Гвардейский Таманский авиационный полк

Тамань остается позади

1

В это время на Северокавказском фронте вновь наступило затишье. Наши войска временно прекратили натиск на вражеские рубежи. Но то было затишье перед новым наступлением: части фронта усиленно готовились к прорыву «Голубой линии» в районе Новороссийска, к борьбе за полное освобождение Таманского полуострова.

Девушкам, разумеется, никто прямо не говорил об этом. Но наметанным глазом фронтовиков они по множеству признаков точно определили, что назревает наступление, и ожидали его с горячим нетерпением.

А пока что жизнь полка двигалась размеренно, по так называемому академическому руслу: шла политическая учеба, чаще созывались технические и теоретические конференции, кипели «схватки» на спортивной площадке.

В один из таких совсем мирных дней все выехали в лесок, неподалеку от Ивановской. Здесь был небольшой стадион, протекала речка. Когда девушки перед соревнованиями скинули форму, сняли сапоги, оставшись в майках, трусиках, они прямо не узнавали друг друга. Все удивлялись, до чего же они молодые, все превратились из офицеров-фронтовиков в шустрых, ловких девчат, казалось, не изведавших еще ничего тяжкого в жизни.

— На старт! — весело прокатилось над лужайкой. [184]

По прыжкам в высоту и в длину первое место заняла Вера Маменко, по метанию гранаты первенство разделили Катя Бройко и Маша Щелканова. В каждом виде спорта были установлены полковые рекорды. Обнаружилось, что среди девушек есть и хорошие бегуны и пловцы.

Давно не выпадал им такой беззаботный, светлый день! На целых двенадцать часов были забыты самолеты, бомбы, прожекторы, зенитки, не слышалось и слова о службе, о дежурствах...

— Словно перенеслись назад, в довоенную жизнь! — с восхищением сказала одна из девушек, с размаху бросившись на траву, рядом с подругой.

А подруга ответила, не отводя взора от безмятежно покойного, ясного неба:

— Вернее — перенеслись вперед, в мир, который мы завоюем.

Возвращались домой уже в сумерках, с песнями. И еще долго в станице не умолкали звонкие девичьи голоса.

— Знаешь, Женя, — сказала вдруг Полина Гельман Жене Рудневой, когда они подходили к дому, — я, кажется, начинаю заболевать особой болезнью.

— Какой? — полюбопытствовала Женя.

— Мечтой о скором мире...

С того дня как погибла Галя Докутович, Полина почувствовала себя осиротевшей — она потеряла лучшего друга, друга со школьной скамьи. Женя понимала ее тоску по Гале, знала, как ей тяжело, но все же не могла не бросить на Полину удивленный взгляд.

Полина ответила на ее молчаливый вопрос:

— Меня, Женя, агитировать не надо, мне не надо объяснять, что наше наступление только началось, что враг еще очень силен и так далее. Я все это понимаю, но... мечтать-то ведь никому не запрещено! Вот мне и хочется, пусть в мечтах, подтолкнуть время, ускорить ход событий.

— Да, — задумчиво сказала Женя, — такая мечта живет, вероятно, у всех нас.

Помолчав немного, Полина спросила:

— А осталось ли у тебя что-нибудь от университетской жизни, от нашей тяги к науке, к знаниям?

— Я своей астрономии не забываю. Однако, когда мы с Катей Рябовой недавно попытались вспомнить тригонометрию, оказалось, что все перезабыли. Пустые, пустые головы! Но дело сейчас не в этом, — добавила Женя после небольшой паузы, — все это вернется, когда окончится война. Ты представляешь себе, Полина, какие необъятные горизонты откроются перед нами после войны, после победы!

Мечта о светлом будущем жила в душе каждой девушки, помогала бороться, побеждать. [185]

Пятнадцатого августа 1943 года весь полк отмечал день рождения Марины Чечневой и Серафимы Амосовой.

Рано утром прилетела с аэродрома-«подскока» командир полка Бершанская. Она собрала весь полк и поздравила виновниц торжества с днем рождения. За завтраком девушки выпили по глотку вина.

Каждая яз них хотела что-то преподнести именинницам, дарили все, что могли подарить в условиях войны.

