"деятельность. Сознание. Личность"

"ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ.СОЗНАНИЕ.ЛИЧНОСТЬ"

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Эта небольшая теоретическая книга готовилась очень долго, но и сейчас я не могу считать ее законченной - слишком многое осталось в ней не эксплицированным, только намеченным. Почему я все же решился ее опубли­ковать? Замечу сразу: только не из любви к теоретизированию.

Попытки разобраться в методологических проблемах психологической нау­ки всегда порождались настоятельной потребностью в теоретических ориен­тирах, без которых конкретные исследования неизбежно остаются близоруки­ми.

Вот уже почти столетие, как мировая психология развивается в условиях кризиса ее методологии. Расколовшись в свое время на гуманитарную и ес­тественнонаучную, описательную и объяснительную, система психологических знаний дает все новые и новые трещины, в которых кажется исчезающим сам предмет психологии. Происходит его редукция, нередко прикрываемая необ­ходимостью развивать междисциплинарные исследования. Порой даже раздают­ся голоса, открыто призывающие в психологию "варягов": "придите и княжи­те нами". Парадокс состоит в том, что вопреки всем теоретическим труд­ностям во всем мире сейчас наблюдается чрезвычайное ускорение развития психологических исследований - под прямым давлением требований жизни. В результате противоречие между громадностью фактического материала, скру­пулезно накапливаемого психологией в превосходно оснащенных лаборатори­ях, и жалким состоянием ее теоретического, методологического фундамента еще более обострилось. Небрежение и скепсис в отношении общей теории психики, распространение фактологизма и сциентизма, характерные для сов­ременной американской психологии (и не только для нее!), стали барьером на пути исследования капитальных психологических проблем.

Нетрудно увидеть связь между этим явлением и разочарованностью, выз­ванной не оправдавшимися претензиями главных западноевропейских и амери­канских направлений произвести в психологии долгожданную теоретическую революцию. Когда родился бихевиоризм, заговорили о спичке, поднесенной к бочке с порохом; затем стало казаться, что не бихевиоризм, а геш­тальт-психология открыла генеральный принцип, способный вывести психоло­гическую науку из тупика, в который ее завел элементаристский, "атомис­тический" анализ; наконец, у очень многих закружилась голова от фрейдиз­ма, якобы нашедшего в бессознательном ту точку опоры, которая позволяет поставить психологию с головы на ноги и сделать ее по-настоящему жизнен­ной. Другие буржуазно-психологические направления были, пожалуй, менее претенциозны, но их ждала та же участь; все они оказались в общей эклек­тической похлебке, которую варят сейчас - каждый на свой манер - психо­логи, ищущие репутации "широких умов".

По совершенно другому пути шло развитие советской психологической на­уки.

Методологическому плюрализму советские психологи противопоставили единую марксистско-ленинскую методологию, позволяющую проникнуть в действительную природу психики, сознания человека. Начались настойчивые поиски решения главных теоретических проблем психологии на основе марк­сизма. Одновременно шла работа по критическому осмысливанию на этой ос­нове положительных достижений зарубежной психологии и развернулись конк­ретные исследования по широкому кругу вопросов. Складывались новые под­ходы и новый концептуальный аппарат, позволивший достаточно быстро вы­вести советскую психологию на научный уровень, несопоставимо более высо­кий, чем уровень той психологии, которая пользовалась официальным приз­нанием в дореволюционной России. В психологии появились новые имена: Блонского и Корнилова, затем Выготского, Узнадзе, Рубинштейна и других.

Главное в том, что это был путь неустанной целеустремленной борьбы - борьбы за творческое овладение марксизмом-ленинизмом, борьбы против иде­алистических и механистических, биологизаторских концепций, выступавших то в одном, то в другом обличье. Развивая линию, противостоящую этим концепциям, нужно было вместе с тем избежать научного изоляционизма, равно как и положения одной из психологических школ, существующей наряду с прочими. Мы все понимали, что марксистская психология - это не от­дельное направление, не школа, а новый исторический этап, олицетворяющий собой начало подлинно научной, последовательно материалистической психо­логии. Мы понимали и другое, а именно, что в современном мире психология выполняет идеологическую функцию, служит классовым интересам и что с этим невозможно не считаться.

Методологические и идеологические вопросы оставались в центре внима­ния советской психологии, особенно в первый период ее развития, который ознаменовался выходом в свет таких фундаментальных по своим идеям книг, как "Мышление и речь" Л.С.Выготского и "Основы общей психологии" Л.С.Ру­бинштейна. Нужно, однако, признать, что в последующие годы внимание к методологическим проблемам психологической науки несколько ослабло. Это, конечно, вовсе не значит, что теоретические вопросы стали меньше обсуж­даться или о них стали меньше писать. Я имею в виду другое: известную методологическую беспечность многих конкретно-психологических, в том числе и прикладных, исследований.

