Вводные пояснения археология языка и реконструкция смысла мифология, история, наука

его классическом труде "Исторические очерки русской народной поэзии и искусства". Безусловно, нет никакого сомнения, что былинный Владимир Красное Солнышко на завершающем этапе развития данного образа присовокупил многие черты двух стольнокиевских князей. Но сделано было это на уже имевшейся устойчивой фольклорной основе. Таким первичным и древнейшим ядром, как установил Буслаев, является архаичный образ древнеславянского и древнерусского Волота Волотовича, фигурирующего в качестве ведущего "вопрошателя" уже в русском мифологическом компендиуме, именуемом Голубиная книга, а впоследствии расщепившегося на былинных героев Волхва Всеславьевича (легендарного Вольгу) и Владимира Красное Солнышко115.

Волот -- древнерусское слово, означающее "великан". В конечном счете данный мифологический образ является общемировым и восходит к сказаниям разных народов об исполинах, некогда населявших Землю. Как и у них, у русского Волота обнаруживается также и космогонический аспект, в чем нетрудно убедиться при лингвистическо-смысловом анализе имени Владимир, в котором закодированы древнейшие представления о великанах-волотах. Древнерусская форма имени -- Володимир. Волот здесь фигурирует в превращенном виде: перед звуком -- согласный "т" заменился на "д". А первоначально было -- Волот Имир. Имир -- гигантский вселенский великан скандинавских сказаний, из его расчлененных частей был создан весь Мир (понятие "мир" как раз и содержится в имени Имир). Вот как повествуется об этом в Младшей Эдде: "Сыновья Бора убили великана Имира... Они взяли Имира, бросили в самую глубь Мировой Бездны и сделали из него землю, а из крови его -- море и все воды. Сама земля была сделана из плоти его, горы же из костей, валуны и камни -- из передних коренных его зубов и осколков костей... Из крови, что вытекала из ран его, сделали они океан и заключили в него землю. И окружил океан всю землю кольцом, и кажется людям, что беспределен тот океан и нельзя его переплыть"116.

В русской мифологической традиции отзвуки этого сюжета однозначно просматриваются в стихах о Голубиной книге, где все богатство видимого мира истолковывается, как части некоего космического Божества:

Белый свет от сердца его.

Красно солнце от лица его,

Светел месяц от очей его,

Часты звезды от речей его... 117

Другой вариант Голубиной книги (всего их известно около тридцати) имеет следующее продолжение с учетом христианизированной "правки":

Ночи темные от дум Господних

Зори утрени от очей Господних,

Ветры буйные от Свята Духа.

Дробен дождик от слез Христа,

Наши помыслы от облац небесных,

У нас мир-народ от Адамия,

Кости крепкие от камени,

Телеса наши от сырой земли,

Кровь-руда наша от черна моря118.

Общеиндоевропейская корневая основа, закрепившаяся в древнескандинавском имени Имир, обнаруживается и в современном русском слове "имя", а также в глаголе "иметь". Этот корень содержится в имени древнеиранского первочеловека Йимы. По иранским преданиям, Йима -- создатель мировой цивилизации, спасший человечество от потопа, обрушившегося на Землю после жесточайшей зимы. При Йиме в подвластных ему странах восцарил "золотой век", красочно описанный Фирдоуси в "Шахнаме". Но в конце жизненного пути Йиму, как и великана Имира, ждало расчленение: он был распилен пополам собственным братом-близнецом.

Таким образом, не подлежит сомнению, что некоторые общие для древних индоевропейцев космогонические представления преломились впоследствии и в древнеиранском Йиме, и в древнескандинавском Имире, и в древнерусском Волоте Имире (Владимире). Эпитет последнего -- Красное Солнышко -- практически представляет собой калькированное воспроизведение мифологических представлений древних арийцев о Красносолнечном Боге Сурье, а вовсе не является результатом всенародной любви, выразившейся якобы в ласкательном прозвище киевского князя, ни в одной летописи не зафиксированного. Знаменательно и не случайно также, что в миропонимании древнерусского человека представление о Волоте ассоциировалось с титаном Кроном. "Крон гигант бе, рекше человек волот", -- читаем в одном из Азбуковников XVII века.

