А. К. Станюкович я долго размышлял, стоит ли включать в кладоискательско-археологическую книгу рассказ

Откуда увлечение взялось, впрочем, приблизительно понятно. До моих семи лет наша семья жила в Москве, на площади Абельмановской заставы. Коммунальную квартиру мы делили с соседями – Семёном Арефьевичем и Анной Ивановной. Обе семьи занимали по две небольших комнаты. Моя детская кроватка стояла в отцовском кабинете, и каждое утро, проснувшись, я видел на его старинном письменном столе, принадлежавшем ещё моему деду, настоящий МЕТЕОРИТ.

Когда я написал последнюю фразу, то понял, что погрешил против истины, сказав, что метеориты не имеют отношения к старине. Имеют, и не только потому, что большинство их являются ровесниками самой Солнечной системы, но и потому, что в истории человечества они во все века играли пусть не самую заметную, но всё же своеобразную роль, особенно в судьбах людей, которые с ними хоть однажды соприкоснулись.

Что такое метеориты, я узнал довольно рано. Кроме стандартного для моего поколения набора детских книг – русских народных сказок, рассказов Бориса Житкова, стихов Самуила Маршака, Сергея Михалкова, Корнея Чуковского и Агнии Барто, в мои руки самым естественным образом перекочевали детские книги отца, изданные ещё до 1917 года, с «ятями» в положенных местах и «ерами» в конце слов. Яти и еры я воспринимал как должное, и они мне нисколько не мешали.

Среди отцовских книг нашлась дореволюционная «Детская энциклопедия», изданная Товариществом И.Д. Сытина, в твёрдом переплёте, обтянутом серой материей. На переплёт была наклеена картинка – девушка-гимназистка с книгой, что-то читающая вслух маленькому мальчику, и всё это на фоне пейзажа с озером и радугой. Из «Энциклопедии», несмотря на её не очень большую толщину, можно было узнать буквально обо всём: о странах и континентах, о морях и океанах, о неграх и индейцах, о пароходах и паровозах. И, конечно, о Земле как планете, и о других планетах, и о Солнечной системе в целом.

Именно из этой книги я узнал, что представляют собой метеориты, один из которых лежал на отцовском письменном столе. В книге они, впрочем, именовались «аэролитами», но отец объяснил, что это просто устаревшее название, и рассказал много интересного, о чём в «Детской энциклопедии» написано не было.

В начале 1930-х годов мой отец Кирилл Петрович Станюкович, в будущем известный физик, а тогда – выпускник школы-десятилетки, стал интересоваться наукой и вступил в Московское общество любителей астрономии. На заседаниях общества он познакомился с Леонидом Алексеевичем Куликом, знаменитым искателем не менее знаменитого Тунгусского метеорита и одним из основоположников отечественной метеоритной науки. В нашей семье сохранилась фотография тех лет. Леонид Алексеевич – её главный герой. Справа от него стоит мой восемнадцатилетний отец, рядом – будущий астрофизик Н.Н. Сытинская. Действие происходит в Метеоритном кабинете Минералогического музея в Москве. Ученый и его ученики разглядывают железный метеорит Репеёв хутор.

Названия метеоритам присваиваются по имени населённого пункта, ближайшего к месту их падения или находки. Тот метеорит, что изображён на фотографии, упал 8 августа 1933 года в Астраханской области, в центре хутора Репеёв, между амбарами и детскими яслями. Дальнейшая его судьба не обошлась без приключений. Не удержусь и приведу здесь примечательную цитату из статьи Л.А. Кулика о метеорите, которая характеризует не только ту своеобразную эпоху, но и самого Леонида Алексеевича, неистового ревнителя науки. «Репеёвский кузнец, – пишет Кулик, – сделал вредное для науки дело: он обрубил метеорит, избил его зубилом и, наконец, просверлил в нем глубокую дыру. Зачем понадобилось это кузнецу? … Чего же достиг он своими «опытами»? Кузнец повредил, испортил имеющий крупное научное значение предмет, представляющий к тому же государственную собственность. Кузнец позволил себе не только глупый, но и не социалистический поступок, в котором сказались собственнические тенденции. Не будем же следовать этому дурному примеру и, найдя метеорит, сдадим его в целости научному учреждению!».