2

Провожали уезжающих в отпуск, а потом их торжественно встречали. Уезжающих (особенно в Москву) загружали письмами к родным и знакомым, разными поручениями: кому нужны туфли, кому нитки, кому пуговицы, кому материал на юбку или на блузку...

Летчицы по очереди вылетали в Армавир. Там тогда находились полевые ремонтные мастерские, в которых самолеты, отработавшие свой летный срок, капитально ремонтировались. Начальником мастерской был Федор Степанович Бабуцкий. Опытный специалист, человек в летах, он с большим уважением относился к женскому полку и старался использовать малейшую возможность, чтобы ускорить ремонт «По-2». Иногда его бойцам приходилось для этого работать по две-три смены подряд. Но зато Бабуцкий требовал, чтобы летчики, прилетавшие со своими поврежденными машинами, не сидели сложа руки, не считали свой приезд в мастерские увеселительной прогулкой, а сами участвовали в работе, помогали ремонтникам.

Ирина Себрова первой побывала в этих мастерских еще в то время, когда линия фронта проходила по Тереку. Ремонт самолета Себровой производил мастер Александр Хоменко при ее личном участии. Между летчицей и мастером завязалась большая дружба, связавшая их впоследствии на всю жизнь.

Через месяц Себрова прилетела в полк почти на новом самолете. Александр Хоменко по своей личной инициативе восстановил и прекрасно отремонтировал еще один самолет «По-2», покрасив его в голубую краску. Этот самолет, прозванный летчицами «ласточкой», был передан одному из лучших боевых экипажей — Макаровой — Белик.

Летчицы стали частыми гостями в мастерских Бабуцкого. Прилетала туда и Надя Попова. Первым, кого она там встретила, был летчик-истребитель Семен Харламов, тот самый раненый летчик, с которым ее свел случай в санитарной машине на Дону год назад. [186]

Надя сразу узнала его по голосу, по глазам: лицо его тогда было перевязано, а теперь была забинтована рука. И прежде чем они заговорили, Надя подумала с тревогой: «Невезучий он какой! Что ни встреча — обязательно после беды...»

А Харламов уже говорил, не скрывая радости:

— Надя, это вы? — И, не дав ответить, добавил с тревогой: — Узнаете меня?

— Здравствуйте, узнаю, — ответила Надя, чуть улыбнувшись.

Как много почему-то хотела она рассказать этому плечистому молодцу. Но нельзя: ее ждут дела, все кругом напоминает о фронте, о войне.

А Харламов продолжал:

— Да вы младший лейтенант! У вас орден!..

Надя перебила:

— А с вами что опять, в полете подбили? Как здоровье?

Харламов беззаботно махнул рукой:

— Были бы кости целы, а мясо нарастет! Вот отправили лечиться.

Тут же он подарил Наде на память свой шелковый шарф, фотографическую карточку, записал номер ее полевой почты, взял с нее слово, что она будет отвечать на каждое письмо быстро, подробно.

Через некоторое время уже в полку, на аэродроме, когда Надя готовилась к боевому вылету, ее позвали к дежурному: «Кто-то спрашивает [187] вас». Это был Харламов. Направляясь из госпиталя в свой полк, он все же навестил Надю.

Говорили они недолго — Надю ждал боевой вылет, Харламова — попутная машина. На этот раз он был немногословен, угрюм, и Надя даже пошутила, что ему, видно, невесело без ран. «Чем бы его угостить?» — подумала она и, вспомнив об яблоке, которое обычно брала с собой в полет, полезла за ним в кабину.

Харламов сосредоточенно смотрел на ее самолет, легкую машину, казавшуюся крайне ненадежной, хрупкой. Он внимательно следил за тем, как вооруженцы подвешивали бомбы к самолету.

Надя, чтобы отвлечь его, спросила, как-то само собой перейдя на «ты»:

— На каком ты летаешь?

— На «Як-1».

— Смотри, будь осторожен!..

— Я-то постараюсь, старайся и ты, — ответил он тихо. Когда самолет Нади взлетел и лег на курс, Харламов долго смотрел ему вслед, пока он не слился со мглой, а потом, опустив голову, медленно побрел к перекрестку, где уже нетерпеливо гудел попутный грузовик.

В августе 1943 года в полк прибыла Калерия Рыльская. Это была опытная летчица, которая еще до войны служила в авиации. В 1942 году она была призвана в армию и служила в авиачасти, находившейся в Монгольской Народной Республике.