Выявление и раскрытие архаичных пластов в структуре русского эпоса ни в коем случае не принижает самобытность и полнокровность его героев. Смешно было бы, к примеру, отрицать центральную роль в устном народном творчестве колоритного образа Ильи Муромца. К тому же известно, что у него был

реальный прототип среди деятелей Киевской Руси. Еще в XVI веке

иностранные путешественники описывали разрушенную киевскую

церковь, где когда-то была гробница знаменитого богатыря --

сподвижника Владимира Святого, жившего в X веке. Правда, многие

оспаривают конкретную пространственно-временную привязку этих

сведений, исходя из того, что Православная церковь 19 декабря

(по старому стилю) отмечала "память преподобного отца нашего

Ильи Муромца, в двенадцатом веке бывшего", мощи которого покоятся в Антониевой пещере Киево-Печерской лавры119. В настоящее время мумия былинного богатыря находится там же. Совсем недавно украинские ученые произвели ее вскрытие и тестирование. Было установлено, что захоронение относится именно к ХII веку. Судмедэкспертиза подтвердила также, что примерно до 33 лет русский исполин "сидел сиднем", страдая редкой болезнью гипофиза (акромегалический синдром), не позволявшей ему ходить. А погиб Илья, скорее всего, от удара копья в сердце: в этой части сохранился характерный продольный след.

Все сказанное, однако, не означает, что цикл преданий об Илье Муромце сложился на пустом месте. Стоит пристальней приглядеться -- и тотчас же проступает пласт более древних архаичных воззрений. Первым актом становления Ильи Муромца как святорусского богатыря (после пролога исцеления его каликами перехожими) было воспреемствование силы и получение благословения на жизненные и ратные подвиги от старейшины богатырского пантеона великана Святогора. Прежде чем

отправиться в Киев ко двору князя Владимира, Илья держит путь

на Север, в Каменную страну, где живет Святогор. В прозаическом

пересказе былины, по записям П.Н.Рыбникова, край, где

повстречались два русских богатыря, поименован Сиверными (то

есть Северными) горами120. По некоторым версиям имя

набольшего богатыря звучит как Светогор. Да и горы, где он

обитает, названы Светлыми121. В старинных памятниках северной

Новгородской Руси (XIV -- XVII вв.) под словом "камень" подразумевали горы вообще и Уральский хребет -- в частности. Все это лишь усиливает аргумент в пользу северного места действия былин Святогорова цикла.

Акт передачи силы и старшинства от Святогора к Илье носит ритуально-мистический характер: Святогор лежит в каменном гробу, из которого ему уже не суждено подняться (что, как уже говорилось, полностью совпадает с сюжетной линией мифа о смерти Осириса), и в этот момент "пошла из него да пена вон". При помощи этой таинственной "пены" и совершился акт передачи силы от одного богатыря к другому:

Говорил Святогор да таково слово:

-- Ты послушай-ко, крестовой ты мой брателко!

Да лижи ты возьми ведь пену мою,

Дак ты будешь ездить по Святым горам,

А не будешь ты бояться богатырей,

Никакого сильнего могучего богатыря.

Пребывание Ильи на Святых (Светлых) горах было достаточно продолжительным. Богатыри много и плодотворно общались:

Ездили они по щелейкам [щелейки -- "скалы" -- В.Д.],

Разъезжали тут оны да по Святым горам,

Ездили оны по многу времени,

Ездили оны да забавлялись...122

Один из Святогоровых эпизодов заслуживает особого внимания: Святогор знакомит Илью со своим отцом, таким же исполином -- только слепым ("темным"). Ему даже боязно было подать руку. Потому-то Святогор и посоветовал "крестовому брателку" протянуть отцу не руку, а раскаленный кусок железа. Старик спокойно схватил железо, сдавил и проговорил: "Крепка твоя рука, Илья. Хорош ты богатырек!"123 Впоследствии Илья еще раз навестит слепого старика-волота по просьбе умирающего Святогора, чтобы получить от отца "вечное прощеньице". Но в данном случае нас интересует, так сказать, интерьер первой встречи Ильи с отцом Святогора. Где можно раскалить кусок железа? Есть только одно пригодное место -- кузница. Следовательно, Святогор и, тем более, его безымянный отец (в некоторых былинах содержится намек на его имя -- Колыван, несомненно восходящее к имени доиндоевропейского Солнцебога Коло-Коляды), причастны к священному месту многих древних мифов -- волшебной кузнице и ее обитателям -- ковачам, свирепым и негостеприимным -- как характеризовал их Прометей у Эсхила, очерчивая несчастной беглянке Ио путь с Севера на Юг. Такие древнейшие кузницы воссоздаются и в одном архаичном древнерусском заговоре, где поминается фольклорный коррелят Гипербореи -- Остров Буян: "На море на Окияне, на острове на Буяне стоят три кузницы. Куют кузнецы на четырех станках".124

Сакральная кузница почти что роковым образом привязана к циклу былин о Святогоре, о чем свидетельствует также и сказание о его женитьбе. Текст сохранился только в прозаическом пересказе; в нем место действия поделено между Сиверными (Северными) горами, где находится волшебная кузница, Поморским царством, где живет невеста богатыря-волота (на Севере оно может располагаться только на берегу Ледовитого океана или его морей), и Святыми (Светлыми, то есть Подсолнечными) горами, где живет сам исполин. А начинается сказ со знаменитой встречи Святогора с Микулой Селяниновичем и его сумочкой переметной. Хранилась в ней тяга земная, да не далась она Святогору: как ни тужился великан -- не смог даже приподнять той сумы. Захотел он тогда узнать про свою судьбу и что ему на роду написано. Микула предсказывать ничего не стал, но зато подсказал, что надобно делать. Далеко на Северных горах "под великим деревом" (отголосок мировой легенды о Космическом древе) стоит кузница, в ней кузнец-провидец кует два тонких волоса и знает все про судьбу каждого (знаменитый общеславянский всезнающий Дед Всевед). Добрался Святогор до вещего ковача, тот ему все и поведал. В Поморском царстве найдет богатырь свою суженую, она вот уже как тридцать лет "лежит в гноище", покрытая коростой. Нашел Святогор ту страдалицу -- тело от струпьев, что "кора еловая". Подумал: "На что нужна такая жена". Ударил ее мечом в грудь и ускакал. Хорошо, что денег не забыл оставить. А девица тем временем очнулась и превратилась в неописуемую красавицу. На деньги, оставленные вероломным женихом, разбогатела и поплыла "по славну по синю морю" к "городу великому" на Светлых горах, где и нашла Святогора. Тот ее не узнал, но тотчас же влюбился, и в урочный час стала красавица его женой. А как повел богатырь новобрачную к супружескому ложу да увидал шрам-рубец от своего же меча, то сразу обо всем догадался и, главное, понял: не уйти никуда от своей судьбины125.

Кузнецы, по древней мифологической традиции, как правило, наделены космогоническими чертами. Классический пример -- северный ковач Ильмаринен из карельских рун и финских песнопений, соединенных впоследствии в связный и литературно обработанный текст "Калевалы". Как и небесные кователи других мифологий, Ильмаринен выковывает небесный свод, звезды, солнце, месяц, а также плуг и меч. Многие события карело-финского эпоса происходят в далекой и таинственной северной стране Похьеле -- одновременно и враждебной героям, и средоточия всех культурных и материальных благ. Аналогия между небесным кузнецом Ильмариненом и сюжетной линией "Илья Муромец -- отец Святогора" не случайна. Не случайна и созвучность имен Илья -- Ильмаринен. Последнее -- от финского ilma -- "воздух", "небо".

Первое -- христианизированное имя библейского происхождения; от имени пророка Илии, означающее "мой Бог" и восходящее к другим именам древних семитских Богов: угаритский Илу (также звали и древнейеменского верховного Бога), финикийский Крон -- Эл и др. По-аккадски, например, в "Эпосе о Гильгамеше" ilu также

означает Бог. Данный корень фигурирует и в индоевропейской мифологии: Ила -- ведийская Богиня жертвенного возлияния и молитвы, Иллуянка -- хеттский дракон, победивший Бога грозы, и др. Наконец, нельзя не заметить, что в исконном названии легендарной Трои -- Илион присутствует все тот же корень "ил".

