Центрального комитета коммунистической партии советского союза
жүктеу/скачать 4.92 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Эта абстракция достигается отбрасыванием всех характерных черт и атрибутов формы правления и
- КОНСПЕКТ КНИГИ Г. МЕЙНА «ЛЕКЦИИ ПО ИСТОРИИ ИНСТИТУТОВ» 423 например, при охоте и рыболовстве прямо совпадают со сред ствами разрушения, средствами ведения войны)]
- По вся
- КОНСПЕКТ КНИГИ Г. МЕЙНА «ЛЕКЦИИ ПО ИСТОРИИ ИНСТИТУТОВ» 429
К. МАРКС [это «моральные» показывает, как мало Мейн смыслит в этом; в той мере, в какой эти влияния (экономические прежде всего) существуют в виде «моральных», они всегда производны, вторичны, и никогда не бывают первичными], постоянно приспосабливает, ограничивает или препятствует действительному управлению силами общества со стороны его суверена (стр. 359). Остиновская точка зрения — в действительности является результатом абстракции. [Мейн игнорирует нечто гораздо более глубокое: что кажущееся верховным самостоятельное существование государства само является лишь кажущимся и что оно во всех своих формах является наростом на обществе; так же как оно появляется только на определенной ступени развития общества, оно опять исчезнет, как только общество достигнет до сих пор еще не достигнутой ступени. Сначала освобождение индивидуальности от первоначально не деспотических оков (как полагает тупица Мейн), а от доставляющих удовлетворение и уют уз, связывающих группы первобытной общности, и благодаря этому, — одностороннее развитие индивидуальности. Но истинная природа последней выясняется, только когда мы анализируем содержание — интересы этой «последней». Тогда мы находим, что эти интересы сами опять-таки являются общими и характеризующими определенные общественные группы интересами, классовыми интересами и т. д., таким образом, эта индивидуальность является сама классовой и т. п. индивидуальностью, а последние все в конечном счете имеют в качестве базиса экономические условия. Они представляют ту основу, на которой строится государство, и служат его предпосылкой.]
[Основная ошибка не в этом, она заключается в том, что политическое главенство — каковы бы ни были его конкретная форма или совокупность его элементов — берется как нечто стоящее над обществом, покоящееся на самом себе]. Элементы, которыми пренебрегают в этом процессе, всегда имеют важное значение, порой чрезвычайно важное, так как они состоят из всех элементов *, контролирующих человеческую деятельность, за исключением силы, непосредственно применяемой или непосредственно сдерживаемой [Например, лучшее вооружение есть уже элемент, прямо основанный на прогрессе развития средств производства (последние, * У Мейна: влияний. Ред.-
КОНСПЕКТ КНИГИ Г. МЕЙНА «ЛЕКЦИИ ПО ИСТОРИИ ИНСТИТУТОВ» 423 например, при охоте и рыболовстве прямо совпадают со средствами разрушения, средствами ведения войны)], но операция по их отбрасыванию в целях классификации является... совершенно законной (стр. 359). Мы отбрасываем в процессе абстракции, с помощью которого достигается понятие суверенитета... всю историю каждого общества... способ, которым был достигнут результат (стр. 360). Пошлый характер его критики, который он отчасти скрывает с помощью кажущейся правильной фразеологии, обнаруживается, прежде всего, в следующей фразе: «Это ее история (общности {des Gemeinwesens}),
Все, из чего это образуется — вся огромная совокупность мнений, чувств, убеждений, всевозможных суеверий и предрассудков, унаследованных и благоприобретенных, одни из которых порождены общественными институтами, а другие природной конституцией самого человека, — все это отбрасывается аналитическими юристами. И таким образом, из ограничений, содержащихся в их определении суверенитета, вытекает, что королева и парламент нашей собственной страны могли бы распорядиться умертвить всех хилых детей или учредить систему lettres de cachet * (стр. 360). (Такую, какую англичане сейчас установили своим биллем о приостановке конституционных гарантий в Ирландии215. Это написано в июне 1881 года). [Хороший пример — полусумасшедший Иван IV. Впадая в ярость против бояр и московской черни, он пытался, и должен был пытаться, вести себя как представитель интересов крестьян]. Напротив, «утверждения» Остина становятся «самоочевидными положениями», как только мы узнаем, что «в его системе определение суверенитета должно было бы предшествовать определению права», поскольку уже однажды было указано, что остиновская концепция суверенитета была получена путем умозрительного объединения etex форм правления в одну группу, представляя их лишенными всех атрибутов за исключением принудительной силы (здесь вновь видны ослиные уши), «если твердо помнить, что выводы из абстрактного принципа никогда не могут быть полностью подтверждены фактическими примерами» (стр. 362). * Королевский приказ об аресте или изгнании без суда и следствия. Реф.
