Аръергард. Ру

«На грабли не наступать!»

(Другое прочтение Афганской войны. Выводы для России без границ)

Война закончилась? Да здравствует война!

Олег Михайлович Блоцкий С-87:

   Потом, что совсем непригодно из амуниции и машин, спишут, другое - получше - станут латать и ремонтировать. Гораздо сложнее с душами солдат, у которых эта самая война забрала часть жизни, много нервов и здоровья, а так же некоторых друзей.

   Первое, что испытывают солдаты, покидающие войну, - невероятную радость. Позади холод, голод, жара, грязь, пыль, вши, постоянный недосып, нервное напряжение и непременное опасение быть убитым. Причем умереть не легко, то есть сразу, а в мучениях и боли.

   Впереди, по твердому убеждению выводящихся, - абсолютная свобода, покой и счастливая мирная жизнь, которую множество раз рисовали они в своем воображении.

   Действительность, на поверку, по мере продвижения в ней недавнего фронтовика, оказывается совершенно иной.

   Ветеран страстно хочет, чтобы его всюду - в аэропорту, на железнодорожном вокзале, в поезде и на улице замечали, моментально догадывались, откуда он, понимали, что творится на душе у парня в военной форме, и оказывали соответственные знаки внимания.

   Окружающие, в свою очередь, озабоченные собственными многочисленными житейскими проблемами и невеселыми перспективами, вообще не обращают внимания на человека в форме. Мало ли в ней бродит всякого народа?

   Подобное невнимание обижает солдата. Ведь он - с войны. И для того чтобы люди вокруг это поняли, порой фронтовик ведет себя вызывающе: напивается, задирает окружающих, стараясь тем самым привлечь долгожданное внимание. Но, как правило, все заканчивается военной комендатурой или ближайшим отделением милиции.

   Если фронтовик не ведет себя нагло, не размахивает кулаками, крича что-либо типа: "Я там - в окопах, а вы здесь все время в тылу ошивались", - то к нему относятся мягко, не передают в армейскую комендатуру, не отбирают самым наглым образом большую часть денег и что-либо из нехитрых армейских пожитков, а отпускают на волю с обязательным напутствием: "Пей, братан, конечно же, пей! Пей по полной, но только дома, дурак, дома. А в дороге не надо. Много чего плохого может приключиться с тобой в дороге!"

   Вот так, сквозь повальное человеческое равнодушие к своей персоне и редкое, а поэтому и вовсе неожиданное, сочувствие добирается, в итоге, солдат с войны к отчему дому.

   В представлении молодого человека там все по-прежнему, как было в самый последний день перед уходом в армию. Но и это оказывается очередной иллюзией: родители постарели, в доме новых вещей не прибавилось, а друзья-товарищи с головой ушли в омут суетной взрослой жизни.

   Подавляющее большинство солдат, прошедших войну, - это представители провинции и, вместе с этим, беднейших социальных слоев страны. Поэтому, очутившись в своей деревеньке или городке, где пышным цветом расцвело какое-то нищенское и вместе с тем полу криминальное существование, и где практически все малолетки поголовно мечтают стать или бандитами, или бизнесменами, фронтовик с удивлением отмечает, что внешне (дома, улицы, переулки) вроде бы ничего и не изменилось, но в то же время произошло за два года что-то такое с людьми, чего он понять и объяснить ну никак не может.

   Внимание друзей и близких к ветерану поверхностно и непродолжительно, а его скупые рассказы о службе не вызывают острейшего любопытства, тем более, что о чем-то подобном все уже много раз были от кого-то наслышаны.

   Да и сам ветеран тоже не стремится к откровениям. Более того, с каждым днем он убеждается, что общих тем с бывшими приятелями у него, в принципе, и нет.

