Алехандро Касона "деревья умирают стоя"

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

На первый взгляд – обыкновенная большая контора, неопрятная, как тысячи современных капиталистических контор. Сейфы, картотеки, телефоны, диктофон и тому подобные приспособления. Справа (от актеров) вход из приемной; слева на первом плане дверь в кабинет директора; на втором плане еще одна дверь. В глубине, справа, книжная полка; слева тяжелые занавеси (позднее, когда занавеси раздвинутся, мы увидим, что за ними гардеробная, заваленная экзотическими костюмами; столик с зеркалом, освещенный сбоку, как в актерской уборной). Канцелярская обстановка нарушается разбросанными там и сям фантастическими предметами: рыбачьими сетями, масками, манекенами с плащами на "плечах", цветными географическими картами несуществующих стран – причудливой смесью, характерной для аукционов и антикварных лавок. На видном месте портрет седобородого старца с длинными белыми, волосами и доброй улыбкой. Лицо не то артиста, не то апостола. Это доктор Ариэль. Когда поднимается занавес, Элена нервно ищет что-то в картотеке и не может найти. Смотрит на записку и снова перерывает карточки, все более нервничая. Шумят динамики селектороной связи, слышен голос секретарши доктора Ариэля.

ЭЛЕНА. В первый раз со мной такое. Я ведь точно помню, что сама ее ставила. У нас в картотеке такой порядок, я могу с закрытыми глазами отыскать любую карточку. Не пойму, куда она запропастилась.

ГОЛОС. Может быть, в записке ошибка?

ЭЛЕНА. Нет, невозможно. Писал сам шеф. (Смотрит в записку) 4-В-43. Тут не может быть ошибки.

ГОЛОС. Пока что я заметила две ошибки.

ЭЛЕНА. Две?

ГОЛОС. Две. Во-первых, никогда не говорите "шеф". Это вызывает нежелательные ассоциации. Говорите просто "директор". Второе: вы ищете девушку семнадцати лет среди голубых карточек. Несовершеннолетние – на белых карточках.

ЭЛЕНА. Господи, что это со мной сегодня!

ГОЛОС. Будьте внимательнее. Когда речь идет о малолетних, закон неумолим.

ЭЛЕНА. Вечно я забываю про цвет.

ГОЛОС. Запомните, в этом доме любая мелочь может привести к катастрофе. Жизни многих людей зависят от нас. Работа наша чрезвычайно ответственна. Быть может, человечество когда-нибудь будет благодарно нам, быть может, мы сегодня очутимся в тюрьме. Не забывайте об этом.

ЭЛЕНА. Простите меня... Я обещаю, это не повторится.

ГОЛОС. Надеюсь. А теперь – посмотрим, действительно ли вы так безошибочно находите карточки. Станьте перед ящиком, закройте глаза и найдите № 4-В-43.

ЭЛЕНА. Эта?

ГОЛОС. Очень хорошо. Поздравляю. "Эрнестина Пинеда. Отец неизвестен. Мать слишком известна. Побег из дома. Опасно. Срочно смотри образец А-4."

ЭЛЕНА (ищет в папках, повторяя про себя). А-4, А-4, А-4, А-4. (Находит) Вот. По-видимому, случай серьезный... Разрешите спросить... Я знаю, что нельзя, но я ведь тоже... и так хотела бы узнать...

ГОЛОС. Приучайтесь подчиняться без вопросов. Так будет лучше для всех. И еще: если придет девушка с грустными глазами, в берете на французский манер, и покажет голубую карточку – впустите ее немедленно.

ЭЛЕНА. Это та, что с красными розами?

ГОЛОС. Откуда вы знаете?

ЭЛЕНА. Я не нарочно. Я случайно услыхала, когда шеф...

ГОЛОС. Директор.

ЭЛЕНА. Простите.

ГОЛОС. Приступайте! Конец связи. (Селектор замолкает)
Элена садится к столу и разбирает бумаги. Входит протестантский пастор. Все в нем

слишком закончено, чтобы быть настоящим. Он далеко не в евангельском настроении.

ЭЛЕНА (не отрываясь от работы). Опять?

ПАСТОР. Меня пригласили сюда как знатока языков. Девять живых, четыре мертвых. Сорок лет изучения! Пять званий! И к чему? Мне поручают черную работу!

ЭЛЕНА. Вот как? Вопросы совести, религиозные сомнения пожилой шотландки – это, по-вашему, черная работа?

ПАСТОР. Так ведь опять старая дева! Четвертая – меньше, чем за неделю! А что может быть отвратительнее для старого холостяка, чем старая дева?

ЭЛЕНА. Очень любезно.

ПАСТОР. Я не о вас. Вы не женщина.

ЭЛЕНА. Благодарю.

ПАСТОР. Я хотел сказать – вы товарищ, коллега. Потому-то я и говорю с вами так откровенно. И повторяю вам: протестую, протестую, протестую.
Срывает одну из бакенбард. Элена встает.
ЭЛЕНА. Успокойтесь, ваше преподобие.

ПАСТОР (нервно оглядывается и понижает голос). Почему вы говорите "ваше преподобие"? Разве мы не одни?

ЭЛЕНА. Одни, одни. Успокойтесь.

ПАСТОР. О, Господи! (Срывает вторую бакенбарду)

ЭЛЕНА. И переоденьтесь немедленно. Сегодня вам предстоит выполнить еще одно важное поручение. (Протягивает ему бумагу)

ПАСТОР (безнадежно). Как же, знаю. Прибывает норвежское судно. Надо пойти в порт?

ЭЛЕНА. Никто, кроме вас, не знает языка. Подумайте, как обрадуются эти парни, когда услышат так далеко от дома старинную песню своей страны!

ПАСТОР. Нет, вы меня не убедите, что для такой работы нужны пять ученых званий!

ЭЛЕНА (меняет дружеский тон на официальный). Здесь не выбирают. Или подчиняйтесь слепо, или уходите совсем... Удалось вам успокоить совесть той дамы?

ПАСТОР. Какой дамы?

ЭЛЕНА. Мисс Макферсон. Старой девы.

ПАСТОР. О, да! Думаю, что да. Это ведь самый обычный случай. Почему бы мне не справиться?

