Ю. М. Кузнецова / Под ред. В. М. Астапова М.: Пер сэ

39
цей. Тоска изолированных от себе подобных или содержащихся в 
неволе животных не может в действительности рассматриваться 
как чувство, идентичное человеческой депрессии; скорее, депрес-
сия похожа на несчастье и на отчаяние. Причины, по которым я 
хочу рассмотреть отношение тревоги к вине и депрессии, носят 
практический и клинический характер. Как в здоровом, так и в 
болезненном состоянии тревога, вина и депрессия переживаются 
одновременно. Те, кто обращается за психологической помощью, 
очень часто жалуются на ощущение двух-трех этих состояний, что 
заставляет думать о них как о взаимосвязанной триаде.
Это отражается в психологических и психоаналитических 
теориях, склонных истолковывать и разграничивать состоя-
ния, составляющие эту триаду, взаимно используя их назва-
ния. Скрытая связь трех данных эмоций также удивительна, 
поскольку тревога, на первый взгляд, несовместима с виной 
и депрессией, так как направлена в будущее, тогда как вина в 
большинстве случаев относится к прошлому; опять же тревога 
усиливает, а депрессия снижает жизнеспособность.
Вина и интернализация
Здесь мы коснемся вины как душевного состояния, а не как 
юридического понятия.
Юридическая вина — это вопрос, не касающийся чувств. Че-
ловек является юридически виновным, если он нарушил закон, 
совершенно невзирая на то, что он совершил, или испытывает 
он чувство вины по поводу содеянного. Однако благодаря тому 
факту, что общество сформулировало закон, который, следова-
тельно, имеет силу, люди склонны ощущать свою вину, если они 
виноваты юридически. Между тем существуют многочисленные 
исключения из этого «правила». Проступок может быть слиш-
ком незначительным — сомневаюсь, испытывают ли многие 
люди на самом деле вину, придерживая счетчик на автостоян-
ке — или слишком формально-юридическим, как при некото-
рых вариантах уклонения от налога. В общем, люди не ощущают 
вину, нарушая закон, который они не одобряют. Под влиянием 

40
конкретных условий, особенно в тоталитарных обществах, ин-
дивид, напротив, может чувствовать вину из-за того, что под-
чиняется закону, и сочтет необходимым нарушить его во имя 
сохранения чувства собственного достоинства. Чувство вины 
вызывается действиями — у некоторых людей даже мыслями, — 
разрушающими какой-то авторитет или авторитеты, с которыми 
индивид солидаризируется или интернализируется. Интернали-
зация — специальный термин, обозначающий процесс, благода-
ря которому индивид конструирует психическое представление 
о внешнем мире и о людях, в нем живущих, и, соответственно, 
реагирует на эти психические представления как на реально 
действующие. Это и есть зависимость вины от интернализации, 
объясняющей, почему чувство вины едва ли развито у животных 
и почему мы находим невозможным его наличие у младенцев. 
Следовательно, они неспособны сомневаться в последствиях 
своих действий, оставаться убежденными в действительном су-
ществовании тех, кто в данный момент физически отсутствует, 
и незрелы для того, чтобы осознать, что интересы или требова-
ния других могут быть более важными, чем удовлетворение их 
собственных желаний. Лишь после того, как ребенок сможет от-
личать себя от окружающих и сохранять их образ во время от-
сутствия, возникает возможность ощущения им чувства вины 
или возникновения беспокойства. Эти две эмоции отличаются, 
я думаю, тем, что беспокойство испытывается по отношению 
к равным субъектам, в то время как чувство вины относится к 
личностям, стоящим выше на «иерархической лестнице». Непо-
виновение родителям или Богу или измена идеалам могут про-
воцировать чувство вины, тогда как нанесение обиды равному 
вызовет беспокойство. Однако не всегда возможно разграничить 
вину и беспокойство так ясно, как предлагает эта формулировка, 
поскольку нанесение обиды равному обычно влечет за собой на-
рушение правил морального кодекса поведения, гласящих, что 
человек никогда не должен вредить другим.
Зависимость вины от интернализации и развитие абстракт-
ного мышления, ответственного за тот факт, что в наиболее 
острых формах вина испытывается такими людьми, как интел-