3

В связи с предстоящими боевыми действиями была образована еще одна авиаэскадрилья. Командиром ее назначили Марину Чечневу, штурманом — Сашу Акимову.

Саша Акимова, в отличие от своей ровесницы Марины Чечневой, до войны была далека от авиации. Когда воинский долг потребовал от нее овладеть специальностью вооруженца, она быстро сделала это, став одним из лучших техников-вооруженцев полка. Решив затем, что принесет больше пользы на самолете, в воздушных боях, она за короткий срок усвоила штурманское дело.

Новая эскадрилья стала центром подготовки кадров в полку, здесь сосредоточили [188] всю учебную работу с молодыми летчиками и штурманами, прибывавшими из тыла.

Как правило, новички уже обладали специальными знаниями и даже некоторым опытом, многие из них прошли серьезный курс обучения. Но ветераны полка, в том числе Чечнева и Акимова, превосходили их в боевом мастерстве, в умении вести ночные полеты. И они настойчиво тренировали молодежь, обогащали ее и знаниями и драгоценными боевыми навыками.

Самой лучшей школой для нового пополнения был пример девушек, первыми пришедших в полк и на глазах выросших в зрелых воинов, мастеров бомбометания.

4

— Вы давно на фронте? — спросила она.

— С самого начала войны.

— А сколько у вас вылетов?

— Много! — не без гордости ответил штурман.

— Сколько это «много»?

— Сто тридцать два! А у вас сколько?

— У меня триста.

— Не может быть!..

— Могу свою летную книжку показать.

— Я два года на фронте, а вы один год.

— Вот то-то! Я думаю, если сравнить число боевых вылетов у наших и у ваших летчиков, то соотношение будет, по крайней мере, три к одному в нашу пользу...

Неизвестно, чем окончился бы этот спор, если бы к Дусе не подбежала Валя Пустовойтенко:

— Дуся, есть новость! Нас срочно переводят на новое место...

— Куда?

— Не знаю...

В число этих восьми были включены экипажи: Амосовой — Розановой, [189] Макаровой — Белик, Поповой — Рябовой, Тихомировой — Лошмановой, Смирновой — Сумароковой, Жигуленко — Голубевой, Парфеновой — Пасько и Санфировой — Гашевой.

Валя Пустовойтенко прибежала в общежитие и разбудила подруг. Ее засыпали вопросами: «Куда? Зачем?» Она ничего не могла ответить определенно, но о главном все догадывались.

На рассвете подали две грузовые машины, девушки уложили свои вещевые мешки, уселись сверху и двинулись в путь. С группой техников ехала заместитель командира полка по политчасти гвардии майор Евдокия Яковлевна Рачкевич.

Двигались медленно и осторожно — линия фронта проходила очень близко. Проезжали мимо кубанских станиц, носивших на себе следы недавних ожесточенных боев. Встречались хутора, от которых остались одни обгорелые печи с трубами. То и дело виднелись окопы, в которых валялись части разбитых пулеметов и винтовок, патронные и снарядные ящики; то там, то здесь чернели воронки от авиабомб.

Только к вечеру подъехали к станице, где был назначен ночлег.

С рассветом поднялись. Над рекой стоял густой туман. Ему радовались: дорога шла через перевал, который простреливался вражеской артиллерией. На большой скорости проехали это опасное место и спустились в долину. Туман рассеялся. Стало совсем светло. И тут, за крутым поворотом, девушки увидели синеву залива, а за ним силуэт Новороссийска. Машины остановились.

Девушки напряженно, до боли в глазах всматривались в зыбкие очертания города. «Новороссийск. Он в руках врага. И мы будем участвовать в его освобождении...»

Подошедшие бойцы рассказали, что группа наших моряков, высадившись на берег в районе Новороссийской бухты, несмотря на все лишения и трудности, крепко держится на маленьком клочке родной земли.

— Какие молодцы! — воскликнула Зина Петрова и тут же добавила: — Вот бы помочь им с воздуха — как здорово было бы!

Водитель уже гудел, собирая свою команду, и машины снова тронулись в путь.