Подозреваю, что именно знакомство с Куликом наложило определенный отпечаток на характер отца. На моей памяти он всегда был таким же неистовым: очертя голову бросался в любые научные споры, всю жизнь сражался с лжеучёными, шарлатанами и бюрократами от науки, нажил себе массу врагов… Впрочем, со мною такое тоже нередко случалось – в какой-то степени это семейная черта.

Небольшой обломок каменного метеорита на отцовском письменном столе был подарком Леонида Алексеевича Кулика. Метеорит, как я узнал позже, имел название Севрюково и упал в мае 1874 года в Белгородской области в виде огромной каменной глыбы массой более 100 килограммов.

Когда мне исполнилось 12 лет, у меня тоже появился свой первый наставник в метеоритной науке. Это был коллега, скорее, даже приятель отца и при этом ученик и многолетний помощник Кулика – Евгений Леонидович Кринов, учёный секретарь Комитета по метеоритам Академии наук, более известного в научных кругах как КМЕТ. В те годы КМЕТ, созданный в ещё в 1939 году академиком В.И. Вернадским и Л.А. Куликом, являлся независимым научным учреждением, занимался поиском, сбором и исследованием метеоритов на всей территории СССР, а его председателем был академик Василий Григорьевич Фесенков.

Мой отец, помимо прочих научных изысканий, продолжал интересоваться проблемами метеоритики и ездил с докладами на конференции, которые КМЕТ периодически устраивал в разных городах Советского Союза.

В 1960 году очередная, девятая по счету метеоритная конференция состоялась в Киеве. Почти все доклады были посвящены проблеме загадочного Тунгусского метеорита, и отец вместе со своим аспирантом В.И. Шалимовым подготовил для неё специальный доклад. Незадолго до того было окончательно установлено, что грандиозный вывал тайги, образовавшийся 30 июня 1908 года при падении некоего космического тела, вызван какими-то уникальными процессами взрывного характера, происходившими с этим телом ещё во время движения в атмосфере Земли. То есть Леонид Алексеевич Кулик, убеждённый, что в Тунгусской тайге упал обычный метеорит, только гигантских размеров, ошибался. Отец с Шалимовым предположили, что космическое тело являлось не метеоритом в классическом понимании этого слова, а ледяным ядром небольшой кометы, и разработали оригинальную теорию его взрывоподобного разрушения в плотных слоях атмосферы, подкреплённую строгими математическими уравнениями. Будущее показало, что они, скорее всего, были правы.

Вместе с отцом в Киев поехала мать, и они взяли с собой меня. Впечатлений от самой поездки у меня осталось не так уж много. Разве что уютная старинная гостиница в центре Киева, где мы остановились, помпезный Крещатик, Софийский собор, Киево-Печерская лавра, стоявшая отчасти ещё в послевоенных руинах, её знаменитые пещеры, поездка на старом колёсном пароходе в Триполье, где я тут же умудрился найти на береговом склоне древнерусскую керамику. Всё это пока что интересовало меня намного больше, чем метеориты.

Перелом произошёл, когда в один из вечеров мы с отцом и матерью оказались в гостях у киевского астронома, профессора Сергея Константиновича Всехсвятского. Пришли также Кринов и другие метеоритчики, участники конференции. Разговор за столом, естественно, зашёл именно о метеоритах, и Кринов стал рассказывать о своих давних поездках на Украину, на место падения метеоритного дождя Жовтнёвый Хутор. Он рассказывал и о самом метеорите, и о том, как местное население помогало ему разыскивать экземпляры дождя, причём не только в полях, но и в «закромах» своих соседей, что было намного труднее. Разговор поддержал одессит Рафаил Лазаревич Дрейзин, который за несколько лет до того примерно таким же образом собирал метеоритный дождь Крымка. Я влез в разговор, начал задавать вопросы и был приятно удивлён, когда Кринов, Дрейзин и хозяин дома Всехсвятский стали охотно и с удовольствием объяснять мне, двенадцатилетнему подростку, то, чего я не понял. В их рассказах была неподдельная романтика, а в самих рассказчиках – увлечённость и обаяние этой увлечённости. С.К. Всехсвятский на прощание подарил мне маленький кусочек каменного метеорита Кунашак, а Е.Л. Кринов пообещал по прибытии в Москву вручить осколок знаменитого Сихотэ-Алинского метеорита, выпавшего дождём из многих тысяч экземпляров в 1947 году.