Это явление объяснимо рядом обстоятельств. Одно из них состоит в том, что постепенно произошло нарушение внутренних связей между разработкой философских проблем психологии и реальной методологией ведущихся иссле­дований. Философским вопросам психологии (как и философской критике за­рубежных немарксистских направлений) посвящается немало объемистых книг, но вопросы, касающиеся конкретных путей исследования широких психологи­ческих проблем, в них почти не затрагиваются. Создается впечатление как бы разветвленности: с одной стороны - сфера философской психологической проблематики, а с другой стороны - сфера специально психологических ме­тодологических вопросов, возникающих в опыте конкретных исследований. Конечно, разработка собственно философских вопросов той или иной области научного знания необходима. Однако речь идет о другом: о разработке на марксистской философской основе специальных проблем методологии психоло­гии как конкретной науки. А это требует проникновения теоретической мыс­ли в ее, так сказать, "внутреннее хозяйство".

Поясню свою мысль на примере одной из труднейших проблем, издавна стоящих перед психологическим исследованием, - речь идет о проблеме свя­зи психических процессов и процессов мозговых, физиологических. Вряд ли нужно убеждать сейчас психологов в том, что психика есть функция мозга и что психические явления и процессы нужно изучать в единстве с физиологи­ческими. Но что значит изучать их в единстве? Для конкретно-психологи­ческого исследования вопрос этот оказался архисложным. Дело в том, что никакое прямое соотнесение между собой психических и мозговых физиологи­ческих процессов проблемы еще не решает. Теоретические альтернативы, ко­торые возникают при таком прямом сближении, хорошо известны: либо это гипотеза параллелизма, роковым образом приводящая к пониманию психики как эпифеномена; либо это позиция наивного физиологического детерминизма с вытекающим из него сведением психологии к физиологии; либо, наконец, это дуалистическая гипотеза психофизиологического взаимодействия, кото­рая допускает действие нематериальной психики на материальные процессы, протекающие в мозге. Для метафизического мышления никакого иного решения попросту не существует, меняются лишь термины, прикрывающие все те же альтернативы.

Вместе с тем психофизиологическая проблема имеет для психологии со­вершенно конкретный и в высшей степени деловой смысл, потому что психо­лог должен постоянно иметь в виду работу морфофизиологических механиз­мов. Нельзя же рассуждать, например, о процессах восприятия, не обраща­ясь к данным морфологии и физиологии. Однако образ восприятия как психо­логическая реальность совсем не то же самое, что мозговые процессы и их констелляции, функцией которых он является. Очевидно, что мы имеем здесь дело с разными формами движения, но это необходимо ставит дальнейшую проблему о тех содержательных переходах, которые связывают между собой эти формы движения. Хотя проблема эта является прежде всего методологи­ческой, ее решение требует анализа, проникающего, как я говорил, в ре­зультаты, накопленные конкретными исследованиями на психологическом и физиологическом уровнях.

На другой стороне, в сфере специально психологической проблематики, внимание стало все более сосредоточиваться на тщательности разработки отдельных вопросов, на повышении технической вооруженности лабораторного эксперимента, усовершенствовании статистического аппарата и на использо­вании формальных языков. Конечно, без этого прогресс в психологии сейчас попросту невозможен. Но очевидно и другое: что одного этого еще недоста­точно. Необходимо, чтобы при этом частные задачи не заслоняли собой бо­лее общих, чтобы методика исследования не заслоняла собой его методоло­гию.

Дело в том, что психолог-исследователь, взявшись за изучение конкрет­ных вопросов, неизбежно продолжает наталкиваться на фундаментальные ме­тодологические проблемы психологической науки. Только они выступают пе­ред ним в скрытом своем выражении, так что решение конкретных вопросов кажется от них не зависящим, требующим лишь умножения и уточнения эмпи­рических данных. Возникает иллюзия "деметодологизации" сферы конкретных исследований, что еще более усиливает впечатление размыкания внутренних связей между общетеоретическими марксистскими основаниями психологичес­кой науки и ее фактологией. В результате в системе психологических поня­тий образуется своеобразный вакуум, в который стихийно втягиваются кон­цепции, порожденные взглядами, по существу чуждыми марксизму.

