УЧИТЕЛЬ ДЛЯ БОНДО. «ДЖАЙ ХИНД!»

Небольшой аккуратный домик школы бондо появился в Мудулипаде несколько позже полицейского участка. Мисра стал первым ее учителем. Поначалу ему приходилось очень трудно. Языка бондо он тогда еще как следует не знал. А бондо не знали, что такое школа и зачем она им нужна. Первое время они сторонились этого странного человека, который говорил о каком-то образовании. Месяц шел за месяцем. Школа была, учитель был, а вот учеников не было. И помощи Мисре ждать было неоткуда. Приходилось действовать на свой страх и риск. Со взрослыми ему договориться не удалось, и он решил подружиться с детьми. Каждый день он приходил в Мудулипаду и наблюдал, как играют дети. Мисра сам знал немало игр и некоторые из них показал маленьким бондо. Тем очень понравился этот взрослый человек, который был так добр к ним, играл с ними, ходил в джунгли и приносил сладости. Дети быстро привыкли к нему и теперь каждое утро с нетерпением ждали его появления. Но самыми его большими друзьями стали трое мальчишек: Хадимудули, Соньямудули и Будакиршани. Они сопровождали Мисру повсюду и слушались его больше, чем собственных родителей. Однажды он сказал им:

— Идемте со мной. Я покажу вам кое-что интересное.

— А что? — спросили мальчишки.

Они были бондо и всегда предпочитали знать точно и конкретно, что их ожидает.

— Увидите, — загадочно ответил Мисра. И мальчишки пошли.

Мисра привел их в школу. Троица с изумлением остановилась на пороге маленькой классной комнаты, разглядывая диковинные предметы, находившиеся здесь. Такого они в своей жизни еще не видели. На стенах висели цветные картинки людей и странных незнакомых предметов. На столе стоял шар. Соньямудули робко прикоснулся к нему, шар шевельнулся и закрутился. Соньямудули отскочил и со страхом и ожиданием уставился на непонятные голубые, зеленые и коричневые разводы на шаре.

— Не пугайся, — засмеялся Мисра. — Это глобус.

— Я не знаю, что такое глобус.

— Это земной шар. Вся земля. Только уменьшенная. Вот смотрите. Это Индия, страна, в которой вы живете. А это Орисса. Здесь дистрикт Корапут. А вот тут горы Бондо. Но они совсем маленькие, и их не видно.

— А где Мудулипада? — спросил Будакиршани.

— Мудулипады здесь нет. Она ведь очень маленькая.

— Нет, Мудулипада — большая. Самая большая деревня бондо, — возразил Хадимудули. — Здесь все неправильно. Горы Бондо тоже большие.

И разочарованные мальчишки отошли от глобуса. Но тут они увидели шкаф с книгами. Они трогали и гладили их цветные корешки, не смея взять в руки эти диковинные вещи. Мисра вынул большую книгу, развернул ее, и мальчишки увидели знакомую картину — зеленые джунгли и черно-желтого тигра, стоявшего в зарослях.

— Тигр! — крикнули все трое. А Будакиршани, замирая от страха, накрыл тигра ладонью. Но под рукой он ощутил только гладкость бумаги и больше ничего. Он засмеялся. Оказывается, этот тигр был совсем не страшен.

Мисра перевернул страницу. Тигра не стало, и мальчишки увидели какие-то черные значки на белой бумаге.

— Говорящие значки, — заговорщически подмигнул им Мисра. — Они могут многое рассказать.

Мальчишки недоверчиво зашептались.

— Слушайте, — сказал Мисра.

Это была сказка о тигре и кобре. И повадки, и характер обоих были описаны так точно, что все трое восхищенно замерли. Когда сказка кончилась, Соньямудули подошел к книге и стал водить пальцем по значкам. Но те молчали.

— Ну, это не так просто, — засмеялся Мисра. — Значки говорят не с каждым. Вот будете учиться, тогда они расскажут вам много интересного.

— А можно нам учиться? — спросили все трое сразу.

— Конечно, можно. Будете здесь жить и учиться. Ну, идемте, я вам еще кое-что покажу.

Это был футбольный мяч. И он вызвал величайший восторг у мальчишек. Мяч прыгал и скакал, и мальчишки тоже. Все четверо играли в футбол до вечера. Мисра тяжело дышал и утирал катившийся с него градом пот, но мальчишки требовали играть еще и еще. Наконец на школьном дворе появилась рассерженная жена Мисры и прекратила это развлечение.

— Учитель называется, — ругала она мужа. — В школе ни одного ученика, а он гоняет, как мальчишка, с детьми в футбол.

— Ну не ворчи, — миролюбиво ответил взмокший и грязный Мисра. — Это же мои первые ученики. Вот увидишь, скоро наши дела пойдут на лад.

Утром к учителю пришли родители троих друзей.

— Что ты сделал с нашими сыновьями? — наступали они на него. — Они просятся в твою школу. Зачем это им? Что ты с ними будешь делать?