Здесь необходимо сделать небольшое отступление. Читающему эти строки может показаться, что метеоритчики в те годы раздавали направо и налево ценные метеориты, которые по советским законам являлись собственностью государства. Это, конечно, не так. Просто в отличие от музейных ценностей – картин, икон и других произведений искусства, археологических находок и т. п. – метеориты никогда не считались в научном мире чем-то раз и навсегда музеефицированным и оттого мёртвым и недвижимым. Во всех странах и во все времена от метеоритов можно было отпиливать и откалывать кусочки, подчас немалых размеров, и отправлять их коллегам-метеоритчикам, как отечественным, так и зарубежным. Даже в самые тяжелые годы «железного занавеса» Л.А. Кулик, Е.Л. Кринов и многие другие специалисты совершенно свободно отправляли образцы метеоритов из СССР в Соединенные Штаты, Англию, Австралию, не говоря уже о республиках бывшего Союза. Зарубежные специалисты, естественно, отвечали тем же, благодаря чему в метеоритной коллекции РАН сейчас представлены метеориты почти из всех стран мира, а зарубежные коллекции обладают образцами наших метеоритов. Те же правила, впрочем, негласно, распространялись и на метеоритчиков-любителей, с которыми метеоритные организации всегда старались сотрудничать. Не знаю уж почему, но Сергей Константинович и Евгений Леонидович, вероятно, увидели во мне, двенадцатилетнем, что-то такое, что позволило им сразу же включить меня в число своих единомышленников. Естественно, это был очень большой аванс. И я до сих пор в меру своих сил и возможностей его отрабатываю.

Кринов и Всехсвятский всё сделали правильно. Устоять перед научной романтикой я не смог, и метеориты наряду с археологией надолго, хотя и с перерывами, стали одним из главных дел моей жизни.

Комитет по метеоритам, где работал Евгений Леонидович, располагался в старом доме на улице Осипенко, неподалёку от станции метро «Новокузнецкая». Приехав за обещанным метеоритом, который тут же был мне вручен, я стал бывать там при каждом удобном случае, иногда вместе с отцом. Постепенно я познакомился с другими сотрудниками КМЕТа: петрографами Лидией Григорьевной Квашой и Ольгой Александровной Кировой, которые преподали мне первые уроки того, как отличить метеорит от обычных земных камней, Александром Александровичем Явнелем, ведавшим в КМЕТе спектрографическими исследованиями, и Егором Ивановичем Малинкиным, занимавшимся распиловкой метеоритов, приготовлением шлифов и многими другими важными делами. Изредка я приносил в КМЕТ подозрительные с метеоритной точки зрения камни, собранные мною в Подмосковье, но все они оказывались не метеоритами.

В 1963 году очередная метеоритная конференция была организована в Таллине, и я снова поехал туда вместе с отцом. Недавно, разбирая бумаги, я отыскал сделанный мною на какой-то таллинской улице снимок. На нём я запечатлел академика В.Г. Фесенкова, Е.Л. Кринова, А.А. Явнеля, жену Фесенкова Евгению Владимировну и астронома-метеоритчика Н.Б. Дивари. На фото они идут по тротуару дружной компанией, что-то обсуждая на ходу.