ЭЛЕНА. Я опасалась трудностей религиозного характера. Ведь вы католик, а она – протестантка...

ПАСТОР. Для лингвиста тут нет трудности. Протестантизм – диалект католицизма.

ЭЛЕНА. А если все в порядке, откуда же такая меланхолия?

ПАСТОР. По-вашему, этого мало? Мне дают работу для новичка! Почему я не участвовал в деле морского клуба? А? Почему меня не послали на дипломатический прием? Там были люди со всего света. Я бы очень пригодился!

ЭЛЕНА. В тот вечер нас интересовали не залы, а кухни. Если бы дали не то снотворное, могли бы произойти ужасные вещи. Чем вы еще недовольны?

ПАСТОР. Именем. Ну, хорошо, я согласен при исполнении служебных обязанностей называться Ф-48... Но тут, среди друзей...

ЭЛЕНА. Лучше, чтоб никто не знал имен. Это опасно.

ПАСТОР (оскорблен). Вы считаете меня предателем?

ЭЛЕНА. Нисколько. Но предположите, что кто-нибудь из нас по несчастью попадет в руки полиции. Все дело откроется.

ПАСТОР (поднимается, покорившись). Ни слова больше. В котором часу прибывает это проклятое судно?

ЭЛЕНА. Почему же проклятое?

ПАСТОР. Я хотел сказать, это очаровательное судно.

ЭЛЕНА. Почему же очаровательное? К чему этот тон? Улыбнитесь. Хорошая улыбка – для нас уже полдела.

ПАСТОР. Хорошо. (Старается улыбнуться). В котором часу должны зарыдать норвежские парни, услышав старинные песни своей родины?

ЭЛЕНА. Так, хорошо. (Смотрит на часы) В одиннадцать. Через сорок минут. Приступайте!

ПАСТОР. В конце концов... ради дела...

ЭЛЕНА. Здравствуйте.

ФОКУСНИК (вешает шарики, кладет на стол цилиндр). Скажите мне, сеньора, шарики действительно необходимы?

ЭЛЕНА. Что это, снова протест?

ФОКУСНИК. Я просто спрашиваю. У всякого есть профессиональное чутье. По правде говоря, эти шарики мне кажутся слишком дешевым приемом для такого солидного учреждения, да и для меня.

ЭЛЕНА. Ах, и вы тоже? Я замечаю, что сюда проник дух неповиновения. Так вот, сеньоры: нет, нет и нет. Без полного подчинения и дисциплины наша борьба невозможна. Подумайте об этом!

ФОКУСНИК. Но я только спросил.

ЭЛЕНА (властно). Никаких вопросов! Кто не хочет отдаться делу целиком – может уйти. Мы потребуем от него только одного – того же, что и при поступлении: абсолютного молчания. Хотите сказать еще что-нибудь?

ФОКУСНИК. Нет. Но скажу вам прямо: для меня все эти идеализмы... (Ударяет палкой по полу, она складывается, прячет ее в карман)

ЭЛЕНА. Много работы?

ФОКУСНИК. Все чепуха... Точно на утреннем представлении. Старички, детки, служанки какие-то... (Шарит в карманах, вынимает флейту, проигрывает музыкальную фразу и сует флейту в другой карман) Я рожден для цирковой жизни: Гамбург, Марсель, Барселона... (Играет носовыми платками, они меняют цвет) Старый брезентовый навес, дороги... Сорок стран обошел я пешком... А теперь... Не хотите ли? (Вынимает из кармана банан, протягивает машинистке)

ЭЛЕНА. Нет, благодарю.

ЭЛЕНА. Вас гнетет метафизическая тоска, будто вас похоронили под этим знаком?

ФОКУСНИК. Я вам скажу прямо: для меня эта метафизическая тоска... (Ест банан) Но меня зовут Хуан. Ничего особенного, правда? Но это человеческое имя, сеньор, это имя человека! Тысячи Хуанов писали книги и сажали деревья. Тысячи женщин говорили: "Я люблю тебя, Хуан". А кто, где, когда и при каких обстоятельствах хоть раз полюбил ИКС-31? Хуан... в этом вечность, в этом народ. Это как железо, или как дерево, или как хлеб... А ИКС-31?.. Это черт знает что!

ЭЛЕНА. Мне нравится. Удобно и коротко.

ФОКУСНИК (вытирает губы красным платком, бросает его, платок сам возвращается в карман). Нет, не говорите мне, что только я испытываю эту тоску! Неужели вы могли бы навсегда остаться ИКС-31?

ЭЛЕНА. Да, это не совсем приятно. Когда меня в первый раз назвали К-25, я думала, вызывают подводную лодку. (Вынимает портсигар, берет сигарету)

Что есть Монтекки? Разве так зовут

Лицо и плечи, ноги, грудь и руки?

Неужто больше нет других имен?

Что значит имя? Роза пахнет розой,

Хоть розой назови ее, хоть нет.

ФОКУСНИК. Я не согласен.

ЭЛЕНА. С кем?

ФОКУСНИК. С Шекспиром. Я вам прямо скажу: для меня этот Шекспир – вот! (Зажимает пальцем одно ухо, из другого брызжет вода) Я могу прочитать наизусть все его пьесы. Когда-то я даже мечтал написать такие же!
Фокусник бросает на пол юлу.
ЭЛЕНА. И к чему пришли?

ФОКУСНИК (смотрит ей в лицо). Я никто, друг мой. Я – иллюзионист без иллюзий. Мы можем перейти на ты? (Поднимает юлу, она вертится у него на ладони)

Предвосхищая события, назовем ее Изабеллой.

Изабелла растерянно смотрит на него.

ИЗАБЕЛЛА (стоит). Это вы меня пригласили?

ЭЛЕНА. Я никого не приглашаю. Только выполняю распоряжения. Но, я уверена, сеньор директор будет счастлив узнать, что вы здесь. Подождите минутку. (Идет к диктофону) Алло! Дирекция?
В трубке слышен голос.
ГОЛОС. Дирекция слушает.

ЭЛЕНА. У меня приятные новости.

ГОЛОС. Если хотите меня обрадовать, скажите, что девушка с грустными глазами уже здесь.

ЭЛЕНА. Да, она пришла.

ГОЛОС. Приветствуйте ее от имени дирекции и скажите, что как только синьор директор освободится, будет счастлив принять ее. Конец связи.