Теоретическая, методологическая беззаботность иногда сказывается и в подходе к решению некоторых чисто прикладных психологических задач. Она проявляется прежде всего в попытках некритического применения в практи­ческих целях научно не обоснованных методических средств. Предпринимая такого рода попытки, зачастую спекулируют на необходимости теснее связы­вать психологию с актуальными задачами, которые выдвигаются современным этапом развития общества и научно-технической революцией. Наиболее гру­бым выражением таких попыток является практика бездумного использования психологических тестов, чаще всего импортируемых из США. Я говорю здесь об этом только потому, что развитие практики тестирования обнажает один из "механизмов", порождающих в психологии антиметодологические установ­ки.

Тестами, как известно, называют краткие испытания, цель которых сос­тоит в том, чтобы обнаружить (а иногда и измерить) то или иное предвари­тельно научно осмысленное свойство или процесс. Когда, например, стала известна реакция лакмуса на кислоту, то появился тест "лакмусовой бумаж­ки" - изменение ее цвета стало служить простейшим индикатором кислотнос­ти или щелочности жидкости, смачивающей бумажку; изучение индивидуальных особенностей восприятия цвета привело к созданию известных таблиц Штил­линга, которые по различаемости изображенных на них цифр позволяют дос­таточно надежно судить об отсутствии или наличии цветоаномалии и о ее характере. Такого рода тесты, широко используемые в самых различных об­ластях знания, можно назвать "понимающими" в том смысле, что они опира­ются на содержательное представление о зависимостях, которые связывают между собой результаты тестирования с изучаемыми свойствами, состояниями или процессами. Они не эмансипированы от науки и не подменяют собой уг­лубленные исследования.

Принципиально иной характер имеют те тесты, которые служат способом обойти трудности добывания подлинно научных психологических знаний. Ти­пичным образцом таких тестов являются тесты умственного развития. В их основе лежит следующая процедура: прежде всего, допускается существова­ние некоего "психологического флогистона", именуемого интеллектуальной одаренностью; далее изобретается ряд вопросов-задач, среди которых отби­раются те, которые обладают наибольшей дифференцирующей силой, и из них составляется "тестовая батарея"; наконец, на основании статистической обработки результатов большого числа испытаний количество правильно ре­шаемых задач, включенных в такую батарею, соотносится с возрастом, расо­вой или социальной принадлежностью испытуемых. Определенный эмпирически установленный процент решений принимается за единицу, а отклонение от него записывается в виде дроби, которая якобы и выражает "интеллекту­альный коэффициент", присущий данному индивиду или группе.

Несостоятельность методологии такого рода тестов очевидна. Ведь единственным критерием, на основании которого вводятся те или иные тес­товые задачи, является их валидность, т. е. степень соответствия ре­зультатов их решения тем или иным косвенным же выражениям тестируемых психологических особенностей. Это и вызвало к жизни специальную психоло­гическую дисциплину - так называемую тестологию. Нетрудно увидеть, что за подобной трансформацией методической техники в самостоятельную дис­циплину кроется не что иное, как подмена теоретического исследования грубой прагматикой.

Хочу ли я этим сказать, что от психологических тестов нужно отка­заться? Нет, конечно. Я воспользовался примером давно дискредитировавших себя тестов одаренности, чтобы еще раз подчеркнуть необходимость серьез­ного теоретического анализа даже и при решении таких вопросов, которые на первый взгляд кажутся узкометодическими.

Я остановился на тех трудностях, которые испытывает научная психоло­гия, и ничего не говорил о ее бесспорных и очень серьезных достижениях. Но именно осознание этих трудностей и составило, так сказать, критичес­кое содержание данной книги. Оно, однако, не является единственным фун­даментом, на который опираются развиваемые в ней позиции. К ним во мно­гом привел положительный опыт конкретно-психологических исследований - как моих собственных, так и проведенных другими учеными. Результаты этих исследований я постоянно имел в виду, хотя прямо они упоминаются лишь изредка, в качестве беглых иллюстраций; в большинстве же случаев они вовсе оставались за пределами изложения. Последнее объясняется необходи­мостью отказаться от длинных отступлений, чтобы сделать общую авторскую концепцию более наглядной и обозримой.

По этой же причине книга не претендует и на то, чтобы дать обзор на­учной литературы по затрагиваемым вопросам. Многие важные и известные читателю работы в ней не цитируются, хотя и подразумеваются. Так как это может создать неправильное впечатление, я должен подчеркнуть, что если эти психологические работы и остались неназванными, то этот отнюдь не потому, что они, на мой взгляд, не заслуживают внимания. Не иначе обсто­ит дело и с философско-историческими источниками: читатель без труда об­наружит теоретические рассуждения, за которыми скрывается анализ некото­рых прямо не называемых категорий домарксистской классической философии. Все это - потери, восстановить которые можно только в новой, совершенно по-другому написанной большой книге. К сожалению, такой возможности у меня сейчас просто нет.