   Напротив, это друзья торопятся сообщить бывшему солдату все новости, пропущенные им, и которые по накалу своему оказываются не менее захватывающими, чем военная кампания: Сереге недавно малолетки металлическим прутом голову проломили; Колька-самбист, "закосив" от армии, ушел в какую-то группировку, ворует и ездит на "шестерке", не новой, правда, но грозится купить "девятку"; Саня, который даже до восьмого класса доучиться не смог, теперь спекулянт, вернее, как это - бизнесмен, коммерсант, во, трусами, что ли (ха-ха-ха), торгует, но деньги есть: каждый вечер - новая "соска"; Жорка, ну тот, который на гитаре классно играл, наркоман теперь, на игле висит, дрянь всякую разводит и по вене пускает, доходяга доходягой на вид.

   Светка твоя? А что твоя Светка? Она же тебе писала, что не любит тебя? Во, брат, давай за это и выпьем, что все они одинаковы. Светка твоя теперь большой человек - торгует в коммерческом ларьке, который возле вокзальчика стоит. Да, где раньше "Союзпечать" была. К бабе твоей теперь так просто не подойдешь.

   Леха на заводе вкалывает. Да какая там теперь работа - денег уже как полгода не платят, и, вообще, говорят, что скоро заводу кранты - закрывать будут; а кроме него, почитай, другой работы и нет. Так что или уезжать в большой город, воровать или спиваться.

   Да, "Чибиса" помнишь? Мелкий такой, вечно сопливый. Он года на два младше нас был. Сидит теперь "Чибис" и Колька Большаков сидит. По пятерке на рыло дали. А денег у родителей, чтобы откупить, не нашлось.

   Слушая бесчисленные рассказы товарищей об их драках, ожесточившемся противостоянии районов, не совсем складной личной жизни, о стремительном моральном падении общих знакомых, приходит постепенно ветеран к мысли, что ничего он в этой нынешней мирной жизни не понимает, не такой он себе ее представлял, что он совершенно не знает, как войти, вползти в нее, и что, самое главное, - это совсем не та жизнь, о которой он мечтал там, и что не хочет он подобного для себя.

   Вместе с этим бывший солдат медленно, однако совершенно неотвратимо (а от этого ему прямо-таки становится не по себе) начинает понимать, что никому он со своими фронтовыми переживаниями не нужен, кроме родителей. Да и те понимают его совершенно превратно, безумно расстраиваясь или ругаясь, когда он вваливается в дом чрезмерно пьяным.

   Такое существование не устраивает ветерана. И с каждым днем все сильнее сквозь дурман окружающей жизни пробивается в нем желание вернуться туда - на войну, где все было, как теперь ему кажется, ясно.

   Человеческая память имеет свойство затушевывать все плохое и выпячивать хорошее. А теперь таковым кажется фронтовику почти все, что было с ним на фронте: воинский коллектив, в котором он занимал свое прочное место; незатейливые солдатские обязанности, ответственность и чувство долга, которые были у него там. Это он называет другими словами: "Я был там нужен".

   Но обратно дороги нет: война для солдата закончилась. И, поняв это, помаявшись еще немного, большинство бывших фронтовиков выбирает свою войну: кто идет в милицию, кто в бандиты, а кто-то окончательно становится нервным и вспыльчивым.

   А власти просто поставили точку в очередной военной кампании. Но судьбы солдатские - не бумажки и так просто у них месяцы войны не вычеркнешь. Поэтому многие солдаты если не говорят, то готовы произнести как заклинание: "Война закончилась? Да здравствует война!"

Когда мы служили в Афганистане, никто из нас даже не подозревал о том, каким долгим окажется наше возвращение на родную землю. От прибытия до активного включения в активную жизнь. Получалась странная картина: люди, не успев прожить и нескольких дней в окружении родных и близких, уже рвались обратно, в ту страну, где они получили боевое крещение.

Это повергло в недоумение многих ветеранов Отечественной войны: свою войну они проклинали и были далеки от желания вновь принять в ней какое-то участие. «Странные люди эти афганцы», - недоумевали они.

Какова же природа этой странности? Почему нам время от времени хотелось вернуться назад, оставив дома свои семьи? Так ли велико в нас это желание теперь? Пожалуй, это желание всё-таки постепенно убывает со временем, по мере того, как «афганцы», поначалу отторгнутые средой, парируют это отторжение за счёт своих бойцовских качеств.