ЭЛЕНА. Слушаюсь. (К Изабелле) Вы слышали?

ИЗАБЕЛЛА. Право, не знаю, как вас благодарить... Но... не могла бы я узнать, кто меня пригласил?.. И зачем?

ЭЛЕНА. Сеньор директор объяснит вам. Не хотите ли присесть? Вы, кажется, нервничаете.

ИЗАБЕЛЛА. Да, очень. Я так растерялась... Такое неожиданное приглашение... и в такое время, когда я... когда как раз... (Глотает слезы и опускается в кресло)

ЭЛЕНА. Ну, ну, успокоитесь! Вы – среди друзей. А может быть, среди своих будущих коллег, кто знает? Не хотите ли подкрепиться?

ИЗАБЕЛЛА. Нет, нет, спасибо. (Виновато улыбается, вытирает слезы) Ну, вот все и прошло.

ФОКУСНИК (в дверях). Какой-то сеньор хочет видеть сеньора директора.

ЭЛЕНА. Пусть подождет.

ФОКУСНИК. У него рекомендательное письмо от доктора Ариэля.

ЭЛЕНА. От самого доктора? Проведите же его, немедленно! Прошу вас, сеньор!
Фокусник пропускает посетителя и уходит. Посетитель – сеньор Бальбоа, старик. Одет в высшей степени благопристойно. Держится с большим достоинством, но немного застенчиво. В руке у него голубая карточка.
БАЛЬБОА. Сеньорита...

ЭЛЕНА. Рада вас видеть. Вы – друг доктора Ариэля?

БАЛЬБОА. Да, я имею честь...

ЭЛЕНА. Сеньор доктор вам все объяснил, не правда ли?

БАЛЬБОА. Нет. Только дал ваш адрес и сказал, что здесь мне все объяснят. Я надеюсь, что вы мне поможете.

ЭЛЕНА. Надеюсь, что поможем... Не знаю, вправе ли я представить вас друг другу. Может быть, вы хотите скрыть свои имена? Во всяком случае, считайте себя друзьями.

БАЛЬБОА. Я счастлив...

ИЗАБЕЛЛА. Я также, сеньор.

Из левой кулисы выходит пастор в костюме норвежского моряка.

ЭЛЕНА (поражена его бестактностью). Нечего сказать, подходящее время вы выбрали для вопросов. Подождите за дверью!

ПАСТОР. Прошу прощения. (Выходит)
Элена растерянно улыбается, не знает, как объяснить странное происшествие.
ЭЛЕНА. Это тоже наш друг... (Хочет убрать со стола цилиндр. Из-под цилиндра вылезает белый кролик. Элена спешит спрятать его) Простите... Эти служащие!.. (Убирает цилиндр)
Изабеллу и Бальбоа чрезвычайно поразили и норвежец, и кролик. Они растерянно переглядываются.

Потом тревожно осматривают комнату. Телефонный звонок, Элена берет трубку.

ИЗАБЕЛЛА. Нет. А вы?

БАЛЬБОА. И я – нет. Любопытно, не правда ли? Оба мы не знаем, где мы и, тем не менее, мы оба здесь.

ИЗАБЕЛЛА. Может быть, мы ошиблись адресом?

БАЛЬБОА. Проверим. Какой у вас?

ИЗАБЕЛЛА (вынимает из сумки голубую карточку). Улица Аромос, двадцать четыре – сорок восемь.

БАЛЬБОА (смотрит на свою карточку). Два, четыре, четыре, восемь. Да, так. Несомненно, в городе может быть только одна улица Аромос.

ИЗАБЕЛЛА. И, несомненно, на улице может быть только один дом два, четыре, четыре, восемь.

БАЛЬБОА. Тогда, все верно, ошибки быть не может. Но где же мы? Что может означать эта смесь конторы и антикварной лавки?

ИЗАБЕЛЛА. Вот об этом я и думаю все время.

БАЛЬБОА. И эти курильщики опиума... Похищенные дети... Нет, не говорите мне, что это естественно!

ИЗАБЕЛЛА. Ну, как сказать. Иногда обрывки фраз можно понять совсем не так...

БАЛЬБОА. Да, конечно. Но разве естественно разводить кроликов под цилиндрами?

ИЗАБЕЛЛА. Это еще ничего. Куда подозрительней – этот рыбак норвежец.

БАЛЬБОА. Почему?

ИЗАБЕЛЛА. Потому что он совсем не рыбак, и не норвежец, а протестантский пастор!

БАЛЬБОА (вскакивает). Черт побери!

ИЗАБЕЛЛА. Да, я его видела в парке, когда шла сюда. Он беседовал с какой-то рыжей англичанкой. То есть... если она... я хочу сказать, если она тоже не переодета.

БАЛЬБОА. Ну, тогда вес ясно! Мы в ловушке.
За сценой – звуки аккордеона.
ИЗАБЕЛЛА. Молчите! Он идет сюда!
Бальбоа быстро садится, стараясь скрыть волнение. Входит пастор, он выглядит заправским морским волком; через плечо – аккордеон. Останавливается, смотрит с состраданием на Бальбоа и Изабеллу.
ПАСТОР. В первый раз здесь, а?

БАЛЬБОА. В первый раз.

ПАСТОР (пророческим тоном). Если хотите послушаться хорошего совета, уходите, пока не поздно. А не уйдете – смотрите на меня! Сорок лет отдал науке, и за что? За чечевичную похлебку!!! Иду в портовый кабак! Петь для рыжих парней, а они будут плакать пивными слезами!!! (Выходит)
Изабелла и Бальбоа смотрят ему вслед. Переглядываются.
БАЛЬБОА. Вы поняли что-нибудь?

ИЗАБЕЛЛА (решительно). Да. Надо уходить пока не поздно. (Встает)

ИЗАБЕЛЛА. Это бы еще ничего.

БАЛЬБОА. И все же вполне очевидно, что это не цирк, не театр и не киноателье.

ИЗАБЕЛЛА. Очевидно.

БАЛЬБОА. Не думаю также, что это масонская ложа.

ИЗАБЕЛЛА. Может быть, тайное общество?

БАЛЬБОА. Какое?

ИЗАБЕЛЛА. Откуда мне знать! Какое-нибудь.