Другие догмы Остина: «Юриспруденция есть наука о позитивном праве. Позитивными законами являются приказы, обращенные суверенами к их подданным, налагающие на них долг, или условие обязанности, или обязательство и угрожающие им санкцией или наказанием в случае неповиновения приказу. Право — передаваемая сувереном некоторым членам общества власть или сила предпринимать санкции по отношению к своим соотечественникам, нарушающим долг» (стр. 362). Все эти ребяческие банальности: высшей властью является тот, кто имеет силу принуждать; позитивные законы являются приказами суверенного лица своим подданным; она тем самым налагает на этих подданных обязательства, и это является долгом, и угрожает наказанием за неповиновение приказу; право есть власть наказывать нарушающих долг членов- общества, которую суверенное лицо передает определенным членам общества, — все это ребячество, и вряд ли сам Гоббс сумел бы больше накопать из своей голой теории пасилия власти; все это всерьез доктринерски проповедуемое Джоном Остином Мейн называет «процедурой» аналитических юристов, представляющей близкую аналогию той, которой следуют в математике и политической экономии, и «строго научной»! Здесь речь идет исключительно о формальной стороне, которая для юриста, естественно, повсюду является главной. «Суверенитет, для целей системы Остина не имеет других атрибутов кроме силы и, следовательно, взгляд на «закон», «обязательство» и «право» является результатом рассмотрения их исключительно как продукта принудительной силы. «Санкция» (наказание) становится таким образом первым и наиболее важным звеном в ряду понятий, придающим окраску всем остальным» (стр. 363). Никто, говорит Мейн, не затруднится допустить («allowing»), «что законы имеют тот характер, который им приписывает Остин, поскольку они исходят от официальных законодательных органов» (указ. место), однако некоторые протестуют против этого, например, по отношению к обычному праву всех стран, которые не кодифицировали свое право, в особенности по отношению к английскому обычному праву (указ. место). Способ, каким Гоббс и он (Остин, великий Помпеи!) подводят такие совокупности правил, как английское обычное право, под свою систему — это настойчивое провозглашение принципа, имеющего для нее жизненно важное значение: что, что суверен разрешает, он повелевает» (стр. 363). До тех пор, пока обычаи не предписываются судами, они являются просто «положительной моралью», предписываемой общественным мнением, но как только суды начинают предписывать их, они становятся приказами суверена, передаваемыми при посредстве судей, которые являются его представителями или помощниками (стр. 364). [Здесь Остин, сам того не сознавая (см. выше Зома, стр. 155— 159), как с головы до пят английский юрист, исходит из того Конспект Книги г. меина «лекции по истории институтов» 425 чисто английского факта, что норманские короли в Англии при посредстве своих норманских судов достигли принудительным путем того (изменений в правовых отношениях), что им не удалось бы заставить сделать законодательным путем]. Г-н Мейн поясняет это дальше: «Они (суверены) приказывают то, что они разрешают, поскольку, обладая по предположению непреодолимой силой, они в любой момент могли без ограничения вводить новшества. Обычное право состоит из их приказов, потому что они могут отменять, изменять или подтверждать их по своему желанию» (стр. 364). Право рассматривается (Остином) как регулируемая сила (стр. 365). Уютный Мейн полагает: Та доктрина этой школы юристов, которая неприемлема для специалистов в области права, утратит свой парадоксальный характер, если допустить предположение, само по себе теоретически бесспорное (!), которое заметно приближается к практической истине с развитием истории — предположение, что то, что суверен мог бы, (!) изменить, но не изменяет, он приказывает (стр. 366). Таково мейповское издание Гоббса и его ничтожного последователя Остина. Это просто схоластические пустячки. Вопрос в том, «что он мог бы изменить». Возьмем даже что-нибудь формально юридическое. «Законы», если их не упраздняют, выходят из «употребления». Так как «позитивные законы» — приказы суверена, они и продолжают оставаться его приказами, пока существуют. Поскольку он их не