Глава девятая, рассказывающая о современных Чио-Чио-сан, какими они видятся издалека и вблизи

Глава девятая, рассказывающая о современных Чио-Чио-сан, какими они видятся издалека и вблизи

– Советское радио чуть не каждый день передает песни в исполнении Аллы Пугачевой. Однажды ее показывали по нашему телевидению. Она мне нравится, и я,– голос в телефонной трубке загремел еще категоричней,– хочу на ней жениться. Согласны ли вы, представитель Советского телевидения и радио, на наш брак?

Честно скажу, я растерялся в этой дикой ситуации, в которую не поверил бы, попади в нее кто-нибудь другой. Энергичный, требовательный напор звонившего японца не позволил мне отнестись с юмором к его словам. И я задал не самый, наверное, удачный вопрос:

– Может, вам лучше попросить согласия у самой Аллы Пугачевой?

Ответ прозвучал, как я и должен был ожидать, безапел­ляционно:

– Ее мнение меня интересует во вторую очередь. Глав­ное, чтобы Советское радио, где она, мне кажется, работает, дало разрешение на свадьбу.

В Японии я достаточно нагляделся на факты женского неравенства, но, пожалуй, впервые столкнулся с такой предельно откровенной демонстрацией пренебрежения пра­вами, чувствами, достоинством женщины.

Юноша Идзанаги и девушка Идзанами были отряжены богами создать из хаоса землю. Так уверяют японские мифы. Разумеется, бывшие небожители сотворили прежде всего Японию. Потом они захотели пожениться. Юноша Идзанаги пошел вокруг воздвигнутой им Колонны Небесно­го Величия налево, а девушка Идзанами – направо. Когда они встретились, то Идзанами первая воскликнула: «Как приятно видеть такого прекрасного юношу!» На что Идза­наги ответил: «Как приятно любить такую прекрасную девушку!»

В положенный срок Идзанами родила сына. Но был он слаб и лишен костей, как пиявка. Второй ребенок оказался не лучше первого. Испуганные родители обратились к бо­гам. И те ответили: «Виновата женщина. Она согрешила, когда, обойдя Колонну Небесного Величия, первая обрати­лась к мужчине. Вперед мужчины женщина никогда не должна забегать».

Позади мужчины японская женщина находится и те­перь. Думаю, достаточно далеко, чтобы не наступать на мужскую тень, как того требует от женщины старый обы­чай. Женское неравноправие приносит предпринимателям выгоду, и оно рассматривается почти как божественная воля.

На развилке двух самых оживленных в токийском рай­оне Сибуя улиц, у входа в многоэтажный универмаг звучал электроорган. Заманить людей в магазин мелодиями люби­мых песен – распространенный в Японии рекламный при­ем. Но на сей раз торговая реклама показалась мне социаль­ным символом. На электрооргане играла женщина. Вместе с инструментом она была заключена в клетку, сооруженную на высоком постаменте. Что клетка – сплошь из стекла, разделенного на большие квадраты красивыми деревянны­ми рамами, суть символа не меняло. Свобода японской женщины не ограничена колючей проволокой официальных запретов. Конституция страны провозглашает равенство всех людей, независимо от пола. Однако традиция предпи­сывает рассматривать женщину только как жену и мать. Эта традиция вместе с другими неформальными ущемле­ниями женских прав превращена в стеклянную клетку, изолирующую японку от мира и жизни.

Не сразу получился наш разговор. Женщина дичилась иностранцев с микрофоном и кинокамерой, стеснялась отвечать на вопросы. Потребовалось время, прежде чем я смог спросить у «сирены XX века» главное, что хотел:

– Что чувствуете вы в этом прозрачном и глухом узилище?

Женщина долго молчала, рассеянно наигрывая на элек­трооргане незатейливую мелодию. Потом оторвала взгляд от уличной суеты, казавшейся из клетки бесшумной, и тихо проговорила:

– Иногда мне не хочется выходить отсюда.– Она сно­ва помолчала и продолжила, кивнув на улицу за стеклом: – Не хочется идти туда...

Японская женщина работает дважды в жизни. Первый раз – после окончания учебного заведения. Ее берут на конвейер, за прилавок, в прихожую перед кабинетом босса, где она и служит миловидной витриной фирмы, и прислу­живает боссу, с поклоном распахивая перед ним дверь, сервируя ему чай – словом, выполняя множество дел, сколь ничтожных, столь и унизительных, если учесть, что за плечами женщины полная средняя школа, а то и уни­верситет. Поручать ей более серьезную работу да еще тратить деньги на производственное обучение, по мнению японского предпринимателя, бессмысленно, поскольку после замужества она скорей всего будет уволена. Вслед за рождением ребенка будет уволена непременно.

Во второй раз женщина идет работать, когда ребенок вырастает. Вернувшись из школы, он в состоянии разогреть обед без риска устроить пожар или нанести себе увечье, самостоятельно. сделать уроки и, оставаясь один в доме, найти интересное занятие. Но у женщины нет специаль­ности. И ей не засчитывается при повторном трудоустрой­стве прошлый стаж. Следовательно, женщина не имеет права на выходное пособие, когда настанет время уйти с работы по возрасту. Иными словами, система пожизненно­го найма на женщину не распространяется и попасть в число постоянных работников она не может. Женщина находит себе применение на мелких и средних предприятиях, на надомных и поденных работах вроде той, что получила в универмаге «сирена XX века». Заработная плата женщины не превыщает 52 процентов заработка мужчины, выполняю­щего одинаковую с ней работу. Женщины составляют почти 80 процентов низкооплачиваемых рабочих в Японии. Я знал предприятия, где постоянные работники – сплошь мужчины, а временные, то есть занятые неполный рабочий день и потому хуже оплачиваемые и не пользую­щиеся социальными благами,– женщины. Постоянные ра­ботники обязаны были приходить на работу в 8 часов 30 минут утра, временные – в 9 часов. В девять утра запускался на предприятиях и конвейер.

Французская газета «Монд» описала трудовой день временных работниц в фирме «Таканэ электронике», выполня­ющей заказы крупной компании «Кэнон». Женщины – их 180 из общего числа 200 рабочих фирмы – заняты на сборке «неполный, как уверяет фирма, день»: с 8 часов 30 минут утра до 17 часов, то есть восемь часов (30 минут составляет обеденный перерыв). Поскольку работницы наняты временно, у них – почасовая оплата: 530 иен. «В Токио – самом дорогом городе мира – на эти деньги можно купить треть чашки кофе»,– попутно сообщила газета.