БАЛЬБОА. Религиозное? Нет, в наше время это не модно. Политическое? Террористы?

ИЗАБЕЛЛА. Вряд ли террористам интересны пожилой человек и несчастная одинокая девушка.

БАЛЬБОА (в отчаянии). Но где же мы тогда, черт побери? Я немного рассеян, я могу ошибиться, но вы... Неужели вы не знали, куда идете?

ИЗАБЕЛЛА. Когда я получила эту записку, я была в таком состоянии... Мне нечего было терять. Если бы меня в ту минуту пригласили в ад, я бы тоже пошла.

БАЛЬБОА. Кто вас пригласил?

ИЗАБЕЛЛА. Не знаю. Подписи не было.

БАЛЬБОА. Так я и думал! Они угрожали вам?

ИЗАБЕЛЛА. Наоборот! Они обещали мне такое хорошее...

БАЛЬБОА. Какой подлый прием! Теперь вам ясно, дитя мое, как велика опасность? Девушка, молодая, красивая, одна... Как вы не подумали о грязной интриге?

ИЗАБЕЛЛА (кидается к нему, ищет защиты). Не говорите так! Вы думаете, похищение?

БАЛЬБОА. Что же еще? Впрочем, не бойтесь. Хоть я и стар, но еще могу защитить женщину. Пусть только попробуют эти негодяи!
Троекратный звук трещотки. Одна из книг трижды освещается красным светом, и книжная полка начинает поворачиваться. Бальбоа и Изабелла замолкают, отступают в страхе, садятся в кресла. Через потайную дверь входит нищий, великолепный нищий из "двора чудес", в романтическом грязном плаще, в широкополой шляпе, с черной повязкой на глазу.
НИЩИЙ. Приветствую вас. (Совершенно непринужденно, не обращая внимания на присутствующих, идет к столу и выкладывает из карманов разные предметы: жемчужное колье, несколько карманных часов с цепочкой, бумажник. Потом берет трубку диктофона) Алло. Говорит Р-Р-2. Поручение выполнено. Без осложнений. Нет, ничего, никто не преследовал. Уверен. Спасибо. (Снимает повязку с глаза и идет к левой кулисе. Останавливается, смотрит на сеньора Бальбоа) Очень хорошо, превосходно! Настоящая находка! (Подходит к нему, тычет в него пальцем) Вы – полковник с семью ранами, для воспоминаний о войне. Да?

БАЛЬБОА. Простите?..

НИЩИЙ. Разве нет? Вот жаль! С белой бородкой, как раз то, что надо, тот самый тип. (К Изабелле) Приветствую вас, коллега. (Уходит, крича) Сеньор директор!
Бальбоа встает. Он понял.
БАЛЬБОА. Вот оно! Вы поняли? Мы в притоне бандитов!

ИЗАБЕЛЛА. Надо бежать из этого вертепа во что бы то ни стало!

БАЛЬБОА. Но как? Конечно, они заперли все двери.

ИЗАБЕЛЛА. Может быть, окно? (Отдергивает занавеску, заглядывает в гардеробную и вскрикивает)

ИЗАБЕЛЛА. Гардероб. Маски, парики, костюмы.

БАЛЬБОА. Так я и думал. Шайка воров.

ИЗАБЕЛЛА (задергивает занавеску). А если мы вызовем полицию?

БАЛЬБОА. Вы считаете их дураками? Они выключили телефон.

ИЗАБЕЛЛА. Можно громко кричать... (Хочет кричать)

ИЗАБЕЛЛА. Может быть, этот тайный ход... (Ощупывает книжную полку) Тут должна быть кнопка.

БАЛЬБОА. Осторожней! А что, если вы ошибетесь кнопкой и мы взорвемся? Постойте. Изучим положение спокойно.
За сценой раздается тирольский охотничий крик. Оба нервно оборачиваются. Дверь распахивается, по-видимому, от пинка ноги. Входит охотник с двумя собаками на сворке. Он в коротких бархатных штанах, в охотничьей куртке, в шляпе с пером. В руках – ружье. От него исходит непобедимое, жизнерадостное веселье, он улюлюкает и подпрыгивает.
ОХОТНИК. Ну, не говорил я вам? Полный успех. И все я один, я один! Вот, пусть оценят частную инициативу. Разрешите? (Сует сворку сеньору Бальбоа, тот растерянно берет ее, напуганный собаками и их хозяином. Охотник идет к диктофону, напевая) Фигаро здесь, Фигаро там... Алло! Реквизит? Да, это я. Все прекрасно. Разве по голосу не слышно? Записывайте скорее: к завтрашнему утру три дюжины кроликов. Что? Да нет же, черт вас дери! На что мне сдались мертвые? Живых, живехоньких, разживехоньких. Вот именно. (Хочет положить трубку, поет. Вдруг вспомнил) Да, подождите, еще одно. Нужны собаки. Сколько именно? Восемь собак, четырнадцать собак, пятьдесят собак – всех, сколько есть. Голодные? Не беспокойтесь. Я их сам покормлю. (Смеется) Приглашаю вас. К вашим услугам. (Вешает трубку, запевает дискантом. Объясняет с энтузиазмом) Здоров, а? Посмотрели бы вы! Четыре счастливых парня и – никаких расходов, ну никаких! (Забирает собак, поет) Звезды сия-а-ли!.. (К Бальбоа) Спасибо, сеньор, спасибо, очень любезно с вашей стороны... (Замечает растерянный вид Бальбоа. Вглядывается в присутствующих, смотрит на дверь, говорит конфиденциально) Новички?

ИЗАБЕЛЛА (еле слышно). Новички.

ОХОТНИК. Посвящены или еще приглядываетесь?

БАЛЬБОА. Наполовину.

ОХОТНИК. А, в периоде обучения.

ИЗАБЕЛЛА. Обучения...

ОХОТНИК. Мужайтесь, друзья, важно только начать. А потом... Это превосходно! (Собакам) Спокойно, Ромео! Пошли, Джульетта! (Ногой открывает дверь, кричит) Сеньор директор! Сеньор директор! (Исчезает)
За сценой постепенно умолкает гортанный охотничий клич. Изабелла стоит, оцепенев, у стола.

Бальбоа падает без сил в кресло.