Участникам конференции, действительно, было что обсуждать. Именно в те годы в отечественной науке начало складываться новое направление – исследование метеоритных кратеров. Как раз по этой причине конференция и проводилась в Таллине: на эстонском острове Сааремаа имелась группа кратеров, образовавшихся при падении железного метеоритного дождя несколько тысяч лет назад. По окончании конференции все её участники отправились туда на экскурсию. Главный кратер группы – озеро Каалиярв – впечатлял своей необычностью. Это была огромная глубокая воронка, окружённая высоким валом. На её дне стояла мутная вода, в которой водились караси, а борта воронки были сложены пластами доломита, вздыбленными и раздробленными метеоритным ударом. Вокруг озера располагалось несколько сухих воронок меньших размеров. В одной из них, незадолго до того раскопанной для исследования внутреннего строения эстонским метеоритчиком Аго Оттовичем Аалоэ, среди доломитовой крошки я нашёл свои первые метеориты. Это были мелкие, размерами не более сантиметра, ржавые осколки никелистого железа, занявшие почётное место в моей небольшой коллекции.

Но мой интерес к археологии всё же главенствовал, и метеориты постепенно стали отходить на второй план. Я периодически принимал участие в раскопках Музея истории и реконструкции Москвы под руководством А.Г. Векслера, бродил в поисках памятников археологии в окрестностях деревни Чёрной, а затем под Звенигородом. Вновь вернуться к метеоритам помог случай.

Весной 1965 года от моего школьного товарища Юры Юдина я узнал, что в дачном посёлке Дубки, на полпути к Звенигороду, продаётся половина дома. Отец с матерью уже давно хотели обосноваться в Подмосковье более или менее прочно, поэтому полдома были куплены. Около года занял ремонт. Я почти постоянно жил там в летние месяцы вплоть до середины 1970-х годов, обхаживая окрестные леса в поисках чего-нибудь интересного. Но ничего интересного не попадалось: обычный лес, ещё не вытоптанный и не захламлённый отдыхающими, но, с моей точки зрения, абсолютно скучный. Лишь на третий год в одном из дальних уголков нашлось кое-что, достойное внимания. Густой лес здесь расступался, редел. Ельник сменялся старыми берёзами и дубами. В редколесье располагалось странное круглое озерцо, окружённое с трёх сторон невысоким валом. На некотором удалении от него я заметил несколько оплывших воронкообразных ям. И озерцо, и воронки были совершенно не похожи на метеоритные кратеры острова Сааремаа, но почему-то именно они вспомнились мне в первую очередь. Действительно, озерцо вполне могло оказаться небольшим метеоритным кратером, и окрестные воронки, казалось бы, подтверждали это предположение.

Решить вопрос о происхождении озерца можно было двумя путями: разрезать вал траншеей и изучить его стратиграфию или попытаться поискать осколки метеорита вокруг.

Я сделал несколько фотографий озерца, вала и воронок и осенью 1967 года отправился в КМЕТ, который к тому времени успел переехать на новое место – в цокольный этаж жилого дома недалеко от Ленинского проспекта. КМЕТовская экспедиция только что вернулась с Дальнего Востока, где Кринов после большого перерыва возобновил изучение места падения Сихотэ-Алинского метеорита. В экспедиции было много молодёжи, которая занималась тем, что собирала метеориты в тайге с помощью армейских миноискателей. Евгений Леонидович заинтересовался моей находкой и откомандировал сотрудников КМЕТа Саню Сидорова и Игоря Селиванова, моих ровесников, осмотреть озерцо и «прозвонить» его окрестности миноискателем.

Находки не заставили себя ждать, причём их было очень много, даже слишком много. Это были осколки снарядов: во время Великой Отечественной войны неподалёку стояли зенитные батареи, защищавшие воздушные подступы к Москве. Кроме осколков нашлось ещё несколько предметов явно более раннего происхождения: железный нож, часть пружинного замка, кованые гвозди, дверная щеколда. Стало ясно, что когда-то здесь было жильё.

Природа этого места была выяснена окончательно через год-два и оказалась вовсе не метеоритной. Мы раскопали одну из небольших воронок и на её дне обнаружили угли, скопление обожжённой глины, железные гвозди и развал средневекового белоглиняного кувшина. Стало ясно, что воронки представляют собой оплывшие подпольные части жилых и хозяйственных построек XVI–XVII веков. Когда-то здесь располагалась небольшая деревенька, а озерцо (окружающий его вал мы тоже изучили) было остатками копаного пруда. Позже я встречал подобные пруды в самых разных местах, где тоже когда-то жили люди.

