Аксёнова-Штейнгруд
* * *
Зануда запредельная! Зараза!
Безумная! Заноза! Фантазерка!
Заканчивай последнюю из сказок,
Пока ты не освистана галеркой.
Претензии к земному персонажу,
В герои возведенному – нелепы.
Так осень выставляет на продажу
Раскрашенное, благостное лето.
Заядлая! Зачем зудишь, как муха,
Когда вокруг размеренно зевают!
Зачем? Зачем заводишь эту муку:
Смотреть в себя, себя не узнавая…
Язычница! Твой идеальный идол -
В удавке из проклятий и поклонов.
Сомнения седы, как пирамиды,
И образы томятся, как иконы.
А иудейский Бог свободе учит.
И даже благосклонен к многоженству.
Но почему Всевышний не отучит
Свою Рахель от идолопоклонства?…
Алексей Алёхин
ДЕВОЧКА ЖИЗНЬ
Когда-то веранды светились через листву,
как вечерние пароходы,
на которых танцуют,
и мы дружили с детьми дачников,
и не интересовались политикой,
и даже пытались шалить с девочками,
подростками, как и мы.
Потом дачники уехали навсегда,
и умерли где-то,
а мы выросли,
и читаем газеты каждый день,
и знаем о женщинах так мало,
сколько отведено мужчине,
и бываем не в духе,
и всё ломаем голову над загадкой,
загаданной тогда в саду.
Максим Амелин
FRANKFURT AM MAIN
Пробил девятый час на франкфуртских воротах,
что местным жителям пора ложиться спать
и бремя точности до тысячных и сотых,
сваливши, бережно задвинуть под кровать.
Часы, «глагол времен, металла звон» надгробный
(так сузил Вяземский Державина, вобрав),
незаменимы здесь. – С войной междоусобной,
чумою, перхотью, защитой равных прав,
увы, покончено, – ни шума, ни заразы:
духовной жажды нет, утих телесный глад.
А там, в России, смерть секретные приказы
строчит без отдыха, как триста лет назад.
Здесь тихо и тепло, – там сыплет снег и вьюга
вершит кружение надрывное свое,
клянут политики бессовестно друг друга
и проливают свет на грязное белье.
Пусть лысые придут на смену волосатым,
вслед полутьме одной другая полутьма, –
все к лучшему, но как не выругаться матом,
зря здесь без горя ум, там – горе без ума.
Отсюда глядючи, охотникам до пенок
известна красная и твердая цена...
Хотел бы родину продать, хоть за бесценок, –
да кто ее возьмет? кому она нужна?
Сергей Артуганов
* * *
Туман полями к травам ластится,
Петляет голая дорога,
Земля чиста, как первоклассница
На самом первом из уроков.
И облака от белокаменной
Луну несут на полотенце.
Нежны они, как руки мамины
Над мягким теменем младенца.
Простор вокруг как том нечитанный…
А я иду себе за пивом,
И путь мой, росами пропитанный,
В том томе выведен курсивом.
Иван Ахметьев
выход
конечно
всегда есть
но надоело
его всегда
искать
Дмитрий Банников
* * *
В тебе – изящество и грация,
Дарованные высшим мастером,
А я – простая аппликация,
Раскрашенная фломастером –
Вишу наклеенныой афишей,
Ободранной бродячей кошкой,
И ничего уже не вижу,
За исключением окошка.
А ты, как будто изваяние,
Окаменевшее за шторой,
Воспринимаешь покаяние
Как еле уловимый шорох,
И ничего уже не видишь,
Не слышишь злобные куранты.
И я молчу с тобой на Идиш,
А ты со мной – на эсперанто.
И только ветер, ветер, ветер,
Свою разыгрывая фишку,
Срывает, наполняя светом,
Неактуальную афишку.
… Мои надежда и утопия
вольются в городскую серость.
Прощай, цветная ксерокопия.
Господь, прости меня за ксерокс…
Наум Басовский
* * *
Шломо Эвен-Шошану
Язык – могучий образ правоты,
с которой мыслят целые народы.
В иврите нет ни неба, ни воды,
а только небеса и только воды.
Нам не дано осмыслить до конца,
когда всего лишь погруженье длится,
что нет в иврите слова для лицa,
а есть одно-единственное – лица.
Не оттого ли каменный кумир
не мог ужиться с племенем дотошным,
давно понявшим, как изменчив мир
и только с виду кажется несложным?
Язык с печатью тайны на челе!
В нём даже Бог, единый несомненно,
во множественном пишется числе –
поскольку Он везде одновременно.
Лев Болдов
* * *
А.Р.
Пойдём гулять по ноябрю,
Где дерева черны, как спички.
К Донскому ли монастырю,
В Нескучный, к чёрту на кулички!
Не всё ль равно, где пить до дна,
Где выпивать горчащий вечер,
Который оплатить нам нечем
(А всё ж оплатим, и сполна!)
Пойдём гулять по ноябрю,
По топким тропкам неприметным,
И я с тобой заговорю
О самом главном, самом тщетном.
И прошлое обступит нас,
Скрутив, как щупальцами спрута.
И будет вечностью минута,
И жалкою минутой час.
И нам не хватит сотни лет,
Чтоб отдохнуть от посторонних.
И светлячки двух сигарет
Затеплятся у нас в ладонях.
И наше тайное храня,
Пропахнув им, родным и странным,
Ты будешь прятать от меня
Кольцо на пальце безымянном.
Игорь Болычев
* * *
И – никогда... И больше – никогда...
Ладонь царапнув, вспархивает птица.
И в собственных объятиях вода
Бессмысленно под берегом кружится.
Вернуть? Догнать? Вопрос стоит не так.
Жизнь только в том, чего не быть не может.
И это вечно юное “тик-так”,
Боюсь, уже небытие итожит.
Они сошлись – начала и концы.
И на столе меж скомканных бумажек –
Четыре жёлтых лужицы пыльцы
От некогда стоявших здесь ромашек.
Ещё тепло словам в твоих руках.
Ещё дождит над пятой частью суши.
Ещё звучит, но где-то там, в веках, –
Нежнее, безнадёжнее и глуше.
Достарыңызбен бөлісу: |