Но полная адаптация не происходит, она, по-видимому, просто невозможна. Почему? Видимо, потому, что там было нечто такое, чего катастрофически не хватает здесь… Была дружба, спаянная кровью. Я не знаю, обязательно ли нужна кровь для того, чтобы дружба была прочной, - это было бы слишком горькой правдой. И ещё было понимание с полуслова, которое роднит совершенно разных по характеру и воспитанию людей. На полях сражений рождалась философия общего дела. Никто не смог бы выжить, будь он сам по себе. Каждый был виден, как на ладони. Лица просвечивали. Я бы назвал это военным коммунизмом. Да и возможен ли на практике какой-либо иной коммунизм?..

Мы привезли из Афганистана дружбу, взаимовыручку, человечность. Но здесь, в России, они не всегда приживаются. Нас не оставляет ощущение половинчатости. Почему это происходит? Попытаемся разобраться. И наши будущие приобретения – это осмысление наших прошлых и настоящих потерь.

Собственно, всё упирается в осмысление пережитого. Сейчас много говорят о таком феномене, как песни, стихи бывших воинов. Здесь я хочу сказать о двух вещах. Первое. Любая доля вымысла в художественных произведениях в войне, теми, кто воевал, сразу воспринимается как ложь. Вот почему не воевавшим профессионалам так сложно написать песню или снять правдивый фильм о войне. Надо перечувствовать это самому. И первая степень правдивости – это документализм. Пока ещё живы участники тех событий. А вторая – художественное преломление действительности через себя.

И поэзия самих воинов оказывается здесь впереди вовсе не потому, что она более оперативна. Нет, это происходит главным образом потому, что стихи, песни – это концентрированный сгусток впечатлений, опыта, который оплачен кровью. И этот опыт ничем другим, даже виртуозным талантом, не заменишь. В нескольких строчках могут уместиться все девять лет «Афгана».

Андрей Вознесенский когда-то писал о «ностальгии по настоящему». И вот возникло это самое настоящее – и захотелось задержаться в песнях и стихах, чтобы достичь родного края, пересечь государственную границу ещё до того, как свои первые шаги по родной земле сделают их авторы.

В 18-20 лет формируется мировоззрение человека. Афганистан дал нам мощный толчок. Произошла резкая поляризация понятий. Если здесь, в нашей жизни, всё размыто, призрачно, то там, на войне, всё предельно конкретно. Жизнь и смерть. Добро и зло. Все стороны личности обнажены. И бессмысленно пытаться что-либо скрыть…

После Афганистана начали писать даже те, кто и не думал браться за перо. Но потрясение нужно выразить. И пробуждается дремлющий дар. Часто это бывает непрофессионально, но, если человек талантлив, всё равно появляются те самые строчки, в которых – вся душа…
Борис Александрович Подопригора В-78

“Черный тюльпан”: пока живы эмоции...

К 25-летию ввода советских войск в Афганистан
Не скажешь, что ввод наших войск в Афганистан стал неожиданностью для всех. Мысли на этот счет наводил нескрываемый холод газетных строк сначала про неожиданную болезнь (читай - арест), затем про внезапную смерть (значит, убийство) “основателя и бывшего генерального секретаря ЦК Народно-демократической партии Афганистана, вождя саурской революции, большого друга советского народа Нур Мухамеда Тараки”. Привыкшие читать между строк, многие поняли - будут последствия...

Невостребованные журналы для политзанятий

20 декабря 1979 года в воинскую часть недалеко от Ферганы соседи-десантники привезли несколько ящиков. На временное хранение сдавали не берущееся “в поход” политико-воспитательное имущество: грамоты-вымпелы, журналы для политзанятий и - самое ценное - бобины с кинофильмами. Сопровождавший груз старлей Жора Татур встретил среди “приемщиков” своих однокашников по Военному институту иностранных языков. Поэтому, делясь привезенным скарбом (“Один ящик - вам. Остальные заберу, когда вернусь”), намекнул: “Мы - на месяц за речку”. Ему даже завидовали: повезло мужику - настоящим делом займется и за границей побывает. В единственно доступной тогда загранице - ГДР и Венгрии - могли служить, как нам говорили, особо достойные и многократно проверенные. Тем временем выражение “за речку” стало главным эвфемизмом последующего десятилетия. Тогда же всем объяснили про “американского шпиона и предателя Амина”, что “второе Чили не пройдет”. Вспоминали Испанию 1936-го как “правое дело”, которое на сей раз “мы доведем до победы”. Но вскоре “за речку” стали направлять уже не только романтиков.