Госпожа Минова, работающая «временно» уже 20 лет, в том числе девять лет в «Таканэ электронике», производи точечную пайку интегральных микросхем по 8 часов шесть дней в неделю, рассказала далее «Монд». Госпоже Минова – 50 лет, но ее так и не включили в штат постоянных работников. Госпожа Минова не охвачена социальным страхованием, ей не обеспечивается пенсия, она не может был членом профсоюза. У нее нет ни одного дня оплачиваемогс отпуска. Подводя итог рассказу, газета «Монд» весьма к месту привела выкладку: с 1977 по 1984 год оборот фирмы «Таканэ электронике» увеличился с 2 до 10 милли­онов долларов.

В США одно из средств предпринимателей уменьшать издержки производства и повышать конкурентоспособ­ность товаров – это дискриминация в оплате труда негров, пуэрториканцев и других национальных меньшинств, в За­падной Европе – ограбление рабочих-иммигрантов. Роль национальных меньшинств и рабочих-иммигрантов в Япо­нии выполняют женщины.

На исходе провозглашенного в 1975 году Организацией Объединенных Наций «Десятилетия женщины» японский парламент одобрил наконец Конвенцию ООН, запрещаю­щую дискриминацию по признаку пола. 25 июня 1985 года министр иностранных дел Японии Синтаро Абэ торжествен­но вручил Генеральному секретарю Организации Объеди­ненных Наций Пересу де Куэльяру документ о ратифика­ции конвенции. Японские власти удовлетворили требование ООНовской резолюции, но они конечно же не захотели ущемить интересы собственных предпринимателей. И закон о равных возможностях для мужчин и женщин при устрой­стве на работу был составлен в форме пожелания, чтобы женщин зачисляли в штат постоянных работников наравне с мужчинами и предоставляли им социальные льготы на равных с мужчинами основаниях. Никаких наказаний за нарушение этих пожеланий закон не предусматривает. Почти день в день с церемонией вручения Пересу де Куэльяру документа о ратификации японским парламентом Конвенции ООН министерство труда обнародовало резуль­таты обследования кадровой политики крупных фирм. И выяснилось, что только треть из них собирается принимать на работу не одних мужчин, а и женщин тоже и что лишь в 30 процентах фирм, согласных нанимать женщин, им намерены предоставлять административные посты.

Зная, что рано или поздно, но ООНовскую конвенцию ратифицировать придется, правительство не могло не при­нять мер, которые, по мнению властей, должны убедить мир: в Японии занялась заря женского равноправия. В 1975 году в министерствах и ведомствах на должностях, соответствующих начальнику управления и выше, числились 15 женщин. К концу «Десятилетия женщины» – в 1985 го­ду – их стало 34. Печать дружно ударила в литавры. Министерство транспорта позволило женщинам сдавать экзамены на получение должности авиадиспетчера. Две женщины такие экзамены выдержали, и о первом дне их работы в контрольной вышке аэропорта газеты и телевиде­ние возвестили как о большой сенсации.

Японская поговорка напоминает, что краб роет нору, сообразуясь с размером своей скорлупы. Японское прави­тельство не прочь засунуть Конвенцию ООН в такую узкую щель, чтобы скорлупа международного документа лопнула и не осталось надежды на сохранение его жизни. Предпри­ниматели уже заявили, что равные возможности мужчин и женщин при устройстве на работу заведут в тупик их кадровую политику, а премьер-министр Ясухиро Накасонэ прямо сказал в парламенте о нежелании правительства строго следить за выполнением закона, составленного на основе Конвенции ООН, поскольку осуществлению этих равных возможностей мешают, как выразился глава кабинета, «исторически сложившиеся в Японии условия и общественное устройство».

Все же треть фирм не отказывает, судя по обсле­дованию министерства труда, женщинам в работе. Действительно, женщин нанимают, но примерно так, как это делает крупная книготорговая компания «Кинокуния». Профсоюз заполучил тайную инструкцию, адресованную менеджерам, отвечавшим в «Кинокуния» за найм персонала. Инструкция не разрешала брать на работу некрасивых, низкорослых, носящих очки, разведенных, склонных к дискуссии, инте­ресующихся демократическим движением женщин. В за­претный список попали и поклонницы искусства Ван Гога. Наверное, Ван Гог в представлении хозяев «Кинокуния» выглядел воплощением вольнодумства. Ограничений на прием в компанию некрасивых, низкорослых, носящих очки и разведенных мужчин инструкция не предусматривала. Из 763 депутатов японского парламента женщин – только 27. За немногим исключением все они – представи­тельницы коммунистической и социалистической партий. Среди юристов женщин 2,5 процента, среди инженеров – 1,8 процента, среди директоров начальных школ – 1,6 про­цента, женщин-директоров средних и повышенных средних школ нет вообще и, наконец, среди депутатов местных органов власти женщин – 0,9 процента. Если не считать конвейера на промышленных предприятиях, где исполь­зуется в основном женский труд, женщинами укомплекто­ваны более чем наполовину кадры младшего медицинского персонала, работников телефонных станций, ткацкого про­изводства, уборщиков, официантов, продавцов, парикма­херов.

Исстари устоявшийся стереотип пренебрежительного отношения к женщине оказывается тем прочней, чем лучше он помогает предпринимателям умножать прибыли. Теперь 35,6 процента японцев, получающих зарплату,– женщины. Иными словами, каждый третий человек труда получает чуть больше половины того, что платят предпри­ниматели каждому из остальных двух. А ведь этот третий работает не меньше, чем они.

Есть, однако, поле деятельности, где японка влады­чествует над мужчиной, причем не скрывая, мне думается испытываемого ею при этом наслаждения, а возможно, даже сознательно вымещая на мужчине всю горечь, что накопилась за многие годы мук, которые доставлял жен­щине мужской эгоизм. У японцев бытует поговорка: «земле­трясение, гром, пожар, отец». Это – квадрига самых страш­ных для японца источников опасности, расположенных в убывающей градации. Я добавил бы пятую божью кару: женщина в мундире дорожной полиции.

В миниатюрных, наподобие «Запорожцев», автомаши­нах девушки с личиками, над которыми поработали, кажет­ся, лучшие мировые косметические фирмы, в полицейской униформе, сшитой, как представляется, в парижских домах моделей, разъезжают по улицам японских городов и вылавливают нарушителей правил дорожного движения. Поскольку за рулем автомобиля сидят главным образом мужчины, а уж нарушают правила только они, то создается единственная в японской действительности ситуация, когда мужчина униженно преклоняет колени перед женщиной.