Открытие не состоялось, но я не был расстроен. Я подружился с Саней Сидоровым и Игорем Селивановым и стал часто заходить в КМЕТ, где постепенно познакомился с другими метеоритчиками моего или почти моего поколения – Валей Цветковым, Аней Скрипник и Володей Ковалём.

С разрешения Кринова мне под расписку выдали миноискатель, и мы с Игорем Селивановым съездили в Звенигород, чтобы опробовать новейшую технику в условиях археологического поиска. Для этого мы выбрали Городок, часть которого в те годы была занята огородами. Дело было осенью, урожай был уже собран, и мы никому не могли помешать. Находок было много, но почти все они представляли собой железные гвозди, проволоку, водочные и пивные пробки и прочий хлам. Но нам всё же повезло: в северо-западной части Городка удалось найти чугунную картечь XVIII–XIX веков.

Как мне теперь кажется, именно осенью 1967 года, применив миноискатель на звенигородском Городке, я впервые прикоснулся к тому научному направлению, которым впоследствии занимался много лет. Спустя годы я назвал его «археологической геофизикой».

В то время я учился в МВТУ имени Н.Э. Баумана, где оказался по настоянию отца, мечтавшего, чтобы я продолжил его занятия теорией ударных волн и физикой взрывных явлений, от которых он сам к тому времени отошёл и занимался теперь теорией гравитации. Первые два курса я, мечтавший поступить на Истфак МГУ, валял дурака и, как большинство студентов всех времён и стран, значительную часть учебного времени проводил не в аудиториях, а в пивных. Но к третьему курсу понял, что чему быть, того не миновать, всерьёз взялся за занятия, и в один прекрасный момент оказалось, что теория ударных волн и физика взрыва не только очень интересны, но и самым тесным образом связаны с метеоритикой.

Контакты с метеоритчиками разных поколений тем временем продолжались. Саня Сидоров, Игорь Селиванов, к тому времени ушедший из КМЕТа и работавший в Московском Планетарии, Володя Коваль и их общий приятель Игорь Марков, некоторое время тоже работавший в КМЕТе, привлекли меня к деятельности Московского отделения Всесоюзного астрономо-геодезического общества (МО ВАГО), где они состояли в Метеорном отделе. Через некоторое время не без моего участия отдел был переименован в Отдел метеоров и метеоритов, и мы периодически устраивали заседания в Планетарии или в астрономической обсерватории Московского дворца пионеров у нашего общего друга и коллеги Виталия Ромейко. Вскоре мы стали ездить в экспедиции, организуемые от имени общества и на его средства, а иногда и в составе экспедиций КМЕТа.

Экспедиции МО ВАГО, впрочем, особых результатов не приносили, но были хорошей школой полевых исследований и давали массу разнообразных впечатлений.

Хорошо запомнилась зимняя поездка с Сидоровым и Селивановым в город Кашин, где в 1918 году упал крупный каменный метеорит. Метеорит был почти сразу увезён с места падения Л.А. Куликом, но местное население успело отбить от него много осколков. Кто-то сообщил нам, что у жителей Кашина и окрестных деревень и по сию пору хранятся куски этого метеорита. Была названа даже фамилия одного из владельцев – Пуминов. Рано утром мы оказались на заснеженном перроне городского вокзала. Небольшой деревянный дом Пуминова нашёлся сразу – оказалось, что он был известным городским библиофилом, но недавно умер. Вдову Пуминова мы отыскали в соседнем храме – она была церковным старостой. Вдова пригласила нас к себе, но о метеорите не слышала ничего и предложила посмотреть хотя бы оставшиеся от мужа книги, большая часть которых была уже продана. Книгами оказались разрозненные тома приложений к журналу «Нива» и какие-то сельскохозяйственные брошюры, которые были нам не нужны.

