День победы среди войны

посвященная 58-ой годовщине Победы в Великой Отечественной войне

и

60-летию первого исполнения в блокадном Ленинграде

И назвавши себя "Седьмая",

На неслыханный мчалась пир,

Притворившись нотной тетрадкой,

Знаменитая ленинградка

Возвращалась в родной эфир.

Анна Ахматова.
Некоторые произведения искусства создавались в совершенно нео­бычных условиях. Уже сам факт их появления вызывает восхищение и изумление перед беспримерной силой духа и мужеством их творцов.

Из воспоминаний поэта Ольги Федоровны Берггольц, которую ленинградцы называют музой блокадного Ленинграда. Она все послевоенные годы хранила два документа...

Первый из них - программа, отпечатанная типографским способом на толстой грубоватой бумаге, очень просто, ненарядно, одной толь­ко черной краской. На первой страничке ее - эпиграф: "Нашей борьбе с фашизмом, нашей грядущей победе над врагом, моему родному горо­ду - Ленинграду я посвящаю свою Седьмую симфонию. Дмитрий Шостако­вич". Пониже крупно: "СЕДЬМАЯ СИМФОНИЯ ДМИТРИЯ ШОСТАКОВИЧА". А в самом низу мелко: "Ленинград, 1942".

Эта программа служила входным билетом на первое исполнение в Ленинграде Седьмой симфонии 9 августа 1942 года.

А в сентябре 1941 года, когда уже на всех стенах города -/и на стене Радиокомитета, где работала Ольга Берггольц, -/было расклеено воззвание Военного совета Ленинградского фронта, Дмитрий Дмитрие­вич Шостакович выступил у микрофона Ленинградского радио с коротенькой речью".

"Час тому назад я закончил вторую часть моего нового симфониче­ского произведения. Если это сочинение удастся написать хорошо, удастся закончить третью и четвертую части, то тогда можно будет назвать это сочинение Седьмой симфонией. Работаю я над ней с июля 1941 года.

Для чего я сообщаю об этом? Я сообщаю об этом для того, чтобы радиослушатели, которые сейчас слушают меня, знали, что жизнь на­шего города идет нормально. Все мы сейчас несем боевую вахту. И ра­ботники культуры так же честно и самоотверженно выполняют свой долг, как и все другие граждане Ленинграда, как и все граждане на­шей необъятной Родины.

Советские музыканты, мои дорогие и многочисленные соратники по оружию, мои друзья! Помните, что нашему искусству грозит великая опасность. Будем же защищать нашу музыку, будем же честно и само­отверженно работать.

До свидания, товарищи! Через некоторое время я закончу свою Се­дьмую симфонию. Я работаю сейчас быстро и легко. Мысль моя ясна, и творческая энергия неудержимо заставляет меня двигать мое сочине­ние к окончанию."

Далее Ольга Берггольц вспоминает:

"Так говорил Шостакович из студии Радиокомитета, и мы боялись только одного - как бы не было звуковой накладки, как бы грохот снарядов и свист бомб не ворвались в его слова о жизни нашего города, "текущей нормально". Ведь он говорил на эфир, то есть на всю страну.

"А на листочках (это есть второй документ), где написана рукой Шостаковича его речь, на обо­роте, редактор передачи торопливым и поспешным почерком написал:

"План очередных передач на город.

1. 
   Организация отрядов.
   
2. 
   Связь на улицах.
   
3. 
   Строительство баррикад.
   
4. 
   Бои с зажигательными бутылками.
   
5. 
   Оборона дома.
   
6. 
   Особо подчеркнуть во всех этих передачах-инструкциях, что
   бои ведутся на ближних подступах к городу, что над нами
   нависла смертельная опасность.''
   

Из поэмы Людмилы Поповой "Седьмая симфония". Посвящается Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу.

Он шел домой по Кировскому мосту.

Ни огонька.

Дома затемнены.

И все слышней, все яростнее поступь

В цветущий мир ворвавшейся войны.

Все поглотив, она еще в начале...

Но как уже несчастлив человек!

И звуки боли, гнева и печали

И мыслей рой теснится в голове.

В ту ночь, войдя в большой свой кабинет,

Он запер дверь

и подошел к роялю, И тронул клавиши - и хлынул свет,

Тот, что искусства озаряет дали.