С регулировщиком-мужчиной есть надежда догово­риться: под воздействием потока просительных фраз и жарких клятв никогда в жизни не преступать больше правил дорожного движения японский регулировщик, пожа­луй, и отпустит с миром. Регулировщица – никогда! Самые изысканные комплименты, прозрачные намеки на приятный вечер, который можно было бы провести вдвоем после окончания рабочего дня, действуют на регулировщиц не более чем объяснение в любви – на гипсовую девушку с веслом в парке культуры и отдыха.

С дотошностью Шерлока Холмса регулировщица прове­рит водительское удостоверение, другие бумаги нарушителя правил и документы, имеющиеся при машине,– от страхо­вого свидетельства до тетради технических осмотров. Являя пишущей публике образец трудоспособности, регу­лировщица подробно и аккуратно занесет в бланк протокола все, что отражено в бумагах и документах. Вы можете торопиться на поезд, на свидание, на похороны родственника, регулировщица не сократит и не убыстрит ритуал оформления протокола. И, лишь поставив последнюю пре­дусмотренную служебной инструкцией точку, регулиров­щица с ошеломляющей вежливостью объяснит вам, где и когда следует уплатить штраф, с грациозным поклоном вручит квитанцию и с милой улыбкой попрощается.

– Ведь это же современная разновидность инквизи­ции! – пожаловался я начальнику Токийского полицейско­го управления, с кем договаривался о телевизионных съемках работы регулировщиц. – Наверное, они специаль­но зверствуют над мужчинами? – предположил я.

Полицейский рассмеялся и сказал:

– Просто девушки с предельной точностью выполняют свои обязанности. Если ошибку допустит регулировщик, будут считать: оплошал полицейский. Если же ошибется регулировщица, скажут: опростоволосилась женщина, да и присовокупят: чего, мол, от нее еще можно ждать!

Разговор в Токийском полицейском управлении навел меня на мысль: а не возобладал ли японский прагматизм над укоренившимся пренебрежительным отношением к женщине? В Токио, например, на 12 миллионов жителей приходятся 3 миллиона автомобилей, улицы составляют лишь 13 процентов общей городской площади, в то время как в Лондоне – 25, а в Вашингтоне – 35 процентов. Дорожное движение в японской столице превратилось в проблему, не уступающую по остроте загрязнению среды. Может быть, немезиды в полицейской форме своим тщанием в службе и непреклонностью к нарушителям и спасают город от дорожно-транспортного хаоса?

Убежденность в том, что мужчине предопределена руко­водящая роль в семье и обществе, а женщине – роль только домохозяйки, закладывается в сознание японца уже в школе. Я перелистал учебники и хрестоматии по обществоведению, по домоводству, по иностранным языкам. В текстах для заучивания и чтения, предназначенных уча­щимся начальной и средней школы, женщина упоминается лишь как безымянная «мать» или «сестра», в редких случа­ях – как «сиделка». В учебнике по обществоведению для повышенной средней школы о женщине сказано так: «Поскольку женщина легко привыкает к монотонной рабо­те, то лучшего труда, чем за прилавком магазина, для нее не сыскать». Учебник биологии оказался щедрее. В нем милостиво признается за женщиной право на труд секрета­рем и даже лифтером. А «Курс домоводства», обязательный для изучения девочками и факультативный для мальчиков, без всяких околичностей отводит женщине участь послуш­ной исполнительницы мужской воли.

Сдается, учебники достигают цели. Причем, похоже, что женская половина учащихся проникается верой в закон­ность мужского превосходства в обществе столь же глубо­ко, как и мужская. Во всяком случае, Японский центр по трудоустройству, опросивший 10 тысяч выпускниц учебных заведений, программа обучения в которых примерно соот­ветствует программе наших техникумов, выявил, что 70 процентов девушек совсем не стремятся продвинуться по службе и столько же – сами хотели бы оставить работу после замужества или рождения ребенка.

Лет восемь назад во время парламентских выборов поя­вилась Японская партия женщин. На ее агитплакатах были изображены здание парламента и над ним – большой женский глаз с вытекающей слезой. «Никто не поймет слез женщины, кроме женщины!» – значился на плакате девиз партии. Ее председатель Мисако Эноки перечислила мне программные требования:

– Повысить роль женщины в экономической жизни страны, законодательно обязать предпринимателей брать на работу женщин наравне с мужчинами, предоставить женщинам право работать на ответственных постах в госу­дарственных учреждениях.

– Такую программу наверняка поддержит подавляю­щее большинство японских женщин,– выразил я уве­ренность.

– Нет,– расстроенно сказала Эноки.– Скорее мужчи­ны отдадут голоса нашей партии, чем женщины,– грустно пошутила она.

Председатель Японской партии женщин оказалась права. Партия не сумела провести в парламент своих канди­датов. Более того, опрос, устроенный в связи с ее предвыбор­ной кампанией, показал, что 80 процентов женщин сочли деятельность партии ненужной.

Правящему классу нетрудно сохранять и поддерживать такой пережиток, как неравноправное положение женщи­ны, поскольку в народе постоянно культивируется общинное сознание. Оно-то и рассматривает реальное освобождение женщины как бунт против общинных порядков, причем этот предрассудок разделяют не только мужчины, но и зна­чительная часть самих женщин.

Если японские женщины и добиваются более значимого места в обществе, то с единственной целью: найти работу, которая соответствовала бы их образовательной и профес­сиональной подготовке. Половина женщин, желающих получить место, объясняет это скудостью семейного бюдже­та, необходимостью скопить деньги на образование детей, иметь сбережения на жизнь в старости. Оттого усилия женщин направлены прежде всего на то, чтобы доказать: они в состоянии справляться почти с любым делом не хуже мужчин.

В окраинный токийский район, застроенный пяти – восьмиэтажными жилыми домами, в которых проживают семьи служащих и рабочих крупных фирм, меня и киноопе­ратора привело сообщение в спортивной газете. В Японии началась подготовка к первому футбольному чемпионату среди женских команд, говорилось в сообщении. Мы приехали снять телевизионный репортаж о тренировке команды «Космос».

Пятнадцать женщин в футболках, трусах и бутсах выбежали на газон стадиона. Тренер-мужчина провел со спортсменками разминку, затем показал технический прием, именуемый «игрой в стенку», и женщины в течение получаса отрабатывали его. Три спортсменки пробивали вратарю одиннадцатиметровые штрафные удары. Дождав­шись паузы в тренировке, я вышел с микрофоном на поле.

– Почему вы занялись футболом?

Я стоял в центре обступивших меня спортсменок и про­тянул микрофон ближайшей из них.

– Очень веселая игра,– улыбаясь, сказала спортсмен­ка.– Этот вопрос задают часто, и у нас готов, как видите, хороший на него ответ. Главное конечно же не в занима­тельности футбола.– Спортсменка посерьезнела.– Мы хотим доказать, что нет занятий, которые женщине были бы доступны меньше, чем мужчине. Но такой вот ответ до сих пор никто еще не опубликовал.

