Антропонимы в балладе «Ивиковы журавли» в переводе В. А. Жуковского М. И. Лекомцева (Москва) в балладе Ф. Шиллера «Die Kraniche des Ibykus»

Действительно, представление В.А. Жуковским имени Ibykus как Ивик кажется естественным – настолько оно соответствует традиции передачи греческих собственных имен славянами, идущей со времен князя Владимира (в крещении Василия). Как известно, древнегреческий звук, обозначаемый β и передаваемый в латинском b, в VII веке (в византийское время) перешел в v³. Поэтому древнегреческие имена с b передаются в русской традиции с v, а в западноевропейских языках, ориентирующихся на латинскую традицию (отражающую древний период греческого языка), сохраняют b. Напр., во французском языке соответствием имени Василий является Basile (из латинского Basilius, отражающего древнегреческое βασιλεύς «царь, властелин, повелитель, предводитель»).

Второй гласный в имени Ibykus отражает немецко-латинскую традицию передачи древнегреческой гласной υ, обозначавшейся буквой ύ ψιλόν, гласной переднего ряда верхнего подъема с лабиальным признаком. В византийское время лабиальный характер этого гласного утратился, и он совпал с i. Поэтому, напр., греческое имя Γλυκερια от γλϋκύς («ласковая, приветливая, кроткая») стало в русском языке Гликерией (в «народном» варианте Лукерьей), а Εύφροσύνη («радость» - имя одной из трех Харит) отразилась как Ефросиния.

Имя Ibykus у Шиллера (с заменой b на v и y на i) передано В.А. Жуковским так, как будто оно известно по крайней мере со времен крещения Руси⁴, а, может быть, и вообще с VII века н.э.

Имя убийцы Ивика Шиллер вводит в текст в самый драматичный момент. Он ставит его в соответствии с «законом семантического выдвигания конца» стихотворного ряда⁵ в конце соответствующих строк:
Sieh da! Sieh da, Timotheus,

Die Kraniche des Ibykus!⁶

Ф. Шиллер характеризовал убийцу Ивика как: er ist ein roher dummer Kerl⁷. В.А. Жуковский переводит эти строки так:

То Ивиковы журавли!..⁸

Если Ibykus В.А. Жуковский передал как Ивик, то как должен был бы быть передан Timotheus?

Это греческое имя давно вошло в русский имяслов как Тимофей. Оно успело обрасти разными производными – Тимоша, Тимоха. Можно ли было еще каким-то образом передать это имя, оставаясь в рамках принятой традиции?

В первой четверти XIX в. в греческих именах в русской огласовке спорадически появляется отражение межзубного греческого звука, обозначаемого θ («тетей» - фитой), в соответствии с языками, продолжающими латинскую традицию, с помощью t¹⁰. Напр., иногда появляется Талия (Талья) вместо традиционного Фалия (Thalia)¹¹. Напр., А.С. Пушкин в стихотворении 1813 г. «К Наталье» пишет:

Он вышней волею небес

Рожден в оковах службы царской;

Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес,

А здесь он - офицер гусарской.¹³
Поэтому Timotheus (хотя бы как спорадическое образование) могло быть передано как Тимотеус. Очевидно, однако, что такое «образование» совсем не подходит к контексту - ни стилистически, ни ассоциативно.

Наверное, В.А. Жуковский в момент перевода «Ивиковых журавлей» (1813) еще не знал, что скоро напишет стихи, посвященные Тимотеусу (Тимофею) Егоровичу Боку:

<К Т. Е. Боку>

Взойдет над русским станом,

С бутылкой светлого вина,

С заповедны́м стаканом

Перед дружиной у огня

Ты сядь на барабане —

И в сонме храбрых за меня

Прочти Певца во стане.

Песнь брани вам зажжет сердца!

И, в бой летя кровавый,

Про отдаленного певца

Вспомянут чада славы!¹⁴

Однако если оставить в стороне «мистическую линию» табуирования имени Тимофея в роли убийцы Ивика при переводе баллады и перейти к ассоциативно-стилистической мотивировке изменения имени антагониста поэта, то становится ясно, что человек со «свойским» именем Тимофей (Тимоша, Тимошка, Тимоха) выглядел бы странно на Истмийских играх в честь Посейдона в VI веке до н.э. И В.А. Жуковский дает Тимотеусу Шиллера имя Парфений, отражающее древнегреческое имя Παρθένιος.