изменяет — он «мог бы» это сделать, так как тот факт, что они выходят из «употребления», доказывает, что состояние общества более им не соответствует. Должны ли мы поэтому говорить, что они являются его приказами, потому что он их не отменяет, хотя «мог бы» это сделать, как гласит мейновская панацея; или мы должны говорить, что он приказывает им выйти из «употребления», поскольку он не предписывает их исполнения? В этом случае он приказывает, чтобы его позитивным приказам не повиновались, то есть их не исполняли, что показывает, что его «приказ» носит воображаемый, фиктивный характер. «Собственным этическим кредо» Остина... «был утилитаризм в его более ранней форме» (стр. 368. Бентамизм вполне достойный этого человека). Вторая, третья и четвертая лекции (Остина) посвящены попыткам отождествить божественный закон с законом природы (поскольку можно допустить, что эти последние слова содержат какой-то смысл),
К. МАРКС
с правилами, предписываемыми теорией полезности... отождествление... совершенно необоснованное и непригодное ни для какой цели (стр. 369). Юриста в собственном смысле слова совершенно не касается какой бы то ни было идеальный образец права или морали (стр. 370). Вот это очень верно! Так же мало касается, как и богословие (!). Лекция XIII. Суверенитет и империя. (Это последняя лекция мейновской книги) Слово «закон» возникло в тесной связи с двумя понятиями: понятием «порядка» и понятием «силы» (стр. 371). Главным произведениям Остина немногим более сорока лот (стр. 373). С точки зрения юриста, закон, объединяется с порядком только при посредстве необходимого для каждого истинного закона условии, но которому он должен предписывать некоторый класс действий или упущении или известное число действий и упущений, определенных в общем виде. Закон, который предписывает единичное действие, не является истинным законом, а характеризуется как «случайный» или «частный» приказ. Закон, определенный и ограниченный таким образом, является предметом юриспруденции, как она понимается аналитическими юристами (стр. 375). Остин в своем трактате рассматривает «известное число существующих форм правления или (как говорил он) форм политического главенства и подчинения {superiority and inferiority} с целью определения точного места суверенитета в каждой из них (стр. 375, 376). Остин признает существование обществ, или совокупностей людей, где никакой анализ не в состоянии обнаружить лицо или группу, соответствующую определению суверенитета. Прежде всего, он, как и Гоббс (ничтожным последователем которого он является), полностью допускает, что существует состояние анархии. Где бы такое состояние ни встречалось, вопрос о суверенитете является предметом активной борьбы; в качестве примера он приводит тот, который неизменно присутствовал в сознании Гоббса, борьбу между Карлом I и его парламентом. Острый критик Гоббса и Остина, блестящий Фицджеймс Стивен, настойчиво утверждает, что существует состояние дремлющей анархии, например Соединенные Штаты (пример Мейна) до Гражданской войны (стр. 377). Все это чрезвычайно характерно для «проницательных» английских юристов! Великий Мейн со своей стороны заявляет: Может иметь место преднамеренный отказ от борьбы по вопросу, который, как известно, не решен, и я (сам Мейн!) не вижу возражений против того, чтобы называть возникающее таким образом временное равновесие состоянием дремлющей анархии (стр. 377). Остин далее признает теоретическую возможность- естественного состояния; он не придает ему столь важного значения, как Гоббс и другие, но допускает его существование повсюду, где известное число людей или групп, недостаточно многочисленных, чтобы быть политическими, еще не КОНСПЕКТ КНИГИ Г. МЕЙНА «ЛЕКЦИИ ПО ИСТОРИИ ИНСТИТУТОВ»' 427 подчинено каким-либо обычным или функционирующим привычным образом обществом * (стр. 378). Остин говорит, стр. 237, том I, 3-е издание: «Предположим, что единичная семья дикарей живет в абсолютном отчуждении от всех других общностей {community}. Предположим также, что отцу, главе этой изолированной семьи, оказывают привычное повиновение мать и дети. Итак, поскольку оно не является членом другой, большей по размерам общности, общество, образованное родителями и детьми, очевидно, является независимым