I. Введение: 1 Географические и природно-климатические условия Кореи Корейский полуостров главная арена корейской истории занимает территорию приблизительно 220 тыс кв км

1. 
   Ранний железный век на Корейском полуострове.
   

В области материальной культуры, железо использовалось прежде всего для практических целей, в производстве хозяйственных и военных орудий. Типичное бронзовое орудие III-II вв. до н.э. – литая бронзовая секира (чхольбу), сочетавшая функции топора и мотыги. Железные серпы – по крайней мере, в северной части полуострова, - начинают в массовом порядке вытеснять каменные жатвенные ножи предшествующей эпохи. К I в. до н.э. железные ножи как оружие начинают использоваться и в самых южных районах полуострова. Если железные орудия III-II вв. до н.э. были в основном литыми, то в I в. до н.э. распространяется, в том числе и на юге полуострова, мастерство ковки. Очень скоро производство железа и железных орудий стало своеобразной ”специальностью” южных районов Кореи – уже во II-III вв. н.э. железные орудия мастеров южной части полуострова начинают экспортироваться в китайские колонии на севере полуострова и на Японские острова. Так заимствованная у китайцев техника обработки железа быстро и успешно укоренилась и стала самостоятельно развиваться в протокорейском обществе.

Бронзовое ритуальное оружие – символ власти усилившихся племенных вождей – приобрело в раннем железном веке новую форму, известную как ”узкие бронзовые кинжалы” (сехён тонгом). Узкое и почти прямое лезвие (обычно очень хрупкое) резко отличает эту новую форму от ”скрипковидных” кинжалов-мечей бронзового века. Престиж хозяина ”узкого кинжала” почеркивала роскошно украшенная рукоятка (изготавливавшаяся отдельно). Украше-

Илл. 21. Так реконструируют этнографы облик хозяина ”погребения с деревянным внешним гробом”, раскопанного у деревни Тахори под г. Чханвон (пров. Юж. Кёнсан). В погребении, относящемуся, по-видимому, к самому позднему периоду раннего железного века, были обнаружены как кованые железные орудия и оружие (ножи и копья) вместе с кузнечными орудиями (молот, наковальня, щипцы), так и китайские монеты и кисти для письма. Ясно, что к этому времени влияние северокитайско-маньчжурского культурного комплекса (включавшего начатки китайского иероглифического письма) уже дошло до крайнего юга полуострова. Кроме того, в погребении обнаружены сосуды, покрытые как черным, так и красным лаком, что говорит о раннем заимствовании техники лакировки протокорейцами.

ния на рукоятке часто имели сильный сакральный оттенок – изображались животные, служившие объектами религиозного культа (птицы, лошади, и т.д.). Весьма возможно, что это показывает двойственную натуру власти вождей раннего железного века, по-прежнему несших определенные жреческие функции. Престиж вождя повышали также ножны ритуального бронзового оружия, часто украшавшиеся искусно отлитыми бронзовыми пластинами (См. Илл. 23). Центром культуры ”узких кинжалов” был Древний Чосон, и именно с широтой его влияния на полуострове связывают быстрое распространение этой культуры вплоть до крайнего юга Кореи.

Если бронзовое оружие символизировало военно-административный авторитет нарождавшегося правящего класса, то многочисленные культовые бронзовые предметы раннего

Илл. 24. Бронзовые зеркала раннего железного века (стоянка Тэконни, уезд Хвасун, пров. Южная Чолла). Отличаются наличием более чем одной ручки, очень гладкой отшлифованной поверхностью и характерным геометрическим узором из нескольких концентрических кругов и расходящихся от центра пучками лучеобразных линий. Предполагается связь с культом Солнца.

Илл. 25. Протокорейские бронзовые колокольчики (квартал Кведжондон, г. Тэджон) – прототип более поздних бронзовых колокольчиков периода Яёй на Японских островах. В историческое время колокольчики очень похожей формы привешивались к стрехе. При дуновении ветра они издавали звук, отпугивавший, по поверьям, злых духов.

Илл. 26. Знаменитые ”восьмеричные бронзовые бубенчики” (пхальджурён). Обнаружены в 1971 г. при раскопках на стоянке Тэконни (уезд Хвасун, пров. Юж. Чолла). Изделия подобного типа обычно обнаруживаются парами – по-видимому, во время шаманской церемонии вождь-жрец держал по одному такому бубенчику в каждой руке. Украшены узором в виде солнечных лучей, что свидетельствует о характере ритуалов, в которых эти бубенчики использовались.

В целом, как можно заметить, процесс развития материальной и духовной культуры, расширения контактов с высокоразвитой китайской цивилизацией, создал все предпосылки для политического оформления протокорейских вождеств в протогосударственную общность. Именно в такую общность и переросла в III-II вв. до н.э. конфедерация протокорейских вождеств, известная как Древний Чосон.

2. 
   Расцвет и падение Чосона.
   