– Как относится к вашему футбольному увлечению муж? – спросил я другую спортсменку.

– Известно, что жена нужна мужчине работящая и здо­ровая.– Женщины вокруг весело рассмеялись.– Поэтому мой муж попросту обязан поддерживать мою страсть к футболу.

А потом я обратился к тренеру:

– Способны ли женщины к футболу?

– Очень способны,– решительно заявил тренер.

– А в сравнении с мужчинами?

– Почему-то считается,– сказал тренер,– что жен­щине посильны игровые виды спорта, какие требуют неболь­ших площадок. Я убедился, что женщинам,– тренер показал на спортсменок, индивидуально работавших с мя­чом,– не тяжелы нагрузки, которые диктует простор фут­больного поля. Что же касается выполнения тренерских игровых установок, то футболистам-мужчинам было бы не грех поучиться этому у женщин.

Сообщившая о предстоящем женском футбольном чемпионате спортивная газета – та, что не привела пол­ностью ответ спортсменок из команды «Космос» на вопрос, почему они занялись футболом,– не удержалась от ядовитого замечания: «Не кончится ли все это тем, что во время матчей наши мысли станет занимать не техника и тактика футболисток, а достоинства косметики, которой пользуют­ся соперничающие команды?»

В период феодальных междоусобиц XV–XVI веков да и в последовавшую за ним токугавскую эпоху, продол­жавшуюся два с, половиной столетия, кланы укрепляли отношения между собой путем замужества дочерей. Браки служили политическим целям. Супружеская любовь прино­силась в жертву интересам семьи. С тех пор минула еще сотня лет. А браки по сговору не исчезли. Они и сегодня составляют половину всех бракосочетаний.

Сговариваются, как и прежде, родители. Бывает, наме­ревающиеся породниться семьи выясняют финансовое положение друг друга при содействии частных детективных агентств. Случается, за взятки дознаются через поликли­ники о физических особенностях жениха и невесты.

Крупные фирмы тоже не чураются «коннозаводческого» подхода к бракам своих сотрудников. Заведующие секре­тариатами имеют альбомы фотографий девушек, чьи роди­тели хотели бы выдать их замуж за молодых людей из этих фирм. Молодым людям предлагается выбрать по фотографиям потенциальных невест. Через управления кадров родители девушек разузнают всю подноготную юно­шей. Когда семьи приходят к выводу, что положение в об­ществе и материальный достаток, уровень образования жениха и невесты, перспективы жениха на службе и подго­товленность невесты к замужеству устраивают обе стороны, происходит сговор.

Нередко обязанности свах берут на себя муниципали­теты. Население северного японского острова Хоккайдо, слывущего среди японцев краем суровым, растет медлен­но. Мужчин там больше, чем женщин. И власти острова ежегодно отправляют по нескольку десятков юношей в Оса­ка, Нагою и другие города центральной Японии на поиски невест. Муниципалитеты этих городов собирают в залах девушек, ищущих женихов, и устраивают смотрины. «Вна­чале встреча проходила в обстановке взаимной неловко­сти,– услышал я по радио отчет о смотринах в Осака.– Однако после того как мужчины показали карту и фотографии Хоккайдо, особенно зеленых пастбищ, а девушки рассказали о себе, атмосфера заметно потеплела»,– без тени юмора сообщил корреспондент.

Вероятно, было бы странно, если бы японцы не стали применять в матримониальных целях и достижения научно-технической революции. Конторы, которые подби­рают пары врачующихся при помощи компьютеров, сдела­лись в Японии обычными. Одна из таких контор соединила узами брака уже более 26 тысяч мужчин и женщин.

Чтобы компьютер смог заняться поисками достойного жениха или подходящей невесты, искателю или искатель­нице семейного счастья надо ответить программисту на 22 вопроса, касающихся биографии, на 40 вопросов относи­тельно особенностей характера и увлечений, на 20 вопросов о ближайших родственниках. Компьютеру надо, например, знать группу крови, величину зарплаты, степень религиоз­ности и воззрения по поводу внебрачных связей. За 400 тысяч иен программист вводит в компьютер карточку с данными о потенциальном женихе или невесте еженедель­но в течение трех лет, за 100 тысяч иен – ежемесячно. Напомню, что средняя в Японии заработная плата рабочего или служащего – 250 тысяч.

На иронические замечания иностранцев по поводу сго­воренных браков японцы обычно отвечают: «У вас женятся, потому что любят, у нас любят, потому что женятся». Если исходить из статистики, то брак по-японски выглядит предпочтительнее: в Японии на тысячу человек населения приходится 1,5 развода, в США – почти в четыре раза больше. Если же взять браки, заключенные при помощи электронной свахи, то здесь разводы составляют 0,0004 (четыре десятитысячных!) процента от общего числа семей, образовавшихся благодаря содействию компьютера.

Иными словами, один развод на 2500 браков. Но не стоит спешить с выводом, что счастливы японские семьи.

Японские свадьбы очень напоминают профсоюзные собрания. Разница только в том, что свадебный регламент выдерживается несравненно строже, чем распорядок собрания. Залы для свадебного пиршества сдаются во двор­цах бракосочетаний ровно на два часа. Затянуть ритуал невозможно – едва выпроваживают одних гостей из зала, как столы накрываются для следующей свадьбы.

У входа в зал я увидел человека со списком гостей. Отметился в списке и положил на черный лаковый поднос конверт с деньгами. Это – свадебный подарок. По мнению японцев, такая форма свадебного подарка практичнее, чем любая другая. Облаченные в кимоно жених и невеста, он – в строгом темном, она – в красном, как восходящее солнце, приветствовали гостей. Кимоно были взяты напро­кат. Неразумно тратиться на наряд, который неприменим ни для какого иного мероприятия, кроме свадьбы. Во вто­ром отделении торжества жених переоденется во фрак, а невеста – в кружевное длинное платье с фатой. Костюмы – тоже из прокатной конторы.

На столах в зале – таблички с фамилиями. Полсотни гостей расселись согласно табличкам. На возвышении – стол для молодоженов, их родителей и их начальства. Вплотную к президиуму стоял микрофон, перед ним – ведущий, которого на собрании назвали бы председателем. Первому ведущий предоставил слово начальнику жениха. Он описал выдающиеся деловые и моральные качества молодожена. Вслед выступил начальник невесты. От него гости узнали, что невеста не хуже жениха. И дальше по заранее согласованному списку к микрофону подходили гости.