Вы запомните нас...

Афганское десятилетие у связавших с ним свою судьбу разделило мир на два “полушария” - рассудочное и чувственное, позднее примиренные поэтической строкой: “Вы запомните нас живыми. Ну а внуки рассудят потом”.

Рассудок подсказывал рациональную причину ввода войск: отдалить от советских рубежей угрозу исламизма. Парадокс состоял в том, что он стал реальностью после “антиимпериалистической революции” в Иране - у наших тогда общих с Афганистаном соседей. Именно в Афганистане, чему мы находили подтверждение, исламизм и американский империализм обещали сдвоить ряды. На этом зиждилась логика глобальной конфронтации - в конечном счете так и вышло. Но тогда что-то значили и “интернациональная солидарность с братским народом”, и - главное - уверенность в непобедимости своей армии. Возможность подзаработать связывали с Афганом немногие счастливцы, оказавшиеся здесь советниками: два-три дополнительных оклада в чеках-сертификатах для отоваривания в “Березках”. “Мы пришли вам помочь” - почти заглавная фраза двуязычного разговорника воина-интернационалиста. Необходимость в нашей помощи подтверждалась воочию. Надо было видеть изумление друг другом при разговоре двух таджиков - советского и афганского. Такой могла быть встреча с предком из эпохи Ивана Грозного. “За сколько сатлов (деревянные полуведра-полукорыта. - Авт.) маша (дешевая бобовая культура. - Авт.) можно в Москве купить ишака?” - “В Москве нет ишаков”. - “Неужели такой маленький город, что не нужны даже ишаки?” Это различие и стало фатальным. Большинство афганцев оставались в убеждении, что “эслахатэ мотараки” - “прогрессивные преобразования” - это имя божества, которого им навязывают неверные шурави.

Сегодня лишь специалисты помнят о планах возвращения советских войск в 1980-м, потом в 1981 году. Помешала сиюминутная логика: уйдем сразу, как обезопасим Кабул. Тем более что для этого достаточно вспугнуть какого-то там Ахмад Шаха, по прозвищу Счастливый (Масуд). Шли годы, а военное счастье так и оставалось на стороне множившихся в каждой афганской провинции “ахмадов” и “шахов”. Год 1984-й - пик наших потерь: более 2300 из 14 тысяч. Неизвестное доселе название ташкентского похоронного бюро стало нарицательным - “Черный тюльпан”. Но и тогда логика искала подтверждения в эмоциях и наоборот: ведь готовятся в Союзе “новые афганцы”, говорящие с нами на одном во всех значениях языке. Как в родной Средней Азии. Местные уже не просят отечественных таджиков клясться на Коране, что, мол, в Союзе у каждого есть холодильник и телевизор. Мы уйдем - продолжат те, кто хочет того же. Нужно только освободить от непримиримого Ахмад Шаха ущелье Пяти Львов - Панджшер - 40 процентов мировых запасов полудрагоценного лазурита - главного достояния афганского народа. А то, что дома мало кто знает, что здесь идет война, на то и военная тайна. Да и домашним спокойнее.

Проблем, конечно, много. Но все решаемо. Вот и афганский летчик, сын неграмотного пуштуна-кочевника, первый азиат, поднялся в космос: “кто был ничем, тот станет всем”. Хотя никто из афганцев не может взять в толк, что значит начертанное на каждом кабульском заборе: “Хальк ва хэзб як шавед” - “Народ и партия едины”. Поднаторевшие в исламе шурави популярно разъясняли: “Это такой священный аят. Купленные баями муллы его от вас скрывали”. Как и то, что “национальное примирение - это воля Аллаха”. Кстати, “СССР - и есть страна победившего Аллаха”.