ИЗАБЕЛЛА (подходит к нему, говорит дрожащим голосом). Может быть, это сон?

БАЛЬБОА. Один и тот же у двоих?

ИЗАБЕЛЛА. И все-таки... этот странный мир, эти костюмы, персонажи. Такое бывает только во сне.

БАЛЬБОА (отирает лоб, подавленно). Я совсем потерял голову. Если сейчас откроется дверь, и войдет Наполеон, и спросит, который час... я не удивлюсь.

ИЗАБЕЛЛА. Наполеон... Наполеон... Напо... (Внезапная догадка. Зажимает рукой рот, чтобы не закричать) Вот оно!

БАЛЬБОА. Что – оно?

ИЗАБЕЛЛА. Как я раньше не поняла? Ведь это так ясно!

БАЛЬБОА. Что же, скажите мне!

ИЗАБЕЛЛА (хватает его за руку). Вы слышали о больнице, где взбунтовались сумасшедшие? Они связали сиделок, докторов и стали жить по-своему.

БАЛЬБОА (встает, дрожа от страха). И?..

ИЗАБЕЛЛА. Здесь то же самое! Мы попали к сумасшедшим!

БАЛЬБОА. И вы еще спрашиваете? Вы, которая все это подстроила! Я ухожу, сеньора. Дайте пройти.

ЭЛЕНА. Не понимаю.

БАЛЬБОА. Вы очень хорошо понимаете! Вы обманом затащили сюда эту девочку. Но она не одна! Она хочет уйти, и уйдет со мной. Дайте нам пройти!

ЭЛЕНА (почтительно склоняется перед ним). Сеньор директор...

ИЗАБЕЛЛА (пока Маурисьо говорил, она не отрывала от него глаз. Говорит нерешительно). Нет. Теперь я должна знать. (Идет к Маурисьо) Почему вы сказали: "Если хотите жить так, как до вчерашней ночи"? Кто вы?

МАУРИСЬО. Разве это важно? Речь идет не о моей жизни, а о вашей.

ИЗАБЕЛЛА. Что вы хотите обо мне узнать?

МАУРИСЬО (берет ее за руки и заставляет сесть в кресло). Сейчас я скажу вам. Только, пожалуйста, не реагируйте так трагически. Улыбнитесь. Нет такой серьезной вещи, о которой нельзя было бы говорить с улыбкой. (Делает несколько шагов. Останавливается спиной к ней. Смотрит на портрет) Вы слышали когда-нибудь о докторе Ариэле?

ИЗАБЕЛЛА. Только имя. Вот здесь, недавно.

МАУРИСЬО. Вот его портрет. Он основал нашу контору. У него много денег и благородное воображение. Он творит милосердие с помощью поэзии. (Поворачивается к Изабелле) С тех пор, как стоит мир, существует общественная благотворительность. Одни стремятся восстановить с ее помощью попранную справедливость. Другие принимают ее, как необходимость. Третьи на ней наживаются. Но никто, до доктора Ариэля, не думал, что она может быть искусством.

ИЗАБЕЛЛА (разочарованно). И это все? Благотворительное общество. (Встает, с достоинством) Благодарю вас, сеньор. Я не просила милостыни.

МАУРИСЬО. Спокойней, минутку терпения. Речь идет не о богадельне и не о куске хлеба. Мы занимаемся благотворительностью духа.

ИЗАБЕЛЛА (останавливается). Благотворительностью духа?

МАУРИСЬО. О немощах тела заботятся многие. Но думают ли о тех, кто умирает без единого прекрасного воспоминания? О тех, кто никогда не видел осуществленной мечты? О тех, чья жизнь не была внезапно освещена тайной и надеждой? Не знаю, понимаете ли вы, о чем я говорю.

ИЗАБЕЛЛА. И я не знаю. Мне кажется, вы говорите серьезно, но все это так странно. Как будто страница из какой-то книги.

МАУРИСЬО. Вот именно. Зачем запирать поэзию в книгах? Почему не вывести ее на свежий воздух, в парки, на улицы? Теперь вы понимаете?

ИЗАБЕЛЛА. Кажется, понимаю. Только не могу понять, как вы все это делаете.

МАУРИСЬО. Сейчас поймете. Помните привидение, которое появлялось семь суббот подряд в квартале Лилас?

ИЗАБЕЛЛА. Конечно, я там рядом живу. У нас на работе только об этом и говорили, целых три месяца.

МАУРИСЬО (с интересом). А что у вас говорили?

ИЗАБЕЛЛА. Всякое. Одни, что галлюцинация, другие, что сами видели. Многие смеялись, только как-то странно. А по ночам всем приходили на ум старинные истории о душах Чистилища.

МАУРИСЬО. О душах Чистилища... Но о душах все-таки! В деловом квартале, где всегда говорили только о цифрах, три месяца говорили о душах. О душе! Вот вам дуновение тайны.

ИЗАБЕЛЛА. Это невозможно! Не можете же вы верить, что привидение на самом деле появлялось!

МАУРИСЬО. Как же мне не верить, если это был я сам?

ИЗАБЕЛЛА (вскакивает). Вы?

МАУРИСЬО (смеется). Пожалуйста, не надо снова пугаться. Клянусь вам, я не шучу. Разве вы сомневаетесь, что сеять волнение или иллюзии – такое же достойное занятие, как сеять хлеб?

ИЗАБЕЛЛА. По правде говоря, сомневаюсь. Это может быть забавной игрой, но какая в этом польза... никак не могу понять.

МАУРИСЬО. Не понимаете?.. (Пристально смотрит на нее. Понижает голос) Скажите мне, где бы вы были сейчас, если б я не затеял эту игру вчера ночью?

ИЗАБЕЛЛА (смущенно). Простите меня. (Садится)

МАУРИСЬО. Если бы вы взглянули на наши архивы, вы поразились бы, какую огромную пользу может принести капелька воображения... конечно, в нашем деле надо учитывать воображение окружающих.

ИЗАБЕЛЛА. Наверное, это очень трудное дело. И всегда выходит хорошо?

МАУРИСЬО. Нет, бывают и провалы. Вот, например, пропал однажды ребенок в парке, пока нянька болтала с сержантом. Потом другой, пока мадемуазель занималась вязаньем. Потом еще один, и еще и еще. Помните, как все всполошились?