41
лектуалы и верующие, теми, кто высоко развит психически и 
способен в течение длительных периодов времени обходиться 
без непосредственных человеческих контактов. Неразмышля-
ющие, бесполезные люди, с другой стороны, жаждут непрерыв-
ного контакта с другими, однако бросается в глаза отсутствие 
у них хоть какого-то чувства вины. Прошлое для них уже ми-
новало, оно удовлетворяет их и, таким образом, оно не являет-
ся поводом для возникновения чувства вины и раскаяния. Это 
одна из причин того, почему наказание, которое обычно нала-
гается намного позже совершения преступления, настолько 
редко имеет какой-либо исправительный эффект.
Чувство вины, следовательно, зависит от интернализации 
и служит признаком наличия конфликта между двумя частя-
ми «Я». Эгоистическая часть говорит: «Я хочу», в то время 
как другая, интернализированная с авторитетом, говорит: «Я 
не должен». Или в порядке альтернативы: «Я хотел» — «Я не 
должен был». Этот конфликт не обязательно невротический. 
Иначе говоря, как тревога является состоянием, необходимым 
для физического выживания, которое становится невротичес-
ким только в том случае, если продиктовано ситуациями, объ-
ективно не вызывающими возрастание вигильности, так вина 
является чувством, необходимым для социальной гармонии, 
становящимся невротическим только тогда, когда оно вызва-
но ситуациями, в которых нет реального конфликта интересов 
и ценностей индивида с интересами и ценностями общества. 
В современном обществе, которое, по крайней мере, в мирное 
время, придает большое значение неприкосновенности жиз-
ни, чувство вины, как мне думается, может быть невротичес-
ким, если «некто» был ответственен за жизнь кого-то другого. 
Должно быть, приятно верить, что врожденное чувство вины 
присуще связывать с идеей убийства другого человеческого 
существа, но факты свидетельствуют против этого. Люди, по-
видимому, редко чувствуют себя виноватыми, убивая врагов в 
военное время, хотя, как правило, и нуждаются в освящении 
совершаемого ими убийства соответствующим духовным ав-
торитетом и смягчении его каким-либо нравственным идеа-

42
лом. Вина, вероятно, возникает только в том случае, когда жер-
тва считается членом группы, к которой некто чувствует свою 
принадлежность. Такая группа обычно меньше, чем человечес-
кая раса, и зачастую меньше, чем нация, к которой «некто» но-
минально принадлежит. Это видно благодаря тому факту, что 
гражданские войны, если принимать во внимание весь мир, 
не такое уж редкое явление. В самом деле, среди определен-
ных групп под влиянием определенных исторических условий 
гордость, династические амбиции, личные интересы ценят-
ся более высоко, чем уважение к жизни; люди готовы убивать 
представителей своего класса и даже семьи без видимого чувс-
тва вины. Хотя Плантагенеты (Plantagenets) и Тюдоры
(Tudors) 
обычно страстно желали узаконить династические убийства, 
насколько известно, они этого не делали, чрезмерно обеспо-
коенные чувством вины и угрызениями совести, которые, как 
хочется надеяться, должны удерживать и наших нынешних по-
литических лидеров, если они когда-либо будут введены в ис-
кушение вести себя подобным образом.
Вина по поводу убийства является, конечно, крайним (воз-
можно, сверхкрайним случаем), но тот же закон применим к де-
яниям менее решающим и драматическим, чем убийство. Пос-
кольку чувство вины зависит от интернализации с социальны-
ми ценностями и идеалами, невозможно оценить, испытывает 
человек моральное или невротическое чувство вины, если он 
не знаком с культурой, в которой он живет, и нe понимает каж-
дый нюанс ее системы ценностей. На самом деле, существуют 
большие трудности с оценкой вины у людей с явной системой 
ценностей. Например, светскому человеку потребуется резко 
изменить свои представления, чтобы ощутить чувство вины по 
поводу несоблюдения религиозного обряда, которое несомнен-
но огорчит истинного христианина. Или, скажем, понадобится 
понимание общественной исторической атмосферы, чтобы осоз-
нать, почему множество мужчин средних лет, принадлежащих к 
высшему и среднему классу Англии, чувствуют себя виноватыми 
из-за того, что не в состоянии обеспечить своих жен прислугой, 
как это было принято во времена их детства. Однако, поскольку 