Наконец прибыли к месту назначения. До войны здесь находился дом отдыха моряков-черноморцев. Выгрузились в небольшой дубовой рощице и тут по опознавательному знаку — белой вертикальной линии на руле поворота — узнали свои самолеты. Чехлы с моторов были сняты. Экипажи, видимо, только прилетели. Обе группы — летная и техническая, расставшиеся два дня назад, пошли осматривать место новой стоянки.

В густом орешнике скрывались четыре большие землянки для летного состава морской авиационной части. Моряки потеснились, уступив две землянки девушкам-гвардейцам.

С нескрываемым любопытством, дружелюбно и вместе с тем несколько [190] настороженно приглядывались морские летчики к новым своим товарищам по оружию.

Конечно, они не раз уже слышали о женском авиационном полку. Но одно дело — слышать, а другое — своими глазами видеть молодых пригожих девушек в аккуратных гимнастерках с гвардейскими значками, с орденами и, главное, в авиационных шлемах, лихо сдвинутых на затылок.

За обедом моряки засыпали девушек вопросами о том, как они воюют, как живут: «Неужели все службы выполняют только женщины?», «Правда ли, что в нашем полку нет ни одного мужчины?» Моряки пытались припугнуть девушек. «К Новороссийску и подступиться нельзя! Кругом все простреливается вражеской артиллерией».

— А вы подступались же?

— Так то мы. А вам куда, на ваших «этажерках»! Тут ворона полетит, так и ее подстрелят.

Летчицы улыбались:

— А мы не вороны; нас так легко не подстрелишь.

За столом не стали долго засиживаться — надо было готовить машины к первому вылету.

Техники и вооруженцы дружно принялись за работу, однако заметно волновались. На своих прежних аэродромах они работали одни, без посторонних наблюдателей. Здесь же за ними все время внимательно следили десятки глаз. Моряки то и дело подходили к машинам, заглядывали под крылья, в моторы, пытались услужить, помочь. Но девушки отклоняли помощь — они в ней не нуждались.

Летчицы и штурманы тем временем занялись изучением района предстоящих действий, чертили на картах маршруты. Потом вместе с техниками пошли знакомиться с состоянием самолетов.

Вечером, когда стемнело, из своих землянок группами стали выходить морские летчики. Они были в белых, тщательно выутюженных костюмах, подтянутые, аккуратные. Был с ними гитарист — старший лейтенант, веселый, бойкий малый. Подошли к летчицам. Уставшие после трудового дня девушки сидели группами, перешептывались, посмеивались, искоса бросая любопытные взгляды в сторону моряков.

— Ну как, наработались? Теперь и отдохнуть не грех. Нравится вам у нас?

И пошли разговоры, шутки, песни. А на следующий день началась боевая работа. С утра, взглянув на небо, затянутое облаками, девушки говорили:

— Все пропало.

Серафима Амосова собрала весь летный состав и ознакомила с предстоящей боевой задачей.

— Не забудьте, товарищи, — сказала она, — что мы здесь представляем весь полк. Не ударьте лицом в грязь! Работайте дружно, быстро. [191]

Амосова объявила «максимум» полетов и сделала заявку на такое количество бомб, что привела в замешательство интендантов-моряков.

— Сколько же вылетов вы собираетесь сделать за ночь?

— В среднем по шести-семи на один экипаж.

— Этак вы нас совсем разорите, — улыбаясь, сказал интендант.

К первому вылету на аэродроме собралось много народу. Здесь были все экипажи морской авиации, свободные от полетов, присутствовали старшие начальники.

Первым взлетел экипаж Амосовой — Розановой, затем Поповой — Рябовой, Смирновой — Сумароковой, за ними остальные.

Потом в воздух пошли экипажи полка «По-2», возглавляемого Бочаровым. Не успел подняться последний самолет с мужчинами-авиаторами. как на аэродром стали возвращаться отбомбившиеся женские экипажи. Лишь они садились, вооруженцы с невиданной быстротой снаряжали самолеты новым грузом бомб. Интервалы между вылетами занимали не более двух минут. Моряки дивились такой работе: подобной ловкости, слаженности они от женщин не ожидали.

Полеты над Новороссийском и его окрестностями требовали большого искусства, отваги и выдержки. Маршрут проходил с одной стороны над морем, с другой — над горами и ущельями. Воздушные течения часто менялись. Приходилось все время менять высоту полета. Единственное, что утешало летчиц и штурманов, — хорошие ориентиры: море и Новороссийск.