И тут Седьмой симфонии черты

Увидел он.

И, бледный от волненья,

Стал наносить на нотные листы

Души своей встревоженной виденья:

Тот ранний час,

когда цвела земля,

Когда лучи зари купались в реках,

Когда хлеба шумели на полях

И было светлым утро человека.

Когда дышала праздником страна...

Когда внезапно грянула война.

Все громче марш...

В нем скрежеты и стоны,

Бьют барабаны, все сильнее бьют;

Но, не смолкая, трубы и тромбоны

О стойкости и мужестве поют.

Не утаил от мира ничего.

Не оскорбил погибших слезной нотой.

Он слово дал надгробное фаготу,

Он кровью сердца написал его.

Два мира в ратном,

в беспощадном споре,

Но тьма и мракобесье не навек!

Симфония!

Ты будешь в ДО МАЖОРЕ,

Ты победишь, свободный человек!

Уже рассвет, рассеянный и хмурый,

Гляделся в затемненное стекло,

Когда он отодвинул партитуру

И вытер влажный, утомленный лоб.

И на диване лег не раздеваясь,

Как после боя на земле солдат.

Еще нисколько не подозревая,

Не зная, что симфония Седьмая

Твоим оружьем станет, Ленинград!

Вот что писал композитор Шостакович о своей симфонии:

"Начал я работать над симфонией в конце июля 1941 года. Закончил в конце декабря... Седьмая симфония - это поэма о нашей борьбе, о нашей грядущей победе."

Первый раз симфония была исполнена 5 марта 1942 года в городе Куйбышеве - теперь это город Самара на Волге. Почему в Куйбышеве? Потому что туда в дни немецкого наступления на Москву были переве­дены все правительственные учреждения Советского Союза, это была вторая столица страны на случай взятия немцами Москвы.

И опять воспоминания Ольги Берггольц:

"Мне выпало счастье быть на исполнении Седьмой симфонии 29 марта 1942 года в Колонном зале, когда я находилась в Москве в кратко­временной командировке.

Не буду подробно рассказывать о том потрясении, которое я, как и все присутствовавшие /больше половины из них было Фронтови­ков/, испытала, слушая эту симфонию, нет, не слушая, а всей ду­шой переживая ее как гениальное повествование о подвиге родного города, о подвиге всей нашей страны.

Помню, как на сверхъестественные овации зала, вставшего перед симфонией, вышел Шостакович с лицом подростка, худенький, хруп­кий, казалось, ничем не защищенный. А народ, стоя, все рукоплес­кал и рукоплескал сыну и защитнику Ленинграда.

И я глядела на него, мальчика, хрупкого человека в больших очках, который, взволнованный и невероятно смущенный, без малейшей улыбки, неловко кланялся, кивал головой слушателям, и я думала:

"Этот человек сильнее Гитлера, мы обязательно победим немцев".

Но как это сделать?

Из книги Юрия Алянского "Театр в квадрате обстрела".

В августе месяце 1941 года эвакуировался в Новосибирск оркестр Ленинград­ской филармонии. Своих музыкантов увозили с собой оперные те­атры: Кировский /ныне Мариинский/ театр - в город Пермь, где, кстати, за годы войны показал 27 постановок опер и бале­тов, Малый оперный /теперь Театр оперы и балета имени Мусорг­ского/ в город Чкалов – так с 1938 по 1957 год назывался Оренбург. Оркестр Радиокомитета остался единственным в осажденном городе

Оркестр был основан в 1931 году Ленинградским комитетом по радиофикации. С 1932 с ним в качестве дирижера работал Карл Ильич Элиасберг. С 1937 года, он являлся главным дири­жером Большого симфонического оркестра Ленинградского ра­диокомитета.

Радио являлось не учреждением культуры, а учреждением связи, поэтому оркестр радиокомитета не был эвакуирован, когда началась война.

Теперь "музыкальная жизнь" Ленинграда сосредоточилась в ру­ках ста пяти артистов этого оркестра. Но люди, чьи руки при­выкли держать отделанные перламутром смычки и считались досто­янием искусства, надевали брезентовые рукавицы пожарников и са­перов .