Мисра долго и терпеливо объяснял встревоженным отцам, что он собирается делать с их сыновьями. Отцы не все поняли. Но мяч им тоже понравился. Они прищелкивали языками и хвалили хитроумную выдумку.

Так вскоре первые три ученика сели за парты школы бондо. Правда, были обстоятельства, вызвавшие некоторое недовольство родителей. За школу надо было платить двадцать три рупии в год. Это все-таки интернат! Не понравилось и то, что обучали детей на языке ория, а не на родном бондо. Но потом с этим смирились. Мальчишки стали деятельно помогать Мисре. Они ходили с ним из деревни в деревню и уговаривали своих сверстников идти в школу, где такой добрый и веселый учитель и значки на белой бумаге рассказывают интересные и смешные истории и где, самое главное, есть большой кожаный мяч. Так в школе набралось сорок мальчиков-бондо. Девочек родители не отпустили. Они боялись, что их будущие женихи заплатят за них выкуп меньше, чем за необразованных, и не хотели рисковать. Мисра выдал своим ученикам бойскаутскую форму цвета хаки, разместил их в общей спальне и нанял повара, чтобы готовить им еду. Казалось, все трудности остались позади. Но, как потом выяснилось, они только начинались.

Воспитанные в традициях полной свободы, эти одетые в бойскаутскую форму дети джунглей и гор долго не могли привыкнуть к дисциплине. Когда им становилось скучно, они сбегали. Как-то, зайдя в школу, я увидела такую картину. На стуле восседал свободолюбивый юный бондо. Руки и ноги мальчишки были привязаны к стулу тонкой травяной веревкой. Во взгляде сидевшего, казалось, сконцентрировалась вся давнишняя тоска человечества по свободной и вольной жизни. Это так не вязалось с его ребячьим обликом, что я не сдержалась и улыбнулась. Мальчишка растерянно заморгал глазами и захныкал.

— Полюбуйтесь на этого узника, — сказал Мисра. — Нарушитель дисциплины, каких мало. Все время норовит сбежать.

Нарушитель, поняв, что речь идет о нем, шмыгнул носом и затих.

— Целую неделю мы искали его в джунглях. Сначала кинулись в деревню, но его там не оказалось. Еле отыскали. Теперь пусть так часок посидит в наказание. Что с ним делать, даже не представляю. Не привяжешь же его на ночь. Он все равно сбежит. Но парень способный, — понизив голос, сообщил мне Мисра. — Иногда пробегает неделю, а вернется, не хуже других занимается. Поэтому мне не хочется отпускать его из школы.

Иногда ребята сбегают целыми группами. Обычно, не доходя до деревни, они снимают казенную форму и прячут ее в зарослях. Явиться домой в чужой одежде не позволяет традиция. Беглецы предстают перед глазами потрясенных родителей в набедренных повязках, а иногда и без них.

Но случается нередко и так, что родители сами на время забирают детей из школы. Особенно в горячую пору сельскохозяйственного сезона, когда на полях не хватает рабочих рук. Дождливый сезон — самое спокойное и плодотворное время для школы. Когда горы и джунгли захлестывают тропические ливни, далеко не убежишь. Но все же храбрецы находятся. Однако не проходит и дня, как они снова стучатся к Мисре. Дождливый сезон — голодное время в племени. И поэтому не очень обильная школьная пища спасает многих ребят от голода и избавляет семью от лишнего рта.

Школа в стране бондо делает первые шаги. Очень многое в ней держится на энтузиазме и верности учительскому долгу самого Мисры. Потерю каждого ученика он воспринимает как личное несчастье, в приобретении нового видит цель своей жизни. Но потерь, к сожалению, бывает больше, чем приобретений. Образ жизни бондо с его повседневным тяжелым трудом, с борьбой за кусок хлеба, с необходимостью ценить каждую пару рабочих рук вне зависимости от возраста все-таки мало приспособлен для школьного образования. Поэтому нередки случаи, когда мальчишка, проучившись год-два, уходит из школы совсем. Уходит он без особого сожаления. Культура, которую он постигает в школе, еще чужда и непривычна ему.

Работа у учителя Мисры нелегкая, сложная.

В день моего отъезда Мисра собрал учеников перед школой, построил их и сказал:

— Теперь попрощайтесь с нашим гостем.

— Джай хинд¹⁹! — крикнули они дружно.

— Джай хинд, — ответила я. — Растите большими и умными.

Мисра с гордостью посмотрел на ребят. И по-моему, гордость была законной. Ибо учитель сделал и делает для бондо очень много. Но сами они об этом пока не подозревают...