Правда, Р.Ф. Брандт выдвинул иной аргумент:
Что Тимофей (для большей ли поэтичности, или ради стиха) переименован в Парфения – дело несущественное, т.к. и Шиллер при выборе имени очевидно руководствовался рифмою: Timotheus – Ibykus, которая вдобавок крайне плоха¹⁶
В примечании Р.Ф. Брандт замечает:
Теперь я сам склонен (после продолжительных колебаний) переименовать Тимофея в Эврисфея, или в Эпигея, или хоть слегка изменить в Тимотея, т.к. для немца Thimotheus – имя экзотичное, а для русского Тимофей – обыденное¹⁷.
Имя, которое выбрал В.А. Жуковский для антагониста Ивика, имеет множество ассоциаций, среди которых прежде всего выделяется собственное имя древнегреческого поэта и грамматика Парфения, автора элегий и коротких эпических поэм¹⁸. В таком случае В.А. Жуковский направляет поиск мотивировки убийства Ивика в сторону зависти поэта к Ивику. Парфений убивает Ивика, когда тот признан победителем среди поэтов и должен был быть вот-вот увенчан венцом.

Однако самое известное значение нарицательного соответствия этого имени – «девственный, чистый». Тогда на первый план в контексте баллады выходят признаки «детский, незрелый»¹⁹.

Нельзя исключать из ассоциаций, связанных с именем «Парфений», и местность Παρθενία - Партению на границе Аркадии и Агривии²⁰ (Арголиды) - область лесистых гор, далекую «глубинку». Парфений как человек из Партении (Парфении) – это человек из леса, дремучий, дикий ²¹.

Но В.А. Жуковский, выбрав для убийцы поэта имя, ассоциации с которым прокладывают смысловые пути к пониманию характера преступника и мотивов его поведения, снижает его семантическую значимость по сравнению с тем уровнем выделенности аналогичного имени, которое задал Ф. Шиллер. С самого семантически сильного места - с конца строки у Ф. Шиллера - В.А. Жуковский перемещает имя Парфения в начало строки – семантически в самую слабую позицию. Имя Ивика оказывается таким образом более значимым, но вся сила внимания в этой ключевой фразе баллады сосредоточена на «вдали - <…> журавли!». Именно журавли - «стражи Зевеса» - воплощение того знания, которое изрекает хор Эвменид:

Вы в лес, вы в бездну - мы за вами;

И, спутав вас в своих сетях,

Растерзанных бросаем в прах.

Вам покаянье не защита;

Ваш стон, ваш плач - веселье нам;

Терзать вас будем до Коцита,

Но не покинем вас и там²².

Усиливая мысль Ф. Шиллера о роли воздействия искусства на душу человека и о театре как «духовной врачебнице», В.А. Жуковский постарался сохранить образ Ивиковых журавлей, отфильтрованный античной традицией (ср. в латинском крылатое выражение Ibuci grues, в греческом Ϊβύκου έκδικοι sc. γέρανοι – Ивиковы журавли, Ивиковы мстители).

У В.А. Жуковского изменения при переводе – даже в таких микронных пределах, как рассмотрено в этих заметках, - показывают его сотворчество с Ф. Шиллером, направленное на сохранение традиции и одновременно на усвоение новых тенденций. Много позже, 6 (18) февраля 1848 г., он напишет Н.В. Гоголю: «У меня почти все или чужое, или по поводу чужого – и все, однако, мое».

В дальнейшем В.А. Жуковский только усиливал это сотворчество «своего» и «чужого», апогеем чего стала его последняя поэма «Агасфер»:

В русской традиции имя Ивика как поэта осталось маргинальным²⁵, но образ Ивика из баллады Ф. Шиллера в переводе В.А. Жуковского оказался одной из «точек кристаллизации» концепта романтического поэта.

.