43
чувство вины рождается только в конфликтных ситуациях, оно 
имеет тенденцию возникать чаще и с большей интенсивностью у 
тех, кто, испытывая при этом страх, интернализовался со свои-
ми авторитетами, а не у тех, кто интернализовался с ними, испы-
тывая любовь. Человек, которого учителя и родители воспиты-
вали, угрозами навязывая свои желания и внушая собственные 
ценности, более склонен к тому, чтобы испытывать вину, чем 
тот, кто воспитывался в доброжелательной обстановке и при-
нял ценности тех авторитетных лиц, которых он любил и кем 
восхищался. Первый из двух несет груз недоброжелательности 
по отношению к авторитету и подсознательно не желает подда-
ваться ему, хотя многим может сознательно жертвовать ради его 
ценностей. Его отношение к этим ценностям в целом, на самом 
деле, испорчено конфликтом между желанием бросить вызов 
авторитету и внушенной посредством страха необходимостью 
подчиняться ему, страха, который стоит на его пути к искренним 
этическим взглядам и позициям. Этот конфликт приводит к со-
зданию порочного круга, поскольку вызов авторитету пугает че-
ловека и усиливает необходимость его подчинения, что, в свою 
очередь, активизирует его враждебность и выводит его из пови-
новения. В тяжелых случаях этот конфликт ведет к состоянию, 
известному в психиатрии как обсессивный невроз, когда человек 
чувствует себя принужденным думать или совершать поступки, 
совершенно не соответствующие его сознательной личности. 
Каждая мысль и каждое действие в данной ситуации чреваты 
муками противоречивости и нерешительности, а любые взаи-
моотношения становятся полями сражений между дерзостью и 
подчинением. Балансируя на грани нравственного конфликта, 
человек теряет всякую способность к действию.
Чрезмерно сильное чувство вины также испытывается 
людьми, чей внутренний авторитет срабатывает абсолютно, 
препятствуя любым проявлениям тенденций, нуждающих-
ся в поддержке нравственных критериев, при помощи кото-
рых человек решает, хороши или плохи, общественны или ан-
тиобщественны те или иные его поступки. Такие люди верят, 
что секс сам по себе есть зло или что отстаивание своих прав 

44
всегда неправильно. В результате проявление собственной сек-
суальности вызывает у них чувство вины. В свою очередь, это 
приводит к желанию совершения достаточно неожиданных 
действии. Кроме того, их чувство вины усиливается благодаря 
тому, что внутренний авторитет вынужден более жестко сдер-
живать такие мощные силы, как сексуальность или борьба за 
свои права, в то время как подавляемая часть их натуры станет 
более неуправляемой. Это также ведет к обсессивному неврозу, 
в состоянии которого пациент страдает от запретных мыслей 
или, предотвращая их и искупая вину за их появление, вовлека-
ется в соответствующие ритуалы. Итоговая картина является 
пародией на религиозные образы, где невротическое чувство 
вины играет роль первородного греха, а навязчивые симпто-
мы — роль религиозных ритуалов и последующей кары.
Католический богослов-психиатр Орейсон (Oraison) описы-
вал случай с женщиной, которая чувствовала себя вынужденной 
ходить на исповедь пять или шесть раз в неделю, испытывая 
страх смертного греха из-за таких мелочей, как посадка в поезд 
или употребление кофе. Это было не образцом благочестия, но 
случаем обсессивного невроза, поскольку страх смертного гре-
ха не имел ничего общего с моралью, а нужда в исповеди пред-
ставляла собой сильное желание магического заклинания, но 
не прощения или кары. Точно так же нередко встречающееся 
побуждение богохульствовать в церкви или делать что-нибудь 
возмутительное при внушающих благоговение обстоятельст-
вах является невротическим симптомом, поскольку появляет-
ся в людях, не имеющих никакой сознательной враждебности 
по отношению к религии или обряду, и не является в любом 
случае практическим или эффективным способом выражения 
скептицизма или неодобрения.
Невротическая вина, конечно же, не ограничивается рамками 
религии и с тем же успехом возникает у людей, имеющих вполне 
светское воспитание. Это, однако, предполагает разделение лич-
ности на две части, и очевидно, что эти две части находятся в 
состоянии войны друг с другом. Так же явно сознательная часть 
«Я» отождествляется с репрессивными силами личности и отде-