Шесть ночей подряд летали девушки в этом районе, сбросив на зенитные точки врага, на береговые его укрепления десятки тысяч килограммов бомб. Экипажи делали по семи-восьми вылетов в ночь.

Трудно сказать, какой из экипажей работал лучше. — все восемь действовали безупречно. Моряки узнавали самолеты девушек в полете и называли их «нашими».

— Вот наша «четверка» возвращается! — кричали они. — Это наша Маша! — Так прозвали самолет Маши Смирновой, имевший хвостовой номер «4». [192]

Особенно памятной была ночь на 15 сентября — накануне взятия Новороссийска. В эту ночь наша артиллерия перенесла огонь в глубину расположения врага, а авиация довершала ее работу ударом сверху.

Гитлеровцы доживали последние часы в городе, но их зенитки продолжали бесноваться: враг пытался уберечь от потерь остатки своих войск, вынужденных отступать. Девушки прорывались сквозь огненную завесу.

Все восемь женских экипажей сделали по восьми-десяти вылетов каждый. Ко второй половине ночи весь заготовленный запас бомб был израсходован. Тогда вооруженцы перетащили к себе лежавшие недалеко трофейные немецкие бомбы.

Новороссийск был взят 16 сентября.

Советские войска смяли и разорвали «Голубую линию». Оставалось завершить операцию — очистить от противника весь Таманский полуостров.

5

Станица Маевская была почти безлюдна. Во время оккупации жители ушли в плавни, участвовали в партизанской борьбе. Сейчас они постепенно возвращались.

Стояли знойные дни и прохладные ночи. Напряжение борьбы не спадало. Противник, отступая, цеплялся за каждый кусок захваченной территории, оказывал упорное сопротивление.

Действия полка не прекращались ни на одну ночь. Теперь задача состояла в преследовании неприятеля, в уничтожении его живой силы и техники на дорогах отступления. Экипажи долетали до азовского побережья. Хотя уже было заметно, что противник эвакуирует свою тяжелую артиллерию и склады с горючим и боеприпасами, он еще продолжал ожесточенно сопротивляться.

То там, то здесь самолеты попадали в сети прожекторных лучей, в зону яростного зенитного огня. Нередко машины возвращались на аэродром со множеством пробоин. Но никто из девушек не пострадал, а удары их по врагу все нарастали.

Вера Тихомирова коротко заносила в свой дневник:

«Вчера ночью бомбили скопление войск противника. Улетая, видела два очага пожара...» [193]

«Третий вылет нынешней ночи был особенно удачен. Бомбила скопление отступающих войск гитлеровцев. Наблюдала два сильных взрыва — очевидно, бомбы попали в колонну автомашин, везших боеприпасы...»

«Мне везет на фашистские боеприпасы: сегодня опять вызвала два сильных взрыва. На этот раз, видимо, взорвались склады, которые гитлеровцы еще не успели разгрузить. Избавила их от этой заботы!..»

Вражеские машины всегда двигались с затемненными фарами — с воздуха очень трудно было их заметить. Только иногда блеснет тоненькая полоска неяркого света и погаснет. Но этого было достаточно: самолет снижался до двухсот метров и сбрасывал бомбы, гранаты. А если по дороге двигалась колонна автомашин или танков, то это была лучшая находка для экипажа, — в такие минуты девушки особенно жалели, что грузоподъемность «По-2» невелика, бомб маловато.

Появились и другие цели для бомбометания, неведомые прежде. Лариса Розанова к тому времени стала уже опытным штурманом. Как и все ее подруги по фронту, она уже забыла волнение, с которым шла в первые боевые полеты.

Это давно схлынувшее чувство по-новому вдруг ожило в Лоре, когда ее экипаж получил задание нанести удар по аэродрому неприятеля. Она не тревожилась за успех полета — опасность не страшила ее. Гордясь своим заданием, зная его ответственность, она особенно тщательно готовилась.

Техники даже обиделись за придирчивость, с какой она осматривала на этот раз самолет перед вылетом. Все было, как всегда, в полном порядке.