ИЗАБЕЛЛА. Это тоже вы таскали детей?

МАУРИСЬО. Конечно. И, надо вам сказать, нигде им не было так хорошо, как у нас.

ИЗАБЕЛЛА. Зачем же вы их воровали?

МАУРИСЬО. Все наш специалист по педагогике! Действительно, грустно видеть, как дети всегда гуляют с чужими людьми. А где же родители? Ходят по своим клубам, в гости, на чаепития. Мы думали – они испугаются и сами займутся детьми. Логично, правда? И будут с ними гулять!

ИЗАБЕЛЛА. И не вышло?

МАУРИСЬО. Все вышло наоборот. Паника, правда, была. Только папаши не бросили свои клубы, а мамаши – свои чаепития. Просто они заперли детей дома! Полный провал.

ИЗАБЕЛЛА. Как жалко! Вы так хорошо придумали!

МАУРИСЬО. Больше так не случится. Мы уволили специалиста по педагогике и пригласили на его место фокусника.
Изабелла улыбается. Она покорена.
Спасибо.

ИЗАБЕЛЛА. За что?

МАУРИСЬО. За то, что вы, наконец, улыбнулись. Могу засвидетельствовать: вы это делаете исключительно хорошо. Вы останетесь с нами.

ИЗАБЕЛЛА. Не думаю. Вас много?

МАУРИСЬО. Нам всегда не хватает людей. Особенно женщин.

ИЗАБЕЛЛА. Скажите... Вот этот тиролец, который так кричал... ну, с собаками.

МАУРИСЬО. Ах, этот! Пустяки! Энтузиаст.

ИЗАБЕЛЛА. Чем он занимается?

МАУРИСЬО. Бродит тайком по горам, подбрасывает кроликов и теряет собак. Помогает плохим охотникам.

ИЗАБЕЛЛА. Ага, ага, понимаю... А нищий, который так таинственно появился из-за полки и вынул жемчужное колье?

МАУРИСЬО. Вор у воров? Этот посерьезней. Золотые руки!

ИЗАБЕЛЛА. А он что делает?

МАУРИСЬО. Он занимается мальчишками, которые выходят из исправительных домов с преступными наклонностями... (Делает жест, как будто лезет в карман) Понимаете?

ИЗАБЕЛЛА. Понимаю. Когда они... (Делает движение всей, рукой, как будто вытаскивает что-то из кармана) Он идет за ними и... (То же движение двумя пальцами). Да?

МАУРИСЬО. Вот именно!
Оба смеются.
Видите, как вы быстро входите в курс дела?

ИЗАБЕЛЛА. Да, да. А потом?

МАУРИСЬО. Потом мы краденое возвращаем владельцам, а воришка получает письмо: "Пожалуйста, мальчик, не делай так больше. Это нас компрометирует". Иногда дает результаты.

ИЗАБЕЛЛА. У вас такие интересные служащие! Наверное, профессиональные артисты?

МАУРИСЬО. Артисты, да. Но не профессиональные. Ни один профессиональный актер не согласился бы на такое распределение ролей.

ИЗАБЕЛЛА (оглядывает комнату). Это невероятно. Я все понимаю, вижу, и все-таки это не умещается у меня в голове. (Конфиденциально) Скажите честно, может быть, вы немножко...

МАУРИСЬО (смеется). Говорите, говорите, не бойтесь. Уж так повелось в мире. Если человек не глуп, он обязательно немножко сумасшедший.

ИЗАБЕЛЛА. Я бы хотела посмотреть архив. Наверное, там очень интересные истории, сложные!

МАУРИСЬО. Ошибаетесь. Больше всего трогают как раз самые простые истории. Вот, как с судьей Менсидалбалем. Одно из лучших наших дел!

ИЗАБЕЛЛА. Мне можно узнать?

МАУРИСЬО. Ну, конечно. Однажды вечером судья Менсидалбаль должен был подписать смертный приговор. Он их немало подписывал в своей жизни, и не было оснований предполагать, что на этот раз у него дрогнет рука. Мы знали, что ни мольбы, ни слезы его не тронут. Судья Менсидалбаль не сочувствовал людскому горю. Но он очень любил птиц. И вот он сел у открытого окна и спокойно взял приговор. В эту минуту за окном в саду запел соловей. И он... как будто услышал сердце ночи. И его железная рука дрогнула в первый раз. Он понял, что даже самая крохотная жизнь священна и никто не вправе отнимать ее у другого. Он не подписал.

ИЗАБЕЛЛА. Нет, нет, пожалуйста, это слишком. Неужели хотите сказать, что соловьем тоже были вы?

МАУРИСЬО. Нет, я не умею. У нас есть специалист. Подражает птицам – просто великолепно! Иногда летом, ночью, мы его посылаем в сад к судье, в знак признательности. Теперь вы все поняли?

ИЗАБЕЛЛА. Да. Только не понимаю, почему вы прячетесь, как будто делаете что-то противозаконное.

МАУРИСЬО. Потому что, к сожалению, так оно и есть. Нет закона, разрешающего воровать детей или давать взятку судье, даже соловьиными трелями. (Подходит к ней, дружески) Теперь подумайте. Я предлагаю вам дом, хороших друзей и хорошую работу. Хотите остаться с нами?

ИЗАБЕЛЛА. Я очень признательна, но что же я могу делать? Такая бездарная, хуже всех. Я устала слушать, как мне это все время твердили в конторе. Я ни на что не гожусь!

МАУРИСЬО. Поверьте, что вы годитесь – и вы сможете все. Не думайте, что нужны какие-то подвиги. Вы сами видели – иногда достаточно букета роз, чтобы спасти жизнь. А у вас такая прелестная улыбка!

ИЗАБЕЛЛА. Благодарю за комплимент.

МАУРИСЬО. Поймите меня правильно. Это не комплимент, а деловая характеристика. Я говорю с вами как директор. Мы должны добиться, чтобы эта улыбка, которая сейчас только прелестна, стала полезной.

ИЗАБЕЛЛА. Вы думаете, улыбка может приносить пользу?

МАУРИСЬО. Все может быть. Случалось вам когда-нибудь проходить мимо тюрьмы?

ИЗАБЕЛЛА. Зачем там ходить? Такое печальное место, пустырь, там только мусор и ржавое железо.