28 сентября оркестр радиокомитета играл Пятую симфонию Чай­ковского для Англии. Передача началась в 24 часа по московскому времени, когда трансляция на Ленинград уже окончилась. Пока звучала симфония, фашисты бомбили город, в том числе вражеские летчики метили в Дом радио.

Музыка – V Симфония Чайковского.

А там, где-нибудь на Пиккадили, могло создаться впечатление, что бомбят саму музыку. И может быть, кто-нибудь на Британских островах, слушая за мирным ужином эту передачу, подумал о том, какова сила муз, осаждаемых пушками?!

В ленинградской радиостудии оркестранты невольно прислушива­лись к недалеким взрывам и понимали: симфонию, несмотря ни на что, надо доиграть до конца. Это тоже был бой. И музыка побеж­дала. В Пятой симфонии торжественно звучит героическая тема народного подвига, преодолевающего темные силы рока. Музыка оказалась созвучной трагедийным событиям тех дней.

Оркестр радиокомитета работал теперь не только в студии До­ма радио, но и в Большом зале Ленинградской филармонии. Напри­мер, 25 октября был исполнен на этой сцене Первый концерт для фортепиано с оркестром Чайковского, СОЛИРОВАЛ пианист профессор Александр Каменский.

Музыка. Вступление – Первый концерт для фортепиано с оркестром Чайковского.

7 декабря 1941 года в филармонии состоялся последний концерт. Оркестр играл, хотя к медным валторнам, трубам, тромбонам было страшно прикоснуться - они обжигали пальцы, мундштуки примерза­ли к губам.

Еще продолжались репетиции оркестра в радиостудиях. Но в конце года оркестр был уже не в состоянии продолжать работу. Из ста пяти оркестрантов НЕСКОЛЬКО эвакуировалось, двадцать

семь человек умерло от голода, остальные стали дистрофиками, людьми, не способными даже передвигаться.

Музыка в Ленинграде замерла, будто замёрзла. Радио ее больше не транслировало. И это в Ленинграде, одной из музыкальных столиц мира!

Дирижер Карл Ильич Элиасберг, работавший с симфоническим оркестром Ленинградского радио, остался единственным на весь город дирижером. Он вместе со своей женой, концертмейстером радиокомитета, жил в комнате на седьмом этаже гостиницы "Астория", где первой блокадной зимой разместился стационар для особенно истощенных людей.

Карл Ильич Элиасберг окончил Ленинградскую консерваторию по классу скрипки в 1929 году. Дирижерское искусство изучал самостоятельно.

Из воспоминаний Ольги Берггольц.

Единственный оставшийся тогда в Ленинграде оркестр Радиокомитета убавился от голода за время трагической нашей первой блокадной зимы почти наполовину. Никогда не забыть мне, как темным зимним утром тогдашний художественный руководи­тель Радиокомитета Яков Бабушкин диктовал машинистке очередную сводку о состоянии оркестра.

Первая скрипка умирает, барабан умер по дороге на работу, валторна при смерти...

И все-таки эти оставшиеся в живых, страшно истощенные му­зыканты и руководство Радиокомитета загорелись идеей, во что бы то ни стало исполнить Седьмую в Ленинграде... Яша Бабушкин через городской комитет партии достал нашим музыкантам допол­нительный паек, но все равно людей было мало для исполнения Седьмой симфонии. Тогда, по Ленинграду был через радио объявлен призыв ко всем музыкантам, находящимся в городе, явиться в Ра­диокомитет для работы в оркестре."

Из воспоминаний участницы легендарного исполнения Седьмой

симфонии Шостаковича в блокадном Ленинграде Ксении Маркьяновны Матус. Она в течение многих лет играла на гобое в оркестре, со­зданном в 1942 году дирижером Карлом Ильичом Элиасбергом.

"Когда я пришла на радио, мне в первую минуту стало страшно. Я увидела людей, музыкантов, которых хорошо знала... Кто в саже, кто совершенно истощен, неизвестно во что одет. Не узнала людей.

На первую репетицию оркестр целиком еще не мог собраться. Многим просто не под силу было подняться на четвертый этаж, где на­ходилась студия. Те, у кого сил было побольше или характер покре­пче, брали остальных под мышки и несли наверх. Репетировали сперва всего по 15 минут.

