Дорогому человеку Мише Коноплеву

Карие глаза пацана – пугающие, глубокие бездны. В них уместилось всё: громадные фонари звезд над ночными горами, фиолетовые дали небес, убогие домишки кишлаков и городов; журчание ледяной воды в реках, которые берут начала свои с ледников, первые шаги по каменистой, не слишком уж плодородной земле; призывы имама с высокого минарета к намазу, первые омовения и первые патроны вместо погремушек. Драный халат на сутулых, тонких плечах. Так и хочется вспомнить фразу: «Кольчужка маловата». Просто, пока рос мальчишка последний год, халат успел стать маленьким, а плечи и руки – большими. Руки торчат нелепо. Кисти кажутся еще больше, чем на самом деле. Ободранные пальцы. Под ногтями черные полоски грязи. Из-под халата видна тощая грудь. Страусиная шея с крупным яблоком кадыка. Яблоко снует вверх-вниз. Слюна сглатывается. Кажется, весь мир слышит эти судорожные глотки. На немытых давно ногах – разбитые, стертые до дыр американские войсковые ботинки без шнурков. Парнишка снимает их медленно. Правый. Левый. Ставит рядышком. Аккуратно поправляет. По земле ползет маленький паучок. Серебристый крестик на «попке» переливается в лучах высокого солнца. И ворсинки кругом создают впечатление, что он находится в волшебном световом коконе. Сноровисто забирается на небольшие камешки. Спрыгивает с них или осторожно бочком спускается. Продолжает путь по своим собственным делам. Что он ищет? Пищу? Или – просто погулять вышел? Это знает только он – маленький житель гор. Юноша улыбается паучку. Выпрямляется во весь свой нескладный рост. За спиной – избитая пулями, вся в трещинах, щербатая стена. Из-под штукатурки кое-где видны камни. Спина натыкается на голые камни стены. Она отделяет от мира свободы. От дома. От мамки. Но не одолеть ее. Слишком высока. Словно кипарис, который упирается макушкой в небо…

Как большинство сверстников сильного пола – учился средне, дрался до крови, дергал девчонок за хвостики, хлястики и косички. Отец порой брал его на охоту. Приладился Валька уток стрелять споро. Поймает на мушку и – тах! Падает сбитая птица. Потом наступил черед зайцев и лис. В конце шестого класса пошел в спортивную школу малец, самостоятельно записался в секцию самбо. Насмотрелся фильмов про морских пехотинцев, решил стать одним из обладателей заветного черного берета с «крабом» на лбу. Тем более, - из их краев ребят брали в армию, как правило, на флот или в войска специального назначения. Меткие стрелки нужны в любой армии. Знатоки лесов и повадок звериных особенно. С радостью пошел служить в семьдесят восьмом в воздушно-десантную дивизию, которая квартировалась аккурат на самом юге, еще не разделенной экономическими, политическими и национальными притязаниями, страны. А в семьдесят девятом началось. Потом назвали ЭТО выполнением интернационального долга. Тогда же они выполняли приказ, – им нужно было захватить дворец самого Амина. И – захватили. Бразды правления отдали народному правительству, которое не смогло справиться с радостью власти. И – началось…

До дома Вальке оставалось семьдесят два дня. Это радовало и настораживало одновременно. Что он будет делать на гражданке? За два года научился незаметно подбираться к противнику, метать ножи с точностью попадания «в десятку», усовершенствовал умение стрелять… Да мало ли чего еще из военного дела? Чем заниматься в мирном городе? Только подумал, в палатку вошел неизвестный капитан вместе с командиром взвода. Пристально оглядел солдат и сержантов. Ткнул пальцем в сторону Валентина:

– Пойдешь со мной…

Краткость подобных приказаний пугала. Бывало всякое во время военной работы. Что ждало теперь? И ведь выбора нет!

Комвзвода только кивнул утвердительно и как-то обреченно. Валентин взял автомат. Неловко, – ноги – деревянные колодки, вышел из палатки. В горле – горячий ком, который не проглатывается.