Итак, совершенно очевидно, что корневая основа "ил" имеет фундаментальное значение в индоевропейской, финно-угорской и семитской мифологии и восходит к той эпохе, когда между соответствующими протоэтносами, их языками и культурами не существовало непроходимой грани. Представляется достаточно вероятным, что образ русского былинного богатыря Ильи Муромца как раз и совместился с более древним мифологическим героем, древнее имя которого оказалось созвучным новому христианизированному имени. Во всяком случае, углубленный лексический и смысловой анализ свидетельствует в пользу такого предположения. Кто был этот древний герой? Какой культуре принадлежал? Какие напластования отделяют его от современной эпохи? Возможно, дальнейшие изыскания дадут ответы на поставленные вопросы.

Кстати, прозвище знаменитого русского богатыря, как оно представляется нынешнему поколению читателей и слушателей, вовсе не является каноническим. Уже упоминавшийся выше польский путешественник Эрих Лассота, который побывал в XVI веке на месте захоронения Ильи, называет его Моровлянином. В ряде былинных записей он именуется Муриным или Муровичем, что еще в прошлом веке крайне озадачивало исследователей былевого эпоса. Ныне не подлежащим сомнению считается объяснение прозвища Ильи от названия города Мурома, в окрестности которого расположено село, где родился русский богатырь. Это -- явно позднейшая версия, "отредактированная" каликами перехожими. Если же идти в глубь веков с учетом зафиксированных неканонических прозвищ Ильи, то придется принять во внимание, что город Муром поименован так по самоназванию финно-угорского племени муромы, жившего в тех краях. Но в основе этого этнонима лежит корень "мур", имеющий наидревнейшее происхождение и в одних языках означающий "море", а в других языках "траву". Отсюда русская "мурава", а от нее -- "муравей", имеющий в том числе и тотемную значимость (вспомним описанное Аль-Массуди языческое славянское капище с изваянным идолом в виде старца, окруженного муравьями, а также легендарный народ мирмидонян -- дословно

"муравьиные", -- который их вождь Ахилл привел с Севера к

стенам осажденной Трои). Наконец, в основе основ обнаруживается

все тот же доиндоевропейский корень mr, давший жизнь и

названию вселенской горы Меру, и египетским пирамидам, и емкому

русскому слову "мир", и множеству аналогичных слов в других

языках.

-- 1885) -- один из первооткрывателей неисчерпаемого мира

северных былин -- предполагал, что даже самые простые и

житейски приземленные герои русского фольклора в

действительности имеют древнейшее происхождение, уходящее в

индоевропейскую и доиндоевропейскую культурную и мифологическую

общность. Так, Рыбников считал, что Соловей Будимирович много

древней Ильи Муромца. Выше было уже проиллюстрировано: так оно

на самом деле и есть. Множество убедительных аргументов в

пользу архаичности основных героев русского былевого эпоса

привел известный деятель отечественной культуры Владимир

Васильевич Стасов (1824 -- 1906). Проанализировав целый ряд малодоступных русскому читателю иностранных источников, он на конкретных примерах доказал, что корни большинства персонажей русских былин уходят к самым истокам мировой культуры и истории. Например, хрестоматийная фигура удалого новгородского купца Садко, которого постоянно пытаются принизить до заурядного ушкуйника периода феодальной раздробленности Руси, на самом деле родственен героям древнеиндийского эпоса, а также легенд тибетцев, индонезийских даяков и индейцев Северной Америки, где развивался мотив встречи с Морским царем, искупительной человеческой жертвы и т.п.126.

То, что Садко -- древнейший мифологический персонаж, подтверждает и былина, где он действует совместно со Святогором, более того, Святогор живет у Садко купца богатого и именно от него отправляется в свой последний смертный путь (См.: Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом, т.2, No119). Вывод, однако, В.В.Стасов делает более чем странный и не вяжущийся с его патриотической позицией: все русские былинные богатыри -- и старшие и младшие -- не самобытны, а заимствованы у других народов, сопредельных с древней Русью (скажем, в Илье Муромце Стасов усматривал главным образом черты иранского богатыря, наподобие героев "Шахнаме" и положенных в ее основу древних персидских сказаний). Но здесь русский критик ошибался. Собрав и введя в научный оборот Монблан нетривиальных фактов, он не сумел правильно их осмыслить. Искать заимствования чего бы то ни было у кого бы то ни было в эпосе, фольклоре, мифологии -- дело вообще довольно-таки бесперспективное. Правильным было бы говорить об общем происхождении и общности в далеком прошлом всех языков, культур, верований, обычаев, традиций, сказок, легенд и их персонажей.

