Александр Баумгартен Фрагменты по эстетике

Приводится по изданию: История эстетики. Отв.ред. М.Ф.Овсянников. Т.2, М.,1964. С.449-465.

Баумгартен родился в 1714 году в семье проповедника. В 1730 году посту­пает в университет в Галле, где знакомится с философией X.Вольфа, становясь ее приверженцем. В 1735 году Баумгартен получает степень магистра и в сентяб­ре этого же года публикует свой труд «Meditationes philosophicae de nonnullis ad poema pertinentibus» («Философские размышления о некоторых вопросах, касающихся поэтического произведения»), в котором и была впервые выдвинута идея эстетики как особой философской науки. В 1737 году Баумгартен – экстра­ординарный профессор, а с 1739 года – профессор университета во Франкфурте-на-Одере. В это время издается целый ряд трудов Баумгартена по философии, этике, логике и эстетике. Из них следует отметить «Метафизику» (изд. в Галле, 1739), также содержащую отдельные параграфы, посвященные эстетике; на этот труд Баумгартен неоднократно ссылается в своей знаменитой «Aesthetica acromatica» («Эстетика, предназначенная для лекций»), первая часть которой вышла в свет в 1750 году [1]. В 1758 году появилась вторая часть этого труда, так и оставшегося незавер­шенным из-за смерти Баумгартена. Из разделов, перечисленных в §13 (см. ниже), остались ненаписанными «методология», «семиотика» и «практическая эстетика».

Баумгартен испытал, через X.Вольфа, несомненное влияние лейбницевской философии. Однако в важнейшем пункте, в определении прекрасного, он отступил от нее; если мысли самого Лейбница послужили исходной точкой для Г.Ф.Мейера, Зульцера, Мендельсона, усматривавших в прекрасном чувственно-позна­ваемое совершенство, то для Баумгартена прекрасное есть не только совер­шенство вещей, но и совершенство чувственного познания (§14). Вот почему «безобразные предметы, как таковые, могут мыслиться прекрасно, а прекрасные безобразно» (§18).

Определяя чувственное познание как «аналог разума», «низшую логику», Баумгартен вкладывал в эти понятия гораздо более богатое содержание, чем «простое познание при помощи органов чувств». В «Метафизике» (§40) под «аналогом разума» он понимал такие способности, как остроумие (способность находить сходства), острота мысли (способность находить различия), «чувствен­ная память», воображение и т. п. В школе X.Вольфа, как и у самого Баумгар­тена, не различалось еще ощущение и чувство, объединявшиеся одним термином: Empfindung. Лишь Тетенс и Мендельсон провели между ними различие, введя обозначения Empfindung и Empfindnis. Таким образом, «чувственное позна­ние» включало у Баумгартена и мир эмоций в его разнообразии. В этом же отно­шении очень показательно и то, что Баумгартен говорит об «энтузиазме», отли­чающем «совершенного» эстетика (§78).

Несомненное влияние на Баумгартена оказали произведения швейцар­цев Бреймингера и Бодмера, которые были написаны в 1720-1740 годах и в которых отстаивалось своеобразие образного мышления, фантазии, эмоций и т. д. [2]

Уже этими писателями, противниками Готтшеда, или так называемой лейпцигской школы, был поставлен вопрос о «логике» «низших способностей, в осо­бенности фантазии, и о закономерностях художественного творчества».

Баумгартен говорил как об «эстетическом искусстве» (§71), так и о «науке эстетики» (§73). В этой двойственности обозначения отражена двойственность всего произведения в целом.

С одной стороны, Баумгартен ставил своей задачей философски (научно) раскрыть природу «прекрасного», т. е. совершенства «чувственного познания» (в указанном широком значении). С другой стороны, он хотел сформулировать высшие, наиболее общие, законы своеобразной художественной «технологии», которая в своей общности должна быть, по его выражению, «полярной звездой» для специальных технологий (риторики, поэтики, теории музыки и т. д., см.§ 71). Поэтому «эстетик» в глазах Баумгартена – не только теоретик прекрасного, но в известном смысле «виртуоз», владеющий техникой искусства». «Совершенный эстетик», о котором он так подробно говорит (дословно: «счастливый эстетик», (felix aestheticus), соответствует тому, что французы называют bel esprit, а немцы – schooner Geist. Баумгартен заявлял, что «эстетик» не должен быть «пансофом», т. е. не должен непременно владеть всеми видами «мудрости» или всеми конкретными искусствами (§§67, 77). Практически в своем труде он сам касался лишь примеров из области литературы. Фоном его произведения остаются античная риторика (Цицерон, Квинтилиан, Лонгин) и римская поэзия (в особенности Гораций, Вергилий, Персий). Он довольно механически и в довольно туманной форме повторяет старый принцип подражания природе (§ 104). Несравненно более интересны его рассуждения, посвященные деятельности фантазии и отвечающие новым тенденциям, уже наметившимся у швейцарцев. Говоря о «гетерокосмических» вымыслах и фикциях, Баумгартен все же пытался уточнить границы фантазии, «поэтической фикции», вводя ее в рамки эстетических канонов цельности, связности, соответствия и т. д.

Начав с определения красоты как совершенства «низшего» или смутного познания, Баумгартен в конечном итоге приходил к признанию эстетического познания как по-своему закономерного и законного, а потому обладающего своим «светом», прозрачностью и ясностью (§617). Признавая его самостоятельность, он не склонен был подчинять его ни «святейшим прорицаниям подлинного христианства» (§183), ни – что позднее делали моралисты немецкого Просвещения – моральным целям: «чувственное познание» художника простирается, согласно его взгляду, лишь на «тени добродетелей», тогда как самые добродетели уже являются предметом отчетливых идей интеллекта, или разума (§211). Отметим в этой же связи глубокую мысль об индивидуальном характере художественного Произведения, тем более «истинного», или правдивого, чем оно индивидуальнее (§440). Показательно, что такой представитель позднейшей эпохи «бури и натиска», как Гердер, не расставался с баумгартеновскими сочинениями.

В настоящем переводе «Эстетики» опущены многочисленные перекрестные ссылки на параграфы, а также на «Метафизику». В одном случае (§ 21) ссылка сохранена, но исправлена в соответствии с текстом (§18-20 вместо § 13).

Meditationes philosophicae de nonnullis ad poëma pertinentibus, 1735. Пер. Р. Клейса.

§СХVI. Когда существует определение, можно легко придумать необходимый для него термин. Уже греческие философы и отцы церкви всегда четко различали aistheia и noeia и вполне ясно, что aistheia для них является разнозначащим не только чувственному, так как этим названием обозначается также и отсутствие ощущений (следовательно, фантаcмы). Итак, noeia (постигаемое умом) – это познаваемое высшей способностью, объект логики; aestheia entēmos ai(s)thetikes (чувственно воспринимаемые знаки чувственного) – объект эстетики.

Alexander Gottlieb Baumgarten. Aesthetica acromatica, partes 1-2. 1750-1758. Пер.В.Зубова.

§2. Натуральная ступень низших познавательных способностей, совершенствуемая одним лишь применением их, без обучения, может быть названа натуральной эстетикой и разделена так же, как делится обычно натуральная логика, т. е. на прирожденную, или прирожден­ное прекрасное дарование, и приобретенную, а эта последняя, в свою очередь, на теоретическую (docens) и прикладную (utens).

§3. Важнейшее практическое приложение искусственной эсте­тики, существующей наряду с натуральной, это: 1) доставлять хороший материал для наук, постигаемых преимущественно интеллек­том; 2) приноровлять научно-познанное к любому пониманию; 3) расширять усовершенствование познания за пределы отчетливо на­ми постигаемого; 4) снабжать хорошими принципами все более утонченные занятия и свободные искусства; 5) в общежитии, в слу­чае прочих равных условий, давать преимущество при совершении любых дел.

§4. Отсюда частные приложения ее: 1) в филологии, 2) в герме­невтике, 3) в экзегетике, 4) в риторике, 5) в гомилетике, 6) в поэти­ке, 7) в теории музыки и т. д. [3]

§5. Против нашей науки могут возразить, во-первых, что она слишком обширна и ее нельзя исчерпать в одной книжке, в одном курсе. Ответ: согласен, однако лучше что-нибудь, чем ничего. Во-вторых, могут возразить, что она есть то же самое, что риторика и поэтика. Ответ: а) она шире; б) она охватывает то, что является общим как этим двум, так им и прочим искусствам, и если обозреть здесь это в надлежащем месте один раз, то любое искусство будет способно потом успешнее разрабатывать свой участок, без ненуж­ных тавтологий. В-третьих, могут возразить: она есть то же самое, что критика. Ответ: а) существует и критика логическая; б) некий определенный вид критики есть часть эстетики; в) для такой крити­ки совершенно необходимо некоторое предварительное знание про­чих частей эстетики, если только она не хочет превратиться в про­стой спор о вкусах при суждении о прекрасных мыслях, словах, сочинениях.

§6. Против нашей науки могут возразить, в-четвертых, что она недостойна внимания философов и что предметы ощущений, вообра­жения, а также вымыслы (fabulae), превратности страстей и т. д. находятся ниже философского горизонта. Ответ: а) философ такой же человек, как и другие, и он не вправе чуждаться столь обширной области человеческого познания; б) в данном случае смешивают общую теорию прекрасно мыслимого с практикой и реализацией единичного.

§7. Могут возразить, в-пятых: смутность (confusio) – мать оши­бок. Ответ: а) тем не менее она есть непременное условие для нахо­ждения истины там, где природа не делает скачков при переходе от темноты к отчетливости; к полдню приходят от ночи через зарю; б) оттого именно и следует уделять внимание смутности, чтобы не проистекли отсюда ошибки, количество и величина которых зависят от степени нашей невнимательности; в) не смутность сама по себе одобряется, а исправляется познание, коль скоро к нему по необ­ходимости примешана некая доля смутности.

§8. Могут возразить, в-шестых: отчетливое познание превосход­нее. Ответ: а) у конечного духа – лишь в более важных вещах; б) полагание одного не исключает другого; в) да и следуя отчетливо-познанным правилам, мы сначала идем по прямому пути к прекрасно-познаваемым вещам, и лишь потом уже тем совершеннее раскры­вается посредством них отчетливость.

§9. Могут возразить, в-седьмых: если культивировать аналог разума, нужно опасаться, как бы не потерпела ущерба территория разума и серьезности. Ответ: а) этот аргумент относится к числу тех, которые доказывают слишком много, ибо та же самая опасность имеется всякий раз, когда возникает нужда в каком-либо сложном совершенстве, побуждающем к действию и не склоняющем к пре­небрежению совершенством подлинным; б) невоспитанный (incultum) и даже поврежденный аналог разума в не меньшей мере способствует разуму и строгой серьезности.

§10. Могут возразить, в-восьмых, что эстетика есть искусство, не наука. Ответ: а) эти способности не являются противоположно­стями; ведь сколько некогда существовало искусств, которые теперь являются одновременно и науками? б) что наше искусство поддает­ся доказательству, подтвердит опыт, и это ясно а priori, ибо пси­хология и др. науки снабжают его достоверными принципами; а что оно заслуживает быть поднятым до уровня науки, показывают его практические применения, упомянутые в других параграфах.

§11. Могут возразить, в-девятых: эстетики, как и поэты, рождают­ся, а не делаются. Ответ: Гораций. Искусство поэзии, стих 408; Цицерон. Об ораторе, кн. II, гл. 60; Бильфингер в «Разъяснениях» §268; Брайтингер. Об уподоблениях, стр.6. Прирожденному эстетику помогает более полная теория, более одобряемая авторитетом разума, более точная, менее смутная, более достоверная, менее шаткая.

§12. Могут возразить, в-десятых: низшие способности, плоть скорее следует подавлять, чем возбуждать и подкреплять. Ответ: а) нужно господство над низшими способностями, но не тирания над ними; б) к такому, естественно обретаемому господству как бы за руку приводит эстетика; в) эстетики не должны возбуждать и под­креплять низшие способности в качестве порочных, а должны ими руководить, чтобы они не повреждались еще более от своего пагубного применения или чтобы под предлогом избегать злоупотребле­ния ими, предлогом, прикрывающим лень, не упразднялось бы вовсе пользование свыше данным талантом.

§13. Наша эстетика, как и ее старшая сестра логика, разделяется, во-первых, на теоретическую, учащую, общую, дающую указания: 1) о вещах и о предметах мысли, эвристика, 2) о ясном порядке, мето­дология, 3) о знаках прекрасно мыслимых и прекрасно располагае­мых предметов, семиотика, и, во-вторых, на практическую, приклад­ную, специальную. В обеих:

Если кто выбрал предмет по себе, ни порядок, ни ясность

не оставят его: выражение будет свободно.

Вещь пусть первою будет, вторым пусть будет порядок,

Знаки своим чередом третье место займут.

(Гораций)

§14. Цель эстетики – совершенство чувственного познания как такового и это есть красота. Притом следует остерегаться его несо­вершенства как такового, которое есть безобразность.

§15. Эстетик как таковой не имеет заботы о совершенствах чув­ственного познания, настолько глубоко скрытых, что они либо остают­ся для нас совершенно темными, либо могут быть усмотрены не иначе, как при помощи интеллекта.

§16. Эстетик как таковой не имеет заботы о несовершенствах чувственного познания, настолько глубоко скрытых, что они либо остаются для нас совершенно темными, либо могут быть обнаружены не иначе, как путем суждения интеллекта.

§17. Чувственное познание, в своем основном значении, есть комплекс представлений, находящихся ниже порога различия. Если бы мы пожелали теперь обозреть одновременно, постигая умом либо только его красоту и изящество, либо только его безобразность, как иногда это делает наблюдатель с развитым вкусом, то необходи­мое для науки различие пропало бы, словно подавленное множеством прелестей и пятен на различных ступенях их общности – родовых, видовых или единичных. Поэтому сначала рассмотрим красоту в той мере, в какой она является общей почти всякому чувственно прекрасному познанию, универсальную и всеобщую, вместе с ее противоположностью.

§18. Красота чувственного познания в универсальном значении есть 1) взаимное согласие мыслей, соотнесенное с чем-то одним и являющееся феноменом, причем в данном случае мы отвлекаемся от порядка этих мыслей и от знаков. Красоту вещей и мыслей следует отличать как от красоты познания, первой и главной частью кото­рой она является, так и от красоты предметов и материи, с како­выми зачастую она неправильно смешивается по причине укоренившегося значения термина. Безобразные предметы как таковые могут мыслиться прекрасно, а прекрасные – безобразно.

§19. Поскольку нет совершенства без порядка, универсальная красота чувственного познания есть 2) согласие порядка, благода­ря которому мы созерцаем прекрасно мыслимые вещи, – согласие как внутреннее, так и с вещами, феномен, красота порядка и распо­ложения.

§21. Сколько же может быть безобразных черт, пороков, пятен в чувственном познании, которых следует избегать, – либо в мыс­лях и вещах, либо в сочетании многих мыслей, либо в значении (что мы по порядку перечислили в §18-20).

§22. Обилие, величие, истина, ясность, достоверность и живость познания, в ту меру, в какую они оказываются в согласии в едином восприятии или в согласии друг с другом (например, обилие и вели­чие, способствующие ясности, истина и ясность, способствующие достоверности, все прочие – живости) и в ту меру, в какую различ­ные другие элементы познания оказываются в согласии с ними же, дают совершенство – всякому познанию, универсальную красоту – способности ощущать феномены, и особенно вещам и мыслям, в чем помогает

Их изобилье и блеск, и правды живое сиянье.

§23. Скудость, мелочность, фальшь, непроницаемая темнота, сомнения и колебания, косность суть недостатки всякого познания и искажают способность ощущать феномены вообще – таковы глав­ные пороки вещей и мыслей.

§24. Красота чувственного познания и само изящество вещей суть совершенства сложные и притом универсальные. Это явствует также из того, что никакое простое совершенство не есть для нас феномен.

§28. Общей отличительной чертой совершенного эстетика являет­ся, во-первых, прирожденная натуральная эстетика.

§47. Отличительной чертой совершенного эстетика является, во-вторых, askēsis (упражнение) и эстетическая тренировка (exertitatio).

§53. В эстетических вещах следует весьма остерегаться и не при­нимать за одно и то же дарование грубое и дарование неученое. Например, у Гомера и Пиндара, разумеется, не было грубым

Их дарованье, ни диким, ни гнусно косматым...

(Гораций)

однако они являлись скорее исходными образцами (archetypa) для ученых искусств, чем отображениями (ectypa) этих последних. Чело­век неученый может иметь дарование даже эстетическое, весьма тонкое, и, наоборот, человек ученый – дарование весьма грубое в том, что касается красоты.

§54. Подобно тому, как Лейбниц назвал музыку арифметическим действием души, не умеющей счислять саму себя, подобно этому ребенок, почти не умеющий мыслить себя самого, посредством рас­смотрения сходных случаев, а затем посредством вытекающего отсюда как бы прирожденного подражания, будет совершенствоваться в пре­красном мышлении и будет делать это еще гораздо больше, если ему посчастливится попасть в руки мастера, который сумеет придать должный склад его нежным, лепечущим устам.

§62. Третьей общей отличительной чертой совершенного эсте­тика является mathesis (“обучаемость”, вульг. «наука») и эстетическая дисциплина, т.е. более совершенная теория того, что ближе влияет на материю и фор­му прекрасного познания, обычно приобретаемая благодаря одной лишь природе и ее применению на практике; на основе строгого упражнения эту теорию следует применять на практике, чтобы спо­собность души не блуждала под впечатлением мыслимых ею вещей или чтобы из-за незнания правил и их разумных оснований и неу­веренности в них, она не мыслила своевольно и не отвращалась бы вовсе от прекрасного размышления, уверенная, что сама увидит все свои прегрешения, на самом деле вовсе их не зная.

§63. К эстетической дисциплине относится, во-первых, прекрас­ная эрудиция, т. е. такая эрудиция, которая делает познание луч­шим, чем неэрудированное, – то познание предметов, о которых надлежит затем мыслить прекрасно. Будучи наделено ею, дарова­ние, прекрасное от природы, подогреваемое ежедневными упражне­ниями, ею движимое и ею поощряемое, вместе с честным, искренним, по выражению Персия, эстетическим сердцем, легче может склонять­ся к тому, чтобы прекрасно мыслить о данной теме.

§64. Главные части прекрасной эрудиции – те дисциплины, которые уясняют нам бога, вселенную, человека (особенно в его моральном облике), повествования (не исключая мифических) и древ­ности, а также дух символов (siglorum genium).

§65. При изучении подобного рода дисциплин эстетик заботится лишь о том совершенстве, которое становится феноменом, когда мыслят прекрасно о тех или иных предметах. Частью он делает это негативно, позволяя избегать зрительных образов, вносящих безобразие, частью позитивно, когда зачастую посредством одной-единственной фразы или достаточно краткого знака он заставляет эру­дированного читателя или зрителя ожидать любое великое от столь ученого автора, хотя многие плоды своей эрудиции он и скрывает посредством изящного умолчания.

§67. Впрочем, мы не требуем, чтобы эстетик бил полигистором или «пансофом», так как общая его характеристика лишь в общей форме требует эрудиции, в том виде прекрасное мышление, в котором тот или иной эстетик захочет отличиться, специальная же характе­ристика определит точнее те ближайшие составные части эрудиции, где ему не пристало быть хозяином, и тот вид прекрасного познания, который он избрал себе в качестве поприща своей собственной дея­тельности.

§68. К эстетической дисциплине относится, во-вторых, теория формы прекрасного познания – о способе и средствах осуществлять его законными путями, теория более совершенная, чем та, которая обычно получается на основе одной лишь природы и простого практи­ческого осуществления этого прекрасного познания. Такая теория требует от своего практического приложения более тщательных и строгих упражнений. Комплекс же правил, расположенных в поряд­ке, обычно называется искусством. Так в общей характеристике совершенного эстетика появляется требование эстетического искус­ства.

§69. Что касается специальных характеристик совершенного эстетика, например оратора, поэта, музыканта и т.д., то здесь уже давно это требование удовлетворено, так как существуют искусства риторическое, поэтическое, музыкальное. Все, что говорится в них обычно об их приятности, пользе, необходимости, посредством незна­чительного расширения понятий можно применить и к искусству эстетическому, указанные предикаты которого имеют столь же широкое значение, как и похвалы прочим искусствам, вместе взятым.

§70. Можно будет признать, что искусство оказывается тем выше 1) чем более широкие правила оно заключает, т. е. чье применение оказывается полезным, даже необходимым, в большем числе слу­чаев, и чем это искусство полнее, оставаясь тем не менее кратким компендиумом всех достаточных правил; 2) чем более действенные и важные правила оно дает, т.е. такие, которыми ты никогда не мо­жешь пренебрегать без великого ущерба; 3) чем точнее и тщательнее оно эти правила излагает; 4) чем очевиднее эти правила; 5) чем они достовернее, будучи выделены из истинных начал, являющихся ду­шою этих правил; 6) чем более они привлекательны, склоняя к тому, чтобы мы подчиняли их предписаниям наши действия и самую прак­тику искусства.

§71. Что касается законов эстетического искусства, то они, являясь как бы полярной звездой для всех частных искусств, про­стираются на все свободные искусства и имеют еще более широкую сферу, – они простираются на все случаи, когда приходится изящно или безобразно познавать что-либо; до этого нет дела познанию науч­ному. Вот почему эстетическое искусство, более, чем какое-либо дру­гое частное искусство, заслуживает быть приведенным в форму искус­ства, явить, наконец, некую более полную систему красоты познания, остаться чуждым той «апоспасматии» (фрагментарности), которая свойственна выводимым из него отдельным искусствам. Надеять­ся на какую-либо полноту в частных искусствах нельзя, по причине бесконечного разнообразия, можно лишь подняться до источников красоты и познания, до их природы, до первичных подразделений их обоих, и, произведя на основе закона исключенного третьего исчерпывающее деление на противоположности, попытаться иссле­довать, что же получится, если эстетическому искусству придать форму науки.

§72. Более высокое правило всегда сильнее, чем все ему подчи­ненные. Вот почему эстетические законы сильнее, чем все выводимые из них правила частных искусств, и в том случае, когда последние приходят в столкновение друг с другом, от них следует отвлечься, без нарушения изящества. Когда же правила частных искусств познаются одни, получается иначе; так бывает, когда эстетические правила едва-едва усматриваются, словно видимые издали при обо­зрении большого земельного участка, а правила частных искусств во всей красоте и убранстве своих примеров ослепляют глаза не без великого для них ущерба. Вот почему комплекс эстетических зако­нов, предпочтительно перед частными своими следствиями, достоин получить форму искусства, которая, будучи сведена к форме на­уки, делает одновременно вполне наглядной и очевидной силу этих законов.

§73. Ложное правило всегда хуже, чем никакое. Но законы, извлеченные лишь из того или иного примера и без дальнейшего своего обоснования выдаваемые за универсальные, что они такое, как не вполне явное заключение от частного к общему? Вот поче­му так часто они грешат в отношении объема, если только не ока­зываются совершенно ложными. Но добиться полной индукции никог­да нельзя. А потому нужно усмотреть а priori истину более важных правил, которые затем подтвердит и иллюстрирует опыт, подобно тому, как он, может быть, явился и первой отправной точкой при обнаружении их истинности. Потому-то частные искусства, если они намерены отделить истинные правила от сомнительных, нуждают­ся в особом принципе, посредством которого они могут познать свои собственные правила, а это значит, что эстетическому искусству должна быть придана форма науки, дабы не приходилось всецело основываться на упомянутом ненадежном рассмотрении отдельных сходных случаев.

§77. Вновь напоминаю: я не такой человек, который владеет во всех отношениях эстетической наукой, я не воображаю, будто мой или чей-либо другой ум изящен в родовом значении термина, и не считаю, что являюсь, в частности, как достойным похвалы ора­тором, так и поэтом, и музыкантом и т. д. Я уже заявлял, что прежде чем овладеть подобной теорией, нужно иметь природу, дарование, талант, выучку, культуру гения и что без какой-либо эрудиции едва ли можно приобрести опытность в прекрасном мышлении. Я единственно доказывал, что такая опытность окажется полезной только в том случае, если она станет первой и главной в своей обла­сти наукой. Теперь я опять заявляю, что более точные и надежные упражнения [...] должны продолжаться неослабно каждый день, и без них так называемые мертвые и умозрительные правила, хотя и полезные, но которые ты не применял бы практически, никогда не пойдут тебе на пользу, хотя в этом и заключается их главное назначение.

§78. Общей отличительной чертой совершенного эстетика являет­ся, в-четвертых, эстетический порыв, impetus (прекрасное возбужде­ние ума, его горение, устремленность, экстаз, неистовство, энту­зиазм, дух божий). Возбудимая натура уже самопроизвольно, а еще более при содействии наук, изощряющих дарование и питающих вели­чие души, в зависимости от предрасположения тела и от предшеству­ющего состояния души, при благоприятных обстоятельствах напра­вляет к акту прекрасного мышления свои низшие способности, склонности, силы, ранее мертвые, дабы они жили согласные в феномене и были больше, нежели те силы, которые могут проявить многие другие люди, разрабатывая ту же тему, и даже тот же самый человек, не столь воодушевленный в другое время. И таким образом подобные люди дают результаты, равные этим своим новым жи­вым силам, превосходящим их обычные силы и относящимся к этим последним, как квадрат к корню. Состояние души, возникновение которого я описал, есть та самая ormē (устремленность), различ­ные наименования которой я выше привел, сообразуясь с ее сте­пенями.

§97. Некоторые предметы прекрасного мышления мы не вправе показывать раньше, чем мы не наделим их всеми возможными пре­лестями, которые можно к ним добавить дополнительно. Здесь, поскольку (при прочих равных условиях) всякая красота частей увеличивает красоту целого, общую характеристику совершенного эстетика увенчает, в-пятых, забота об отделке (limae labor et mora) [4], т. е. привычка с неослабным вниманием по мере возможности уве­личивать в прекрасно сделанном произведении мелкие достоинства даже мельчайших его частей, устранять недостатки едва заметные, без ущерба для целого. Прекрасное мышление в целом будет подобно картине.

§104. Натуральный род мышления, если он связывается с при­родными силами готовящейся мыслить души и если он соразмерен природе тех предметов, ради пользования или наслаждения которы­ми это мышление происходит, или, короче говоря, натуральный род мышления, подражающий этим природам, необходим для намере­вающегося прекрасно мыслить настолько, что все, не вполне познан­ное в прекрасно мыслящей душе, природа множества предметов, как и все искусство изящного мышления, видимо, охватывается этим единственным правилом: подражать природе.

§183. Я не хотел бы это изящество мыслей, как бы посредством metabasis eis allo genos (перехода в иной род) и словно вторгаясь со своим серпом на чужую ниву, выводить из строжайших и вер­ховных законов блаженной жизни или, вообще говоря, из святейших прорицаний подлинного христианства. Я предпочел бы рассматри­вать здесь это изящество как непременное условие подлинно прекрасного произведения гениев при полном отсутствии какового проступает некая безобразность, некое иное изящество, обезобра­живающее – и не только в духе, не только в разуме, но и в самом аналоге разума, который получает поддержку от природного вели­чия души, подкрепляемого практикой и обучением. Ведь задержи­ваться на таких вещах нельзя без ущерба для нравов и, разумеется, лишь в виде неизящного исключения, или по прихоти того, кто оценивает нравы только на вкус, пусть даже вкус этот и не будет площадным и распутным.

§191. Абсолютное эстетическое величие материи требует, чтобы в качестве предмета мышления и прекрасного созерцания не выбира­лись объекты и материи, которые вовсе лишены величия, поскольку они расположены ниже эстетического горизонта человека, т. е. суть в подлинном смысле пустяки (вещи мелкие и ничтожные, мусор, глу­пости). Поэта я не слушаю, когда он говорит пустяки (Цицерон, Парадоксы, 3). Отсюда прекрасные слова Персия (Сатиры, V, 19):

Я ведь на то и не бью, чтобы ребяческим вздором

Лист у меня распухал, лишь весу способный дать дыму,

Грудь желаю раскрыть...

§211. Добродетели и добрые нравы мы рассматриваем здесь лишь в ту меру, в какую они становятся феноменом или в какую они ока­зываются приметными в общении людей и внешнем образе жизни, не исключая и самые тени добродетелей, отличие каковых от под­линной добродетели обнаруживается лишь посредством интеллекта и разума.

§430. Существуют истины настолько мелкие, что соблюдение их или упоминание о них находится ниже эстетического горизонта и, разумеется, ниже прекрасной величины как абсолютной, так, конечно, и относительной. Об этих бесконечно малых истинах эстетик не заботится. И никто не думает, что и для историка не допускает исключений строгий закон: не умалчивать о чем-либо истинном. Читая VI песнь «Энеиды»

...Отряд на Гасперийский брег молодежи

Прыгает пылкий...

А благочестный Эней к высотам, где вышний Аполлон

Властвует, и далеко к тайникам ужасной Сибиллы,

К страшному гроту идет...,

пусть эстетик не заботится и не помышляет о том, какой ногой ступил Эней на почву Италии, хотя сущая истина, что он ступил либо левой, либо правой, или, что менее благообразно, обеими сразу. [...]

Пусть эстетическая истина будет чем хочешь, лишь бы она была нечто простое и единое, тогда у тебя будет одновременно и прият­ная округленная краткость, и прекрасная связность. Вот почему единство нравилось Августину настолько, что он назвал ее формой всяческой красоты.

§441. Эстетикологическая истина родовая есть перцепция боль­шой метафизической истины, эстетикологическая истина видовая есть перцепция еще большей, эстетикологическая истина индивиду­альная, или единичная, есть перцепция наибольшей метафизической истины в смысле родовом. Первая есть перцепция истинного, вторая – более истинного, третья – наиболее истинного. Единичная истина касается либо внутренних особенностей высшего верховного суще­ства, либо абсолютно случайных событий. Случайное не может быть представлено как единичное иначе, как в виде возможности в пре­делах некоего мира. Поэтому единичная истина о случайном либо полагает его как возможность и как часть нашего мира, и эта истина вместе с высшей истиной абсолютно необходимого называется таковой в самом строгом смысле, а в просторечии – просто истиной, либо она полагается как возможность и часть иного мира, доступная человеческому познанию, – истина гетерокосмическая.

§511. Если выдумываются такие вещи, которые не имеют места в нашем мире в качестве возможных, как по причине некоторых обстоятельств и предположений (надо полагать, известных тому, кто о них мыслит, и тем, кто будет о них мыслить под его руковод­ством), так и по причине непреложного течения событий в нашем мире, – вещи, которые, однако, при других предположениях, в нашем мире невозможных, могли бы или могут быть мыслимы прекрасно и безобразно на средней ступени познания (per cogitationem mediam), такие вымыслы называются гетерокосмическими, поскольку их изо­бретатель как бы создает, вымышляя, новый мир, или, если они повествуются преимущественно историком, называются поэти­ческими.

§513. Комплекс и бессвязная система всякого рода вымыслов, уже принятых и допущенных большинством изящных умов, мы синекдохически назовем миром поэтов. Здесь находят свое место большинство космогонии философов, не исключая картезианской, в не меньшей мере, чем теогонии древних теологов и всяческая мифо­логия, не только более известная, греческая и римская, но и пере­даваемая из поколения в поколение у разных народов, от Индии до Эдды. Сюда же относятся всецело и жития святых, вымышленные либо исторически, либо поэтически, их изваяния, обличил и позы, в которых они обычно изображаются в живописи и скульптуре. Совершенно новая, нетронутая земля – это каббалистический мир с его жителями четырех стихий, которые некогда жили в полном мраке и т.д.

§514. В мире поэтов есть некая обширнейшая область химер, вымыслов, лишенных всякой метафизической истины, которая заклю­чается в их объектах. Эту область мира поэтов мы назовем утопией. После того, как значительная часть баснословного мира проникла в мир поэтов, человек, намеревающийся прекрасно мыслить, не должен касаться его без ограничений. [...]

§516. Некая поэтическая фантазия, не оскверненная прикосно­вением к утопии поэтического мира, сообразная некоей его части, и притом положительно, будет трактовать свой мир, создаваемый в качестве гетерокосмического вымысла, так, что эстетически считаясь с будущими слушателями, которым предстоит вникать в пред­мет, она будет вполне согласоваться с хорошо познанной частью мира поэтов и сможет быть образована мысленно из его антиципа­ции, развертывая свои события таким образом, как это обычно про­исходит в данной области поэтического мира, получая эстетическое единство с нею и обретая от нее свое правдоподобие. Такого рода поэтический вымысел мы будем называть аналогическим.

§518. Поэтическая фантазия, созидающая свой мир так, что он вовсе не оказывается подобным какой-либо области поэтического мира или ведущим к ней приноровленным, остается совершенно недоступной. Ибо ей не приходит на помощь предполагаемое у зри­телей правдоподобие поэтического мира, поскольку у этих послед­них нет достаточного числа антиципации, которые была способна находить у них, как мы видели, фантазия аналогическая; ведь во всем поэтическом мире она чужая и не может иметь места в нашей вселенной, а потому многим вообще она будет казаться подобием лжи.

Если все же она должна была бы нравиться и стяжать достаточ­ное количество похвал, ей следовало бы иметь значительное внутрен­нее правдоподобие, отменный порядок изящно связанных элементов, гармонию в их последовательности, соответствие, поражающее гла­за вместе с ярким светом, приметное единство и вообще – во всех отношениях отменное изящество.

§618. Итак, всякий эстетический свет, который ты усматриваешь в вещах непосредственно, есть чувственная прозрачность вещей; распространение ясности на множество знаков будет светом абсо­лютным, а блеск и сияние живых мыслей и материи – светом отно­сительным.

1. 
   Перепечатка этого труда была издана в Бари в 1936 г. Много интересных вариантов и дополнений содержит немецкая запись курса лекций, опубликован­ных Поппе.
   
2. 
   Jok. Jak. Bodmer, Joh. Jak. Breitinger. <…> (1727); Bodmer. 1736; Ibid. 1740; Breitinger. <…> Zuerich, 1740.
   
3. 
   Герменевтика – наука об истолковании текстов, экзегетика – наука комментирования текстов, гомилетика – теория проповедничества.
   
4. 
   Ср.: Гораций. Наука поэзии, стих 291: «скучно и трудно опиливать чище работу».
   

2. Возражения против необходимости эстетики и аргументы в ее защиту.

3. Цель эстетики (§14). Определение чувственного познания. Как достигается совершенство чувственного познания (§§17-24).

4. Отношение эстетики к низшим способностям (§12).

5. «Совершенный эстетик» и его черты (§§28-69).

6. «Проблема подражания природе». Понятие эстетической истины (§439).