Когда очередь дошла до меня, я решил нарушить тор­жественное, как годовой отчет месткома, течение брачной церемонии. Японцы снисходительны к иностранцам, даже если они поступают вопреки общепринятым обычаям. Уверенность, что и в отношении меня молодожены и гости не сделают исключения, придала мне отваги, и для начала я рассказал анекдот, который имел бы, без сомнения, успех в нашей аудитории, но здесь камнем повис в мертвой тиши­не зала. Потом я объяснил присутствовавшим смысл требования «горько!». Тишина сделалась вязкой. Ее можно было резать ножом. Мне ничего не оставалось, как бро­ситься головой в омут.

– Горько! – отчаянно воскликнул я.

Молодожены вспыхнули ярче ткани, которая пошла на невестино кимоно. Они потерянно уставились на меня, как кролики на удава.

– Горько! Горько! Горько! – Я уже не возглашал, а приказывал.

Молодожены медленно поднялись, механическим дви­жением, будто роботы, повернулись друг к другу, жених ткнулся носом в подбородок невесте, и оба, словно подко­шенные, рухнули на свои стулья. Ясно было: молодожены поцеловались, да еще на людях, впервые в жизни – же­нитьба свершилась по сговору. Положение спас ведущий – он принялся зачитывать приветственные телеграммы от родственников и друзей, не сумевших приехать на свадьбу.

За десять минут до завершения двухчасового срока, отпущенного на торжество, официанты проворно разнесли кофе и у ног каждого гостя поставили высокие бумажные пакеты. Молодожены одаривали гостей керамическими чашками хорошей гончарной работы. Гости разом подня­лись с мест и без шума и толкотни потянулись к выходу – мужчины все до единого в черных костюмах с белыми галстуками, женщины – в черных кимоно с ярким круп­ным рисунком – цветы или птицы – по подолу. Свадьба кончилась. У молодых началась семейная жизнь.

В XVII веке в Японии сочинили «Наставление для женщины», которое было в ту пору сводом обязательных правил женского поведения. «Женщина должна смотреть на своего мужа, как на господина, и должна служить ему с благоговением и почтением, никогда не позволяя себе думать о нем с неодобрением или легкомысленно,– пред­писывало «Наставление».– Когда муж делает распоряже­ния свои, жена никогда не должна ослушаться его... Если когда-либо муж разгневается, то жена должна слушать его со страхом и трепетом... Жена должна смотреть на своего мужа, как будто он само небо, и никогда не уставать думать о том, как лучше подчиняться ему, и тем избежать небесной кары».

Изменились времена, но прежними остались нравы. Сейчас родители не укладывают дочерей спать со связан­ными ногами, как поступали в старину в самурайских семьях, чтобы с малолетства приучить к скромной позе даже во сне: лежать на спине с вытянутыми ногами. Сей­час старшеклассницы нередко попросту не ночуют дома. Но дух «Наставления для женщины» жив. Его свято хранят мужчины.

Вставать раньше меня.

Ложиться позже меня

Ты должна.

Мужу угождать,

Мужа ублажать

Ты должна.

Веселой и доброй быть,

Про привлекательность не забыть

Ты должна.

Это не песенка-шутка, как может показаться. Это – шлягер, сделавшийся в 1979 году самым популярным на японской эстраде. «Декларацию мужа-хозяина» исполнял очень известный тогда певец и артист кино Масаси Сада. «Песня года» определяется в Японии по числу заявок на ее исполнение, полученных теле- и радиокомпаниями. Надо полагать, мужчины не поскупились на почтовые открытки с просьбами еще и еще передать песню, воспевав­шую мужской домострой.

Ты хочешь выйти замуж за меня?

Тогда усвой:

Готовить вкусно ты должна,

Чтоб в доме чистоту беречь умела,

Меня красивым содержать могла,

Мои капризы преданно терпела

И от любви ко мне всегда шалела.

Усвой, коль хочешь выйти замуж за меня,

Что раньше мужа умереть ты не должна.

Последнее условие продиктовано тем, что муж может не пережить потерю жены, но не из-за безмерной любви к ней, а из-за боязни остаться без готовой на все прислуги.

– Как вы относитесь к женскому равноправию? – поинтересовался я у певца Масаси Сада.

– Может, равноправие и должно быть,– ответил пе­вец,– да только женщина непригодна для труда, требующе­го ума и способностей.

Со смирением Чио-Чио-сан принимает японская жен­щина желанные сердцу мужчины установления. Двадцати тысячам японских жен в возрасте от 20 до 50 лет был предложен вопрос: «Что вы делаете для своего мужа по утрам?» Наибольшее число женщин – 4770 человек – указали, что чистят мужу ботинки. Далее следовали ответы: «Готовлю мужу завтрак», «Помогаю ему одеться». Некото­рые женщины последний ответ конкретизировали: «Повя­зываю мужу галстук», «Надеваю ему на ноги носки».

Руководитель управления внешних сношений токийской телекомпании раз в году устраивал у себя дома прием для иностранных теле- и радиокорреспондентов, аккредитован­ных в Японии. Сам долго проработавший за границей, владевший несколькими языками начальник управления обладал широким взглядом на жизнь, на общество и не стеснялся высказывать их, демонстрируя живой и нестан­дартный ум. Жена была под стать ему по образованности и воспитанию, но я ни разу не слышал, чтобы во время приемов она пускалась в серьезные разговоры с гостями. Стоило гостям завязать с ней беседу, как подходил муж и завладевал их вниманием, а жена вместе с прислугой смиренно спешила на кухню за новой закуской. Японец считает, что женщина должна разговаривать в мужской компании лишь тогда, когда ее о чем-то спросят, да и то коротко.

Американка, вышедшая замуж за японца, поразилась, приехав в Японию: муж не брал ее с собой, когда развле­кался с приятелями в баре, когда играл в гольф или в маджан – разновидность домино. В письме, посланном в япон­ский женский журнал, американка написала: «Меня предупреждали, что в Японии очень сильна общинная замкну­тость, что японцы не впускают в свои изолированные груп­пки иностранцев. Но оказалось, что среди «чужаков» – не только иностранцы, но и жены-японки».

Еще горше свидетельство японской женщины: «Моему мужу 40 лет. Каждое утро в половине седьмого он уходит на работу и возвращается около полуночи. Все выходные дни спит. Единственное, что я слышу от него: «Я занят». Теперь я не настолько наивна, чтобы верить ему. Он действительно много работает, и фирма дает ему возмож­ность ежевечерне бывать с сослуживцами в баре или в клу­бе, где играют в маджан. Он никогда не проводит со мной свободное время. Так прошло уже 15 лет. Я отчаялась что-либо изменить». Жена вице-президента очень большой фирмы высказалась о том же образно и точно: «Муж квартирует в моем доме 20 лет».