обществом, и, поскольку остальные его члены обыкновенно повинуются главе, это независимое общество образовало бы обгцество политическое, в случае если бы число его членов не было чрезвычайно малым. Но поскольку число его членов является чрезвычайно малым,то, я полагаю,оно будет рассматриваться как общество в естественном состоянии; это означает общество, состоящее из лиц, не находящихся в состоянии подчинения. Но применяя термины, которые звучали бы несколько иронически, мы едва ли могли бы именовать это общество политическим и независимым, отца — повелителя и главу — монархом или сувереном или послушных мать и детей — подданными». (Очень глубокомысленно!) До сих пор он льет воду на мельницу Мейна, «поскольку, — как пишет последний, — форма авторитета, о которой шла речь, авторитета патриарха или отца семейства по отношению к своему семейству, эта форма, по крайней мере, согласно одной современной теории (Мейна и компании), является элементом или зародышем, из которого постепенно развилась постоянная власть человека над человеком» (стр. 379). Но здесь Мейн пускает в ход «тяжелые орудия». Пенджаб, после того как он прошел через все мыслимые фазы анархии и дремлющей анархии, подпал, примерно за 25 лет до его аннексии, под власть довольно прочно объединенной полувоенной полурелигиозной олигархии, известной как сикхи; они, в свою очередь, были подчинены одним вождем, принадлежавшим к их ордену, Ранджитом Сингхом. Последний был всемогущим деспотом. Он забирал в качестве собственного дохода огромную долю продукции сельского хозяйства. Он разорял села, которые сопротивлялись его вымогательствам, и казнил большое число людей. Он собирал большие армии и обладал всей полнотой материальной власти, которую проявлял в самых различных формах. Но он никогда не издавал законов. Правила, которые регулировали жизнь его подданных, основывались на обычаях, существовавших с незапамятных времен, и эти правила проводились в жизнь домашними судами в семьях и сельских общинах (стр. 380, 381). Ранджит Сингх никогда не помышлял и не мог помышлять (!) об изменении гражданских правил, по которым жили его подданные. Вероятно, он так же ревностно верил в независимую обязывающую силу этих правил, как и сами старейшины, которые их применяли. Восточному или индийскому теоретику в области права, утверждение, что эти правила являются приказами Ранджит Сингха, показалось бы и т. д. абсурдным и т. д. (стр. 382). • У Мейна: властью (authority). Ред. 1В М. и Э., т. 45 428 К. МАРКС Положение Пенджаба при Ранджите Сингхе можно считать типичным для всех восточных обществ в их туземном состоянии {in their native state}, во время редких промежутков мира и порядка. Там всегда были деспотии и т. д., приказам деспотов, стоявших во главе, какими бы грубыми и жестокими они ни были, безоговорочно подчинялись. Однако в то же время эти приказы, за исключением тех случаев, когда они были направлены на организацию административного механизма машины для сбора доходов, не были подлинными законами; они принадлежали к классу, названному Остином случайными или частными приказами. Истина заключается в том, что единственно решающими для местных и домашних обычаев... были не повеления суверена, а мнимые повеления божества. В Индии влияние брахманских трактатов по смешанным вопросам права и религии на разложение древнего обычного права страны всегда было велико, и в некоторых отношениях... оно стало еще больше при английском господстве (стр. 382, 383). Ассирийская, Вавилонская, Мидийская и Персидская империи время от времени для своих завоевательных войн собирали огромные армии из населения, обитавшего на громадных пространствах; они требовали абсолютного повиновения своим издававшимся по тому или иному поводу приказам, карали неповиновение с крайней жестокостью; лишали престола мелких властителей, переселяли целые общины и т. д. Но при всем том они мало вмешивались в повседневную религиозную и гражданскую жизнь тех групп, к которым принадлежали их подданные. «Царский закон» и «нерушимый указ», сохранившиеся до наших дней как образец «.закона мидян и персов, который не изменяется», не являются законом в современном смысле слова, а «частным приказом», внезапным, нерегулярным и временным вмешательством в многообразные древние обычаи, которые в общем оставлялись нетронутыми. Даже Афинская империя, поскольку дело касалось не Аттики, а подчиненных городов и островов, была явно империей, собиравшей налоги, а не империей, издававшей законы (стр. 384, 385). Новый порядок законодательства был введен в мире с империей римлян (стр. 386). Согласно этому субъекту Мейну,