Ближайший поезд в Москву отправлялся поздно ночью, и мы сделали попытку улететь в Тверь на «Аннушке» местных авиалиний. Но поднялась сильная метель. Мы просидели несколько часов в небольшой деревянной избе – местном аэровокзале. Метель не прекращалась, стало ясно, что самолёта не будет, и мы отправились коротать оставшееся до поезда время в вокзальный буфет, где, успев по дороге основательно промёрзнуть, выпили водки, а потом долго пили пиво и ели традиционные для таких мест бутерброды с килькой и холодные котлеты. Утром следующего дня мы были уже в Москве.

К слову сказать, неизвестный науке обломок метеорита Кашин через некоторое время всё же нашёлся, но не в Кашине, а в Москве, у одного пожилого геолога. Он охотно поделился со мной не только метеоритным веществом, но и очень интересной историей этого обломка, о чём я написал статью и опубликовал её в очередном сборнике «Метеоритика», издаваемом КМЕТом.

Вторая зимняя поездка была ничуть не более продуктивной, чем первая, но заняла намного больше времени. Всё началось с того, что Володя Коваль отыскал в архиве КМЕТа письмо из марийского посёлка Килемары. В письме рассказывалось о большой и глубокой воронке в лесу, расположенной километрах в двадцати от посёлка. Писал письмо пожилой человек. Сам он на этой воронке побывал очень давно, но был уверен, что её нетрудно найти, считал её метеоритным кратером и приглашал учёных её изучить. Мы посовещались и решили, что надо ехать. Приключений по дороге и во время жизни в избушке лесорубов посреди глухого зимнего леса было много, но кратер мы так и не нашли.

Летние экспедиции тоже не особо радовали. Сообщения с мест о предполагаемых кратерах не подтверждались. Загадочное лесное озеро близ Осташкова, обследовать которое поехали мы с Сидоровым, Селивановым и Валей Цветковым, как выяснилось, имело ледниковое происхождение. Ту же природу, по-видимому, имели и воронкообразные котловины в полях у деревни Борисково в Истринском районе Подмосковья, обследованные мною и Игорем Селивановым.

Володя Коваль ещё несколько раз съездил в Килемары, затем оказался под Иркутском, затем ещё где-то, но метеоритные кратеры не обнаруживались. Изредка попадались метеориты, хотя часть из них относилась к уже известным падениям. В Пермском краеведческом музее мне удалось найти и описать два неучтённых экземпляра каменного метеоритного дождя, выпавшего у города Оханска ещё в 1887 году. Наш коллега, астроном В.В. Чичмарь, случайно натолкнулся в архиве на интересные документы об этом падении, которые мы с ним опубликовали в «Метеоритике». В музее Юрьева-Польского я отыскал забытые экземпляры каменного метеорита Первомайский Посёлок, упавшего неподалёку от города в 1933 году. Игорь Марков и Валя Цветков по поручению КМЕТа слетали в Магадан и привезли оттуда крупный экземпляр железокаменного метеорита Сеймчан, обнаруженный местными геологами. Коваль с Цветковым побывали в Туркмении, где обследовали место находки каменного метеорита Кабаклы. Метеоритов они не нашли, поскольку, как выяснилось позже, искали совсем не там, где нужно, зато Коваль вернулся из пустыни в Москву с молодой женой Надей.

Лишь одна из наших «кратерных» экспедиций, состоявшаяся в 1972 году, принесла ощутимые плоды. Мы (то есть Коваль, его жена Надя, Игорь Марков и я) объединили усилия с эстонскими метеоритчиками во главе с Аго Оттовичем Алоэ, вооружились миноискателями и сильными магнитами и отправились на кратеры острова Сааремаа изучать распределение осколков вокруг малых воронок. Процесс был прост и незамысловат: на разных расстояниях и в разных направлениях от центра воронки мы закладывали шурфы. Из грунта в шурфах при помощи миноискателей и магнитов мы выбирали все, вплоть до мельчайших, осколки метеорита. Каждая из полученных проб взвешивалась, благодаря чему при помощи несложных математических расчётов можно было оценить общую массу метеоритного вещества в окрестностях воронки. Согласно теории, эта масса приблизительно равнялась первоначальной массе метеорита, который образовал воронку.