И если бы не Карл Ильич Элиасберг, не его напористый, геро­ический характер, никакого оркестра, никакой симфонии в Ленинграде не было бы. Хотя он тоже был дистрофиком, как и мы; его на репетиции привозила, на саночках жена. Помню, как на первой репетиции он сказал: "Ну, давайте...", поднял руки, а они - дрожат... Так у меня и остался на всю жизнь перед глазами этот образ, эта подстреленная птица, эти крылья, которые вот-вот упадут, и он упадет...

Вот так мы начинали работать. Понемножку набирались силенок. А 5 апреля 1942 года в Пушкинском театре состоялся
наш первый концерт…

/Это было первое выступление вновь созданного оркестра, это еще не было исполнение Седьмой симфонии Шостаковича/.

Мужчины надевали на себя сперва ватники, а потом уже пиджаки. Мы тоже под платья надевали все подряд, чтобы не за­мерзнуть.

A публика? Не разобрать было, где женщины, где мужчины, все замотаны, запакованы, в варежках, воротники подняты, только одно лицо торчит...

И вдруг Карл Ильич выходит - в белой манишке, чистейший воротничок, в общем, как первоклассный дирижер. Руки у него в первый момент опять задрожали, ну а потом пошло. Концерт в одном отделении мы дали прилично. Но аплодисментов мы не слышали - все же были в варежках, только видели, что весь зал зашевелился, оживился...
Юрий Воронов

БАЛЛАДА О МУЗЫКЕ

Им холод

Кровавит застывшие губы,

Смычки выбивает из рук скрипачей.

Но флейты поют,

Надрываются трубы,

И арфа вступает,

Как горный ручей.

И пальцы

Бросает,

Над вихрем

Бушующих вьюг и пожарищ

Их звуки

Победно и скорбно неслись…

А чтобы все это

Сегодня свершилось,

Они

И сани

Они так

Никто не узнал, что сегодня на сцену

В последнем ряду посадили врача,

А рядом,

Стояли

Концерт начался!

И под гул канонады –

Она, как обычно, гремела окрест –

Невидимый диктор

Сказал Ленинграду:

"Вниманье!

Играет блокадный оркестр!.. "

И музыка

Встала над мраком развалин,

Крушила

Безмолвие темных квартир.

Ошарашенный мир…

Вы так бы смогли,

Если б вы умирали?..

После этого концерта мы как-то разом воспрянули, подтянулись... И вдруг – известие, что на самолете, под бомбежками, к нам летит партитура Седьмой симфонии Шостаковича... "

Двадцатилетний летчик-ленинградец

Особый рейс в далекий тыл свершил:

Он все четыре получил тетради

И рядом со штурвалом положил.

Мелькали реки, и клонились рощи,

Когда, превысив скорости предел,

Над ними скоростной бомбардировщик

С "Большой" земли на "Малую" летел.

И били вражьи пушки, и в полнеба

Вставала плотного огня стена,

Но летчик знал: мы ждем не только хлеба,-

Как хлеб, как жизнь, нам музыка нужна.

…B то утро партитуру он вручил

Оркестру фронтового Ленинграда…

Дирижер Карл Ильич Элиаc6epг раскрыл первую из четырех тетрадей партитуры и помрачнел: вместо обычных трех труб, трех тромбонов, четырех валторн у Шостаковича - вдвое боль­ше. Да еще добавлена громадная батарея ударных! Имеющимся сос­тавом радиооркестра симфонию не поднять.

Что же делать? Ведь и тех музыкантов, что способны играть, удалось собрать с таким трудом!

Решили просить помощи у военного командования: многие музыканты защищали город с оружием в руках.

И просьба радиокомитета была удовлетворена! Музыканты, находившиеся в армии и на флоте, получили предписание прибыть в город, в Дом радио, имея при себе музыкальные инструменты.

Надо помнить, что происходило это сравнительно незадолго до решительного наступления наших войск против осаждающих город немецко-фашистских полчищ, что случилось это в разгар блокады, когда каждая винтовка была на счету,- чтобы понять необыч­ность такого решения.

Этот военный приказ можно назвать романтическим: армия, стоявшая в обороне города, помогала армии искусств, шедшей в атаку.

Это был отрывок из книги Юрия Алянского "Театр в ква­драте обстрела", посвященной искусству осажденного Ленинграда.