Невдалеке стоят еще четверо солдат. Похоже, все из разных подразделений. Четыре пары затравленных неизвестностью глаз. Все они явно – из бывалых в деле. Капитан взмахнул рукой. Подъехал УАЗик.

– Садись, – скомандовал капитан. Сам сел вперед. В «собачник» – двое. Трое – назад. Валька попал в середину. Капитан продолжил: – Разговорчики отставить!

Ехали недолго. Километра три. Максимум – пять. Машина резко остановилась. По команде – вышли. Пыль не успела осесть. Капитан велел пройти метров пятьдесят в сторону от дороги. Там открылась небольшая площадка. «Удобное место для стрельбища», – мелькнуло в Валькиной голове.

– Можно курить, – благосклонно вылетело из уст офицера. Сам он полез в карман гимнастерки. Достал пачку «Опала». Из кармана галифе извлек зажигалку.

Ребята молча сели на камни. Достали сигареты. Так же молча закурили. «Что за дела? – вспыхнуло в Валентиновой голове? – Куда попал?» Ответа не находилось. Едва сигареты «догнали» до середины, раздался звук мотора подъехавшего грузовика, скрипнули тормоза, хлопнула замком дверца. Приглушенный разговор. Слов не разобрать, как ни вслушивайся. Кто-то спрыгнул с борта. Опять голоса. Шаги в сторону перекурщиков. Появился капитан:

– Встать! Строиться.

Из-за спины его вышел молодой чернявый парень, явно – из местных, в грязном рваном халате, на ногах – сбитые американские армейские ботинки. За парнем – еще один офицер. Последний подвел его к отвалу камней. Вернулся к солдатам и капитану. Валька посмотрел на того, который в халате. «Пацан», – мелькнуло в голове. И так стало тошно. Противно за себя, за собственную жизнь, за своего комвзвода, за этого самого капитана. Он все понял. Их привезли для расстрела… Потом парень долго, казалось – вечно, зачем-то снимал ботинки, что-то рассматривал на земле, медленно выпрямлялся, откуда-то прилетела команда: «Тов-сь!»; потом такая же нелепая команда «Пли!»; и они палили из пяти стволов; и в пацане образовывались алые отметины попаданий, и он медленно оседал на землю, а когда кончились патроны в рожках солдат, капитан подошел к недвижному телу и стрелял в него, уже мертвого; и три километра (или пять) обратно они ехали полжизни; и Вальку рвало у палатки, когда капитан дал команду – разойтись по подразделениям; и друзья спрашивали: «Что случилось? Куда возили?», – а он не мог ничего сказать; появился комвзвода и попросил (именно – попросил!) почистить автомат; и только тут Валька обнаружил в казеннике… патрон, который встал поперек, который переклинил затвор, который не позволил «выплеснуть» весь магазин… и рожок оказался почти полнехоньким. Без двух патронов. Что-то схлынуло. Отпустило. Только страх, который в последний момент он увидел в глазах того пацана, наверняка – ровесника, а может и того меньше, продолжал преследовать. Мерзко и противно носить в себе такое!
– Но ведь автомат заклинило! – говорю Валентину, – Заклинило!

– А разве это – самое важное?! Я пять лет потом замаливал этот грех. И ты, батюшка, мне то же самое говорил. И сам я хочу верить в то, что так и не попал в того пацана. Я – солдат, который видел убитых товарищей, сожженные машины, танки, ходил в разведку в глубокий тыл, был контужен и ранен, я… я участвовал в таком позоре! Но ведь другие попали! Понимаешь?! – и слезы катятся по щекам седого, как северная даль, сорокалетнего парня. Он курит сигарету за сигаретой. И боль разрывает его на куски. И стыд. И чую, – перехватывает и мою глотку. И боюсь при нем вылиться на асфальт подле храма слезами невероятного, неизбывного горя. И тут замечаю: по асфальту ползет маленький паучок с серебристым крестиком на «попке». Он ловко забирается на мой ботинок. Думает несколько секунд и так же быстро, как забрался, слегка подбоченясь, спускается. Он, похоже, торопится по своим паучьим делам.