45
ляется от экспрессивных сил. Данное положение дел, возможно, 
более красочно описывается в религиозных терминах. Сходство 
между обсессивным неврозом и истинной религиозностью было 
предметом одной из ранних статей Фрейда, где он писал: «С 
точки зрения этих подобий и аналогий можно рискнуть и рас-
ценивать обсессивный невроз в качестве патологической копии 
образования религии, описывая его как индивидуальную рели-
гиозность, а религию — как всеобщий обсессивный невроз».
Авторитарное, абсолютное качество внутреннего авторитета 
многих людей рождено частью особым характером их воспита-
ния, частью тем, что процесс интернализации начинается в воз-
расте, когда вполне естественно мыслить самостоятельно. По 
Фрейду, раннее интеллектуальное развитие является основной 
предпосылкой развития обсессивного невроза в последующей 
взрослой жизни. Склонность «детского Суперэго» (термин, 
введенный в научный обиход Фрейдом для определения интер-
нализованного авторитета) к осуществлению конкретных дейст-
вий безусловно ответственна за тот факт, что многие подрос-
тки в некоторой степени испытывают вину, когда урегулируют 
свои детские ценности, приспосабливая их к новой ситуации, 
созданной их собственным развитием и открытием того, что 
мир взрослых больше и гораздо сложнее, чем тот, с которым 
они сталкивались дома и в школе, и что родительские ценности 
в какой-то степени устарели. Это подростковое чувство вины в 
большей мере является признаком здоровья, чем болезни, пос-
кольку указывает на способность допускать конфликт и сталки-
ваться безбоязненно с новыми и незнакомыми идеями и чувс-
твами. Как и тревога, которой можно избежать, фобически ог-
раничив активность по отношению к безопасному и знакомому, 
вину можно уменьшить, избегая контакта с новыми замыслами. 
Однако в крайнем своем выражении оба этих приема являют-
ся жизнеотрицающими и требуют за освобождение от вины и 
тревоги слишком высокую цену. Некоторые подростки, однако, 
теряются, сталкиваясь с некоторыми проблемами — например, 
когда вопрос касается того, как следует поступать со своими 
недавно открывшимися сексуальными потенциальными воз-

46
можностями; или до какой степени стоит протестовать против 
своих родителей — и, как правило, усугубляют обсессивный не-
вроз. Подобно подросткам, ощущающим вину при восприятии 
идей, противоречащих их воспитанию в детстве, и испытываю-
щим конфликт между преданностью по отношению к прошло-
му и тяготением к новому, творческие люди претерпевают муки 
вины и измены до тех пор, пока не достигают успеха на своем 
тернистом пути в борьбе за самобытность. Человек, воспитан-
ный в религиозной традиции, верящий в истинность Библии и 
серьезно воспринимающий мысль о том, что христианство не-
сет открытие абсолютных ценностей, перед тем, как окажется 
на пятом десятке самобытным художником, может пережить 
несколько периодов депрессии, некоторые из которых потре-
буют медицинского вмешательства. Детальные оценки подоб-
ного рода борьбы можно найти в таких книгах, как «Молодой 
лютеранин» Эрика Эриксона (Eric Ericson, «Young Man Luther»), 
«Отец и сын» Эдмунда Госсе (Edmund Gosse, «Father and son») и 
«Путь всего живого» Самуэла Батлера (Samuel Butler, «The Way 
of All Flesh»). В двух последних ясно показано, что интернали-
зованный авторитет берет начало от родителей. И Госсе, и Бат-
леру, видимо, пришлось приложить немалые усилия на пути к 
свободной интерпретации пятой заповеди.
Таким образом, вина — это цена, которую платят люди за 
сложность своей натуры и психологическое развитие, а также 
за использование интернализации как адаптивного приспособ-
ления для сохранения общественного порядка и однородности. 
Это чувство, которое каждый, кто достиг определенного уровня 
зрелости, вынужден иногда испытывать, занимает центральное 
место в религиозном мышлении западной цивилизации. Одна-
ко, как и тревога, вина может стать симптомом невротической 
болезни. Наиболее заметно это происходит при обсессивном 
неврозе, соотносящимся, по-видимому, с чувст вом вины так 
же, как фобия с чувством тревоги. В наименьшей степени вину 
ощущают люди, обладающие любящей натурой, — те, кто не не-
сет бремя враждебности и обиды, берущее начало в детстве; те, 
чьи ценности и темперамент совместимы и чьи обстоятельства 