Позже неутомимый Коваль ещё раз съездил на эстонские кратеры и затем опубликовал интересную статью по результатам наших работ. Меня же снова увлекла археология, причём увлекла на много лет и очень всерьёз. Но ещё до своей очередной измены метеоритам я, окончив МВТУ, стал младшим научным сотрудником Лаборатории физической газодинамики Института высоких температур Академии наук. Там я успел подготовить и опубликовать несколько статей теоретического характера, в которых рассмотрел ударные волны, возникающие при полёте крупных метеоритов в земной атмосфере и при их соударении с поверхностью Земли. Эти работы, которые в какой-то степени являлись развитием идей отца, только были существенно детальнее и точнее, легли в основу моей кандидатской диссертации по физике взрыва, причём я горжусь ими и сегодня.

Некоторое время я по старой памяти продолжал участвовать в работе Отдела метеоров и метеоритов МО ВАГО, ездил на метеоритные конференции, ещё раз побывал на острове Сааремаа, пригласив с собой жену Елену, которая об этой поездке до сих пор с удовольствием вспоминает, но археология захватывала меня всё сильнее и сильнее. Появились новые знакомые, новые коллеги, и метеоритика долгие годы существовала в каком-то параллельном мире. Заседания Отдела метеоров и метеоритов почему-то сами собой прекратились. В январе 1984 года ушёл из жизни Кринов. Ещё до его кончины ретивые чиновники из Президиума Академии наук постановили, что в век активного освоения космического пространства метеориты никому не нужны, и упразднили КМЕТ, сделав его из самостоятельной организации непонятным придатком одного из академических институтов. Хозяйство КМЕТа, копившееся ещё со времён Вернадского и Кулика, было разорено, помещение на Ленинском проспекте потеряно… Что-то начало потихоньку восстанавливаться лишь в самые последние годы.

Я не случайно назвал вторую часть этой книги «Записками праздного археолога», поскольку от полевой археологии сейчас практически отошёл. Зато вновь вернулся к поискам метеоритов и окончательно понял, что они всегда, пусть на протяжении многих лет и подспудно, всё же были главным делом моей жизни. Мой личный вклад в археологию я считаю достаточно серьёзным, но не более того, и не хочу завершать свою научную биографию каким-нибудь очередным раскопом. Завершить её находкой одного, двух, а то и нескольких небесных странников мне больше по душе. Конечно, в метеоритике, которая не стояла на месте, мне приходится очень многое навёрстывать, многому учиться заново и, по понятным причинам, уже у других учителей, которые нередко моложе меня. К счастью, человек, если захочет, может учиться всю свою жизнь. Было бы у кого.

Уже в XXI веке судьба успела свести меня с геологом Александром Милановским, увлечённым метеоритами ещё больше, чем я. Но как свела, так и разлучила: Саша умер от разрыва сердца 25 октября 2004 года во время своей экспедиции за новым железокаменным метеоритом Палласовка.

Вместе с геологами, астрономами и людьми других профессий из числа друзей и последователей Саши Милановского, а также молодыми метеоритчиками из Академии наук мы впервые в России создали «метеоритное» научное общество, призванное не только объединять таких, как мы, но и, самое главное, искать и находить новые метеориты. Должен сказать, что это нам изредка удаётся: в последние годы не без нашей помощи мировая наука обогатилась девятью новыми метеоритами, найденными в разное время разными людьми, которых мы отыскали и объяснили им, что эти находки очень важны для науки. Или эти люди отыскали нас, поскольку сами всё прекрасно понимали.

К сожалению, не обошлось без неудач, так как метеориты, найденные однажды, сплошь да рядом теряются вновь. Несколько лет назад мелькнул и вновь исчез с нашего горизонта 130-килограммовый каменный метеорит, обнаруженный на границе Владимирской и Ивановской областей. Та же история произошла и с небольшим каменным метеоритом, найденным где-то на Дальнем Востоке. Поневоле вспоминаешь слова Л.А. Кулика о репеёвском кузнеце: «Не будем же следовать этому дурному примеру и, найдя метеорит, сдадим его в целости научному учреждению!».