Бери шинель, пошли... Куда?

Перестройку встретили как долгожданный час истины: теперь все изменится к лучшему. Пришедший к власти интеллигентный врач Наджибулла по-восточному амбициозен. Но ведь влиятелен и деятелен. Ему можно оставить Афганистан, а самим с гордостью вернуться домой: мы свое дело сделали, враг не прошел. Вот и о войне стали писать без дурацких эвфемизмов: “Организация учебного боя в условиях, приближенных к реальным”. Едва ли не с посмертным вручением орденов “передовикам соцсоревнования”. Но что это? Неужели там, в Москве, все посходили с ума? Перед выходом “на караван” солдат находит листовку, подписанную теми же “прорабами перестройки”: “Бери шинель, пошли домой”. Понятно, куда девать цэрэушно-моджахедскую версию “Красной звезды”. Но вот московскую листовку? Куда теперь идти солдату, если завтра и так все выйдем?

А вышли все-таки с достоинством. Совсем не так, как через пять лет входили в Грозный. Чего это стоило, знают немногие. Если бы только галоши, солярку да дрова жертвовали хозяевам дорог и перевалов! Уже в 1988-м у бандглаварей стали появляться, как мы их называли, “исламские замполиты” - талибы. Они отличались тем, что с советскими, как правило, не общались и любого парламентера встречали “приветливым взглядом исподлобья”: с вами, шурави, мы после поговорим... Логика времени - в экспрессии лозунга: “Не допустить второго Мейванда!” Это название из истории другой войны - англо-афганской. Тогда, в конце ХIХ века, из 17-тысячного английского корпуса в живых остались 46 человек, среди которых - прототип доктора Ватсона. “Мейванда” не было. Девятимесячный вывод войск, конечно, не всегда сопровождала медь оркестров. Да и за десять лет наш контингент обновился, в том числе в моральном смысле: были и такие, кто домой вез не только купленный в дукане мельхиоровый перстень. Но вслед за привычным: “Я вас туда не посылал!” - все с большей дерзостью Родина всем возвращающимся адресовала вопрос: “Вы понимаете, что вы агрессоры, убийцы, к тому же позорно проигравшие войну?” Вместо задержавшегося ответа - слова из песни, которые уже никто не перепишет: “И отплясывают рьяно два безусых капитана, два танкиста из Баглана на заплатанной броне”. Проигравшие ведут себя, пожалуй, иначе.

Памяти Жоры и Андрея

В полночь 27 декабря 1979 года первой по сухопутному маршруту на термезский мост через Аму-Дарью вышла боевая разведывательно-дозорная машина дислоцирующейся в Душанбе 201-й Ленинградско-Гатчинской мотострелковой дивизии. В 9.35 15 февраля 1989 года в обратном направлении, уже речку Кушку, пересек замыкающий последнюю колонну грязный танковый тягач. На его кузове сквозь снежную пелену читалось: “Ленинград - Всеволожск”. Наверное, отсюда призывался один из последних солдат десятилетней афганской войны.

Она оказалась для каждого своей, в том числе в ее личном и узкопрофессиональном измерении. Переводчик разведотделения ферганской воздушно-десантной дивизии старший лейтенант Георгий Татур погиб на перевале Саланг в начале 1980 года - одна из первых боевых потерь советского контингента. В числе последних - тоже военный переводчик, капитан Андрей Шишкин, подорвавшийся 26 января 1989 года под Шиндандом по дороге из наконец “договорившейся” с шурави банды моджахедов. Сегодня, в 25-ю годовщину начала афганской войны, во многих семьях ожившего в этот день Союза поднимут третий тост. Стоя. Молча.