47
таковы, что нет нужды извлекать выгоду из страдания и смерти 
близких. В отдельных слоях общества, таких как имущие клас-
сы, а также среди высокопоставленных представителей влас-
ти, чувство вины знакомо тем, кто знает, что их возможность 
добиться богатства и власти зависит от смерти работодателя, 
родителя или коллеги.
Вина и депрессия
Людей, страдающих от невротической вины, для удобства мож-
но разделить на тех, кто ощущает себя уже совершившим какое-
то преступление, и тех, кто ощущает себя способным совершить 
его в любой момент. Обе группы знакомы с тревогой так же хо-
рошо, как и с виной. Первые ведут себя так, словно существует 
опасность быть схваченными и наказанными. Они тревожны и 
вигильны подобно настоящим преступникам, когда тем стало 
известно, что полиция напала на их след. Поскольку автори-
тет, которого они боятся, носит внутренний характер, он всег-
да вместе с ними. Вторая группа живет в состоянии постоян-
ной вигильности, надеясь предупредить ситуации, в которых их 
подавленные импульсы могут найти возможность выражения. 
По отношению к самим себе они ведут себя как встревоженный 
учитель, няня, экзаменатор или полицейский, озабоченный пре-
дотвращением какого-то преступления. К этой группе относятся 
не только сверхтревожные и сверхсознательные люди, но также 
те, у кого развиваются обсессивные страхи и кто вынужден пре-
пятствовать своей уверенности, что подвергает свой дом или 
офис опасности пожара или отказывается от карьеры медика, по-
тому что ему кажется, что каждое выписанное им лекарство или 
каждая сделанная им инъекция могут содержать примесь, кото-
рая убьет пациента. Такие люди, как выясняется при анализе, об-
ладают личностью, предназначенной для предотвращения про-
явлений враждебности, и симптомы вины являются реакцией на 
признание того, что обнаружилась некая брешь в защите и что 
обычной оперативности и сознательности больше недостаточ-
но, чтобы держать враждебность под контролем.

48
Те, кто чувствует себя так, словно уже совершил преступление, 
наряду с виной и тревогой испытывают и депрессию. Действитель-
но, пациенты с тяжелой формой депрессии, госпитализируемые 
для уменьшения риска суицида, часто утверждают, что совершили 
некое преступление. Иногда эта маниакальная идея оформляется 
более или менее правдоподобно. Так, эти люди могут заявить, что 
недавняя смерть какого-то родственника произошла всецело по 
их небрежности или из-за плохого обращения. Но чаще это фор-
мулируется в неясных или странных выражениях: они совершили 
грех против Святого Духа или были ответственны за какое-то не-
давнее стихийное бедствие. Как ни странно, в этих самообвинени-
ях зачастую можно обнаружить элемент хвастовства. Это самые 
несчастные грешники, которых когда-либо знал мир, — никто еще 
не оставлял после себя большего следа страданий, чем они.
Менее беспокойные пациенты, прямо не заявляя о своей вине, 
своим поведением намекают на некое совершенное преступле-
ние. Богатый мужчина, в тридцатилетнем возрасте покинув свою 
страну, переезжает в Лондон, где ведет уединенную жизнь, бедно 
одеваясь, избегая соотечественников и не информируя свою се-
мью о перемене адреса. Он выглядит беглецом. Из его фантазий 
следует, что полиция, обыскав его квартиру, нашла в ней труп. 
Когда соотечественник наконец разыскал «преступника», в голо-
ве того лишь возникла мысль, что человек приехал проинформи-
ровать его о том, что один из его родственников убит. Преступ-
ление существовало только в воображении беглеца. Он бежал с 
места «преступления», которое здоровая часть его «Я» осозна-
вала как невротическую фантазию. На самом деле, сознательным 
мотивом для поездки в Лондон был поиск психоаналитика, кото-
рый избавил бы его от комплекса и поведения Вечного Жида.
В таких случаях враждебность и амбвивалентность совер-
шают большее, нежели вызывают чувства вины и тревоги. Они 
создают ощущение, что человек, которого пациент любит или 
верит в то, что должен его любить, на самом деле оказывается 
убитым ненавистью пациента. Чтобы такое произошло, про-
цесс интернализации должен помешать «сам себе», поскольку 
подавленный человек обходится со своими внутренними пред-