КАМАР И БОГИНИ

Я уезжала из страны бондо во вторник. Был рыночный день, и многие жители Мудулипады и других деревень отправились с утра вниз, в Говиндапалли. Мне тоже хотелось там побывать. Милада (она приехала к бондо позже) присоединилась ко мне. Мы уложили в джип свое походное снаряжение, распрощались с Мудулипадой и Мисрой и двинулись в путь. Но на рынок мы все же опоздали. Нам опять пришлось тянуть джип на себе, и на это ушло больше времени, чем мы рассчитывали. В Говиндапалли мы застали опустевшие рыночные ряды, между которыми паслись козы. И тут я вспомнила, что Будамудули говорил мне как-то о кузнеце из Говиндапалли, который делал по заказам бондо наконечники для стрел, ножи, топоры и еще какую-то мелочь. Решено было разыскать этого кузнеца. Тем более что там наверху, в разбойной Димрипаде, мне так и не удалось поговорить с местным камаром. Мы отправились к кузнецу. Говиндапалли оказалась довольно большой деревней, и мы долго блуждали по ее извилистым узким улочкам, спрашивая, как найти дом камара. Наконец мы оказались на самой окраине деревни. Небольшой домик кузнеца, обнесенный глинобитным забором, стоял в тени нескольких манговых деревьев. Мы миновали невысокие деревянные ворота и оказались в чисто подметенном дворе. Там никого не было, и только несколько кур с рассеянным видом бродили по плотно утрамбованной земле.

— Камар, а камар! — позвала я. Но никто не отозвался.

— Идемте в дом, — предложила Милада.

Мы осторожно постучали в дверь, и глухой голос ответил:

— Войдите.

Мы вошли. То, что случилось в следующий момент, было настолько неожиданным и странным, что мы даже растерялись и обе на какое-то мгновение лишились дара речи. Посредине небольшой полутемной комнаты стоял немолодой сутулый человек в темно-синей домотканой рубашке и набедренной повязке. Вдруг при виде нас он вскрикнул и закрыл лицо руками, а затем упал ничком на пол и уткнул лицо в ладони. Плечи его вздрагивали, и изо рта вылетали какие-то неясные звуки. Мы бросились к нему.

— Что случилось? — спросили мы в один голос. — Встаньте, пожалуйста, нам надо с вами поговорить.

Но человек продолжал лежать, и только один глаз сквозь пальцы зорко и быстро глянул на нас и тотчас же в страхе закрылся. Мы в недоумении топтались около кузнеца и не знали, что делать. Вдруг он тонким, молящим голосом запричитал:

— О богини! Пощадите! Я ничего плохого не сделал. Я всю жизнь честно работал.

— О господи, — сказала Милада и тяжело опустилась на деревянную скамью, стоявшую у стены.

— Мы не богини, — робко стала оправдываться я. Но видимо, мои слова прозвучали неубедительно, и камар мне не поверил.

— Только у богинь такие светлые лица, — запричитал он снова. — Не трогайте меня. Я всегда вас почитал и приносил вам жертвы.

«Ну и кузнецы в этом краю, — подумала я, — один бандит, другой сумасшедший. Неизвестно, что хуже». И села, обессиленная, на скамью рядом с Миладой. Кузнец снова опасливо глянул сквозь пальцы в нашу сторону. Но видение не исчезло. Оно прочно сидело на скамье.

— Что будем делать? — спросила я Миладу.

— Может быть, внезапно исчезнуть, как положено всем порядочным богиням?

— Но ведь надо поговорить с ним...

И обе «богини» впали в безысходную тоску. День был явно неудачным. Сначала опоздали на рынок, теперь приходится выпутываться из этой скверной истории и доказывать, что ты не богиня. Как восстановить свою принадлежность к роду человеческому, я не знала. В моей жизни это был первый случай. Милада тяжело вздохнула.

— Придется смириться с положением богинь. Иначе он нам ничего не скажет.

— Слушай, камар, — сказала я мрачным голосом, — ты почитаешь своих богинь?

— Да, да, — залепетал бедняга.

— Встань.

Кузнец покорно встал, но оторвать рук от лица не посмел.

— Убери руки, — сказала в тон мне Милада. — И отвечай на наши вопросы.

Камар сложил руки в пранаме и, дрожа, стоял перед нами.

Я попробовала пошутить, но это произвело на камара удручающее впечатление, и он обнаружил явную тенденцию снова улечься на пол. Однако мы не позволили ему это сделать и больше не шутили.

Банальность наших вопросов почему-то не вызвала у него подозрений насчет нашего «божественного» происхождения. Он продолжал держать руки в почтительной пранаме и после каждого ответа «брал прах» от наших ног. Я почувствовала, что моя нервная система крайне расшатана и я не в состоянии вынести того напряжения, с которым настоящие богини справляются, очевидно, очень легко.

— Идемте, — шепнула я Миладе.

— Да, да, — согласилась она. — Надо уходить. Беднягу может хватить удар.

Мы встали и, стараясь опередить очередное падение камара на пол, выскочили за ворота. Оглянувшись, я увидела распростертое тело камара в пыли деревенской улицы. Тут самообладание окончательно покинуло обеих «богинь», и они малодушно, стараясь не сбивать прохожих, бросились вдоль улицы. Это был неплохой бег на длинную дистанцию, и мы финишировали уже у нашего джипа.