Из выступления ОЛЬГИ ФЕДОРОВНЫ БЕРГГОЛЬЦ по ленинградскому радио 3 июня 1942 года.

Оркестр радиокомитета начал "репетировать Седьмую симфонию Шостаковича. Через месяц-полтора в открытом дневнике города на его стенах появится новая страница - афиша, извещающая о первом исполнении Седьмой симфонии в Ленинграде. Эта афиша будет висеть рядом с пожелтевшим прошлогодним воззванием "Bpаr у ворот"...

Прошлогодним? Нет, сегодняшним! Ведь враг все еще у ворот – враг на улице Стачек, рядом!

Больше того - мы знаем, что он не оставил своей здоровой идеи взять Ленинград... Мы должны быть готовы к тому, что, может быть, нам предстоят новые тяжелые испытания...

Поэтому с той же силой звучат слова прошлогоднего воззвания:

"Пусть каждый ленинградец ясно осознает, что от него самого, от его поведения, от его работы, от его готовности жертвовать со­бою, от его мужества зависит во многом судьба города - наша су­дьба. Враг у ворот! Ленинград стал фронтом!"

...Мы шли на фронт по улицам знакомым,

припоминали каждую, как сон:

вот палисад отеческого дома,

здесь жил, шумя, огромный добрый клен.

Он в форточку тянулся к нам весною,

прохладный, глянцевитый поутру...

Но этой темной ледяной зимою

и ты погиб, зеленый, шумный друг.

Я шла на фронт сквозь детство - той дорогой,

которой в школу бегала давно.

Я шла сквозь юность, сквозь ее тревогу,

сквозь счастие свое перед войной.

Я шла сквозь хмурое людское горе -

пожарища, развалины, гробы...

Сквозь новый, только возникавший город,

где здания прекрасны и грубы.

Я шла сквозь жизнь, сводя до боли пальцы.

Твердил мне путь давнишний и прямой:

Иди. Не береги себя. Не сжалься,

не плачь, не умиляйся над собой.

И вот - река, лачуги, ветер жесткий,

челны рыбачьи, дымный горизонт,

землянка у газетного киоска,-

наш, ленинградский, неприступный фронт.

Да. Знаю. Все, что с детства в нас горело,

все, что в душе болит, поет, живет,-

все шло к тебе, торжественная зрелость,

на этот фронт у городских ворот.

Ты нелегка - я это тоже знаю.

Но все равно пути другого нет.

Благодарю ж тебя, благословляю,

жестокий мой, короткий мой рассвет, -

за то, что я сильнее, и спокойней,

и терпеливей стала во сто крат

и всею жизнью защищать достойна

Великий Город Жизни - Ленинград.

И опять воспоминания участницы концерта Ксении Маркъяновны Матус:

"В городе, по крайней мере в центре, висели афиши. И вот еще одна незабываемая картина: транспорт-то не ходил, люди шли пешком, женщины - в нарядных платьях, но эти платья висели, как на распялках, велики всем; мужчины - в костюмах, тоже будто с чужого плеча… К филармонии подъезжали военные машины с солдата­ми - на концерт.

А мы ощущали невероятный подъем, потому что понимали, что сегодня держим большой экзамен.

Перед концертом /зал-то не отапливался всю зиму, был ледя­ной/ наверху установили прожекторы, чтобы согреть сцену, чтоб воздух был потеплее. Когда же мы вышли к своим пультам, прожекторы погасли.

Едва показался Карл Ильич Элиасберг, раздались оглушительные аплодисменты, весь зал встал, чтобы его приветствовать... "

Ее закончил наших пушек залп...

Да, не один залп наших пушек прозвучал в этот день, 9 авгус­та 1942 года. Командование Ленинградского фронта запланировало на этот день еще один концерт - концерт всей артиллерии Ленин­градского фронта, которая всей своей мощью ударила по артиллерии и аэродромам противника. Эта операция называлась "Шквал". Ни один снаряд не упал на улицы города, ни один самолет не сумел подняться в воздух с вражеских аэродромов в то время, когда зрители шли на концерт в Большой зал филармонии, пока шел концерт, пока зрители после завершения концерта возвращались домой и в свои воинские части.

В этот вечер не было обстрелов,

И в необычайной тишине

Спали дети, Детям скрипка пела, Улыбалась детвора во сне.