МАУРИСЬО. Но на пустырь выходит окно, на нем решетка, а у решетки стоит человек, он всегда один, у него только этот пустырь перед глазами и ржавое железо. Пройдите там завтра в полдень, посмотрите на него и улыбнитесь. Больше ничего. И послезавтра пройдите в тот же час. И на другой день, и еще на другой...

ИЗАБЕЛЛА. Я не понимаю.

МАУРИСЬО. В тюрьме хуже всего пустота, у времени нет конца. Когда тот человек увидит, что чудо повторилось, ему и ночи покажутся не такими длинными. Он будет думать: "Завтра, в полдень..." (Протягивает ей руку) Согласны?

ИЗАБЕЛЛА (решительно). Согласна.

МАУРИСЬО. Спасибо. Я так и думал. (Весело идет к диктофону. За сценой – пенье соловья) Алло! Элена? Можете вернуться. И приведите того сеньора.

ИЗАБЕЛЛА (застыв у стола, слушает). Он действительно неподражаем!

МАУРИСЬО. Кто?

ИЗАБЕЛЛА. Ваш имитатор птиц.

МАУРИСЬО. Вот это? Ну, что вы! Наш работает куда лучше. (Презрительно) Это поет настоящий соловей.
Входят Элена и сеньор Бальбоа.
ЭЛЕНА. Все в порядке?

МАУРИСЬО. Да. Сеньорита остается у нас.

ЭЛЕНА. Ну, слава Богу. Поздравляю.

МАУРИСЬО. Отведите ей комнату с окнами в сад и представьте ее нашим. Она начнет завтра же утром.

ЭЛЕНА. Слушаюсь. Сюда, сеньорита. (Идет к левой кулисе)
Изабелла протягивает руки Бальбоа.
ИЗАБЕЛЛА. До свидания, сеньор! Это было чудесное похищение! (Идет к двери)
Маурисьо останавливает ее.
МАУРИСЬО. Минутку, коллега. Прорепетируем сейчас. Вот пустырь. Тут решетка. Начинайте!

ИЗАБЕЛЛА (улыбается счастливой улыбкой). Так?

МАУРИСЬО. Так. Большое спасибо.
Изабелла уходит, глядя на него и улыбаясь. Маурисьо стоит, не опуская поднятой для приветствия руки. Кажется, несмотря на его теории, улыбка слишком взволновала его. Наконец идет к картотеке, рассеянно просматривает карточки, насвистывает, но взгляд его все время обращается к двери. Бальбоа осторожно кашляет, чтобы привлечь его внимание. Маурисьо резко оборачивается.
О, простите, я совсем забыл. Слушаю вас, сеньор...

БАЛЬБОА. Бальбоа. Фернандо Бальбоа.

МАУРИСЬО. Надеюсь, моя секретарша ввела вас в курс дела. Вы уже не боитесь?

БАЛЬБОА. Да, все прошло. Я бы даже посмеялся, если бы не то печальное дело, которое привело меня к вам. Трудно говорить, как-то пересохло в горле.

МАУРИСЬО. Если только это, мы все сейчас уладим. (Открывает дверцу шкафа) Виски? Херес?

БАЛЬБОА. Что-нибудь, все равно.

МАУРИСЬО. Мы сделаем все возможное. (Протягивает ему бокал) Говорите совершенно откровенно.

МАУРИСЬО. И он не вернулся?

БАЛЬБОА. Гордость всегда была единственной его добродетелью. Мы узнали, что он пробрался на пароход, отплывающий в Канаду. С того дня прошло двадцать лет.

МАУРИСЬО (пишет). "Сознание собственной вины". Могу ли я отметить "двадцать лет раскаяния?"

БАЛЬБОА. Нет. Это была худшая ночь моей жизни, но если бы она повторилась, я сделал бы то же самое. Время подтвердило мою правоту.

МАУРИСЬО. Вы что-нибудь знаете о его дальнейшей судьбе?

БАЛЬБОА. Лучше бы я не знал. От игры он перешел к контрабанде и мошенничеству. От уличных драк – к подлогам и грабежам. Он стал профессиональным бандитом. Конечно, бабушка ничего не знает. Но жизнь наша разбита, дом наш разрушен. Она ни разу не упрекнула меня. Только – ее закрытый рояль, ее кресло спиной к окну, ее молчание год за годом... это хуже всех обвинений. Как будто виноват я. И вот, наконец, однажды утром она получила письмо из Канады.

МАУРИСЬО (с досадой). О чем же вы думали? Неужели вы не могли перехватить письмо? Оно могло ее убить.

БАЛЬБОА. Напротив. Оно вернуло ее к жизни. Наш внук просил простить его. Три страницы великолепных обещаний и трогательных воспоминаний.

МАУРИСЬО. Простите. Я так глупо поспешил сделать вывод.

БАЛЬБОА. Нет, это теперь вы торопитесь с выводом. Письмо было фальшивое. Его написал я.

МАУРИСЬО. Вы?

БАЛЬБОА. Что же мне оставалось делать? Моя бедная жена умирала, молча умирала день за днем. А эти три страницы открыли ее рояль и повернули ее кресло к окну в сад.

МАУРИСЬО. Очень хорошо. Немного примитивно, но... (Пишет) "Ложь во спасение". А потом?

БАЛЬБОА. Потом оставался только один путь. Надо было продолжать игру, бабушка отвечала, писала ему счастливые письма, и каждые два-три месяца приходил ответ.

МАУРИСЬО. Понимаю. Это, как снежный ком.

БАЛЬБОА. Вот наш внук окончил университет в Монреале. Вот он путешествует в санях по сосновым лесам, среди озер. Вот он стал архитектором, и у него своя мастерская. Потом он влюбился в прелестную девушку. Сколько я ни тянул их роман, в конце концов пришлось их поженить. Ей все было мало. Женщины всегда так, все им бывает мало... А теперь... (От волнения голос его прерывается)

МАУРИСЬО. Ну, ну, не падайте духом. Что-то нарушило ваши планы, да?

БАЛЬБОА. На прошлой неделе я прихожу домой, она выходит мне навстречу, плачет от радости, а в руке у нее телеграмма. После двадцати лет отсутствия наш внук сообщает о приезде!