— Уф! — сказала, задохнувшись, Милада. — Представляете, если бы вся деревня восприняла нас как этот камар? Что было бы? А?

— Нас бы поместили в храм, — ответила я, вытирая полотенцем пот, обильно струившийся по лицу и шее. — Надели бы цветочные гирлянды, разрисовали бы сандаловой пастой и били бы кокосовые орехи о наши головы.

— Теперь я понимаю, мы отделались легко. Но все-таки, — серьезно заметила Милада, — быть богиней очень тяжело.

— Еще бы, — согласилась я.

* *

*

В Корапуте, окружном центре, нас ждал комфортабельный, просторный и светлый Дом для приезжих. Это было самое подходящее место для богинь. Впервые за много дней я смогла принять ванну, привести в порядок свои записи, разобрать пленки. Поздно вечером, засыпая на мягкой с прохладными и чистыми простынями постели, я решила, что цивилизация все-таки неплохая вещь.

На горе, там, где виднелись крыши деревни гадаба, вдруг забили барабаны. Их тревожно-торжественный звук пронесся над полями и замер в зарослях ближней полосы джунглей. Потом через мгновение возобновился с новой силой и в новом ритме. Мы в недоумении остановились на берегу узкой и мелкой речушки, протекавшей у подножия горы.

— Что это? — спросила я у Рао, работника местного Блока по развитию племен.

— Гадаба так встречают гостей. Видимо, они заметили наше приближение.

Я стала снимать ботинки, чтобы перейти реку вброд. Но в это время со стороны деревни показалась группа мужчин. Они тащили с собой некое подобие не то паланкина, не то носилок. Бегом, перепрыгивая через камни, они спустились с горы и ворвались в реку, подняв целые фонтаны брызг. Из нее они выскочили полумокрые и запыхавшиеся. Бросили на берег свои носилки, и на нас обрушился целый град вопросов:

— Откуда гости?

— Надолго ли?

— Будете жить в нашей деревне?

— Едите ли вы рис с карри или без карри?

— Нравятся вам гадаба или нет? и т.д. и т.п.

Не успела я открыть рот, чтобы ответить хотя бы на один вопрос, как носилки были придвинуты к моим ногам и мужчина в белом тюрбане и набедренной повязке сказал:

— Садись, мать.

— Но я могу перейти эту реку сама, — попробовала возразить я.

Тогда он резко повернулся к Рао и спросил:

— Почему эта мать не уважает наших обычаев?

Постановка вопроса была ясной. Мне не хотелось начинать свое знакомство с гадаба с неуважения их обычаев. Пришлось сесть на носилки. Четверо дюжих парней подхватили их. Медленно покачиваясь на носилках, я нежно прижимала к груди свои туристские ботинки. Но обычай есть обычай, и тут ничего не поделаешь.

Когда мы приблизились к деревне, бой барабанов стал еще оглушительнее. Не вытерпев, я соскочила с носилок, и тут же меня окружила целая толпа женщин. На них были короткие, укрепленные на одном плече одежды с белыми, красными и синими поперечными полосами. В ушах блестели огромные кольца-серьги. Гладко причесанные волосы были стянуты бронзовыми обручами.

— Уха-уа! Уха-уа! — закричали женщины голосами ночных птиц.

Так под барабанный бой и крики я вступила в деревню Мачара. Внезапно толпа отхлынула, и я оказалась на просторной и чистой деревенской площади. Две седые морщинистые старухи выступили мне навстречу. Одна из них держала блюдо с рисом, желтым от шафрана. У другой был небольшой металлический поднос, на котором курились ароматические коренья. Началась церемония приема. Опять забили барабаны, и голоса ночных птиц закричали: «Уха-уа! Уха-уа!»

Под этот своеобразный аккомпанемент ко мне приблизилась старуха с блюдом и, низко поклонившись, положила по горстке риса на носки моих ботинок. Я боялась пошевельнуться, чтобы не сбросить рис. Потом она коснулась ладонями моих колен и положила по горстке на каждое плечо. Она провела рисом по моему лбу и щекам, отчего на лице остались ярко-желтые полосы. Эта процедура была повторена несколько раз, в результате я вся с головы до ног оказалась расцвеченной желтым шафраном. Однако гостеприимных гадаба это нисколько не смущало. На ноги мне плеснули несколько пригоршней воды, и в полной боевой раскраске я сделала несколько шагов. Но тут передо мной развернулась цветная змея танцующих женщин.

«Уха-уа! Уха-уа!» — раздались голоса ночных птиц. Барабаны перешли на быстрый танцевальный ритм. А змея то распрямлялась, то снова сворачивалась в кольцо.