Журнал, откуда я привел отрывки из писем, обратился за разъяснением к мужчинам. Половина опрошенных в Токио глав семейств испытывала, как выяснилось, раздраже­ние, когда жены заговаривали с ними о работе, о событиях в Японии и в мире и даже о бейсболе.

Верно сказано, что каждая несчастливая семья несчаст­лива по-своему. Но только не в Японии. Там несчастливые семьи несчастливы одинаково. Я не знаю, вступили в брак по сговору или по любви японки, чьи письма опубликовал журнал, и японцы, кого журнал сделал участниками опроса. Однако уверен, что не из-за сговоренных браков возни­кает отчуждение между японскими супругами. Японские несчастливые семьи несчастливы из-за отсутствия в них общих интересов, выходящих за рамки домашних забот. Японские мужчины не посвящают жен в свою деловую жизнь и не позволяют им включаться в жизнь обществен­ную из опасения, что женщинам захочется покинуть стек­лянную клетку домашних обязанностей, иначе говоря, у них появится желание стряхнуть с себя покорность.

Мужчины достигают своей цели. Но слишком дорогой ценой. В возрасте двадцати лет 73 процента японских женщин постоянно думают о своих мужьях. К сорока годам вспоминают о них в течение дня лишь 12 процентов жен. С точки зрения зрелой японской женщины, муж хорош, если он всегда здоровый и всегда отсутствующий. Свыше сорока процентов женщин, кому больше сорока лет, хотели бы развестись.

Однако разводиться не спешат. И не потому, что свыка­ются со своей участью. Помимо потери семьи развод грозит японской женщине огромными материальными лишениями и, самое главное, почти полной невозможностью устроиться на сколько-нибудь приличную работу. Годовой доход разведенных женщин на 40 процентов ниже среднего жен­ского заработка, а он, как я уже рассказывал, весьма невелик. Три четверти разведенных женщин не получают алиментов от бывших мужей.

Кажущаяся безропотность японской женщины сбивает с толку иностранцев, которые все еще видят в ней Чио-Чио-сан и продолжают верить в пословицу, популярную на Во­стоке: «Повара надо иметь китайца, а жену – японку». Что касается повара, согласен полностью. Китайская кухня необыкновенно вкусна и безумно экзотична. А вот в отношении жены-японки вряд ли пословица права.

– Японские мужчины хотят обзавестись семьей го­раздо сильнее, чем женщины,– услышал я от активной участницы движения за женское равноправие.

– Но проведенные в Японии обследования свидетель­ствуют, что брак – главная цель в жизни как раз женщин, а не мужчин,– поставил я под сомнение слова общест­венницы.

– Мужчине нужна служанка, а еще лучше – рабыня, потому он и ищет, часто очень настойчиво, себе жену,– сказала общественница. В самом деле, 26 процентов муж­чин, опрошенных в Токио, откровенно заявили, что не женились бы, если б могли сами следить за собой.– Жен­щине же ничего не остается, как идти в неизбежное рабст­во. Мужчина установил в обществе порядки, при которых иной судьбы у женщины быть не может. Но заметьте,– общественница сделала особое ударение на том, что стала говорить дальше,– рабский труд никогда не отличался ни производительностью, ни качеством. Оттого японские жены – самые, наверное, плохие хозяйки в мире.

Первое время наш токийский корпункт располагался в двухэтажном особнячке в районе, который обошли разру­шения и пожары, вызванные американскими воздушными бомбардировками японской столицы в годы войны. Здесь сохранились не только дома довоенной постройки – де­ревянные, с раздвижными стенами и с черепичной кры­шей. Остались в неприкосновенности и отчетливо выра­женные общинные отношения между соседями. Все знали друг о друге все и друг с другом были накоротке.

Из своего окна я видел два дома – они располага­лись метрах в десяти от корпункта. Скученность – харак­терная черта старых японских поселений. Утром из обоих домов почти одновременно выходили сначала мужья, отправлявшиеся на работу, вслед за ними выбегали дети со школьными ранцами. Хозяйки в одинаково повязанных передниках появлялись в дверях своих домов, едва ли не дуэтом восклицали в спину детям: «иттэ ирассяй!» – «счастливого пути!» и громкими голосами принимались судачить.

Это был японский, то есть исключительно вежливый по речевым оборотам, вариант старой миниатюры Арка­дия Райкина: «А он?», «А она?», «Иди ты!». Следовало стыдливое или ехидное хихиканье. И опять «А он?», «А она?», «Иди ты!». И так до бесконечности. Я мог услышать самые разные, вплоть до интимных, подробности семейных отношений других наших соседей, учителей, у которых учились дети хозяек, приятельниц, с кем хозяйки обща­лись. Закрывать окно было бесполезно: зычные голоса женщин легко проникали сквозь тонкие стены. И если бы не ежедневная так называемая «семейная драма», которую в одно и то же время передавало с продолжением телеви­дение и которую хозяйки не пропускали, трудно сказать, когда они прекратили бы разговор.

Японские жилища не только звукопроницаемы, но и «взглядопронизываемы». Хозяйки распахивали раздвиж­ные стены своих домов – примерно так, как открывают железнодорожные товарные вагоны,– и перед моими глаза­ми проходил весь их трудовой день.

После телевизионного спектакля хозяйки выносили наружу матрацы, подушки, одеяла и развешивали для проветривания. Брали в руки метлы и подметали пол. Много времени это не занимало, поскольку и без того тесные комнатки были плотно, как в мебельном магазине, застав­лены шкафами, полками, этажерками, столами, столиками и еще чем-то, что трудно и назвать. Метлы в щели между шкафами, под низкие столы и столики не пролезали, до укромных уголков в комнатах не добирались, и женщины без сожаления, как я видел, мирились с этим.

По телевидению начиналась полуденная передача для домохозяек, и мои соседки замирали у телевизоров. Потом они выходили на крыльцо и обсуждали передачу: «А он?», «А она?», «Иди ты!» – теперь это относилось к персонажам передачи. Хозяйки вдруг спохватывались, что пора идти в магазин, снимали передники и усаживались перед зерка­лом. Уверен, «звезды» театра или кино гримируются быстрее, чем японки наводят глянец на свои лица, отправ­ляясь за покупками.

Моими соседями были зажиточные семьи. Женщины могли позволить себе не трудиться ради заработка, а домаш­няя работа энтузиазма у них, как я убедился, не вызывала. И когда я прочел в статистическом справочнике, что японские домохозяйки смотрят телевизор в среднем 6 часов в день, на еду и косметику тратят 4 часа, на общение с со­седками и приятельницами – 3 часа и на сон – 8 часов, то мне не показался преувеличенным вывод активистки движения, за женское равноправие, что японские жены – нерадивые хозяйки.