Борис Подопригора В-78, в 1987-1989 годах офицер 5-й гвардейской мотострелковой дивизии ограниченного контингента советских войск в Афганистане

Записки начальника нелегальной разведки

(глава 10. Афганистан)
Юрий Иванович Дроздов С-56:

     Тайны мира, как их записал я в тетрадь,

     Омар Хайам

     Поздней осенью 1991 г., где-то разыскав мой телефон, мне позвонил  корреспондент "Красной Звезды" Михаил Болтунов, автор повести "Альфа" - сверхсекретный отряд КГБ". Он рассказал, что работает над книгой об участии чекистов в войне в Афганистане и спросил, не смог бы я помочь ему в этом как непосредственный участник событий. Я отказался, так как говорить о руководстве подразделениями специального назначения было запрещено. Тем не менее данные об участии спецназа КГБ разными путями просочились в прессу, их стали широко использовать не только перебежчики (например, Гордиевский и Кузичкин), но и некоторые зарубежные и российские политические деятели и журналисты для нападок на нашу разведку и армию и в целях внутренней политической борьбы. Ведь ничем другим нельзя объяснить произошедший в конце декабря 1993 г. всплеск негативности в радиопередачах "Молодежного канала" и публикациях в прессе о войне в Афганистане.

Бывшие помощники М.С.Горбачева в своих статьях в российских газетах в 1992- 1993 гг., затрагивая афганскую тему, приоткрыли даже "особую папку". Многие секреты стали известны, но многое все-таки останется тайным еще надолго. Поэтому пусть читатель не ругает меня за недосказанность. Интересы Родины превыше всего. Впервые с афганской проблемой мне пришлось столкнуться в Нью-Йорке. Внимательный анализ ситуации еще в 1978-79 гг. подтверждал обоснованность тревоги руководства СССР за состояние самых южных границ страны. Изменения в политической жизни Афганистана в 1978 г. серьезно обеспокоили противников Советского Союза, ибо затрудняли осуществление их планов. В ЦРУ, например, было решено активно с помощью специально подготовленной агентуры противодействовать укреплению режима Тараки.

Американские разведчики, готовившие агентуру из числа афганцев, утверждали, что так просто русским Афганистан не отдадут, что создадут международную вооруженную коалицию сопротивления новому демократическому режиму и всеми силами будут добиваться ослабления советского влияния в стране, вплоть до развертывания басмаческого движения в советской Средней Азии. Как бы я хотел, чтобы дело ограничивалось только подобными неосторожными высказываниями американских разведчиков в беседах с агентами. Но все свершившееся потом было практическим осуществлением этих замыслов. С какой целью? Закрепление в Афганистане приблизило бы США к уникальной кладовой мира - Таджикистану, где уместились все элементы таблицы Менделеева и притом высокого качества.

В период "атомного бума" Советский Союз провел тщательную разведку на Памире. Результаты этой разведки, ставшие известными на Западе, особенно касающиеся перспективных залежей урановой руды, давно не дают покоя монополистам многих стран. А в нынешней России - всего одно единственное месторождение урана и других альтернативных нет. Поэтому сегодня всеми силами Россию пытаются вытеснить из Таджикистана, спешат построить из Исламабада в Памир автомагистраль, проложить новый Шелковый путь через Горный Бадахшан. С 1895 г. Россия имеет хорошие отношения с Горным Бадахшаном, когда население Памира добровольно присоединилось к ней.

И сейчас, когда Россия несет основную нагрузку, оказывая экономическую и военную помощь Таджикистану, за ее спиной ряд западных и израильских фирм пытаются перехватить эти источники и добычу полезных ископаемых. Недавно в Душанбе побывал гражданин Израиля Аркадий Фукс, который вел с местными руководителями переговоры о том,. как не пускать в Таджикистан русские компании, а через подставные (американские, английские, китайские) фирмы произвести захват горнодобывающей промышленности Таджикистана. При чем тут Таджикистан, если речь идет об Афганистане?

Да при том, что все это начиналось еще тогда, в 70-е годы. И речь тогда, в 1978-1979 гг., шла о необходимости защиты южных рубежей нашей страны, о сохранении в руках советского народа перспективных источников энергии и других богатств Памира. Разведка предупреждала о возможном развитии событий. А сегодня? Практически только 201-я мотострелковая дивизия и наши пограничники своими силами и кровью гарантируют безопасность закулисных сделок западных фирм по вытеснению России из экономики Таджикистана, в создании и развитии которой она принимала и принимает непосредственное участие. Парадокс!