49
ставлениями так, будто они настолько же реальны, и реагирует 
так, будто желание убить кого-то равносильно самому убийству. 
Образ соотносится с объектом, а фантазия — с действием. Это, 
по-видимому, случается только с теми людьми, в чьей жизни не-
нависть пробудилась очень рано — до того, как разграничение 
между внутренним образом и внешним объектом как следует ут-
вердилось; с теми, кто страдал в детстве от несчастья, которое 
лишило их уверенности в себе и укрепило примитивное убежде-
ние, что злобные желания обладают магической силой. Согласно 
Феликсу Брауну (Felix Brown), в сравнении с общими показате-
лями депрессия возникает гораздо чаще у людей, потерявших в 
детстве родителей.
Депрессия и горе
В предыдущем параграфе, описывая депрессию, известную 
как меланхолия, я истолковал ее как обострение или осложне-
ние невротической вины. Хотя данный тип реакции возникает 
особенно часто у людей с обсессивными тенденциями, работа 
Фрейда и Абрахама (Abraham) показала, что ее наиболее бла-
гоприятно рассматривать в качестве болезненной формы горя. 
Горе — это чувство, возникающее после тяжелой утраты и во 
время траура. Меланхолическая депрессия может рассматри-
ваться как форма горя, в которой тяжелая утрата является вну-
тренней потерей, созданной меланхолической фантазией при 
наличии какого-либо разрушенного внутреннего влияния. Ме-
ланхолик ведет себя не только так, словно потерял кого-то, но 
и как будто лично ответственен за эту утрату, а следовательно, 
испытывает не только горе, но также вину и угрызения совести. 
При нормальной скорби, конечно, понятно, кто или что оплаки-
вается. При меланхолической депрессии нет никакой реальной 
внешней утраты, и горе, разумеется, выглядит необъяснимым и 
для испытывающего депрессию, и для окружающих его людей. 
В некоторых случаях не требуется глубокое исследование, что-
бы открыть, что некая, объективно говоря, небольшая потеря 
или разочарование оживляют эмоции, соответствующие какой-

50
то действительной более ранней потере. Кое-кто неизменно 
чувствует себя угнетенным, вынужденно переезжая с квартиры 
на квартиру, — однако в остальных случаях его депрессия обу-
словлена распадом некоей давнишней системы защит, благода-
ря которой пациент подавлял глубоко сидящее признание, что 
он некогда утратил контакт со всеми внешними объектами и эта 
потеря контакта есть результат его собственной деструктив-
ности. Хотя депрессия проявляется как болезненное состояние 
души, которое при иных обстоятельствах время от времени 
беспокоит здоровых людей, более пристальное ее изучение на-
водит на мысль, что люди, предрасположенные к депрессии — 
это закрытые люди.
Конечно, депрессия и горе могут сосуществовать, и если ис-
пользовать термин «депрессия» в самом широком смысле, под-
разумевая под ним пониженную жизнеспособность, данное со-
стояние, безусловно, является существенной частью нормально-
го горя. Однако патологическая депрессия, возникающая после 
действительной утраты, отличается от обычного горя повышен-
ной интенсивностью угрызений совести и вины, далеко уходя-
щими от чувства сожаления, обычно сопровождающего горе, 
при котором благодаря отсутствию скорби все в результате при-
ходит в норму. Как отметил Джеффри Джоpep (Geoffrey Gorer), 
поскольку мы живем в обществе, которое все чаще видит в смер-
ти нечто противоестественное и непристойное, и настаивает, что 
скорбеть следует в уединении, что чем быстрее закончится траур, 
тем лучше, — становится невозможным его четкое соблюдение. 
Но меланхолическая реакция на тяжелую утрату отличается от 
нормальной скорби тем, что не позволяет плакать и препятству-
ет выражению сожаления и печали, которые должны проявиться 
до того, как человек сможет выйти из состояния скорби. На са-
мом деле, в известном смысле меланхолическая реакция являет-
ся отрицанием горя, так как фокусирует внимание человека, пе-
режившего утрату, на масштабе его собственной вины.
В чистом горе есть заметное отсутствие тревоги, посколь-
ку то, чего можно было бояться, уже произошло. Волнение, 
тревогу и гнев, которые часто возникают сразу после тяжелой 