И вот темной ночью Розанова с молодой летчицей, недавно прибывшей в полк, полетела в район, где находился аэродром фашистских истребителей. Когда по расчету времени долетели к цели, ничто внизу не выдавало аэродрома: он был тщательно замаскирован.

Розанова сбросила осветительную бомбу. Ее синеватый, резкий свет выхватил из тьмы контуры вражеских самолетов, стоявших на земле. Они были укрыты маскировочными сетями, ветками зелени.

— Снижайся! — сказала Лариса летчице.

Самолет снизился до пятисот метров, и тотчас, с той молниеносной быстротой действий, которая опережает ход мысли, она сбросила бомбы на аэродром, прямо туда, где стояли фашистские истребители.

На земле взметнулось пламя. В этот момент заработали прожекторы, начали беспорядочно стрелять зенитки. Но легкокрылая небольшая машина уже скрылась.

В эти дни едва не погиб экипаж Магубы Сыртлановой — Гали Беспаловой. Когда их самолет находился над морем в восьми-десяти километрах от берега, он внезапно попал в нисходящий поток воздуха и стал очень быстро терять высоту. Море неотвратимо приближалось. [194]

Инстинктивно Галя схватила рукой спасательную куртку, которая лежала на дне кабины, но тут же выпустила ее. «Все равно не успеть! — подумала она. — Такая глупая смерть!»

— Магуба! — крикнула она вдруг подруге. — Разверни самолет к берегу. Хоть взглядом будем на земле!

...Прошло несколько секунд и — о чудо! — восходящий поток поднял самолет на высоту тысяча двести метров.

— Ложимся на прежний курс! — крикнула Сыртланова, когда самолет набрал нужную высоту. Она обернулась к Гале и постаралась улыбнуться, хотя в глазах ее все еще стоял ужас от пережитого.

Удар за ударом наносил полк по сильному опорному пункту неприятеля в станице Крымской. Однажды ночью первой авиаэскадрилье было приказано атаковать с воздуха северную часть этого узла обороны гитлеровцев. Магуба Сыртланова полетела туда с Полиной Гельман. Как всегда, их встретил зенитный огонь. При свете осветительной бомбы они увидели длинные строения. Догадались, что это склады. Зашли под углом, прицелились, сбросили бомбу. Из строения вырвалось пламя, характерное для горючего. Пожар длился всю ночь.

Сильное сопротивление оказывали гитлеровцы в районе Курчанской. Но как только спускалась ночь, советские солдаты слышали над собой знакомый шум моторов, а затем до них доносился глухой гул взрывов в стане противника. Бойцы наземных частей знали, что это действует наша ночная легкобомбардировочная авиация и в том числе женский гвардейский полк.

В адрес полка приходили десятки благодарственных писем из пехотных, артиллерийских и других частей. Солдаты и офицеры от души благодарили девушек за боевую помощь, восторгались их мужеством и воинским мастерством.

Однажды пришло письмо, сложенное треугольником. Неизвестный автор-пехотинец в стихотворной форме обращался к летчицам:

Среди вас находится где-то —

Он предсказывал девушке-гвардейцу славный боевой путь:

Будешь в небе, как птица, парить,
Ни сомненья, ни страха не зная,
О тебе будем мы говорить:
«Это девушка наша родная». [195]
Песню новую я пропою...
Про твою боевую работу.
Только ты и в горячем бою
Не забудь про соседку — пехоту.

«Не забудем!» — отвечали девушки и подтверждали свои слова ударами по врагу, помогая пехоте.

В станице Маевской полк отметил своеобразный «юбилей» — первые пятьсот боевых вылетов командира авиаэскадрильи Марии Смирновой.

Пятьсот боевых вылетов! Это означало, что Смирнова сбросила на врага не менее ста тысяч килограммов смертоносного груза. А так как ее вылеты почти всегда были эффективны, то нетрудно представить себе, какой громадный урон она причинила врагу.

По поводу «юбилея» Смирновой был выпущен специальный «боевой листок». Отважная летчица получила много поздравлений от своих подруг. Партийное бюро полка заслушало ее информацию в связи с пятисотым вылетом и приняло следующее решение:

«1. Партбюро отмечает отличную боевую работу тов. Смирновой и считает, что и в дальнейшем тов. Смирнова будет так же честно, мужественно и самоотверженно выполнять боевые задания.

