта. В этот раз пришлось работать в Ферганской долине Узбекистана. Темой диплома было «Почвы Сталинского района Ферганы».

Когда мы, однокашники, встречаемся, то всякий раз вспоминаем студенческую жизнь и учебу в Тимирязевке, непременно всплывают некоторые эпизоды про своих стариков-академиков.

Вот, например, про В. Р. Вильямса.

Василию Робертовичу было уже 73 года, был он парализован, к тому же всю зиму болел, однако, как коммунист, марксист-ленинец и любимец студенчества, задавшись целью и взявши на себя обязательства закончить курс своих лекций для студентов нашего потока, прочитав нам свою последнюю лекцию «О почвообразовательном процессе» (это было в феврале 1935 года) сказал нам «Знаете, товарищи студенты, хотя я всю зиму больной и тяжело мне ходить к вам читать лекции, но все-таки свое обязательство я выполнил перед вами». Далее он сказал : « Я желаю вам больших и творческих успехов в работе в крупном социалистическом сельском хозяйстве». Мы, студенты, которых была полная аудитория, «Почвоведка», стоя, под аплодисменты поблагодарили Василия Робертовича и пожелали ему крепкого здоровья. Но эта была последняя его лекция – больше он не читал и не работал.

Был такой случай и в «Большой химичке». К нам, в 16-ю группу - агрохимиков и почвоведов, - в лабораторию, где мы самостоятельно (без преподавателя) делали качественный и количественный анализ по неорганической химии, заходит академик Иван Алексеевич Каблуков. Мы его приветствуем. Потом Иван Алексеевич, внимательно посмотрев на нас, поинтересовавшись работой каждого из нас и у многих спросив, какой анализ кто делает, задает общий вопрос: «А кто у вас староста группы?». Я отвечаю, что староста группы я, Григорий Васьковский. Далее академик спрашивает: «А кто же парторг группы у вас?». Ему ответил парторг Гаврилов.

После этого Иван Алексеевич вынимает из нагрудного кармана своего неизменного пиджака блокнот и карандаш и спрашивает у меня: «Староста, как Ваша фамилия, имя, отчество? Из какой деревни, волости? Какого уезда и какой губернии?» На все его вопросы я ответил, а Иван Алексеевич записал себе в блокнот.

Потом академик пригласил к себе подойти парторга Гаврилова и учинил ему точно такой же допрос.

Наконец, стоя среди нас, допрошенных, внимательно всматриваясь в наши лица, а потом в свои записи в блокноте, академик говорит: «Ну вот, я так и знал, что вы, Васьковский, из Могилевской губернии, а вы, Гаврилов, из Самарской». Немного помолчавши, говорит: «Ну , а теперь, продолжайте, пожалуйста, все работать над своими анализами».

После ухода из лаборатории академика студенты подняли нас на смех: «Ну, теперь Иван Алексеевич передаст сведения на нас на Лубянку» (там размещалось ОГПУ)

На одном из общеакадемических комсомольских собраний академика И.А.Каблукова избрали почетным комсомольцем, чем он гордился и всегда говорил: «Я все силы и знание отдам на воспитание молодых советских кадров».

Еще был интересный факт на Лиственичной Аллее, в корпусе №12, в большой круглой лекционной аудитории. Читал нам там лекцию академик И.В.Якушкин, по растениеводству. Во время лекции академику передали записку, прямо на кафедру, с такими критическими замечаниями: «Иван Вячеславович! Вы читаете лекцию, как дьячок, - монотонно, ни запятых, ни точек, ни малейшей интонации не делаете, трудно нам слушать ваши лекции!». Как только академик закончил чтение полученной записки, у него взъерошилась его седая борода и такого же цвета длинный волос на голове дыбом стал. Далее он взволнованно заявил: «Товарищи студенты! Я читать вам лекцию отказываюсь, т.к. меня оконфузил мой ученик, сидящий где-то среди вас в верхних ярусах. Лекцию я прекращаю. Только три дня, как я был на приеме у председателя Совнаркома товарища В.М. Молотова, а меня тут оконфузил анонимщик. Я ухожу, и пока не признается автор записки, всему потоку читать лекции не стану». Так заявил академик Янушкин и покинул лекционный зал.

Как только академик покинул аудиторию, тут же, переглядываясь друг на друга, студенты пытались глазами определить автора записки, а некоторые кинулись с запиской в руках сверять почерк с конспектами в студенческих тетрадях. Но так и не удалось установить, кто же автор.

Только через два дня в кабинет академика Якушкина вошел студент III курса Бритвин Лева, подбежал, быстро стал на колени перед академиком и сказал: «Иван Вячеславович! Эту записку написал я – Лева Бритвин. Прошу Вас, пожалуйста, простите меня. Я виноват перед вами!». Академик цинично осмотрел с головы до ног, а нога у него была протезная, на провинившегося и сказал: «Ну смотри, Лева Бритвин, больше так не делай. Прощаю я тебя»

Выше приведенные примеры из жизни студенческих лет, как и другие эпизоды, сохранились в памяти на всю жизнь.

Да, старость – не радость, она подтверждает тот факт, что у каждого из академиков – старичков имели место свои старческие странности, особые нравы, любопытство, большое трудолюбие и индивидуальные привычки. И ничего здесь нет удивительного, старикам простительно.

Эти академики очень любили свои профессии, великолепно излагали материал в своих лекциях, постоянно обновляли лекции свежими научными данными и увязывали с задачами, которые предстоит решать молодым специалистам на производстве. Много, очень много ими подготовлено и выпущено из стен Тимирязевской академии специалистов разных профессий для нашей страны. Все академики и профессора, у которых я учился, уже умерли, а некоторые погибли в Великую Отечественную войну. Память о них, самую чистую, самую добрую, я сохраняю до конца своей жизни.

Всякий раз, бывая в Тимирязевке, я бываю у памятника К.А. Тимирязева, что стоит против главного административного корпуса, и у памятника В.Р.Вильямса. Он умер в 1939 году на 76-м году жизни. Похоронен в академическом парке культуры и отдыха. Около главного административного корпуса № 5, рядом с воротами при входе в парк культуры стоит большой и хороший памятник В.Р.Вильямсу.

Академик Дмитрий Николаевич Прянишников умер в 1948 году на 83 году жизни. Похоронен в Москве.

Академик И.А.Каблуков умер в 1942 году на 83 году жизни и похоронен в Самарканде, куда был эвакуирован в 1941 году.

Все умерли мои профессора и академики. Разве можно их забыть, таких замечательных знатоков своей профессии и замечательных лекторов. Заслушаешься их бывало, и даже не замечаешь, как пролетит время.