Выждав некоторое время, юноши образовали свой круг. И так же, как и женщины, небольшими быстрыми шажками неслись по кругу. Временами цепь танцующих рассыпалась на отдельные кружки, а потом снова собиралась, вытягивалась и, вторя ритму барабанов, стремительно неслась по площади. Рисунок танца был четким и красивым. Руки танцоров крепко переплелись за спиной, а их тела плавно, но в то же время сильно раскачивались с удивительной и своеобразной грацией. В этом танце было столько жизни и радости, столько стремительных неудержимых движений, и он был таким заразительно-захватывающим, что я почувствовала непреоборимое желание немедленно присоединиться к танцующим и громко и свободно кричать «Уха-уа» и, как и они, подставлять смеющееся лицо золотым лучам щедрого тропического солнца. Но танец оборвался так же неожиданно, как и начался. И только глухой рокот барабанов некоторое время еще наполнял площадь.

Посередине площади под развесистым баньяном была сложена из камней круглая платформа содор. Как я выяснила потом, на ней обычно заседает совет деревни, но теперь на содор уселись и гости, и многочисленные хозяева. Площадь со всех сторон была окружена аккуратными глинобитными хижинами, крытыми рисовой соломой. Таких хижин в Мачаре оказалось пятьдесят. Рядом со мной опустился старик. Голова его была покрыта тюрбаном, на плечах болталась рваная фуфайка, за ухом торчала самодельная сигара. Старик посмотрел на меня приветливыми выцветшими глазами и спросил:

— Тебе понравились гадаба?

— Очень, — ответила я.

— А я Дасу Чапари — вождь бодо гадаба.

— Да, да, — зашумели вдруг женщины. — Он наш вождь.

— У вас всегда женщины встречают гостей? — обратилась я к старику.

— Всегда, — был ответ. — Старейшие женщины должны встречать гостя. Ибо женщины — хранительницы наших традиций и таинств.

Теперь я заметила, что женщины в этой деревне проявляли самую бурную активность. Они оттеснили мужчин с содора, и только Дасу Чапари избежал их агрессии. Они показали необычную для женщин осведомленность по части истории племени и старательно помогали вождю соблюсти точность сведений, которые он мне сообщал.

— Слушай, мать, — сказал Дасу Чапари, — я не знаю, что ты хочешь узнать о гадаба. Я расскажу тебе то, что знаю сам, и то, что слышал от стариков.

И он начал рассказывать.

...Давно-давно двенадцать братьев гадаба родились на берегах реки Годавери. Когда они выросли, то отправились в Джейпур поискать себе жен. И между собой они решили: где найдут жен, там и останутся жить. Они двинулись в далекий путь и пришли в джунгли Искинда. Там жила асурин²⁰. У нее не было родителей, и она жила одна. У асурин были большие уши, длинные зубы и ногти, огромный нос, а ее волосы свисали до самой земли. Никто не назвал бы ее красивой. Братья натолкнулись на нее, когда она спокойно спала в траве. Они начали совещаться. Один из братьев сказал: «Может быть, она страшная, но все же она женщина. Пусть она станет женой кого-нибудь из нас».

Старший стал спрашивать каждого по очереди: «Хочешь стать мужем асурин?» И каждый из братьев отвечал: «Нет, я боюсь. Она сожрет меня». «Тогда, — сказал старший брат, — я женюсь на ней, но вы поможете мне поймать эту асурин». Братья схватили асурин, сделали дыры в ее ушах и привязали к ушам веревку. Но асурин так и не проснулась. Тогда братья дернули за веревку, асурин стало больно, и она пробудилась. «А! — обрадовалась асурин, увидев братьев. — Все эти дни я была очень голодна. Теперь у меня есть чем закусить». Но братья еще сильнее потянули за веревку, и асурин взвыла от боли. «Не дергайте веревку, — взмолилась она. — Я не трону вас». И тогда братья повели ее за собой на веревке. Они морили ее голодом семь дней, и асурин стала совсем слабой. А затем решили заняться ее внешностью. Они подрезали ее большие уши, вырвали шерсть с языка и укоротили зубы. Но продолжали держать ее на веревке. И асурин снова взмолилась: «Освободите меня. Я никуда не убегу». Так она стала женой старшего брата. Некоторое время спустя она родила ему мальчика и девочку. И тогда остальные братья сказали старшему: «Теперь у тебя есть жена и дети, и ты оставайся здесь. А мы пойдем искать жен для себя». Они ушли, и никто не знает куда. А дети асурин стали настоящими гадаба, и от них пошло все племя.