И дежурившим на темных крышах Девушкам отрядов ПВО

Все казалось, что весною дышит Воздух над военною Невой.

...И когда в знак начала

Дирижерская палочка поднялась,

Над краем передним как гром, величаво

Другая симфония качалась, –

Симфония наших гвардейских пушек,

Чтоб враг по городу бить не стал,

Чтоб город Седьмую симфонию слушал...

...И в зале – шквал,

И по фронту – шквал...

...А когда разошлись по квартирам люди,

Полны высоких и гордых чувств,

Бойцы опустили стволы орудий,

Защитив от обстрела площадь Искусств.

А теперь обратимся к воспоминаниям зрителя, а не участника концерта. На первом исполнении Седьмой симфонии Шостаковича в Ленинграде присутствовала Ольга Берггольц.

"И вот 9 августа 1942 года, после долгого запустения, ярко-празднично озарился, белоколонный Большой зал филармонии и до отказа наполнился ленинградцами. С фронта, откуда можно было прийти или приехать на трамвае /они вновь стали ходить весной на наших улицах/, прибыли офицеры и командиры; с прифронтовых заводов /а у нас в то время почти все заводы были прифронтовы­ми/ пришли рабочие и работницы; пришли архитекторы, уже проектирующие возрождение Ленин­града и новые его здания и улицы; учителя, обучавшие детей в бомбоубежищах; писатели и поэты, не складывавшие пера, в са­мое лютое время недавно минувшей зимы; советский и партийный актив города.

Огромная эстрада филармонии была тесно заполнена. За пуль­тами сидел сводный городской оркестр. Здесь было ядро оркес­тра – музыканты Радиокомитета; здесь были музыканты в армейских гимнастерках и флотских бушлатах – пестро, необычно для "нормального" оркестра были одеты музыканты.

Но дирижер Карл Ильич Элиасберг встал за пульт в самом на­стоящем фраке, который, правда, висел на нем, как на вешалке, - так похудел он за зиму."

Людмила Попова. Из поэмы "Седьмая симфония", посвящен­ной Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу.
ЗВУЧИТ СИМФОНИЯ.

День орудийной длительной дуэли,

Ее закончил наших пушек залп;

И прямо с фронта в боевых шинелях

Вошли мы в наш белоколонный зал.

Его согрели мы своим дыханьем,

Я помню блеск немеркнущих свечей

И тонкие, белей, чем изваянья,

Торжественные лица скрипачей.
Чуть согнутые плечи дирижера,

Взмах палочки - и вот уже поют

Все инструменты о тебе, мой голод,

Уже несут ко всем заставам гордо

Все рупора Симфонию твою.

Она твоей борьбе посвящена,

Твоей грядущей над врагом победе,

В ней вся судьба твоя воплощена,

Вся боль сверхчеловеческих трагедий,

Все раны незакрытые твои,

Все слезы непролитые твои,

Все подвиги, которым нет примеров,

В ней вера в жизнь и в нашу правду вера,

Что в битвах самых лютых устоит.

Торжественно ликующе звучит мелодия струнных инструментов

оркестра, открывающая ПЕРВУЮ ЧАСТЬ симфонии, В ней рассказывается о мирной жизни советских людей, о радости творческого тру­да.

Музыка – начало Марша.

Продолжение Марша.

Писатель Алексей Толстой писал об этой музыке:

"ТЕМА, войны возникает отдельно и вначале похожа на какую-то простенькую жутковатую пляску, на приплясывание ученых крыс под дудку крысолова... Эта тема вырастает, крепнет... Это движется война. Она торжествует в литаврах и барабанах, воплем боли и отчаяния отвечают скрипки... Неужели все уже смято и растерзано? В оркестре - смятение, хаос.

Нет, человек сильнее стихии. Струнные инструменты начинают бороться. Гармония скрипок могущественнее грохота ослиной кожи, натянутой на барабаны. Скрипки гармонизируют хаос войны... Проклятого крысолова уже нет… Слышен только раздумчивый и суровый - после стольких потерь и бедствий, человеческий голос фагота,"

Вот так объяснял Алексей Толстой, что он услышал в музыке первой части Седьмой симфонии.

ВТОРАЯ ЧАСТЬ пленяет нежностью и мягкостью тонов. Главная те­ма этой части навеяна образами бескрайних просторов родной земли, очарованием русской природы.