Мужей моих соседок не смущало, надо полагать, от­сутствие трудолюбия у жен. Они были теми, кого япон­ские жены именуют «годзэн-сама», то есть «господин полуночник». Нет, не загулам предавались эти мужчины. Они задерживались в фирмах, дома лишь «квартируя». У мужчин, без сомнения, не хватало сил, времени да и не было желания вникать в быт. Ведь женились-то они, чтобы иметь домоправительниц. Вот пусть жены и занимаются хозяйством, детьми и уходом за мужьями. Достаточно того, что «годзэн-сама» приносит в дом всю, до последней иены, зарплату. Понятия, передаваемого русским жаргон­ным словом «заначка», в мире японских мужчин не сущест­вует.

И получилось так, что в доме японский мужчина поме­нялся ролями с женщиной. Рабыня в социальном и эконо­мическом смысле, женщина превратилась в домашнего рабовладельца, подчас не менее жестокого, чем общество, отказавшее женщине в праве на достойное уважения место в жизни.

«Все считают меня скотиной, а Томико – несправед­ливо обиженной женщиной,– поделился своими горестями американец, состоявший в браке с японкой 10 лет.– Со стороны кажется,– говорил он,– что единственная цель Томико – ублажать каждую мою прихоть. Но поверьте,– жаловался американец,– она только с виду Чио-Чио-сан. За внешней мягкой оболочкой – чистая сталь. Она непреклонна во всем, что касается дома,– от того, какую часть моей зарплаты надо класть в банк, до того, в какую школу следует отдать нашего ребенка. И переубедить ее невоз­можно».

Японские мужья бунтуют, однако, не часто. Они воз­буждают лишь треть всех бракоразводных дел. Японское выражение «кака дэнка» – «быть под каблуком у жены» родилось не сегодня и не вчера и даже не в нынешнем столе­тии. Жена одного из бывших японских премьер-министров, женщина простая и непосредственная, говорила репорте­рам, что ее муж «вряд ли сам знает, как нужно умываться», а в другой раз непринужденно уверяла, что «никогда не била мужа».

Московское издательство попросило меня передать деловое предложение видному японскому эссеисту, знатоку зарубежной литературы. Вечером мы встретились, и я пригласил профессора в бар. Но профессор говорить о деле в баре отказался, и мы поехали к нему домой. По телефону профессор предупредил жену, что явится не один. Я слышал о жене профессора, как о современной женщине, получив­шей два высших образования – в Японии и за границей, и мне было интересно с ней познакомиться.

Когда профессор раздвинул дверь своего дома – краси­вого одноэтажного строения на окраине Токио, я увидел, что его жена уже ждала нас в прихожей. Стоя на коленях, она склонилась в глубоком поклоне. Профессор поднял почти к самому ее лицу сначала одну, потом другую ногу, и жена грациозным движением сняла с ног туфли. Она протянула было руки к моей обуви, но я поспешил разуть­ся сам.

Из прихожей в дом вел узкий, длинный коридор. Впе­реди двигался профессор, за ним – жена, замыкал шествие я. Профессор на ходу сбросил с плеч пиджак. Жена сзади подхватила его и прижала к груди. Профессор расстегнул ремень, жена на ходу ловко подхватила брюки с пола и быстро накинула на профессора домашнее кимоно. Пока женщина шла впереди меня, я быстро разделся тоже и обла­чился в кимоно, приготовленное для меня. В такси профес­сор настоял, чтобы я заночевал у него – время, мол, позднее, а до города – длинный путь, и потому мы сразу же избавились от верхней одежды.

Профессор провел меня в гостиную – неширокую, устланную циновками комнату с традиционной «токонома» – нишей, где в изящной вазе красовались две белые хризантемы в обрамлении причудливо изогнутых сосновых веточек. Непривычное сочетание растений и утонченная красота композиции прочно приковывали к себе взгляд. Мне сделались понятнее чувства древнего японского поэта, который написал:

Видели все на свете

Мои глаза – и вернулись

К вам, белые хризантемы.

Японцы оценивают кулинарные способности хозяйки по «мисо» – супу из соевой пасты, а ее художественный вкус – по «токонома». Что касается художественного вку­са, с ним у хозяйки все было в полном порядке.

Мы с профессором сели на циновки у низкого столика, накрытого на двоих. Жена тут же принесла бокалы, пиво и закуску. Прежде чем войти в гостиную, она опустилась на колени и с подносом в руке подползла к столу. Так она и носила нам с кухни блюда, составившие наш ужин. Попробовав «мисо», я понял, что и кулинар из хозяйки – высшего класса. Я пытался уговорить ее присоединиться к нам, но она конфузливо смеялась, благодарила и спешила скрыться в кухне. Мужчины беседовали, и женщине не пристало им докучать. Однако стоило нам оставить ничего не значивший разговор и приступить к делу, как жена профессора задержалась в гостиной и скромно примости­лась возле мужа.

Он с величественным видом курил и, смежив глаза, слушал меня. Вопросы задавала жена. И скоро сделалось ясно: переговоры я веду не с профессором, а с его женой. Она сразу смекнула, что в моем предложении выгодно профессору и что – не очень, выдвинула встречные поже­лания, и мы довольно быстро договорились. Тогда профес­сор раскрыл глаза и важно проговорил:

– Хорошо, я согласен.

Жена стремглав метнулась на кухню, возвратилась с подносом, на котором возвышалась новая бутылка пива, на коленях подползла к столу и наполнила наши бокалы. Я попросил принести третий бокал – для нее, но она, как и прежде, конфузливо рассмеялась, поблагодарила и скры­лась на кухне. Мужчины продолжали беседу, и женщине не пристало им докучать.

Читатель понял, конечно, что я слегка утрировал, расска­зывая о встрече с профессором и его женой. Сделал я это, чтобы резче оттенить положение мужа и жены в доме. Одна из весьма процветавших токийских деловых дам – исклю­чения бывают из любых правил – сказала: «Большинство японских женщин думают о своих мужьях так: «Он, как ребенок, и от него нельзя ожидать ответственных поступ­ков». Однако никто из японских женщин никогда не призна­ет этого вслух».

Если взять икебану, «чайную церемонию» и прочие аналогичные проявления японской культуры не как профес­сиональное занятие художников, а как хобби, скрашиваю­щие жизнь и украшающие быт, то в Японии это мир прежде всего женщин, а не мужчин, хотя мужчины не лишены, естественно, понимания и чувства красоты.