Было время, когда там, где живут гадаба, были сплошные джунгли и по ним еще не проложили дорог. Гадаба много охотились, а потом стали обрабатывать землю. И появились на земле гадаба деревни. Что касается деревни Мачара, то ее основали два брата: Лимбу Чапари и Гуру Чапари. Они пришли сюда со своими женами. И жители деревни считают их теперь своими предками. Многие семьи до сих пор сохранили их имена. Но произошло это, по-видимому, в тот период, когда на смену материнскому роду пришла патриархальная организация. Такого рода образования, часто соответствующие деревням и имеющие общего прародителя, напоминают куда бондо. И принадлежность к такому куда более важна, чем принадлежность к старому тотемистическому роду или фратрии. Но если куда бондо можно рассматривать как патриархальную родовую общину, то позднейшие образования гадаба, такие, как чапари деревни Мачара, можно считать уже своеобразной сельской общиной, возникающей на стадии разложения родового строя. Но старая родовая организация у гадаба еще сохранилась.

Племя гадаба делится на три фратрии: паренга гадаба, бодо гадаба и оллора гадаба. Между ними не существует брачных отношений. Эти фратрии эндогамны. Правда, для всего племени количество фратрий больше. Но гадаба Ориссы имеют только три, и у каждой из них есть свой вождь. Дасу Чапари — вождь бодо гадаба; вся деревня Мачара населена представителями этой фратрии. Но эндогамность фратрий иногда нарушается. Если, например, девушка паренга хочет выйти замуж за юношу бодо, она должна пройти предварительно церемонию «удочерения» ее фратрией бодо. Главную роль в этой церемонии играет жрица. «Удочеряемая» невеста приходит в дом жениха и в присутствии жрицы готовит пищу. Затем все пробуют эту пищу, и жрица совершает пуджу. После этого девушку считают бодо, и она может выйти замуж за своего избранника, не нарушая формально обычая эндогамности фратрии. В последнее время наблюдается интересный процесс некоторого изменения фратрий и приобретения ими черт, свойственных кастовой системе. Сейчас еще трудно сказать, происходит ли это под влиянием более развитого индуистского общества, или это оригинальный процесс, стоявший в свое время у истоков образования каст. Можно отметить некоторые уже устоявшиеся особенности фратрий, напоминающие характерные черты каст. Это деление на «высшие» и «низшие» фратрии. Так, бодо гадаба — самые высшие, ниже их — паренга, а затем уже оллора. Все жрецы и жрицы принадлежат к бодо. Это наследственное занятие бодо. Жрецы и жрицы бодо обслуживают другие фратрии. Заинтересовавшись таким разделением на «высших» и «низших», я попросила гадаба объяснить мне причину этого. Многие из них высказали одну и ту же мысль: бодо гадаба с древних времен знали искусство земледелия и охоты намного лучше, чем другие гадаба, они научили этим полезным занятиям паренга и оллара, и поэтому бодо — высшие. Возможно, эта мысль не лишена своего рационального содержания. Ведь нередко в прошлом в племенах жрецом или жрицей считался человек, наиболее сведущий в основной отрасли производства. У мудугаров Кералы, например, до сих пор искусный агроном выполняет функции жреца. Возможно, здесь имел место тот же самый процесс. По мере развития религии как чего-то самостоятельного, уже не связанного с основным занятием человека, функции жречества менялись. И теперь жрецу гадаба не обязательно знать агротехнику или методы и приемы охоты, а достаточно прочесть молитву о богатом урожае или удачной охоте. Его работа значительно облегчилась. Возможно, что и бодо в свое время действительно были более опытными в земледелии и охоте.

Так же, как и между кастами, между фратриями не существует узаконенных брачных отношений. Обычай «удочерения» невесты имеет весьма ограниченную сферу действия. Дело в том, что можно «удочерить» девушку более «низкой» фратрии, но никогда наоборот. В индусских кастах, при всей строгости соблюдения кастовых традиций и обычаев, тоже иногда допускаются такого рода отношения между мужчиной «высокой» касты и женщиной касты «низкой». Бодо не станут есть пищи, если она приготовлена человеком из паренга или оллора. Они в какой-то степени являются своеобразными браминами для остального племени. Правда, для этого им еще не хватает вегетарианской диеты и знания индусских священных книг.

Каждая фратрия насчитывает определенное количество тотемистических родов, или бонсо. Сейчас почти невозможно выяснить, матрилинейны бонсо у гадаба или патрилинейны. Ибо их организация уже стала нечеткой, а многие традиции забыты. Не помогает выяснению и весьма запутанная терминология, выражающая родственные отношения. Но на основании других признаков (о них несколько ниже) можно утверждать, что бонсо первоначально были матрилинейны. У бодо гадаба четыре рода: тигр, медведь, кобра, рыба. Эти тотемистические роды экзогамны.

— Наши предки, — сказал Дасу Чапари, — могли превращаться в этих животных с помощью заклинания.

— А вы можете? — спросила я его.

— Иногда можем. Только мы забыли все заклинания. А вот мой прадед помнил и мог превращаться в медведя, (Дасу Чапари — из бонсо медведя.)

В каждой деревне гадаба есть своя администрация, которой принадлежит главное место в решении всех важных вопросов. Глава деревни — наик, его помощник — чаллан, казначей — барик и жрец — дисари.