Более плодотворный путь археологического анализа былин избрал другой, уже упоминавшийся выдающийся деятель отечественной культуры -- П.А.Бессонов, блестящий

филолог-славист, этнограф и фольклорист. Ему принадлежит

издание самого полного до сих пор сборника русских духовных

стихов под названием "Калики перехожие" (М., 1861 -- 1863),

куда включено, помимо прочего, 16 вариантов Стиха о Голубиной

книге. По поручению Общества любителей российской словесности

Бессонов выпустил в свет былины и песни из собраний

П.В.Киреевского и П.Н.Рыбникова, что само по себе явилось крупнейшим событием в литературной жизни России. Оба издания Бессонов снабдил собственными обширнейшими комментариями -- они-то и вызвали полное непонимание и резкое неприятие (традиция эта по инерции сохраняется и по сей день). Что же произошло? А дело все в том, что Бессонов попытался отыскать корни русских былин и сказок в древнегреческой (в основном) мифологии. Например, у героев популярной сказки "Семь Симеонов" он отыскивает и демонстрирует функции Олимпийских Богов: Симеон-корабельщик = морской владыка Посейдон, Симеон-вор = вороватый покровитель торговли Гермес, Симеон-всевидящий = провидец Зевс, Симеон-стрелок = стрелометатель Аполлон127 и т.д. -- настоящий Русский Олимп. Научная общественность и читающая публика к такому повороту была не подготовлена, и концепция Бессонова попросту выпала из общей линии развития отечественной фольклористики и этнографии. А жаль -- русский профессор во многом был прав, хотя многие его гипотезы, действительно, оказались натянутыми. Почти пророчески он предвидел: "...Русский народ, в связи с прочими славянами, даже в остатках своего творчества... передал повесть своего бытия доисторического глубже, выразительнее и обильнее многих современных народов Европы. Здесь всего ближе мы можем сравнить его с Грециею. Вот достойное поле для тысячи будущих русских мифологов и улика для настоящих..."128

Логика рассуждений Бессонова достаточно показательно раскрывается на примере анализа былинного образа Чурилы

Пленковича (на первый взгляд побочного и второстепенного),

с которым связаны два сохранившихся сюжета: в одном случае он

неожиданно появляется близ Киева, и былина подробно описывает

его богатство и молодечество; в другом случае разудалый герой

соблазняет молодую жену старика Бермяты (Ерма) и платится за

это своей собственной головой. Но Бессонова интересует не

сюжет, а необычное имя -- Чурила. Впрочем, корень "чур",

лежащий в его основе, в русском языке известен хорошо. Выше уже

подробно говорилось о гермах -- долговременных каменных

изваяниях, разбросанных по бескрайним просторам Евразии от

тундры до южных степей. Однако этносы, обосновавшиеся в лесных

краях, использовали менее трудоемкий и общедоступный материал

для изготовления межевых и дорожных знаков. Они вытесывались из

дерева и назывались Чурбаками. Этими обрубками стволов

(чурбаками) обозначались границы племенных и родовых владений.

В первобытном сознании славянороссов они получали магическое и запретительное значение и кратко именовались "чурами". В

словаре В.Даля дается такая расшифровка данного слова: грань, граница, рубеж, межа, край, передел, мера (наречие "чересчур", означающее "сверх меры", еще недавно писалось "через чур").

В седые времена уходит и заклинательный смысл слова "чур", когда с помощью его произнесения пытались отвести возможные неприятности: "чур меня!", "чур-чура!", "чур не я!". В этих и других сакраментальных восклицаниях зафиксирована бессознательная вера в охранительную силу и заступничество со стороны исчезнувшего Божества -- символа меры и справедливого дележа. "Чур пополам!", "Чур одному -- не давать никому!", "Чур вместе!" -- здесь уже явственно проступает имя того, в ком видели гаранта справедливого раздела находки, добычи и т.п.