2. Поручить члену ВКП(б) тов. Смирновой провести беседу с молодыми летчиками с целью передачи боевого опыта.

3. Послать письмо Калининскому горкому ВЛКСМ и матери тов. Смирновой об ее отличной боевой работе».

А вскоре «пятисотницами» стали Ирина Себрова, Евгения Руднева, Серафима Амосова и многие другие ветераны полка.

6

И девушки, чувствуя это, сражались, не зная усталости. Их боевая работа достигла наивысшего напряжения. В одну из сентябрьских ночей с аэродрома в Маевской было сделано девяносто восемь боевых вылетов — самое большое число вылетов за ночь в полку с начала его боевых действий.

Летчицам приходилось нелегко. Частые налеты авиации противника не позволяли включать стартовые огни, и экипажи поднимались и садились под мигание ручных фонариков. Однажды на аэродроме в момент запуска мотора загорелся самолет, под плоскостями которого были подвешены бомбы. В кабине лежало несколько ракет. Они мгновенно вспыхнули. [196] Штурман Ольга Голубева едва успела выскочить. Пламенем были опалены ее ресницы, брови и волосы, выбившиеся из-под шлема.

Огонь, охвативший самолет, грозил другим машинам, стоявшим вблизи, также подготовленным к старту. Невзирая на опасность, девушки смело бросились к самолетам и растащили их по всему полю. Только ценой огромного физического напряжения самолеты были спасены.

В начале сентября полк перелетал на новое место базирования — в станицу Курчанскую. Еще недавно здесь проходила главная линия обороны противника. Все подходы к станице, тропинки, дома, даже деревья гитлеровцы заминировали, а здание станичной школы взорвали. Мины замедленного действия были обнаружены в разных местах. Для аэродрома, вернее, площадки для самолетов пришлось наспех разминировать часть огорода, и только на этом маленьком клочке земли нашими минерами было обезврежено свыше трех тысяч мин!

Погода в то время не благоприятствовала летчицам: сильные ветры поднимали тучи пыли, песок проникал в нос, рот, скрипел на зубах.

В станице Курчанской едва удалось найти уцелевшую хату. В ней оборудовали столовую. Для жилья не оказалось ни одного подходящего помещения. Девушки устроились под плоскостями самолетов. Некоторые ухитрились соорудить здесь нечто вроде комнат, стенами которых служили чехлы от моторов. Ира Себрова и Наташа Меклин в такую «спальню» провели даже электрическое освещение, использовав для этого переносную лампочку и аккумулятор своего самолета. Самолеты привязали к деревянным кольям. При сильных порывах ветра такое крепление было ненадежно, и стоило немалых усилий удерживать машины, чтобы их не оторвало от стопоров.

Наступление наших войск развивалось успешно. Прорвав оборону неприятеля, советские воины быстро продвигались вперед. Тамань была освобождена.

Московское радио передало:

«Войска Северокавказского фронта ударами с суши и высадкой десанта с моря в результате многодневных упорных боев завершили разгром таманской группировки противника и сегодня, 9 октября, полностью очистили от немецких захватчиков Таманский полуостров...

В ознаменование одержанной победы соединениями и частями, отличившимися в боях за освобождение Таманского полуострова, присвоить наименование «Таманских», «Темрюкских», «Анапских», «Кубанских».

Среди соединений и частей, перечисленных в приказе, значился и гвардейский ночной легкобомбардировочный полк над командованием гвардии майора Бершанской. Отныне он стал называться «Гвардейский Таманский». [197]

Полк получил приветственные телеграммы от командования. Многих девушек, отличившихся в боях за Тамань, наградили орденами и медалями.

Долго гремело «ура». Все поздравляли друг друга. Над аэродромом появились самолеты соседнего полка майора Бочарова. Летчики с бреющего полета сбросили девушкам-таманцам цветы.

После митинга все дружной, веселой семьей уселись за столы. Но ветер не хотел считаться с праздником — и обед, и виноград, и вино были засыпаны песком.

Наконец ветер так разбушевался, что все бросились из-за стола на аэродром, к самолетам.

— Он не зря расшумелся, — шутили потом девушки. — Ветер — бдительный товарищ! Он просто хотел предостеречь нас от самоуспокоенности. [198]