Гадаба довольно большое племя. Оно расселено в трех штатах: Мадхья Прадеш, Андхра и Орисса. В дистрикте Корапут живет свыше сорока двух тысяч гадаба. По определениям некоторых ученых, язык гадаба относится к группе мунда. Но многие гадаба хорошо говорят и на ория. Живя в легкодоступном районе, гадаба давно утратили свою изолированность и находятся в самом близком контакте с местным населением Ориссы. Нередко деревни гадаба вплотную подходят к поселкам ория, и в таких местах существуют даже смешанные улицы. Несмотря на то что гадаба еще сохраняют своеобразие собственной культуры и традиций, процесс ассимиляции уже затронул племя. Это сказывается и в языке, и в одежде, и в религии.

В племени уже давно существует частная собственность на землю. Земля, как и другое имущество, передается от отца к сыну. Распределение земли крайне неравномерно, что свидетельствует о глубоко зашедшем процессе имущественной дифференциации. Так, в деревне Мачара из общего количества земли триста пятьдесят акров шестьдесят акров принадлежит старейшине деревни Даяниди Кукураудаву, сорок акров — вождю бодо Дасу Чапари. Несколько жителей имеют по десять — пятнадцать акров, остальные по половине-одному акру. Есть в Мачара и безземельные. В деревне Симблигуда всего сто акров под продовольственными культурами. Наибольший участок здесь — пять акров. Около трех процентов жителей деревни вообще не имеют земли. В результате многие гадаба работают в качестве сельскохозяйственных рабочих.

Гадаба культивируют в основном падди и раги. До сих пор в племени наряду с постоянным существует и подсечное земледелие. Сельскохозяйственные орудия гадаба крайне примитивны. Это деревянный плуг, мотыга, заступ, серп. В голодное время года, которое наступает обычно вскоре после сбора урожая, гадаба охотятся. Теперь это делать довольно трудно, потому что часть джунглей на территории племени вырублена, часть объявлена заповедной. Приходится уходить от дому далеко и оставаться в джунглях по нескольку дней, а то и неделю. Как и соседние племена, гадаба когда-то пользовались для охоты луком и стрелами, но сейчас это древнее оружие трудно найти в их деревнях. На смену ему пришли копья с массивными широкими железными наконечниками и древками в полтора-два метра. С такими копьями гадаба обычно ходят на тигров. Нередко охотники бывают вооружены топорами типа секиры, а иногда и мечами. Все это делается по заказу гадаба местными кузнецами-камарами. В месяц чойтропорбо (март — апрель), когда отмечается праздник урожая, гадаба устраивают ритуальную охоту. Эта охота — главное празднество в чойтропорбо. В день начала ритуальной охоты все гадаба идут в джунгли. Там совершается пуджа, и затем мужчины отправляются в джунгли. О своем возвращении они предупреждают оставшихся в деревне женщин криками. Те выходят навстречу охотникам. Вся процессия направляется к деревне. Впереди идут женщины, они танцуют и песнями прославляют удачливых охотников. Вся добыча складывается у дома старейшины деревни, и тот оделяет жителей деревни мясом убитых животных. Себе он берет самую большую долю.

Пожалуй, именно в религии гадаба с наибольшей отчетливостью прослеживаются древние традиции материнского рода. Верховное божество племени — богиня Тхакурани. Она была ответственна за появление племени на земле. Каждый род, или бонсо, тоже имеет свою богиню, однако тотемистические бонсо со временем утратили свое значение и их богини постепенно забылись. Зато богини деревень начали играть все большую роль. В каждой деревне есть своя богиня: в Мачара — Джанкору Патодевота, в Симблигуда — Гангамадевота. В честь богинь гадаба воздвигают рядом с содором вертикальные камни. В их честь совершается пуджа, их задабривают жертвоприношениями. Богиням служат жрецы и жрицы.

Жрецы и жрицы гадаба принадлежат к бонсо Тигра. Как правило, жрица, или гурумайни, играет большую роль, чем жрец. Она обладает способностью говорить с богинями, а вот жрецы нет. Их богини не подпускают к себе близко и используют только на черной работе. А поскольку гурумайни всегда может договориться с богиней, то ни одна религиозная церемония в племени не может совершиться без указания жрицы. Гурумайни всегда знает, что принести в жертву, сколько и за что. Она же выполняет пуджу. А жрец под ее руководством может только соблюсти очередную церемонию жертвоприношения. Однажды дисари деревни Мачара по собственной инициативе решил сбросить женское иго и стать полноценным жрецом. Он объявил жителям, что поговорит с богиней сам, без помощи гурумайни. Всех разобрало любопытство, и даже из других деревень в Мачара пришли гадаба. Жрец вышел на деревенскую площадь и на глазах у потрясенных зрителей начал танцевать, прыгать, завывать и даже кататься по земле. Но богиня не обращала на него внимания и молчала, как будто набрала в рот воды. К концу «представления» дисари имел жалкий вид. Он был перемазан пылью, в которой ползал, его одежда висела клочьями, а спина взмокла от пота. И только в какое-то мгновение он услышал смех. Очень обидный и ехидный смех. Он понял, что богиня над ним смеется. Опозоренный, он поспешил скрыться, ибо насмешки людей иногда более страшны, чем смех богини. Гурумайни спокойно наблюдала за этой сценой и, как и богиня, не проронила ни слова. И только после того как дисари сбежал, она величественно выплыла из толпы и всем показала, как надо говорить с богиней. Богиня охотно ответила на вопросы гурумайни и еще прибавила:

— Я накажу этого самозванца, если он не принесет мне в жертву буйвола.