Впрочем, метеориты находились, а затем вновь терялись во все времена. Иногда мне очень хочется каким-нибудь образом оказаться, например, в позапрошлом веке и вмешаться в некоторые события. Вот в такое, например:

«Отставной поручик Александр Иванович Лобысевич заявил Ардатовскому полицейскому управлению, что 13 минувшего августа, в 7 часов вечера, находясь для надзора за жнитвом ярового хлеба на своем поле, отстоящем в 40 саженях от гумен сельца Монадыш Силинской волости, он услыхал в воздухе шум и затем в 5 саженях от него упал аэролит, который при падении, сделав в земле выемку, отскочил от неё аршина на полтора. Через 10 минут после падения поднятый с земли Лобысевичем аэролит оказался ещё теплым; весу в нем 7 фунтов. Камень имеет неправильную форму; со всех сторон заметно отпадение частиц; на поверхности преобладает темно-коричневый цвет с проблесками, в немногих местах, железа. Означенный аэролит представлен к г-ну Начальнику губернии, а Его Превосходительством отсылался для исследования к преподавателю Симбирской военной гимназии г-ну Машину, который отозвался, что …подобные аэролиты не представляют большой редкости, так как выпадают сравнительно чаще других» (Симбирские губернские ведомости, № 80, 27 октября 1879 г.).

Дальнейшая судьба находки отставного поручика неизвестна, и это очень печально, так как г-н Машин вполне мог ошибиться в оценке «редкости» метеорита, да и сама метеоритика как наука была в те годы ещё в стадии становления. Впрочем, досадные ошибки иногда случаются и у профессионалов. Именно это однажды произошло с метеоритом моего детства, и он тоже много лет считался потерянным.

Всё началось в очередной «день дурака», 1 апреля 1954 года. Отец, как тогда было принято среди учёных, решил разыграть Е.Л. Кринова. Подаренный Л.И. Куликом обломок метеорита Севрюково был взят с письменного стола, завернут в бумагу и направлен в КМЕТ с абельмановским дворником в качестве курьера. Дворник выучил наизусть легенду, тщательно разработанную отцом и повествующую, что на московском Птичьем рынке среди бела дня упал большой метеорит, убил двух или трёх кур и напугал толпу продавцов и покупателей. Обломок должен был послужить вещественным доказательством. Кринов, чрезвычайно увлечённый своим делом человек, постоянно готовый бросить всё и помчаться на место происшествия, тем не менее заподозрил что-то не то. Так или иначе, дворник признался, что история с падением – шутка К.П. Станюковича, поэтому Кринов не стал слишком пристально разглядывать обломок и заявил, что это, конечно, наверняка не метеорит. Как развивались события дальше, неясно; известно только, что отец не забрал метеорит обратно. Позже вернуть обломок несколько раз пытался я. Евгений Леонидович каждый раз отвечал уклончиво, но иногда вручал мне небольшие кусочки других метеоритов. Я понял, что обломок метеорита Севрюково затерялся.

Прошло ровно полвека, и я оказался в гостях у бывшего сотрудника КМЕТа Романа Львовича Хотинка. В разговоре он упомянул, что у него хранится небольшая коробочка с образцами метеоритов, доставшаяся ему в наследство много лет назад от покойной Аллы Николаевны Симоненко. Когда-то я был с ней близко знаком: в начале 1970-х годов мы успели вместе побывать на двух или трёх метеоритных конференциях и много раз встречались на заседаниях Отдела метеоров и метеоритов МО ВАГО. Роман Львович открыл коробочку, и среди других образцов я увидел тот самый обломок метеорита Севрюково, который каждое утро встречал меня на письменном столе отца. Когда и как он попал к Алле Николаевне, остаётся загадкой. Теперь этот небесный странник, ставший по воле случая странником земным, снова у меня.