В III-II вв. до н.э. в связи с общим ростом производительных сил и невиданным ранее укреплением контактов с Северным Китаем – источников железного оружия и предметов роскоши, равно как и новых политических идей – центральные районы Древнечосонской конфедерации вступают в период скачкообразоного усиления социальной дифференциации и начала создания новых, протогосударственных структур. Именно в этот период племенных вождей начинают хоронить особым образом – отдельно от остальных, в деревянных гробах северокитайского типа, с большим количеством боевого железного и ритуального бронзового вооружения. Ясно, что в этот период традиционное влияние и авторитет вождей переросли уже в ранние формы институциализированной власти, т.е. вожди, опираясь на преданные их кланам дружины, получили возможность примянять открытое принуждение по отношению к рядовым общинникам и стали резко выделяться особым стилем жизни и культурой. Одновременно с укреплением власти вождей как социального слоя протокорейского общества в целом, происходит и институализация власти лидеров Древнечосонской конфедерации над сферой их военно-политического влияния. Из ”первых среди равных” они становятся военно-политическими и религиозными лидерами, обладающими правом мобилизовать протокорейские племена на войны с китайцами и имеющими возможность монополизировать, до определенной степени, торговлю с Янь и распределение ”престижных товаров” из Китая. Постоянные стычки с яньцами весьма помогали древнечосонским властителям укрепить их власть – противостояние с китайцами было общеэтнической задачей, оно давало право мобилизовать все подчиненные Древнему Чосону протокорейские вождества на войну и глубже вмешиваться в их внутреннюю политику. Военно-политическое усиление древнечосонских правителей было отражено и в культово-религиозной области – именно в III в. до н.э. и был, по-видимому, окончательно кодифицирован миф о Тангуне, дававший древнечосонскому правящему клану право на освященную верховным божеством Неба теократическую власть. Рассказ о древнекитайском мудреце Цзи-цзы (кор. Киджа) – окончательно оформившийся позже, чем миф о Тангуне, а именно в раннеханьскую эпоху, - отражал в какой-то степени значительное влияние северокитайской культуры на процесс становления древнечосонской государственности. В целом, к концу III в. до н.э. Древний Чосон обладал уже многими характерными признаками классического протогосударства – власть правителя носила явственно теократический характер и он обладал солидными мобилизационными полномочиями, правящий клан монополизировал, до определенной степени, сношения с ”передовыми” соседями и редистрибуцию (перераспределение) ”престижных товаров” из-за рубежа.

Постольку, поскольку древнечосонская государственность формировалась под определяющим влиянием более ранних и передовых по тому времени древнекитайских моделей, ее можно считать ”вторичной” – оформившейся на цивилизационной периферии в процессе противостояния цивилизационному центру и заимствования его культуры (без чего успешное противостояние вряд ли было бы возможным). Этот ”вторичный” характер Древнего Чосона ярко выявился в процессе прихода к власти там в 194 г. до н.э. беженца из Янь по имени Вэй Мань (кор. Ви Ман). Вэй Мань – возможно, китаизированный протокореец, - и его группа иммигрантов были носителями технических и военных знаний, особенно ценных с точки зрения древнечосонской элиты. Они были радушно приняты правителем Древнего Чосона Чуном, им были пожалованы для поселения земли на западной окраине государства. Видимо, Чун надеялся, что Вэй Мань – яньский сепаратист, желавший отделить Янь от Ханьской империи, - и его дружина смогут защитить древнечосонские земли от экспансии Хань. Надежды его, однако, оказались необоснованными – освоившись в древнечосонском обществе, Вэй Мань поднял мятеж и с группой преданных ему сторонников (преимущественно китайских иммигрантов) захватил трон, вынудив Чуна бежать в южные районы Корейского полуострова. Так было положено начало ”Чосону Вэй Маня” (194-108 гг. до н.э.) – историческому наследнику Древнего Чосона (до 194 г. до н. э.).

Приход китайского иммигранта к власти не означал, конечно, полной китаизации чосонского общества в этническом аспекте. Вэй Мань и его сравнительно немногочисленная (около тысячи человек) иммигрантская община опирались прежде всего на традиционную древнечосонскую знать и воспринимались как преемники древнечосонских правителей. Их политика была направлена на укрепление государственных начал в целом, что соответствовало общим интересам этнической чосонской знати. Опираясь на ее поддержку, Вэй Мань установил тесные отношения с Ханьской империей (признав себя формально вассалом Хань) и, вооружив свою дружину железным оружием ханьского образца, покорил целый ряд окрестных племен (чинбон, имдун, окчо и т.д.). Покоренные племена стали данниками Чосона, что дало возможность Вэй Маню и его преемникам распоряжаться значительными материальными ресурсами. Продолжив начатую еще правителями Древнего Чосона политику монополизации торговли с китайцами, Вэй Мань отказывался пропускать торгово-даннические миссии протокорейских племен юга полуострова к ханьским властям, стремясь выступать в роли торгово-дипломатического посредника. Это приносило ему как авторитет перераспределителя ”престижных товаров”, так и значительные экономические выгоды. При Вэй Мане и его преемниках Чосон стал серьезным политическим образованием и главным посредником в распространении китайской культуры среди протокорейских племен. С ним не могли не считаться и ханьские имперские власти.