Музыка из II части.

Музыка из III части.

Образы героической борьбы снова оживают в ФИНАЛЕ симфонии.

А заключение финала всецело устремлено в будущее. Герои не напрасно отдали свою жизнь. Их подвигом завоевана свобода, Торжественным апофеозом заканчивается Седьмая симфония, по­священная, по определению Алексея Толстого, "торжеству чело­веческого в человеке".

Музыка IV части.
Оркестр играет вдохновенно – это его час, его торжество. Оркестранты играют о тех, кто в зале, о самих себе. Оркестр поднимает голос, который ничто не смогло заглушить.

На улицах Ленинграда, у репродукторов, стоят люди и слушают симфонию о самих себе. Слушают в квартирах. В землянках и блин­дажах фронтовой полосы. Слушают в Москве и Хабаровске. В Лондо­не и Нью-Йорке. Слушают все.

И в простреленных цехах рабочим Словно сил прибавилось вдвойне, Словно нет уже осадной ночи,

Им вздохнулось легче и вольней.

Виделось бойцам в сырых землянках

И зенитчикам у батарей,

Пограничникам, танкистам в танках,

Морякам военных кораблей,

Партизанам в непролазных чащах,

Летчикам на летных на полях, -

Виделось сквозь дым и пепел - счастье,

Вся в цветах советская земля.

Знали: разорвут кольцо блокады,

Как бы трудно ни пришлось в бою.

Слушал мир дыханье Ленинграда,

Слушал фронт Симфонию свою.

И вот симфония окончена. В зале воцаряется звенящая тишина. Она длится неправдоподобно долго. Никто не шелохнется. Элиасберг стоит, не двигаясь, с опущенными руками.

И разражается овация. Зрители аплодируют оркестру стоя.

Еще одна легенда блокадного Ленинграда. В воспоминаниях участницы исполнения Седьмой симфонии 9 августа 1942 года Ксении Матус читаем: "Откуда-то вдруг появилась девочка с букетиком жи­вых цветов. Это было настолько удивительно!.."

А в книге Юрия Алянского этот эпизод концерта описан ина­че: "В партере из кресла поднимается девушка. Она смущена и взволнована. В руках у нее - огромный букет из георгинов, астр, гладиолусов, и многие в публике смотрят на них с радо­стным изумлением. Девушка подходит к эстраде и протягивает дирижеру свой нарядный букет.

Элиасберг благодарит. А из цветов – к ногам дирижера вы­падает записка. В ней всего несколько строк : "Карлу Ильичу Элиасбергу. С признательностью за сохранение и пополнение музыки в осажденном Ленинграде. Семья Шнитниковых. 9 авгус­та 1942 года".

Записку написал военный инженер второго ранга Арсений Владимирович Шнитников, который, находясь в Ленинграде в командировке, сумел достать билеты в филармонию для себя, своей жены и племянницы.

А в пригороде города Куйбышева незаметный с виду человек в очках вошел в здание телеграфа и вручил телеграфистке текст поздравительной телеграммы, в которой благодарил дирижера и весь оркестр ленинградского радио за исполнение его симфонии в таких небывало тяжких условиях.

Из поэмы Людмилы Поповой "Седьмая симфония".

Двадцать девять месяцев блокады.

Голод. Мрак. Обстрелы. Боль утрат.

Но к врагу не знали мы пощады,

Ты ему был страшен, Ленинград!

Даже в дни, когда к нам устремилось

Горе, не давая нам дышать,

Даже и тогда не надломилась

Ленинградца гордая душа.

Ты запомнил голос ленинградца

В грозный час, когда сгущалась тьма:

"Прежде чем нам смерти испугаться,

Смерть нас испугается сама".

Беспощадный гром твоих орудий,

Твой суровый до предела быт,

Боль,

гнев, что не остудишь,

Все, чем жили и дышали люди,-

Все слилось в Симфонию Борьбы.

Нам не забыть тех ленинградских дней,

Когда путем тягчайших испытаний

Мы шли к победе жизнью всей своей,

Мы верили, что праздник наш настанет.

И люстры в филармонии горят Переливающимся, ярким светом,

Звучит симфония,

и зал объят

Воспоминаний раскаленным ветром.