51
утраты, стоит рассматривать как часть борьбы против приня-
тия того факта, что непоправимая утрата действительно про-
изошла. Эта первоначальная стадия скорби, которую Дарвин 
назвал «безумным горем» и которую Боулби называет «стади-
ей протеста», включает тревогу, поскольку остается томитель-
ная вера, будто все еще можно что-то сделать, хотя что именно 
представляет это «что-то», уяснить невозможно. Но Дарвин го-
ворит: «Вскоре после того, как страдалец совершенно осознает, 
что ничего сделать нельзя, отчаяние и глубокая печаль займут 
место безумного горя. Страдалец сидит без движения или тихо 
раскачивается из стороны в сторону. Его кровообращение ста-
новится вялым, он перестает равномерно дышать, время от 
времени делая глубокие вздохи».
Данное описание является полной противоположностью 
тревоги.
Невротическая депрессия
В двух предыдущих разделах я рассмотрел особый и довольно 
легко поддающийся определению тип депрессии, который мно-
гие психиатры рассматривают скорее как психопатический, не-
жели как невротический, и лечат большей частью антидепрес-
сантами, чем психотерапией. Однако психиатры, а также их 
пациенты используют слово «депрессия» для описания состоя-
ний пониженной жизнеспособности. Некоторые из них похо-
жи на меланхолическую депрессию и могут быть интерпрети-
рованы в том же духе, правда, отличаясь от нее тем, что враж-
дебность, вина и амбивалентность в данном случае выражены 
менее интенсивно — или, напротив, тем, что пациент обладает 
более сильной индивидуальностью, позволяющей переносить 
наиболее тяжелое время депрессии. Тем не менее иногда тер-
мин «депрессия» употребляется при описании настроения, 
которое сопровождается сдерживанием чувств и жалобой на
состояние, блокированное чрезмерным подавлением. Это со-
стояние обусловлено активацией защитных приемов благодаря 
сигнальной тревоге. Оно будет подробно описано в следующей 

52
главе. Данный тип невротической депрессии надо отличать от 
апатии, которую, продолжая метафору, можно сравнить с ма-
шиной с разряженным аккумулятором — образ действия, спа-
сающий жизнь в ситуациях длительной фрустрации и деприва-
ции (deprivation), когда сохранение чувствительности приводит 
к бессильной ярости и истощению. Согласно Ральфу Гринсону 
(Ralph Greenson), впавшие в состояние апатии американские 
солдаты в японских лагерях для военнопленных, имели боль-
ше шансов выжить, чем те, кто продолжал ощущать гнев или 
надежду. Невротическую депрессию можно перепутать и с от-
чаянием, которое характеризуется реальным снижением двига-
тельной активности и жизнеспособности, а также с физической 
усталостью и болезненностью, выражающимися в определен-
ных симптомах. Апатия, отчаяние и психологическое ухудше-
ние жизнеспособности, ведущие к депрессии в самом широком 
смысле слова, представляют собой вялые, аморфные состояния 
души и тела, поразительно контрастируя как с меланхоличе-
ской, так и с невротической формами депрессии, содержащими 
напряжение и волнение.
Стыд

жүктеу/скачать 0.61 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: