Андреас Эшбах Выжжено Предуведомление

Чем ближе надвигался октябрь, тем чудеснее расцвечивался ландшафт, и Маркус наслаждался видом, хотя от многих слышал, что «бабье – индейское – лето» ещё красивее на северо-востоке. Ему и здешней красоты хватало.

Остаток группы локализации постепенно готовился к отъезду на родину. Теперь, когда работа была сделана, лица у всех стали более открытыми, а настроение иногда напоминало скорее о вечеринке или школьной вылазке. После изгнания Сильвио к группе присоединилась элегантная неаполитанка Мария, у которой в работе была лёгкая рука. Только Бенгту приходилось на финишной прямой напрягаться, поскольку шведская версия единственная пока не получила одобрения его местных консультантов, а с переводом обучающих инструкций он затянул настолько, что уже не успевал к сроку.

– Ну и что, это я могу сделать и дома, – пренебрежительно отмахивался он, пока Лурдес не заявила ему напрямую, что надо было поменьше читать газеты и побольше работать.

– А ты правда хочешь остаться? – спросил Жан-Марк. Он спрашивал об этом уже раз десять, и на сей раз Маркус похлопал его по плечу и ответил:

– Оставь это, mon ami. Тебе этого никогда не понять.

Остальные его поздравили, пригласили на прощальную вечеринку, которую собирались устроить в отеле перед вылетом, и Лурдес сказала:

– Я тебе желаю, чтобы решение, которое ты принял, оказалось правильным.

Однако в первый рабочий день октября с утра по рассылке пришло сообщение. В нём доводилось до общего сведения, что Ричард Нолан с первого октября отозван в правление. Новым руководителем подразделения «Райская Долина» отныне назначен Джон Мюррей.

Маркус читал это сообщение с таким чувством, будто у него почва уходит из-под ног.

И действительно: не прошло и двадцати минут, как зазвонил его телефон. То была прежняя секретарша Ричарда Нолана, та самая женщина, что вызывала его в кабинет шефа в ту памятную, благословенную пятницу. Но на сей раз она сказала:

– Вас просят безотлагательно явиться в кабинет мистера Мюррся.

И – нет, ему не надо брать с собой документы по проекту.

Когда Маркус вошел в кабинет, за столом Нолана сидел, сцепив пальцы, Мюррей. Свой бейсбольный мяч, своё семейное фото и свою Библию он уже перетащил сюда, но остальное пространство кабинета казалось пока необжитым.

Мюррей коротко с ним поздоровался, вежливо и холодно, ровно так, чтобы его не в чем было упрекнуть.

– Как там с вашим проектом? – спросил он.

– Всё готово, сэр.

– Какая версия программы?

– Версия LR-8.1.23 Build 5 DE.

– А что с документацией?

Маркус осмелился снова вдохнуть. Может, напрасно он так тревожился?

– Документация полностью переведена, проверена нашими консультантами в Германии, Австрии и Швейцарии и одобрена. Руководство уже в печати, обучающие инструкции уйдут в печать, насколько мне известно, на следующей неделе.

Мюррей кивнул. Он не сказал ничего одобрительного, просто принял это к сведению. И потом сидел молча – может, час, может, сто лет, этого Маркус впоследствии не мог с уверенностью сказать, – перед тем как откашляться и заговорить:

– Мистер Вестерманн, – невозможно было пропустить мимо ушей, как он это подчеркнул, – мистер Нолан сделал вам предложение остаться в головной структуре после завершения проекта локализации.

Ну вот. Дошло до дела.

– Да, – подтвердил Маркус. Он это сказал? Или только подумал?

– Я отзываю это предложение, – холодно продолжил Мюррей. – По двум причинам. Во-первых, между нами не сложилась химия. Я не доверяю вам; вы знаете, почему. Во-вторых, я считаю, что это послужит интересам фирмы: если специалист по местной версии программы будет и впредь работать в своей стране. Это всегда было политикой нашей фирмы, и она себя оправдала.

Маркус только кивнул. Ему вдруг стало ясно, что с момента получения сообщения он ни на что другое и не рассчитывал. К его собственному удивлению, он даже не огорчился.

Мюррей выдвинул ящик стола.

– Я придаю большое значение корректности отношений, как вы знаете. Это распространяется и на корректные взаиморасчеты. – Он выложил на стол лист, испещрённый цифрами, и теперь разглядывал его. – В минувшие месяцы вы накопили огромное количество сверхурочных часов. Я хотел бы, чтобы вы своевременно использовали их, прежде чем вернётесь в Европу.

Маркус непонимающе уставился на него.

– Сэр? – услышал он свой собственный голос. Он не имел представления, что Мюррей хотел этим сказать. Не имел он представления и о количестве сверхурочных часов; сам он их никогда не подсчитывал.

Мюррей протянул ему лист с расчётом рабочего времени, который автоматически производила пропускная система.

– Можете взять две недели отгулов, а потом вам останется только собраться.

Итак, «Двенадцать пальм». Жилой квартал, обнесённый стеной, находился милях в шести от центра города и состоял из двухсот современных роскошных вилл. Причиной недавнего возведения стены были покушения на иностранцев. Жили здесь главным образом ливийцы, египтяне и сирийцы, но также несколько французов и англичан. Арабы с Чарльзом не разговаривали, европейцам же, напротив, не терпелось объяснить ему, как скучна жизнь в Эр-Рияде.

– Ни театров, ни кино, ни концертов, – перечислял ему англичанин, работавший в одном из банков. – Всё запрещено. Единственное преимущество, что в магазинах тебя со всех сторон не оглушает музыка.

О том, что выходить в город одному не следует, его уже предупредил Майерс – с разъяснением, что против иностранцев, главным образом американцев, то и дело совершаются злодеяния. Но Таггард всё равно выходил, не ставя об этом в известность Майерса.

Странно было, что враг – ненавистная Америка, – вопреки всем арабским надписям и чужеродной одежде, присутствовала всюду. Молодые люди носили американские джинсы, американские кроссовки, американские майки. На каждом углу попадался какой-нибудь американский ресторанчик фастфуда – «Макдоналдс», «Пицца-хат», «Кентукки-фрид-чиккен», «Бургер-кинг» и так далее, и все они хорошо посещались. И невозможно было не заметить, что особенным успехом, как и всюду в мире, они пользовались у детей и подростков.

Когда ему попалось уже второе заведение с золотой буквой «М», он с любопытством вошёл внутрь, встал в очередь и заказал себе биг-мак. Стоило это пятнадцать риалов, и за едой он подсчитал, что это равно приблизительно четырём долларам. «Недёшево», – подумал он и стал наблюдать за происходящим. Несколько закутанных женщин пришли с детьми, клянчившими главным образом яркие пластиковые фигурки, которые подавались к некоторым блюдам. Они понесли свои подносы в огороженные семейные отсеки. Таггард спросил себя, как эти женщины вообще едят: для каждой дольки картошки-фри поднимают свою паранджу? А как с чизбургерами? Но выяснить это не представлялось возможным, поскольку семейные отсеки были, естественно, защищены от посторонних взглядов.

Таггард снова и снова ходил по городу, наблюдая, старался найти, но сам бы не смог сказать – что. Иногда ему становилось плохо от жары; тогда он брал такси и ехал назад, в «Двенадцать пальм», ложился на кровать в своей кондиционированной квартире и говорил себе, что он уже не мальчик и слишком стар для таких приключений. Но в следующий раз опять выходил, и хотя держался в тени, рубашка все равно прилипала к телу, обгорали нос и лысоватый череп – в тех местах, где волосы росли слишком редко для тою, чтобы прикрыть кожу от солнца. Противозагарный защитный крем от столь яркого солнца не спасал.

Таггард проходил мимо медресе и видел, как молодые мужчины, выходящие оттуда, бросали в его сторону мрачные взгляды. Перед одной такой школой он остановился, держа в руках карту города, притворился туристом и спросил по-английски, где здесь находится «сук Дирах», знаменитый рынок антиквариата. Он знал, что это рядом, за углом, и это без сомнения знали и те, кого он спрашивал, однако те делали жест отрицания и говорили: «No. We do not know». Он благодарил, как это сделал бы турист, снова погружался в свою карту и слышал, как они высмеивали его между собой – подло и ненавидяще. Один предложил отрезать амрикани яйца, другой заметил: почему бы и не голову заодно?

Страха у Таггарда не было. Страх он потерял вместе со своей семьей. Он просто хотел понять.

Но не понимал. Откуда эта ненависть? Саудовская Аравия своим богатством и государственной независимостью была обязана США. Саудовские граждане откровенно любили вещи, которые поставляла всему миру американская экономика. Какие же у них были причины столь страстно ненавидеть американцев?

Этого он не понимал. При этом ответ казался близким, стоило лишь руку протянуть. Но поймать этот ответ ему никак не удавалось.
Маркус не мог сказать об этом коллегам. Остаток дня он провёл в состоянии шока, сидя за своим столом и рассеянно играя в обычные компьютерные игры. Вечером, когда остальные члены группы уже уехали, он прибрал на своём столе и поехал домой. Оглушённость постепенно проходила; он начал чувствовать боль.

Но нет, он не сломается. Две недели отпуска? Вот и прекрасно. Это шанс. Всегда надо думать о шансах. Наконец-то он сможет осмотреть страну своей мечты. Такое путешествие ему не повредит.

Он заехал в супермаркет и купил себе атлас, над которым просидел остаток вечера. Он складывал мили, силясь не переводить их в километры, а приучиться мыслить в этих единицах, и опять заметил, что в голове у него по-прежнему не укладывается, как велика эта страна, какие расстояния простираются перед ним и что на самом деле означает понятие «даль». Он потерялся на этой карте, водя пальцем по отрезкам, соответствующим дневному пути, читал названия местечек, очарованный их звучанием, и забывал, что с ним произошло. Более того, он уже не мог отвлечься мыслями от этой колоссальной страны. Когда он лёг в постель – далеко за полночь, – эта страна продолжала гореть в нём. Всё равно когда-нибудь он будет здесь жить. Сейчас – это было лишь временное отступление, но не поражение. Пока он не сдался, это не могло быть поражением.

На следующее утро он упаковал вещи и пустился в путь – куда глаза глядят. Он поехал на запад, решив на половине пути между Блумсбергом и Мильтоном свернуть к Великим озёрам. Только никаких достопримечательностей, избави Бог. Он не турист. Он будущий житель этой страны, дающей безграничные возможности.

Но сперва ему хотелось просто ехать, час за часом находиться в пути. Радиостанции менялись, а музыка была одна и та же. Названия и цифры на дорожных указателях менялись, ландшафт же оставался почти прежним.

Он попадал в пробки, потом снова оставался один на бескрайних просторах. Он видел уродливые промышленные сооружения, от которых в небо поднимался маслянистый жирный дым, потом снова проезжал мимо сонных деревень, среди холмов, мимо пасущихся стад, играющих детей. Он видел огромный комбайн, одиноко прогрызавшийся сквозь последнее, забытое поле кукурузы. Комбайн срезал коричневые стебли, заглатывал их, а непригодные для использования части изрыгал из себя вязанками. «Какие затраты», – промелькнуло у него в голове. Если подумать, какая малая часть растения кукурузы идёт в пищу – с каждого стебля снимают лишь несколько початков, а с самих початков в пищу идут лишь зёрна, – то кажется просто чудом, что баночка этих зёрен в магазине стоит всего пятнадцать центов.

Мир был полон чудес, если присмотреться.

Он доехал до западной оконечности самого западного из Великих озёр – Сапериор, нашёл хорошенький отель у залива Чеквамегон и провёл там несколько великолепных дней, к тому же ещё по специальным ценам, поскольку сезон давно закончился. Было прохладно и ветрено, и в воздухе ещё пахло походными кострами. Деревья сбрасывали ему жёлтые и красные листья, и те шуршали под его ботинками. Однажды вечером на озере начался шторм, и он следил из окна уютно натопленного ресторана, как на небе сжимали кулаки тяжёлые тучи, как их беззвучно пронизывали молнии, пока гроза не добралась до берега и обрушившийся ливень не перекрыл всю видимость.

Покой действовал на него благотворно. Он чувствовал, как к нему возвращается уверенность и боевой дух. То, что разгорелось в нём в ночь перед отъездом, теперь превратилось в жар. И хотя он пока не знал, что будет делать и как устроится, его переполнял бездонный оптимизм.

Кроме того, он истосковался по большому городу, по высотным домам и толкотне на улицах, по шуму, смогу и оживлению. Он решил пуститься в обратный путь и осмотреть Чикаго – может, провести там несколько дней.

Но время пока не поджимало. Его отвлёк дорожный указатель на резервацию индейцев, в заколдованный озерный край, где он с готовностью заблудился, чтобы посидеть на берегу зеркального озера и предаться мыслям, а потом осмотреть маленький музей, которым заправляла старуха индианка с узкими, как щёлочки, глазами. Он остановился в отеле рядом с капустным полем, на котором мужчина, совсем один, до позднего вечера убирал урожай, вырезая тесаком из середины растения белый кочан цветной капусты, а остальную зелень оставлял гнить на поле. Перед закатом он перетаскал свою добычу в ящиках в пикап и уехал.

Маркус плохо спал в эту ночь. От озера летела мошкара и неотступно мучила его. К утру он весь был искусан и разбит, а в комнате воняло капустой.

Усталость оказалась роковой. В какой-то момент он очнулся за рулём, проезжая дорожный указатель на Зелёный залив. Откуда тут взялся Зелёный залив? Силы небесные, он был слишком измучен, чтобы вести машину. Сейчас же, немедленно он должен был выпить кофе. Большую чашку, поскольку американцы, при всей любви к напитку, не умели варить по-настоящему крепкий кофе. И вот на горизонте показались первые высотные дома! Въезжать в таком разбитом состоянии в большой город нельзя. Он свернул на первый поворот с дороги, и этот поворот привёл его в аэропорт – Austin Straubel International Airport. Самая дешёвая парковка, какую он нашёл, означала доллар в час, но оно того стоило. Он поставил машину в спокойный уголок, откинул спинку кресла и наконец-то сомкнул глаза.

Спустя два доллара он проснулся и почувствовал себя уже намного лучше. Так долго спать в машине ему не приходилось ещё никогда; видимо, столь неотложной была потребность. Теперь бы ещё кофе – и жизнь могла бы продолжаться. А уж кофе в аэропорту он наверняка раздобудет.

Там было тихо и пустынно. В кафетерии пахло свежей краской, зато там варили эспрессо, и Маркус взял к нему пончик. Он как раз собирался вонзить в пончик зубы, когда до его слуха донеслись звуки, наэлектризовавшие его до предела.

Кто-то за его спиной говорил по-немецки.

Вернее, по-австрийски, скорее всего.

Маркус неторопливо повернулся. Он не хотел, чтобы его заметили. Через два столика от него сидел седобородый костлявый мужчина. Он раздражённо говорил в мобильник:

– …во втором выдвижном ящике. Да нет же, сверху! Да. Там должен лежать листок. Да, этот. И на другой стороне. Роберт Куртцман, через т-ц, сколько раз я должен вам… Да, продиктуйте мне номер.

В руке у него была ручка, цифры он записывал в записную книжку.

– Ну вот! – недовольно воскликнул он. – Этот номер у меня уже есть. Он неверный. Да, я его уже, естественно, попробовал. И мне выдали какие-то фразы! А я что, по-вашему, сейчас делаю? А почему, вы думаете, я тут пытаюсь до них дозвониться? Да потому, что они встречают меня в аэропорту Чикаго! В правильном. А я застрял здесь без денег с карточкой «Eurocard», которая не действует. Потому она и называется «Eurocard». Иначе бы она называлась «Worldcard»… Алло? Госпожа Яцек! – Он отнял трубку от уха и уставился на дисплей. – Неужто и этот сдох? Самое время! Одно к одному!..

Почему-то Маркус почувствовал, что не может бросить тут в беде этого человека. Он встал, подошёл к нему и сказал:

– Я всё равно еду в Чикаго. Я мог бы вас подбросить, если это вас спасёт.

Мужчина глянул на него вначале недоверчиво, потом кивнул, выражая взглядом: «А что мне ещё остаётся», – и сказал, что его зовут Карл Вальтер Блок, что он из-под Штейра в Верхней Австрии и что приглашён Чикагским университетом прочитать доклад.

– Я промахнулся с авиакомпанией. Рейс только называется Вена – Чикаго, на самом деле самолёт взлетел не из венского аэропорта, а на двести километров дальше, и ещё пришлось вначале добираться туда. И тут та же история. С этими полётами надо держать ухо востро…

Дальше они ехали вдвоём. Разумеется, не обошлось без того, чтобы рассказать друг другу о себе, а поскольку человеку из Штейра было далеко за шестьдесят и история его жизни была лет на сорок длиннее истории Маркуса, он в основном и рассказывал.

Карл Вальтер Блок был единственным сыном Ирмгард Блок, урождённой Мучек, и Генриха Марии Блока, который в войну был капитаном и состоял в Берлине на некоей секретной службе, пока по приказу Гитлера и по причинам, которых никто так никогда и не узнал, не был с позором уволен и отослан назад в Австрию. Там ему не оставалось ничего другого, как до конца своей жизни с утра до вечера вкалывать в унаследованном от родителей крестьянском хозяйстве, каменистые поля которого никогда толком не кормили их. Свою озлобленность на судьбу он вымещал на сыне. Бил его, когда тот не слушался, или слушался недостаточно быстро, или делал что-нибудь не так, или просто потому, что так хотелось. Он называл его тупым и негодным для жизни, называл его хилым, что оказалось совсем не так, ибо Карл Вальтер подрастал удивительно быстро и превратился в упорного, выносливого паренька, который брался за все и стал настолько сильным, что, начиная с какого-то момента, отец перестал его трогать.

Карл Вальтер подчинялся своему отцу, но ненавидел его и поклялся отомстить. Мать, которая никогда не защищала его от отца, он только презирал. Она роптала на судьбу, связавшую ее с этим чудовищем, и, хоть и не говорила ничего такого, сын чувствовал, что часть вины в этом она возлагала на его существование.

В школе Карлу Вальтеру Блоку не удалось добиться тех успехов, которых требовали учителя. Учение по книгам у него не шло. Зато он мог посмотреть на работу мастера и потом проделать всё так же или даже лучше, и то, чем овладел на практике, он больше никогда не забывал. А книги и бумага – это был не его мир.

Другой причиной неудач было то, что ему приходилось много работать по хозяйству, и он часто не успевал выполнить домашнее задание. К тому же в школе у него частенько по утрам ломило кости от усталости, и он с трудом боролся со сном. Одет он был беднее всех, и это давало учителям повод не прилагать к его обучению особых усилий. То, что на насмешки одноклассников он частенько отвечал кулаками, тоже приносило ему плохие отметки и штрафные работы, что, в свою очередь, влекло за собой побои дома.

Однажды, после своего пятнадцатого дня рождения, он решил, что с него хватит. Рано утром он с хладнокровной решимостью сунул в ранец вместо учебников кое-что из одежды, взял все деньги, которые втайне долго копил, и покинул родительский дом, чтобы не возвращаться туда почти три десятка лет, в том числе на похороны матери. Его глаза даже не увлажнились, когда он уходил из дома, и он ни разу не оглянулся.

Так он стал пробиваться в Гамбург – с голыми руками и смелым планом наняться на судно дальнего плавания. В одном старом журнале он как-то читал, что один человек начал с этого и в течение жизни объездил весь мир. Возможно, ему придётся немного потерпеть – смотря по тому, насколько внимательно на корабле приглядываются к документам – а может, ему удастся пробраться на борт безбилетным пассажиром. Если удастся, то он просто выбросит свой паспорт за борт и назовётся чужим именем, чтоб никто никогда не узнал, откуда он родом.

Однако едва прибыв в Гамбург, он познакомился с человеком, который недавно нанялся буровым техником в одну нефтяную фирму и предложил ему:

– Да пойдём со мной.

Карл Вальтер Блок так и сделал, и вечером того же дня у него на руках был билет в Венесуэлу и договор найма на работу, в котором стояла фальшивая дата рождения.

Ремесло нефтяного бурения он освоил на практике. Он шел с остальными, делал то же, что они, сразу стал орудовать алмазным и шарошечным долотом,[15] буровой лебедкой и промывочными шлангами, которые были толще его бедра. Если надо было, брался маневрировать крюко-блоком, который вместе с вертлюгом[15] мог весить восемь тонн, а то и больше. Общими усилиями они поднимали буровые трубы с долотом или обсадные трубы, если нужно было закрепить пробурённую скважину. И если буровые трубы рвались, ему не находилось равных в сноровке, чтобы снова достать голову аварийного инструмента ловильным метчиком[15] или колоколом.^[15] Он рылся голыми руками в буровом шламе^[16] и учился по запаху и на ощупь определять, что творится там, в глубине, откуда этот шлам откачали. Между делом он учился английскому и испанскому, обращению с алкоголем и девушками, которые там, в Маракаибо, пахли так волнующе и были так доступны.

В Венесуэле они работали что было сил и добывали нефти до черта. Национализация нефтедобычи была лишь вопросом времени, и уж они хотели взять из земли как можно больше, пока было можно. Действительно, через несколько лет была учреждена государственная фирма «Petroleos de Venezuela», но к тому времени Карл Вальтер Блок был уже далеко.

Как раз когда ему уже наскучило в Венесуэле, ему предложили поработать в Индонезии. Карл Вальтер Блок не знал об Индонезии ничего, но сказал:

– Конечно.

Несколько дней спустя он простился со своими товарищами, поцеловал на прощание девушку, с которой был тогда вместе, и сел в самолёт, который доставил его на Суматру. Там он работал вначале на нефтяном поле Дури, где осваивались новые методы, поскольку это поле давало лишь тяжёлую нефть – и приходилось вгонять в землю пар, чтобы вытеснить нефть наружу. После этого его прикомандировали к группе, которой предстояло осваивать явайские месторождения, с буровых платформ, сооруженных в прибрежных водах. Тогда много говорили про off-shore, и это значило, что добыча из моря имеет большое будущее. В конце шестидесятых годов американцы полетели на Луну, и никто всерьёз не думал, что запасы нефти могут быть ограничены.

Потом Карл перебрался в Африку, где «Shell» уже лет десять добывала нефть в Нигерии. Собирались продвинуться в дельту Нигера, на шельф шириной свыше пятнадцати километров, глубина воды на котором достигала двухсот метров, и Карл Вальтер Блок впервые попал в группу разведки.

Это был новый опыт. С одной стороны, полный разочарований, поскольку из десяти бурений девять оставались бесплодными, но с другой – волнующий, поскольку, несмотря на все предварительные изыскания, несмотря на всю сейсмику, всю аэрофотосъёмку и магнитные измерения, в конечном счёте, это была охота, поединок с природой и неизвестностью, битва готовых на всё мужчин против сил природы. Над ними проносились тропические бури, а они в это время свинчивали буровые штанги и вновь и вновь запускали дизельные моторы, приводившие в движение ротор, и вымокали насквозь, и чуть не падали с ног от усталости. Потом их опять испепеляло беспощадное солнце экватора, так что они едва могли дышать и становились почти такими же коричневыми, как и местные жители. Одного человека они потеряли: тот присел по нужде на штанге плавучего деррик-крана, а штанга располагалась слишком близко к воде, – подплыла хищная рыба и утащила его, осталась только лужа крови; так они и не узнали никогда, что это было за чудовище.

Но бурение так и оставалось бесплодным. Геологи корпели над своими картами, над оценками сейсмических исследований, над буровыми кернами, совещались, звонили по телефону, делали расчёты – чтобы потом узнать, что место, которое они наметили, снова ничего не принесло. Пришёл корабль из Европы, волоча за собой по воде приборы нового образца для исследования недр – нечто вроде дистанционно управляемых компрессорных пушек, вызывающих в воде вибрации, отражение которых со дна записывали подводные микрофоны. По этим отражениям, переданным по радио, большая вычислительная машина в Голландии рассчитывала и печатала карту. А потом бурение опять шло вхолостую.

– Это безнадежно, – в конце концов заявил главный геолог, собрав всю команду. Шёл апрель 1968 года, на стене барака висели карты, на которых красным были обозначены все проведённые бурения, и им объяснили – столь же подробно, сколь и непонятно – где на основании геологической структуры можно рассчитывать на нефть, и что места, которые ещё остались, были слишком малы для того, чтобы добыча себя оправдала, даже если с сегодняшнего дня они начнут натыкаться исключительно на нефть.

И тут, сидя среди остальных, с бутылкой ледяного пива в руке, Карл Вальтер Блок впервые ощутил то, что он впоследствии назовёт «чутьем».

Он смотрел на карту, самую первую, самую старую сейсмическую карту, и то, что говорил учёный, превратилось в глухой, нечленораздельный шум. Одно место на захватанном, выцветшем, обветшалом листе бумаги как будто светилось. Или подмигивало ему? Карл Вальтер Блок поднялся, подошёл к карте и указал на это место.

– Вот тут. Тут надо бурить.

То был инстинкт. Плевать на технику, и к чёрту всю науку, если нефть они так и не нашли. Охотничий инстинкт, вот что это было. Самая древняя способность человека.

Геологи не засмеялись. Они лишь посмотрели на него с обидой.

– Да нет там ничего, – сказал один, – это же ясно. Шансов никаких.

Блок, которому было тогда двадцать два, хотя все считали его старше, упрямо помотал своей бычьей башкой.

– Нефть – тут. – Он поднял бутылку с пивом чуть повыше. – Я нутром чую.

– Вы пьяны, Карл.

– Ну, как хотите, – и он снова сел.

На следующий день группа геологов назначила место последнего бурения. Это место почти в точности совпадало с тем, на которое указывал Карл Вальтер Блок. Они пробурились и наткнулись на нефть. Впоследствии это поле было оценено в миллиард баррелей и получило название Форкадос Йокри.
Прошлое

Вид на озеро Мичиган был великолепный. И если судить по карте, таким и останется до самого Милуоки.

– Нигерия? – повторил Маркус. – А я, признаться, и не знал, что там добывают нефть.

– Это самый крупный в Африке производитель нефти, – сообщил Блок.

Воспоминания. Новости. С некоторыми странами связываешь лишь одно-два события, как будто больше там ничего и не происходило.

– Нигерия… Припоминаю, что-то слышал в новостях. Что-то политическое. Должно быть, лет десять назад. Ещё в школе. – Да, вспомнил. Хеннером звали того долговязого типа из параллельного класса. – Один школьный товарищ всё время раздавал листовки Международной амнистии. И там было про Нигерию. Какому-то борцу с режимом грозила казнь, и были протесты.

Блок смотрел за окно.

– Кен Саро-Вива. Он был писатель.

Хеннер вскоре после этого гулял с грудастой блондинкой классом младше. Вера или Верена; за ней все бегали.

– Честно говоря, политика никогда меня особенно не занимала, – признался Маркус. – Все эти люди, что рвутся к власти… Мне даже имя запомнить сложно.

Блок недовольно буркнул:

– Политика – дело несложное. Это вам только кажется, потому что вы смотрите на неё не с той стороны. А под правильным углом зрения всё встанет на свои места и будет как дважды два.

Маркус мельком глянул на него – движение не позволяло большего.

– И каков же этот правильный угол зрения?

– Нефть, – ответил Блок.

Маркусу стоило труда не вздохнуть. Почему-то он ждал, что так и будет.

– А не однобоко ли это? Хорошо, нефть действительно играет роль в политике, но…

– Я приведу вам один пример, а вы уж судите. – Блок некоторое время задумчиво смотрел на проносящийся мимо ландшафт Висконсина. – Вот эта красивая страна, например. Со своими замечательными президентами. Говорит вам о чём-нибудь имя Рональда Рейгана?

– Который умер от болезни Альцгеймера? Конечно. Сороковой президент США, с 1980-го по 1988-й. Своей политикой внёс заметный вклад в распад Советского Союза.

– Считаете ли вы его великим президентом?

Маркус некоторое время обдумывал ответ.

– Гм-м. Но и не мелким, нет. Насколько я знаю, он тогда своей политикой снижения налогов и свободного рынка вывел США из экономического кризиса. И загнал Советы в гонке вооружений, от которой они и погибли.

– А вы знаете, что есть серьёзная инициатива высечь его голову на скале Рашмор рядом с остальными четырьмя?^[17]

– Это, наверное, шутка? – Маркус коротко глянул на него.

– Такими вещами я не шучу, можете мне поверить.

– Может, тогда уж сразу и канонизировать?

– Скорее всего, найдутся и такие, кто добивается этого, но, насколько я знаю, Рейган был протестант. Как бы то ни было, сейчас я расскажу вам, как времена его правления выглядят из нефтяной перспективы. – Блок скрестил руки на груди. – Теперь известно, что Советский Союз стоял уже вплотную к коллапсу, когда к власти пришёл Рейган. Советское правительство тогда больше, чем когда-либо, зависело от твёрдой валюты, поэтому они добывали нефть и продавали её столько, сколько могли. И это действовало, особенно после того, как в 1978 году рухнул шах Персии, к власти пришёл аятолла Хомейни, и Исламская Республика Иран прекратила экспорт нефти. В 1981 году, к началу президентства Рейгана, баррель сырой нефти стоил свыше семидесяти долларов, если пересчитать на нынешнюю покупательную способность доллара. Советский Союз от этого выигрывал, а в США царило упадническое настроение. Но в это время началась добыча нефти в Северном море, где начали бурить полным ходом после нефтяного кризиса 1973 года. При такой цене эта добыча даже была рентабельна. Рентабельным было и освоение месторождений на Аляске и в Мексиканском заливе. В придачу ко всему такие страны, как Нигерия и Венесуэла, вообще-то члены ОПЕК, настолько нуждались в те времена в деньгах, что решили игнорировать квоты добычи. Каковы были последствия? В середине правления Рейгана нефтяной рынок рухнул, и цена на нефть начала падать, процесс, продлившийся больше пятнадцати лет. Советский Союз, для которого экспорт нефти был основным источником валютных поступлений, попал в экономический капкан, – это и было началом конца. С точки зрения США, напротив, это значило, что энергия опять подешевела, транспортировка по всему миру не стоила почти ничего, – поэтому американская экономика шла в гору. Никакой налоговой политикой такого результата не добьешься. Успех Рейгана был следствием цен на нефть.

Маркус помолчал, осваивая услышанное, а машина спокойно катилась вперед, и крошечная часть того вещества, о котором только что шла речь, поступала из бензобака в карбюратор, распылялась там, чтобы затем сгореть в цилиндрах мотора.

– А не слишком ли это просто?

Блок отрицательно покачал головой.

– Я это знаю. Если очень долго верить, что всё должно быть тяжело и сложно, не так-то легко смириться с обратным.

– Но не станете же вы утверждать, что налоговая политика правительства не влияет на экономику?

– Ещё как влияет, но главным образом негативно. Понимаете, энергия – это основа всего. Техническая энергия. На ней строится всё. В той мере, в какой вы располагаете энергией, вы можете добывать сырьё, обрабатывать, производить из него, а то, что производите, транспортировать по всему миру. Глобальная экономика – это машина необъятной величины и сложности, и она работает тем быстрее, чем больше энергии в её распоряжении. С государством это не имеет почти ничего общего. – Блок сделал движение рукой, будто хотел стереть сказанное со стола. – Другой пример. Маргарет Тэтчер. Что приходит вам в голову при этом имени?

– То, что в школе мне пришлось писать сочинение о временах её правления.

– Чудесно. Тогда у вас наверняка припасено несколько фактов.

– Тэтчер была у власти дольше, чем Рейган, но вела похожую политику и добилась такого же успеха. До неё английская экономика была так себе – устаревшая, негибкая, удушенная профсоюзами. Потом она победила инфляцию, сократила бюджетный дефицит, ограничила государственный сектор, урезала дотации и социальную систему – и всем этим высвободила такие производительные силы, что экономика Англии не только снова встала на ноги, но и превратилась в одну из самых оживлённых в Европе.

– Браво. Отлично, садитесь.

– Я получил тогда всего три с минусом. Наш учитель был из левых и настаивал на том, чтобы её не одобряли. – Маркус посмотрел на счётчик дневного пробега, чтобы прикинуть, не пора ли заправляться. – Но вы мне сейчас, конечно же, объясните, что всё это было связано с ценами на нефть.

– Естественно, было связано. Я не устаю удивляться, почему это обстоятельство всегда упускают из виду. Каким-то образом все политики, независимо от направления, так умеют себя подать, что оказываются в центре событий, и всем заметно только то, что они говорят и делают. Даже если то, что в итоге происходит, не имеет ничего общего с тем, что они сказали и сделали.

– Если цены на нефть в середине восьмидесятых упали, то ведь они упали для всего мира. Значит, счастливые последствия такого развития событий должны были пойти во благо всем.

Блок вздёрнул свой крючковатый нос.

– Правильно, молодой человек. Но вы упускаете из виду, что Великобритания во времена правления Тэтчер стала экспортировать нефть – впервые за свою историю. Только что упомянутая нефть с Северного моря, помните? И тёплое денежное течение Голдстрим потекло в кассу британского правительства – и Норвегии, которая, однако, предпочла разбогатеть без лишнего шума, в тишине и обособленности.

Маркус озадаченно смотрел на прямую стрелу дороги. Чёрт возьми, всё верно. Об этом он как-то никогда не думал.

– Ну, хорошо, – признал он наконец. – Может, и правда цены на нефть не такая уж второстепенная вещь.

– Ага, дошло, – произнёс Блок с явным удовлетворением. – А какое у вас образование? Что вы изучали?

– Немного информатику, немного маркетинг, – ответил Маркус и нехотя добавил: – Всего лишь профессиональное высшее училище. – В признанные высшие школы управления его не взяли. Не те оценки.

– Хорошо. Профессиональное училище? И радуйтесь. Университеты только портят людей. Сворачивают им мозги набекрень так, что они больше и думать не могут. То и дело вижу этому подтверждения. Ужасно.
Далёкое прошлое

По его наводке компания открыла нефтяное поле, из которого в последующие годы добудет миллиард баррелей и получит много миллиардов прибыли, однако Карл Вальтер Блок не получил за это даже слова благодарности, не то что премии. Это его расстроило.

Но самым непростительным было то, что никому из инженеров не пришло в голову спросить его, как он это сделал и откуда узнал. С этого момента Блок был для компании потерян.

Нет, он остался. И продолжал работать. Даже больше, может быть. Он шёл на самые тяжёлые работы, на такие операции, где компания приплачивала надбавки. Потом он перешёл в другую фирму, бурил в Северном море, вкалывал на буровых платформах, над которыми свистели ураганы с силой ветра свыше ста сорока километров в час, а море ревело иной раз так, что люди орали – и не слышали друг друга. Он уехал на Аляску, где в конце шестидесятых предстояло освоить самое крупное нефтяное поле Северной Америки, залив Прюдо, в условиях жуткого холода и снежных ураганов, жертвой которых пал не один техник. Жил он теперь экономно и деньги свои относил не в бордель, а в банк.

То, что впервые проявилось тогда в Нигерии, со временем превратилось в уверенность: он мог находить нефть там, где другие её не находили. Он обладал каким-то шестым чувством в отношении того, что таилось под землёй.

Когда представлялась возможность, он работал в группе разведки – правда, теперь держал язык за зубами. Но подолгу рассматривал карты, на которые заносились сейсмические данные, минералогические заключения, аэрофотосъёмка, а позже и спутниковые картинки. Он смотрел на всё это часами и ждал, когда в нём заговорит интуиция. Он определял на карте точки и говорил себе: «Вот здесь найдут нефть… и здесь… и здесь…» И почти всегда оказывался прав.

Но никому не говорил ни слова. Никогда больше ни одна нефтяная компания не поживится за счёт его таланта. Настанет день, когда он сам найдёт нефть, на свой страх и риск, но и к своей выгоде. Настанет день, и он всем им покажет.

День настал раньше, чем он ожидал.

Однажды – Блок как раз был занят в одном оффшорном проекте в Мексиканском заливе, – пришло письмо с множеством штемпелей и пометок и австрийской маркой в уголке. Участковый суд Штейра извещал его, что его отец, отставной капитан Генрих Мария Блок, родившийся 13 августа 1925 года, умер и что он теперь является единственным наследником отцовского имения – крестьянского двора и земельного участка. И что его просят незамедлительно явиться для улаживания всех формальностей.

Карл Вальтер Блок улетел на материк ближайшим вертолётом и сел в ближайший самолёт на Австрию. Два дня спустя он был владельцем хозяйства Блоков. Разыскивать могилу своего отца он не стал.

В следующие дни он обследовал дом и хозяйство, выдвигал каждый ящик стола, открывал каждый шкаф и инспектировал каждую полку. Он выбрасывай все, что не представляло собой ценности, вышвыривал прямо из окна во двор, где вскоре скопилась заметная куча, которую он потом загрузил на тележку и трактором уволок на свалку.

Затем он стал обходить свои поля и покосы – медленно, основательно, не отрывая глаз от земли, будто что-то разыскивая. Он повторял эти обходы в разное время дня, в дождь и в солнце, а иногда, по рассказам любопытных соседей в деревенском шинке, он где-нибудь ложился, прямо в стерню, посреди поля – будто прослушивал землю.

– И как вы теперь поступите с хозяйством? – спросил однажды человек, просто подъехав к дому на своей машине. На нём был коричневый костюм в полоску, и он мог быть, пожалуй, только маклером по недвижимости, который подстерегал хорошую добычу. – Такой человек, как вы, лучше чувствует себя на нефтяных полях, а не на сельскохозяйственных.

– А я и буду, – спокойно сказал Карл Вальтер Блок, – добывать здесь нефть.

Но если они думали, что смогут остановить Карла Вальтера Блока, то они просчитались. Он взял себе адвоката, по сравнению с которым голодный доберман показался бы комнатной болонкой, и тот заставил органы разобраться с заявками о выдаче разрешения на бурение. Разумеется, на заявки был получен письменный отказ, но причины отказа адвокат разобрал по косточкам, не оставив от них камня на камне, и в конце концов первые разрешения были выданы – правда, со строжайшими экологическими требованиями, и против этого был бессилен даже адвокат.

Теперь Карл Вальтер Блок мог бурить – но должен был, хотя нигде там даже близко не было жилья, соблюдать предписанную законом границу шума 45 децибел ночью и 55 децибел днём. К тому же его обязали оснастить все агрегаты и приспособления дорогими шумозащитными капсулами и, помимо того, возвести вокруг места бурения шумоизолирующую стенку высотой пять метров. Отходы, возникающие в процессе бурения, он должен собирать в специальные контейнеры, причём раздельно; эти отходы должны утилизоваться исключительно концессионными предприятиями, и должен вестись детализованный учёт всего потока отходов.

Неважно, нефтеносными окажутся скважины или нет, Карл Вальтер Блок по окончании работ обязан доверху заполнить их бетоном, устранить буровую площадку и рекультивировать местность. Да, ещё он был обязан при сооружении буровой площадки снять слой дёрна, складировать его в подходящих условиях, а по окончании работ снова вернуть на место.

Все эти меры будут контролироваться государственными инспекторами часто и без предуведомления – за счёт Блока, разумеется.

– Лишь бы я смог наконец бурить, – только и сказал Блок, когда его адвокат со скептической миной перечислил ему все условия разрешения.

Инвесторов-пайщиков он не нашёл, несмотря на щедрые условия. Маленький банк на другом конце Австрии, отыскать который ему стоило нескольких месяцев, предоставил ему в конце концов кредит, и он заложил под него дом, весь земельный надел, полученный в наследство, и, кроме того, инвестировал в дело каждый шиллинг и каждый доллар, отложенный им за несколько лет. Всё, что он имел, было пущено в ход с твёрдым намерением отвоевать нефть у каменистой почвы Австрии.

Но денег всё же было слишком мало. Поскольку он не мог себе позволить нанять рабочих, работал он один. Не мог он оплатить и современные машины, которыми можно было бурить под углом. Вместо этого Блок обзвонил весь мир и добыл себе подержанные агрегаты, изношенные, списанные буровые трубы, побитые буровые головки и обсадные трубы для крепления скважины, у которых для начала предстояло устранить производственный брак, из-за которого они попали в расход.

Деревенские смотрели издали с недобрым чувством, как постепенно вырастала буровая вышка, которая под конец достигла пятидесяти метров. Пять дизельных моторов, по 400 л.с. каждый, приводили в движение бур, который в конце концов забурился в австрийскую землю. Четыре промывочных насоса, каждый из которых прокачивал тысячу литров суспензионной жидкости в минуту, вымывали из скважины перемолотую каменистую породу. Сантиметр за сантиметром дело продвигалось вперёд в изматывающей гонке с тающими деньгами.