На многочисленных курсах и в тысячах кружков, где обучают технологии составления икебаны, совершения «чайной церемонии», выклеивания картин из аппликаций – бумажной, шелковой, кожаной, выращивания бонсая – карликовых деревьев в цветочных горшках – словом, где приобщают к эстетическим хобби, которым несть числа, занимаются в основном женщины. Мужчинам некогда. Тяга же женщин к красоте объясняется не только тем, что у значительной части их достаточно свободного времени. Его можно убить и просмотром телепрограмм. Но время­провождение на курсах и в кружках, где женщины учатся творить красоту, дает им неизмеримо больше – они полу­чают возможности для самовыражения, правда в пределах группы, но зато в полной независимости от мужчин. И жен­щины достигают высот, с которых эгоизм общества, где доминируют мужчины, выглядит самонадеянным и смехо­творным.

В природе магнолия не соседствует с васильками и мимо­за не цветет одновременно с астрами. В учебных классах школы Миюки Ииды воистину не ждут милостей от приро­ды. Для учащихся школы природа – образец, отталкиваясь от которого они созидают из шелка и тонкой проволоки и магнолию, и васильки, и мимозу, и астры, и еще сотни разных цветов.

– Раньше при доме японца имелся сад,– сказала Миюки Иида.– Пусть совсем крохотный, но все же – кусочек природы. Теперь японцы живут в закопченных горо­дах, селятся в переполненных бетонных коробках. У людей не стало времени, чтобы съездить в лес. Да и где найдешь сейчас его, этот лес? И я учу людей делать цветы.

Когда смотришь на волны, изображенные на картине, то, даже если на полотне значится фамилия Айвазовского, в голову не приходит мысль встать от картины подальше, чтобы, чего доброго, не промокнуть. При виде цветов, сделанных Иидой и ее учениками, чудится, будто они исто­чают аромат. Рука не подымается потрогать бутоны из опаски невзначай стряхнуть нежную пыльцу.

– Война уничтожает цветы,– сказала Иида.– В 1945 году Токио был превращен в выгоревший пустырь. Многие японцы потеряли тогда веру в жизнь. Я собирала на пепели­ще тряпки и делала из них цветы. Прекрасное помогает людям обрести жизненную силу и делает их лучше.

Видно, неспроста рассказывается в японском мифе, что когда богиня солнца скрылась в священной пещере и мир погрузился во мрак, то выманила наружу богиню и вернула на небо солнце, а вместе с солнцем – и жизнь женщина Амэно Удзумэ, причем достигла этого тоже с помощью искусства, в данном случае – танца.

Японская женщина ассоциируется с кимоно, как япон­ский пейзаж – с горой Фудзи. Однако увидеть на улице большого города японку в кимоно не легче, чем разгля­деть вершину Фудзи из задымленного Токио. Цеха со стре­мительными конвейерами, компьютизированные конторы, городская железная дорога, на тесноту в которой посето­вала бы даже сельдь, побывавшая в бочке, исключают ки­моно из повседневного обихода, но не могут изгнать его из сердца японцев. Пусть кимоно извлекается из пронафталиненных шкафов лишь в Новый год да по случаю пригла­шения на свадьбу или на похороны, но оно обязательно есть у каждой японки. Вероятно, их непоколебимая верность традиционной одежде и спасла кимоно от забвения.

Покрой кимоно, сложившись четырнадцать веков назад, не изменился до сих пор – постоянство, способное при­вести в ужас современных модельеров. Илья Ильф в своих записных книжках сделал пометку: «Одесский портной – брюки не шьет, а строит». Японка тоже кимоно не шьет – она его конструирует, складывая из кусков ткани, вырезан­ных в виде прямоугольных фигур. Одно и то же кимоно при­ходится впору женщинам высоким и миниатюрным, худым и полным, но это не означает, что «сконструировать» кимоно проще, чем «построить» брюки. Требуются десять лет, чтобы выучиться шить парадное кимоно. Самые про­стые кимоно можно начинать «конструировать» через два года учебы. Это сказала мне Нахоко Нэмото– препода­вательница самой известной в Японии школы, где обучают шить, надевать и носить кимоно. И хотя за десятилетний курс берут в школе немалые деньги, японки ежевечерне заполняют классы до отказа.

– Сколько надо учиться, чтобы правильно надевать кимоно? – спросил я у Нэмото.

– Года обучения бывает обычно достаточно,– ответи­ла она.– Досадно, что дома и в общеобразовательной школе не показывают, как следует носить кимоно. А жаль,– посетовала Нэмото,– потому что японка, сменив европей­ское платье на кимоно, начинает мыслить и чувствовать иначе.

И это была правда. Знакомая актриса, исполнявшая в телевизионных спектаклях роли зловещих и коварных женщин, готовых и на убийство для достижения цели, вела себя, как «кавалерист-девица» из «Гусарской баллады», когда облачалась в юбку или брюки. Но в кимоно она ста­новилась воплощением мягкости и безыскусности и всегда смущалась, если я вспоминал о ее телевизионных героинях. На концерте «рок-группы» студентки в джинсах опроки­дывали полицейских, чтобы пробиться к эстраде и дотро­нуться до кумиров. Те же студентки в кимоно не поводили и глазом в сторону телевизора, хотя на экране пела их лю­бимая «рок-группа».

– Вы обращали внимание, как двигаются люди в мун­дире и в пиджаке? – сказала Нахоко Нэмото.– Одинаково чеканя шаг – в первом случае и каждый своей походкой – во втором. Так меняется и японка в зависимости от того, что на ней – юбка или кимоно.

Хрестоматийным примером японской жены служит на протяжении уже четырех столетий Кадзутоэ Ямаути. Она была женой бедного самурая с годовым жалованьем 400 ку­лей риса. На свои сбережения Кадзутоэ купила мужу прекрасную лошадь. На ней муж выигрывал все придвор­ные турниры, выходил победителем в самых жестоких схватках на поле боя. И сделался в конце концов самурай князем, чей доход составлял более 200 тысяч кулей риса в год.

Назначение легенды – наставлять женщин предан­ности. Но, с другой стороны, разве не учит она японских мужчин, что их успехи добыты ценой жертв со стороны женщин? Когда-нибудь, много лет спустя, сегодняшние японские реалии станут казаться потомкам «годзэн-сама» – «господ полуночников» такими же преданиями, как нынешние японцы воспринимают легенду о Кадзутоэ Ямаути. И не сочтут ли будущие поколения, что победа­ми над американскими и западноевропейскими конкурен­тами во второй половине XX века Япония в немалой сте­пени обязана домохозяйкам, которые так или иначе осво­бодили мужчин от всех хлопот и беспокойств, за исклю­чением заботы об увеличении валового национального продукта?