Дисари принес в жертву своего последнего буйвола и долго ходил в драной одежде, потому что другой у него не было.

Без жрицы не может состояться церемония «удочерения» невесты из низшей фратрии, без нее не проходит и брачная церемония. Без гурумайни не решается ни один вопрос ни в племени, ни в деревне. Вождь бодо отменит любое свое решение, если богиня передаст через жрицу свое несогласие. Старейшина деревни не начнет ни одного дела, не посоветовавшись с гурумайни. Ведь всем известно, что совет гурумайни — это совет богини. А богиня — вершительница всех дел в племени и судеб его людей.

Жреческое искусство передается в определенных семьях из поколения в поколение. Старшая дочь в такой семье всегда будет гурумайни, а ее братья станут дисари. На жриц не распространяются обычаи более поздней патриархальной организации племени. Если обычная женщина после замужества уходит в род мужа и ее дети принадлежат его роду, то у гурумайни другая традиция. Жрица выходит замуж, и даже обязательно должна это сделать, но она остается в своем бонсо и ее дети принадлежат к ее бонсо. Поэтому эта своеобразная каста жриц сохраняет матриархальную организацию.

В брачных отношениях гадаба до сих пор существуют некоторые элементы материнского рода. Так, в ряде случаев девушка сама выбирает себе жениха. Есть очень специфическая форма брака, называемая пайсамунди. Девушка приходит в дом к своему возлюбленному и остается там на некоторое время. Родители жениха обращаются с ней в этот период очень скверно. Они оскорбляют ее, бьют и морят голодом. Если девушка все это стерпит, она остается в доме в качестве жены сына. Полагающийся за невесту выкуп в таком случае не уплачивается. Незначительный выкуп вносится в браке удулия — когда юноша и девушка сбегают и становятся фактически мужем и женой. Но сейчас в племени все большее место занимает типично патриархальная форма брака. Родители выбирают невесту или жениха. За невесту платится высокий выкуп (около пятисот рупий), и свадебная церемония отличается своей сложностью. Но развод у гадаба, как и во многих других племенах Индии, получить легко, и разведенная может вновь выйти замуж.

За деревней Мачара в редких зарослях джунглей среди сожженных тропическим солнцем кустов разбросаны камни. Это священное место деревни — кладбище. Здесь очень тихо, и даже птицы не такие голосистые, как повсюду. Я увидела там вертикальные камни, поставленные в память умерших. Камни, сложенные в круг, с одним вертикальным камнем на западе. Черно-серые глыбы, брошенные без всякого порядка. Это было типичное мегалитическое кладбище. Около некоторых мест, выложенных камнями по кругу, стояли горшки. В них гадаба приносят еду умершим. Я прошлась между этими своеобразными могилами и заметила, что на некоторых был пепел, а на большинстве нет. Дасу Чапари следовал за мной неотступно и рассказывал мне, кто, как и когда в деревне умер.

— Почему, — спросила я его, — вот здесь есть пепел, а там нет?

— Здесь покойника сожгли, а там похоронили, — ответил он.

— Значит, гадаба хоронят своих умерших?

— Да. Но некоторых сжигают.

— А кого?

— Вождя, старейшину или жрицу мы сжигаем, а остальных хороним.

— А зачем вы кладете на могилы камни? — поинтересовалась я.

— Сюда могут прийти звери и откопать труп. Поэтому мы кладем камни. Эти камни они не сдвинут с места.

— А если труп сжигают, весь пепел остается тут?

— Нет. Часть мы сбрасываем в реку под горой.

— А что бывает после смерти?

— После смерти душа возвращается и поселяется в человеке или животном опять, — не задумываясь, ответил Дасу Чапари. — Только нужно выполнить все церемонии, иначе душа не вернется обратно и будет скитаться без приюта.

Поминальную церемонию, или готтар, гадаба соблюдают очень строго. Она обычно происходит на второй или третий год после смерти человека. Духу умершего приносят в жертву буйволов и коров. В этом принимает участие вся деревня. В день готтара женщины плачут на могиле умершего, а потом устраивают поминальный пир. И на пиру не забывают о духах предков и время от времени их подкармливают.

Гадаба, люди с реки Годавери, оказались интересным и своеобразным племенем. Кое-что в их обычаях и традициях напоминало другие племена, но немало было оригинального и самобытного.