Почти всякую теоретическую работу можно прочитать по-разному, подчас совершенно иначе, чем она представляется автору. Поэтому я хочу вос­пользоваться возможностью сказать в предисловии о том, что на страницах этой книги является, на мой взгляд, главным.

Я думаю, что главное в этой книге состоит в попытке психологически осмыслить категории, наиболее важные для построения целостной системы психологии как конкретной науки о порождении, функционировании и строе­нии психического отражения реальности, которое опосредствует жизнь инди­видов. Это - категория предметной деятельности, категория сознания чело­века и категория личности.

Первая из них является не только исходной, но и важнейшей. В советс­кой психологии это положение высказывается постоянно, но раскрывается оно существенно по-разному. Центральный пункт, образующий как бы водо­раздел между различным пониманием места категории деятельности, состоит в том, рассматривается ли предметная деятельность лишь как условие пси­хического отражения и его выражение, или же она рассматривается как про­цесс, несущий в себе те внутренние движущие противоречия, раздвоения и трансформации, которые порождают психику, являющуюся необходимым момен­том собственного движения деятельности, ее развития. Если первая из этих позиций выводит исследование деятельности в ее основной форме - в форме практики - за пределы психологии, то вторая позиция, напротив, предпола­гает, что деятельность независимо от ее формы входит в предмет психоло­гической науки, хотя, разумеется, совершенно иначе, чем она входит в предмет других наук.

Иными словами, психологический анализ деятельности состоит, с точки зрения этой второй позиции, не в выделении из нее ее внутренних психи­ческих элементов для дальнейшего обособленного их изучения, а в том, чтобы ввести в психологию такие единицы анализа, которые несут в себе психическое отражение в его неотторжимости от порождающих его и им опос­редствуемых моментов человеческой деятельности. Эта защищаемая мною по­зиция требует, однако, перестройки всего концептуального аппарата психо­логии, которая в данной книге лишь намечена и в огромной степени предс­тавляется делом будущего.

Еще более трудной в психологии является категория сознания. Общее учение о сознании как высшей, специфически человеческой форме психики, возникающей в процессе общественного труда и предполагающей функциониро­вание языка, составляет важнейшую предпосылку психологии человека. Зада­ча же психологического исследования заключается в том, чтобы, не ограни­чиваясь изучением явлений и процессов на поверхности сознания, проник­нуть в его внутреннее строение. Но для этого сознание нужно рассматри­вать не как созерцаемое субъектом поле, на котором проецируются его об­разы и понятия, а как особое внутреннее движение, порождаемое движением человеческой деятельности.

Трудность состоит здесь уже в том, чтобы выделить категорию сознания как психологическую, а это значит понять те реальные переходы, которые связывают между собой психику конкретных индивидов и общественное созна­ние, его формы. Этого, однако, нельзя сделать без предварительного ана­лиза тех "образующих" индивидуального сознания, движение которых харак­теризует его внутреннюю структуру. Изложение опыта такого анализа, в ос­новании которого лежит анализ движения деятельности, и посвящена специ­альная глава книги. Не мне, разумеется, судить о том, является ли этот опыт удачным. Я хочу только обратить внимание читателя на то, что психо­логическая "тайна сознания" остается закрытой для любого метода, за иск­лючением метода, открытого Марксом, позволяющего демистифицировать при­роду сверхчувственных свойств общественных объектов, к которым принадле­жит также и человек как субъект сознания.

Наибольшие, вероятно, возражения могут вызвать развиваемые мной взгляды на личность как предмет собственно психологического изучения. Я думаю так потому, что они решительно не совместимы с теми метафизически­ми культур-антропологическими концепциями личности (как и с теориями двойной ее детерминации - биологической наследственностью и социальной средой), которые наводняют сейчас мировую психологию. Несовместимость эта особенно видна при рассмотрении вопроса о природе так называемых внутренних двигателей личности и вопроса о связи личности человека с его соматическими особенностями.