По своему социально-политическому развитию Чосон Вэй Маня оставался, однако, в целом на уровне протогосударства. Основной политико-административной единицей были, как и в Древнем Чосоне, вождества, в каждом из которых клан вождя управлял районом из нескольких десятков – а ионгда и сотен – поселений (обычно 500-2000 дворов). Вождества выставляли, по призыву чосонского правителя, свои войска и обычно не могли регулярно сноситься с китайцами от своего имени, но в остальном были практически независимы. Вожди – их китайская историография именует ”министрами” (кор. сан), хотя ничего общего с позднейшей бюрократией они не имели, - обладали решающим влиянием на выработку правителем политического курса. Бюрократии, способной обуздать эту местную знать, у Вэй Маня и его наследников практически не было. Основой их влияния была преданная им дружина, возглавлявшаяся воеводой с титулом ”помощника правителя” (кор. пиван). В военное время ополчением подчиненных Чосону вождеств командовали ”полководцы” правителя. Чосонское общество знало уже патриархальное рабство (обычай карал обращением в рабство за воровство), но основой социально-экономической системы оставался труд свободных общинников, часть которого присваивалась знатью в форме освященных традицией церемониальных подношений. Земля оставалась, по-видимому, в общинной собственности. В целом, чосонское общество II в. до н.э. демонстрировало типичную черту протогосударства – зародышевый характер армии, налоговой системы, законов и прочих институтов классового принуждения. Из ранних политических образований Китая, Чосон этого периода можно в какой-то степени сравнить с обществом Шан-Инь начала II тыс. до н.э. по структурной типологии, хотя по абсолютным размерам последнее контролировало значительно большую территорию.

Существование в северной части Корейского полуострова полугосударства, поддерживавшего тесные отношения с Китаем, не могло не сыграть роль катализатора в развитии классового общества у протокорейских племен центральной и южной частей полуострова. Приток чосонских товаров (и китайских товаров через чосонское посредство) и иммигрантов ускорил выделение у них племенной верхушки, институализацию ее привилегий. Однако власть, узурпированная Вэй Манем, оказалась недолговечной. Проводившаяся Вэй Манем и его наследниками политика на монополизацию обменов с Китаем вызвала серьезное недовольство Ханьской империи, желавшей, чтобы возможно большее число древнекорейских политий установили бы с ней прямые отношения формального ”вассалитета” (это было важно для поддержания имперского престижа среди некитайских племен Северо-Востока). Это недовольство стала разделять и определенная часть чосонских вождей, начавшая опасаться, что чрезмерно усилившаяся династия Вэй Маня может в итоге покуситься на их прерогативы и автономию. В конце II в. до н.э. некоторые протокорейские вожди, прежде подчинявшиеся Чосону, стали искать возможности перейти под прямой сюзеренитет империи Хань, что было плохим предзнаменованием для правившего тогда внука Вэй Маня – Вэй Юцюя (кор. Ви Уго). В 109 г до н.э. ханьский император У-ди, известный своей экспансионистской политикой, спровоцировал конфликт с Юцюем и послал на покорение Чосона более чем 50-тысячное войско. Чосонская армия оказалась способной нанести китайским интервентам несколько поражений, что говорит о достаточно высоких мобилизационных и военно-технических возможностях чосонского общества. Однако антивоенные, проханьские настроения среди определенной части чосонских вождей – от которых Юцюй очень сильно зависел в военном и политическом отношении – решили судьбу Чосона. Несмотря на разногласия и препирательства между ханьскими военачальниками, армия У-ди сумела взять столицу Чосона, крепость Вангомсон (район совр. Пхеньяна) и тем самым лишить чосонцев политической независимости (108 г. до н.э.). На месте Чосона были основаны четыре ханьские префектуры, из которых наиболее значительной и долговечной был Лолан (кор. Наннан), с центром в районе совр. Пхеньяна.

Чосон – первая раннеклассовая полития протокорейских племен – занимает в древней истории Кореи особое место. Как известно, этот этнотопоним использовался и позже как наименование одной из корейских династий, а сейчас является этническим самоназванием корейцев КНДР. Этот факт говорит нам о том, что Чосон традиционно воспринимался как ”родоначальник”, ”источник” независимой корейской государственности, корейского этнического самосознания. Такую же роль в этническом самосознании китайцев играла покорившая Чосон династия Хань – ”ханьцами” стали в конце концов именоваться все этнические китайцы вообще. О том, что более поздняя ”государственная” мифология сделала мифического основателя Древнего Чосона, Тангуна, ”родоначальником” всех корейцев, уже говорилось выше. Чем же объясняется особое место Чосона в позднейшем этногосударственном самосознании?