Но это слияние было скоро приостановлено (стр. 386). На более поздней стадии политические общества... часто обладавшие большой территориальной протяженностью, создавались путем завоевания одного общества другим, или же вождем, стоявшим во главе одного из обществ или племен, покорявшим большие массы населения. Но... сепаратная локальная жизнь мелких обществ, входивших в состав этих великих государств, не угасала и даже не слитком ослабевала (стр. 386, 387). «Более полное в современном обществе стирание граней между группами, которые некогда жили независимой жизнью, происходило в неразрывной связи со значительно большей активностью в области законодательства» (стр. 387). Если бы полномочия совета сельской общины (позднее афинской эккле-син и т. д.) описать в современных терминах, то на самом заднем плане
КОНСПЕКТ КНИГИ Г. МЕЙНА «ЛЕКЦИИ ПО ИСТОРИИ ИНСТИТУТОВ» 429 находилась бы законодательная власть, а наиболее видное место занимала бы судебная власть. Законы, которым повиновались, рассматривались как существовавшие извечно, а обычаи, на самом деле новые, смешивались с действительно древними обычаями (стр. 388, 389). Сельские общины арийской расы (опять эта бессмыслица!) не осуществляли подлинной законодательной власти до тех пор, пока продолжали оставаться под влиянием первобытности. Не осуществляли законодательной власти в сколько-нибудь вразумительном смысле слова также и суверены тех великих государств, существующих теперь лишь на Востоке, которые сохраняли первобытные локальные группы по мере возможности нетронутыми. Законодательство, как мы его понимаем, и прекращение местной жизни, очевидно, во всем мире сопутствовали друг другу (стр. 389). Римская империя была источником тех влияний, которые непосредственно или же в конечном итого привели к образованию в высокой степени централизованных активно осуществлявших законодательную деятельность государств. Это была первая великая держава, которая не только облагала налогом, но и издавала законы. Процесс этот растянулся на многие столетия... его начало и завершение я бы отнес... приблизительно ко времени от издания первого эдикта о провинциях {Edictum Provinciale} II ДО распространения римского гражданства на всех подданных Империи. Но в итоге огромная и разнообразная масса {систем} обычного права была упразднена и заменена новыми институтами... Она (Римская империя) поглотила, разбила на куски и растоптала ее остатки (стр. 390, 391). Затем Римская империя и ее право воздействовали на новые, основанные варварами королевства и т. д. (стр. 391). Обычному пра'ву... повинуются не так, как установленному закону. Когда оно применяется на небольших территориях и среди мелких естественных групп, то карающие санкции, на которые оно опирается, это отчасти мнения, отчасти суеверия, но в значительно большей степени это инстинкт, почти такой же слепой и бессознательный, благодаря которому происходят некоторые движения нашего тела. В действительности принуждение, которое требуется для того, чтобы обеспечить подчинение обычаю, непостижимо мало. Однако если правила, которым следует повиноваться, начинают исходить от власти, внешней по отношению к мелкой естественной группе и не составляющей ее части, они носят характер, совершенно не схожий с обычным правом. Они лишаются поддержки со стороны суеверия (например, христианская религия, римская церковь?), вероятно, также общественного мнения, и безусловно стихийного побуждения. Сила, подкрепляющая закон, оказывается'поэтому чисто силой принуждения в такой степени, в которой она вообще неизвестна обществам более примитивного типа. Более того, во многих обществах этой силе приходится действовать, находясь на большом расстоянии от основной массы людей, подвергающихся ее воздействию, поэтому суверену, от которого она исходит, приходится иметь дело с широкими категориями действий и большими классами людей скорее, чем с изолированными действиями и отдельными индивидами. Отсюда беспристрастный, непреклонный и обобщающий характер их «законов» (стр. 392, 393). Их (законов) всеобщий характер и зависимость от принудительной силы суверена являются результатом больших территорий современных 15* 430 к. Маркс государств, раздробления подгрупп, их составляющих, и, прежде всего, римского сообщества и т. д. (стр. 394). .