Широко распространенный взгляд на природу потребностей и влечений че­ловека заключается в том, что они-то и суть определители деятельности личности, ее направленности; что, соответственно, главную задачу психо­логии составляет изучение того, какие потребности свойственны человеку и какие психические переживания (влечения, желания, чувства) они вызывают. Другой взгляд, в отличие от первого, состоит в том, чтобы понять, каким образом развитие самой деятельности человека, ее мотивов и средств трансформирует его потребности и порождает новые потребности, в ре­зультате чего меняется их иерархия, так что удовлетворение некоторых из них низводится до статуса лишь необходимых условий деятельности челове­ка, его существования как личности.

Нужно сказать, что защитниками первой, антропологической или, лучше сказать, натуралистической точки зрения, выдвигается множество аргумен­тов, в том числе такие, которые метафорически можно назвать аргументами "от желудка". Конечно, наполнение желудка пищей - непременное условие любой предметной деятельности, но психологическая проблема заключается в другом: какова будет эта деятельность, как пойдет ее развитие, а вместе с ним и преобразование самих потребностей.

Если я выделил здесь данный вопрос, то это потому, что в нем сталки­ваются противоположные воззрения на перспективу изучения личности. Одно из них ведет к построению психологии личности, исходящей из примата, в широком смысле слова, потребления (на языке бихевиористов - "подкрепле­ния"); другое - к построению психологии, исходящей из примата дея­тельности, в которой человек утверждает свою человеческую личность.

Второй вопрос - вопрос о личности человека и его телесных особеннос­тях - заостряется в связи с тем положением, что психологическая теория личности не может строиться, опираясь главным образом на различия конс­титуций человека. Как же можно в теории личности обойтись без привычных ссылок на конституции Шелдона, факторы Айзенка, наконец, на павловские типы высшей нервной деятельности? Соображение это тоже возникает из ме­тодологического недоразумения, которое во многом зависит от неоднознач­ности самого понятия "личность". Неоднозначность эта, однако, исчезает, если принять то известное марксистское положение, что личность есть осо­бое качество, которое природный индивид приобретает в системе обществен­ных отношений. Проблема тогда неизбежно обращается: антропологические свойства индивида выступают не как определяющие личность или входящие в ее структуру, а как генетически заданные условия формирования личности и, вместе с тем, как то, что определяет не ее психологические черты, а лишь формы и способы их проявления. Например, агрессивность как черта личности, конечно, будет проявляться у холерика иначе, чем у флегматика, но объяснить агрессивность особенностью темперамента как же научно бесс­мысленно, как искать объяснения войн в свойственном людям инстинкте драчливости. Таким образом, проблема темперамента, свойств нервной сис­темы и т.п. не "изгоняется" из теории личности, а выступает в ином, нет­радиционном плане - как вопрос об использовании, если так можно выра­зиться, личностью врожденных индивидуальных свойств и способностей. И это - очень важная для конкретной характерологии проблема, которая, как и ряд других проблем, осталась в данной книге не рассмотренной.

Оговорки, сделанные в этом предисловии (а они могли быть еще более многочисленными), вызваны тем, что автор видел свою задачу не столько в утверждении тех или иных конкретно-психологических положений, сколько в поиске метода их добывания, вытекающего из историко-материалистического учения о природе человека, его деятельности, сознания и личности.

В заключение мне осталось сказать несколько слов о композиции книги. Содержащиеся в ней мысли уже были высказаны в прежних публикациях авто­ра, перечень которых дается в примечаниях к главам. Они, однако, впервые представлены здесь систематически.

По своему составу книга разбивается на три части. Первую из них обра­зуют I и II главы, посвященные анализу понятия отражения и того общего вклада, который вносит марксизм в научную психологию. Главы эти служат введением к ее центральной части, в которой рассматриваются проблемы де­ятельности, сознания и личности. Совершенно особое место занимает пос­ледняя часть книги: она не является продолжением предшествующих глав, а представляет собой одну из ранних работ автора по психологии сознания. Со времени ее первого, ставшего теперь редким издания прошло более двад­цати лет, и многое в ней устарело. Однако она содержит некоторые психо­лого-педагогические аспекты проблемы сознания, которые в других частях книги вовсе не затрагиваются, хотя аспекты эти остаются и сейчас близки­ми сердцу автора. Это и побудило включить ее в книгу.

Москва, июнь 1974 г.

ГЛАВА I

МАРКСИЗМ И ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ НАУКА

Учение К.Маркса создало переворот в общественных науках: в философии, в политической экономии, в теории социализма. Психология, как известно, оставалась многие годы изолированной от влияния марксизма. Марксизм не допускался в официальные научные психологические центры, и имя К.Маркса на протяжении более полустолетия после опубликования его основных произ­ведений почти не упоминалось в трудах психологов.