Блок всё делал один. Он скреплял трубы, запускал таль, подсоединял вертлюг, обслуживал лебёдки. И это была лёгкая часть работы. Если дело стопорилось, оттого что буровое долото окончательно изнашивалось, это значило: снова вынимать все буровые трубы, развинчивая одну трубу за другой, пока наверху не окажется буровая головка, подлежащая замене. И после этого всё в обратном порядке: закрепить трубы, привести в нужное положение, прикрутить и затем осторожно и чутко заглубить на несколько метров в скважину – и проделывать всё это с дюжинами, а под конец и с сотнями труб.

Деревенские лишь головами качали над этим безумцем, который от восхода солнца до поздней ночи вкалывал так, будто за ним гналась тысяча чертей. Да ел ли он когда-нибудь вообще? Да спал ли он? Медсестра, живущая в деревне, взяла себе за обыкновение по дороге на работу проезжать мимо двора Блока, чтобы глянуть, жив ли он ещё или уже не встанет.

Потом в один прекрасный день в скважину ушли уже все трубы, а нефти не было и следа.

– Теперь хоть до него дойдёт наконец, – говорили люди.

Однако Карл Вальтер Блок возразил:

– Труб надо больше.

Вот только денег у него больше не было. Несколько шиллингов в кармане, которых не хватило бы и на один горячий обед, – вот всё, что у него осталось. Последние недели он питался одной картошкой, которую выкапывал на старом картофельном поле своего отца и пёк в костре.

Он попросил медсестру отвезти его в больницу и там предложил сдать кровь, если ему за это заплатят. Врач сперва отказался, но потом согласился хотя бы обследовать его и, к своему удивлению, обнаружил, что мало кому случалось видеть перед собой столь здорового человека, да к тому же с редкой группой крови АВ, резус отрицательный. Блоку разрешили сдать кровь, он получил свою выручку и сверх того калорийный обед, и медсестра снова подвезла его в деревню.

Однако денег не хватило даже на одну-единственную следующую трубу.

Блок спрашивал у всех в деревне, нет ли для него какой работы, которая быстро принесла бы ему какие-то деньги. Один хозяин нанял его в конце концов ухаживать за скотом, но выдать аванс отказался. Однако Блок, несмотря на это, трубы заказал: с теми деньгами, что были, пошёл на почту и рассылал телеграммы, до тех пор пока не нашёл поставщика, который не требовал предоплату.

Через две недели трубы привезли. Транспортировка стоила дороже, чем сами трубы. Но в тот же вечер Блок подтащил их к своей буровой вышке, прикрутил, запустил дизеля и пробурился глубже ещё на двадцать метров. Манёвр был опасный, поскольку, если приостановить бурение на две недели, а потом возобновить, легко можно всё порвать.

Однако обошлось, трубы исчезли в скважине, как и все предыдущие – и опять безрезультатно. Блок выключил моторы и долго стоял молча, уставившись на скважину, которая в свете прожекторов походила на рваную рану. Затем он выключил свет и пошёл спать. А на следующее утро опять отправился в деревню работать у хозяина в хлеву.

Счёт за поставку и транспортировку труб он смог оплатить ещё до того, как пришло первое уведомление, и тут же заказал следующие. Те так же скрылись в земле без поломок, и тоже безрезультатно.

Блок повторил этот цикл в третий раз – с тем же результатом. Разве что постепенно наступила осень, дизельное топливо в баках подходило к концу, и долото, как видно, тоже.

– Пойми же наконец, – взмолился хозяин.

– Нет, – отрезал Блок.

Хозяин уже начал побаиваться этого безумца. Он воспользовался мелким недосмотром работника, чтобы уволить его, и Блоку пришлось искать другую работу: на фабрике в соседнем посёлке. Фабрика производила специальные шурупы и поставляла их по всему миру. Ему поручили грузить контейнеры во дворе. Ездить на работу было далеко. Блок откопал в кладовой древний велосипед своего отца и с грехом пополам привёл его в приличное состояние. Но всё равно хотя бы раз за поездку цепь у него соскакивала.

Между тем без предупреждения явилась комиссия по контролю и, не застав его на буровой, оставила извещение, чтоб он либо немедленно продолжил бурение, либо разобрал буровую площадку и приступил к рекультивации. Размер приложенного счёта отбросил бы его на несколько недель назад, поэтому он его игнорировал, а вместо этого заказал следующие трубы. На сей раз поставщик настаивал на предоплате.

Вскоре поступило извещение из органов с напоминанием об оплате, а трубы не пришли.

Второе предупреждение. Тогда Блок позвонил поставщику, металлозаводу в Англии, и ответил ему кризисный управляющий. Завод, как оказалось, ликвидируется и буровые трубы больше поставлять не будет.

– Но я уже заплатил! – вскричал Блок.

– Значит, вам не повезло, – невозмутимо ответил кризисный управляющий.

Пришло третье извещение из органов. Блок пошёл на почту и перевёл единственный шиллинг. На это приводной механизм бюрократии ответил новым первым предупреждением, касающимся погашения остальной суммы. На оставшиеся деньги Блок заказал одну трубу у другой фирмы, на сей раз в Голландии.

Стали облетать первые листья. Когда он по утрам катил на фабрику шурупов, горы окутывал холодный туман. Шеф по персоналу предупредил его, что на этой работе его смогут использовать только до конца месяца.

– Ничего, не пропаду, – сказал Блок.

На следующий вечер он обнаружил в почтовом ящике извещение о налогах. Невзирая на тот факт, что «Нефтяная компания Блока» до сих пор несла одни убытки, налоговая служба хотела денег, причём не только за текущий год, но и предоплату за следующий. Суммы настолько превосходили возможности Блока, что он пустил это извещение на растопку. Он разогрел себе картофельного супа, которым практически исключительно питался уже несколько недель, и пошёл спать.

Наконец-то из Голландии поступила труба, на четыре метра короче заказанной. Но Блок всё равно её смонтировал, завёл моторы, защёлкнул стол ротора вокруг ведущей бурильной трубы и начал бурение.

И пошла нефть.