Мы слышали о деревенском жителе Гемпдене, но Гоббса из деревни нельзя себе представить. Он бежит из Англии из-за гражданских беспорядков; на континенте этот парень видит быстро централизующиеся правительства (то есть, Мейн слишком глубок, чтобы сказать просто: Ришелье, Мазарини и др.), местные привилегии и местную юрисдикцию в чрезвычайном упадке, у старых исторических учреждений — таких, как французские парламенты, — тенденцию время от времени превращаться в очаги анархии, единственную надежду можно было найти в королевской власти. Это были ощутимые плоды войн, которые закончились Вестфальским миром *. Старая многообразная местная активность феодального и квазифеодального общества была повсюду ослаблена или разрушена. (Напротив, у Локка, как и у Петти, перед глазами пример Голландии). Что касается великого Бентама, что же стояло за ним: (Французская революция и Наполеон). Суверен, который был демократом, начал, а суверен, который был деспотом, завершил кодификацию законов Франции. Никогда прежде в современном мире не было такого разительного наглядного примера, {подтверждающего} положение о том, что то, что суверен разрешает, он приказывает, так как он в любое мгновение мог бы заменить свое молчаливое согласие недвусмысленным приказом; не было также столь впечатляющего урока тех далеко идущих и в целом весьма благотворных результатов (!), которых можно ожидать от возросшей активности суверенов в области законодательства в собственном смысле слова (стр. 396). Написано К. Марксом » апреле — июне 1881 г. Впервые опубликовано в книге: »Тле Ethnological Notebooks ojf Karl Marx». Assen, 197» Печатается по рукописи Перевод с английского и немецкого На русском языке публикуется ^впервые * Вестфальским миром закончилась Тридцатилетняя война (1618-1648). [ 431 К. МАРКС
КОНСПЕКТ КНИГИ Дж. ЛЕББОКА «ПРОИСХОЖДЕНИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ И ПЕРВОБЫТНОЕ СОСТОЯНИЕ ЧЕЛОВЕКА». ЛОНДОН, 1870 aie В предисловии Леббок цитирует aGeschichte der amerinanischen Urre-ligionenb Мюллера (И. Г.), «Primitive Marriage» Мак-Леннана, «Das Mutterrecht» Вахофена, «History of Man» лорда Кеймэа. Он говорит в главе I (Введение) относительно мейновского «Ancient Law», что если бы этот субъект получше познакомился с описаниями путешествий и т. д., то не выдвигал бы как «самоочевидное утверждение», что «в организации первобытных обществ возникла бы путаница, если бы люди стали называть себя родственниками родственников своей матери», в то время как я (то есть Леббок) покажу здесь, что, как уже указывал сам г-н Мак-Леннан, счет родства по женской линии является широко распространенным обычаем в обществах дикарей во всем мире (стр. 2, 3). В «People of India» (Дж. Ф. Уотсонаи Дж. У. Кея) говорится о тихурах Ауда, что они «живут вместе почти беспорядочно большими общинами, даже если двое считаются состоящими в браке, то узы лишь номинальны» (цитируется у Леббока на стр. 60). Мак-Леннан, подобно Бахофену, начинает со стадии гетеризма, или группового брака {communal marriage} [а Леббок на стр. 70 говорит, что он верит в эту чепуху, то есть таким образом отождествляет групповой брак и гетеризм, в то время как гетеризм совершенно очевидно является формой, предполагающей проституцию (а последняя существует только в противоположность браку, все равно общинному и т. п. или моногамному). Это, таким образом, hysteron proteron *.] Следующей стадией, по его (Мак-Леннана) мнению, была форма полиандрии, при которой братья имеют общих жен; затем наступила стадия левирата, то есть системы, при которой после смерти старшего из братьев следующий по возрасту брат вступал в брак с его вдовой и далее в том же порядке ему наследовали другие братья. Отсюда, как он полагает, началось смещение причины и следствия. Ред.
жүктеу/скачать 4.92 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|