МАУРИСЬО. Простите, но теперь я не понимаю. Какого дьявола вы послали эту дурацкую телеграмму?

БАЛЬБОА. Я не посылал. Сама жизнь ворвалась в мою игру. Телеграмма была настоящая. От внука. Восемь дней тому назад он отплыл на "Сатурнии".

МАУРИСЬО. Черт! Это становится занимательным. (Пишет) "Возвращение блудного внука".

БАЛЬБОА. Можете ли вы представить, что я пережил за эти ночи? Я не мог заснуть и все думал, думал. Развеется дымовая завеса и ничему уже не помочь – так думал я тогда. Вместо аудиторий университета - камера тюрьмы. Вместо путешествия по сосновым лесам – бегство от полиции по грязному асфальту. И вместо веселого, хорошего мальчика, который жил в письмах – бродяга.

МАУРИСЬО (встает, говорит вдохновенно). Ни слова больше! Надо спасти ложь во что бы то ни стало. Переоденемся... Нападем на корабль в море... Устроим засаду в порту... Не знаю еще, что мы сделаем, но не беспокойтесь: ваш внук не приедет. Ведь вы об этом меня просите?

БАЛЬБОА. Нет, не об этом.

МАУРИСЬО. Как не об этом?

БАЛЬБОА. Чтобы помешать его приезду, уже ничего не надо выдумывать. Разве вы не читали во вчерашних газетах? "Сатурния" пошла ко дну, и никто не спасся.

МАУРИСЬО. Он погиб?

БАЛЬБОА. Погиб.

МАУРИСЬО. Печально, но это выход! Ваша жена знает?

БАЛЬБОА. Она не должна знать! Я перехватил все газеты, выключил телефон. Если надо будет, забью окна и двери. Только не это! Знаете ли вы, что такое – двадцать лет думать только об одном дне и, когда он настал, опять ничего нет, опять горе.

МАУРИСЬО. Я понимаю. Но что же я могу сделать? Мы придумывали много очень хороших трюков, против многих неприятностей. Но против смерти мы еще ничего не нашли. Увы…

БАЛЬБОА. Неужели вы еще не поняли? Разве так уж важно, чтобы был жив настоящий наш внук? Надо спасти другого, того, из писем, которому она радовалась, в которого она верит... Он один настоящий для нее! Он должен приехать.

МАУРИСЬО (он понял). Постойте! Неужели вы хотите, чтобы я был вашим внуком?

БАЛЬБОА. Вот именно! Вам удавались более трудные роли. Ведь вы были похитителем детей, и привидением, и даже, если не ошибаюсь – соловьем?

МАУРИСЬО. Но человека труднее сыграть, чем привидение. У него свое лицо, и глаза, и свой голос...

БАЛЬБОА. К счастью, он ни разу не присылал фотографий. Мальчик может очень сильно измениться за двадцать лет.

МАУРИСЬО. А кораблекрушение?

БАЛЬБОА. Она не знает. И, потом, он мог опоздать на пароход, сесть на другой... Полететь на самолете.

МАУРИСЬО. Ну, хорошо. Предположим, что я приехал, я уже в доме, и кончились первые объятия. А потом? Я могу войти в вашу жизнь на время. Но не оставаться же мне навсегда!

БАЛЬБОА. Я и не прошу. Только неделю, хоть несколько дней... одну ночь хотя бы! (Хватает его за руку, умоляет) Нет, нет, не говорите – нет! Если все ваши теории – правда, вы не сможете отказать ей в одном часе. Только один счастливый час, может быть, последний!

МАУРИСЬО. Успокойтесь, успокойтесь! Я еще не сказал вам "да", но не сказал и "нет". Дайте подумать минутку. (Расстегивает воротничок, тяжело дышит. Отпивает глоток виски. Перелистывает записи. Наконец, смотрит на Бальбоа, улыбается и говорит прежним веселым и дружеским тоном) И хуже всего, что это дело мне чертовски нравится! Да!.. В хорошую историю мы попали, друг мой! Университет – сойдет. Путешествие – тоже сойдет, подучим географию. Но зачем вы все так усложнили? Почему – архитектор? Я ничего не смыслю в архитектуре.

БАЛЬБОА. Это не страшно. Бабушка тоже.

МАУРИСЬО. И потом, главное: какого дьявола вы его женили? В игре, как и в жизни, холостяк лучше защищен. Не можем ли мы устроить ему внезапный развод?

БАЛЬБОА. Ну, что вы! У бабушки на этот счет очень твердые взгляды.

МАУРИСЬО. Может быть, он путешествует один?

БАЛЬБОА. Чем мы это объясним?

МАУРИСЬО. Ну, что-нибудь... родные заболели.

БАЛЬБОА. У нее нет семьи. Оставался только отец, я его убил в прошлом году. Несчастный случай на охоте.

МАУРИСЬО. Мы ей тоже можем устроить несчастный случай.

БАЛЬБОА. А он, такой влюбленный, бросит ее одну?

МАУРИСЬО. Говорю я вам, эта женщина нас погубит. Брюнетка она?

БАЛЬБОА. Блондинка.

МАУРИСЬО. Еще труднее! Блондинка, влюблена, сирота... (Размышляет, шагал по сцене. Вдруг видит на стуле плащ Изабеллы. У него загораются глаза) Постойте! (Бежит к диктофону) Алло! Элена? Где девушка? Обе сюда! Скорей! (Оборачивается к Бальбоа) Вы хорошо ее рассмотрели? Подходит?

БАЛЬБОА. Как раз то, что нужно! Лучше не придумать! (Обнимает Маурисьо) Спасибо, сеньор, спасибо!
Входят Элена и Изабелла.
ЭЛЕНА. Сеньор директор?

МАУРИСЬО. Срочное распоряжение! Полный гардероб для сеньориты: десять выходных костюмов, шесть спортивных, три вечерних туалета. Несколько фото на фоне снега. Несколько еловых веток. На чемоданах – ярлык: "Отель. Онтарио. Галифакс. Канада".

ЭЛЕНА. Как? Сеньорита уезжает в Канаду?

МАУРИСЬО. Наоборот, приезжает. И никаких сеньорит. (К Изабелле) Сеньора, я счастлив представить вам дедушку вашего супруга.