Имя этого древнего языческого Божества -- Чур (рис.88), и оно является одним из русифицированных

прозваний эллинского Бога Гермеса. В системе древнерусских и

общеславянских верований Чур жил вполне самостоятельной жизнью,

лишь по функциям своим и смыслу напоминая о том давно прошедшем

времени, когда происходило первоначальное расщепление

индоевропейских языков, этносов и культур. П.А.Бессонов

совершенно точно указывал на несомненный факт сходства между

русским заклинанием при объявлении личных прав на находку или

добычу -- "Чур вместе!" и его древнегреческим смысловым

эквивалентом, дословно переводимом как "Гермес общий!". Между

прочим, в старину у русских поморов "чурами" звались каменные

отмели (другими словами, здесь просматриваются "каменные корни"

понятия "чур"). Кроме того, по мнению специалистов-филологов, в

древности слово "чур" у восточных славян и болгар означало

penis129, что равнозначно первоначально-исконному смыслу

итифаллического культа Гермеса.

Итак, Чур семантически тождественен Гермесу. Все это позволило выявить герметические мотивы в образе русского песенно-былинного молодца Чурилы Пленковича. Естественно, Чурила -- не прямая калька Бога Гермеса, а всего лишь воспроизведение некоторых его наиболее характерных черт -- как они сохранились в памяти народа и трансформировались в беспамятстве поколений (то есть с неизбежным искажением при устной передаче от старших к младшим). В чем же проявляется герметическая сущность русского былинного героя? Во-первых, в сохранившихся представлениях о Гермесе (Яром Месяце) как летающем Боге. В разных вариантах былины о Чуриле можно встретить такие характеристики:

Под ним травка-муравка не топчется,

Лазоревый цветочек не ломится...

Под пяты пяты воробей пролетел...

Эти и другие характеристики наводят на мысль, что Чурила не ходит по земле, а летает невысоко над ней. Во-вторых, герметические черты Чурилы проявляются в ярко выраженной сексуальности данного образа (по аналогии с Богом Возбужденного Фаллоса -- Гермесом и русским Ярилой). Не могут отвести от Чурилы глаз ни молодые женщины, ни старухи. Девушки аж мочатся под себя от вожделения (при этом в оригинале употребляется крепкое нецензурное выражение). Не устояла перед сексуальными чарами Чурилы и сама княгиня Апраксия. Прохождение Чурилы и его окружения перед восхищенной толпой вообще весьма похоже на традиционное народное Ярилино шествие. В-третьих, в былинах обнаруживаются черты Гермеса как Лунного Бога. Терем Чурилы описывается следующим образам:

Да все в терему-де по-небесному,

Да вся небесная луна-де принаведена была...

В одном из вариантов именно былины о Чуриле полностью воспроизводится знаменитый фрагмент "чуда в тереме", процитированный выше. В-четвертых, постоянно подчеркивается, что Чурила носит золотой колпак, похожий на головной убор Гермеса; к тому же перед ним еще и несут подсолнечник (это уже намек на ярильные особенности). Есть немало и других штрихов.

Почему же не называется само имя Гермеса? Потому, что в древнерусском миропредставлении оно претерпело определенные изменения, в том числе и языковые. Кроме того, подлинное имя эзотерического существа, тем более Бога, по правилам магической и шаманской практики, не обязательно должно было произноситься вслух: оно табуировалось, замещалось другим вербальным эквивалентом. Впрочем, имя Гермеса все же всплывает в былине о Чуриле, но несколько неожиданным образом: старика-соперника Чурилы, у которого тот соблазнил молодую жену, в разных текстах зовут по-разному -- чаще всего Бермята или Пермята, но в ряде случаев -- Ерма. Ерма (или Ермий) -- это русифицированное имя Гермеса. Отсюда и имя (точнее, прозвище) завоевателя Сибири Ермака (символично и знаменательно, что имя всемирного покровителя путешественников досталось русскому землепроходцу).