г., сентября 19 - Выписка из журнала ТДК о рассмотрении отчета Сургутской миссии за 1876 г

137. 1877 г., сентября 19 - Выписка из журнала ТДК о рассмотрении отчета Сургутской миссии за 1876 г.

139. 1877 г., сентября 20 – Рапорт благочинного сургутских церквей В. Калугина о предоставлении подписок инородцев о крещении

145. 1880 г., июля 5 – Рапорт и.д. благочинного сургутских церквей В. Калугина о взыскании долга с А. Силина

147. 1882 г. – Рапорт протоиерея П. Попова епископу Василию с предоставлением путевого журнала по ревизии церквей Сургутского и Березовского округов

148. 1882 г., не ранее мая 29 – Путевой журнал протоиерея П. Попова по обозрению церквей Сургутского и Березовского округов

151. 1891 г., декабря 31 – Выписка из журнала Тобольского православно-церковного братства по миссионерскому отделению о слушании предложения епископа Иустина о просвещении инородцев

Предисловие.

В 1594 году по указу государя Федора Ивановича князь Ф.П. Борятинский и письменной голова В. Аничков (Оничков) на правом берегу реки Оби в считанные недели силами дружины поставили рубленый деревянный город с четырьмя башнями, который и положил начало Сургуту.

До 1782 г. Сургутский уезд управлялся воеводами, присылаемыми из Москвы, затем, до 1804 г. Сургут являлся уездным центром губернского подчинения, с 1804 по 1866 он находился в составе Березовского округа, а затем вновь стал уездным городом Тобольской губернии. Таковы основные вехи административной судьбы города на Оби.

Возникший в конце XVI века Сургут являлся одним из важнейших опорных пунктов русской колонизации Сибири. Г.-Ф. Миллер указывал, на дальновидные намерения московского правительства при строительстве Сургута: «не токмо крайние ясашные народы утвердить в подданстве», но и создать базу для дальнейшего продвижения русских на восток. Сургутские казаки принимали участие в освоении Восточной Сибири, строительстве Нарыма, Кетска, Томска, Енисейска, несли службу в отдаленных форпостах в Илимске, Туруханске, Якутске, Кузнецке, Таре, Красноярске и др.

В дореволюционной истории города Н.А. Миненко выделяет три этапа. Первый – с момента образования до 40-х гг. XVIII в., второй этап – с середины XVIII по 60-е гг. XIX в. и третий – с конца 60-х гг. до конца XIX столетия. Первый этап, характеризуется как время существования города-крепости с преобладанием военно-административных функций, населенного исключительно служилыми людьми. На втором этапе доминирующей функцией города была административная. Сохранившаяся сургутская казачья команда превратилась по существу в поставщика административно-полицейских служителей. Третий этап связан с возвращением Сургуту статуса окружного города Тобольской губернии. Преобладающей функцией на этом этапе была торговая¹. Говоря о культурной функции уездного центра, Н.А. Миненко упоминает об открытии в Сургуте в 1871 г. мужского училища, в 1886 г. школы для девочек, отмечает вклад в эту сферу политических ссыльных². В 80-е гг. XIX в. довольно многочисленная (25 человек) сургутская группа ссыльных представляла собой сплоченный коллектив. Об этом свидетельствует акция протеста, предпринятая сургутянами, по поводу кончины их соратника, организатора кружка демократической интеллигенции в Туринске народника Л.А. Иванова³.

Но в поле зрения исследовательницы не попал один, быть может, незначительный, но важный факт. В конце 60-х гг. XIX в. Сургут становится не только «штатным» городом, административным центром одноименного округа, но и одним из центров миссионерской работы на Северо-Западе Сибири. История и деятельность Сургутской противоязыческой миссии обладает целым рядом специфических черт, но при этом никогда не являлась предметом исследования. Даже в одной из последних специальных работ по истории миссионерской деятельности Русской православной церкви на Северо-Западе Сибири Сургутской миссии уделено ничтожно мало внимания⁴.

Как известно, начало систематическому крещению местного населения было положено в начале XVIII столетия миссионерскими поездками Филофея Лещинского. В 1716 и 1718 гг. он крестил сургутских остяков, а в селениях Сургутского уезда заложил несколько церквей – Успения Богородицы в Селияровском, Предтеченские в Юганской и Балыкской волостях, Николаевскую в Тазовской волости. В Ларьякской волости была заложена часовня, а храм был поставлен только в 60-е годы XVIII в.⁵

Но как складывалась ситуация в дальнейшем? Кто и как трудился на ниве христианского просвещения северных народов во второй половине XVIII – XIX в.? Как преодолевалась та гигантская дистанция между культурами, мировидиниями, которую мы можем наблюдать и сейчас? Историографические сведения об этом весьма скудны.

Население Сургутского Приобья, как и других внутренних территорий Сибири, в известном смысле исторически было обречено стать христианским. Местные жители не могли удалиться в бескрайние просторы тундры, как это делали, например, ненцы, в наименьшей степени, испытавшие на себе влияние христианизации. А давление со стороны государства и государственной церкви с течением времени только возрастало. Происходило не только хозяйственное, административное, но и сакральное освоение приобских территорий. Если миссионерские экспедиции первой четверти XVIII в. сопровождались уничтожением идолов, разорением священных мест, строительством на этих местах православных церквей, то в XIX в. церкви начинают строиться во многих более или менее крупных селениях, а в начале ХХ в. активно прорабатывался вопрос об открытии в Сургутском уезде сразу двух монастырей. Один из них – женский – предполагалось разместить в окрестностях Сургута на Каменном мысу или в урочище Банный остров, а второй – мужской – на реке Вах в районе юрт Охтиурьевских на горе Вонтпай. Организация была остановлена на стадии землеотвода событиями весны 1917 г.⁶.

Данный сборник призван, отчасти, восполнить картину наших представлений о ситуации в Сургутском Приобье. Состоит он из двух частей. В первой части помещены документы второй половины XVIII в., во второй части отражена деятельность Сургутской противоязыческой миссии в 60-90-е гг. XIX в.

Документы XVIII в. хронологически охватывают 1751 – 1803 гг., весьма разноплановы и представлены указами архиереев, Тобольской духовной консистории, Сургутского духовного правления, рапортами священников, прошениями местного населения, реестрами, сказками, ведомостями. Показанный перечень документов достаточно полно отражает разные стороны жизни церкви, причта и отчасти приходских общин. Отчасти, поскольку полноценных, достаточно многочисленных, живущих насыщенной внутриприходской жизнью общин на территории Сургутского округа было немного даже в XIX веке. Чиновник Главного управления Западной Сибири И. Русанов писал, в частности, что русское население Сургутского отделения (речь идет о 60-х гг. XIX в.) концентрировалось в основном в городе, а в «стороне же – самая ничтожная горсть оседлости русской». В деревне Пилюгиной было пять домов, в Тундриной – 15, в Кунинской – 5, в Локосово – 5, в Нижне-Лумпокольском – 2, в селе Юганском – 8, а в Верхне-Лумпокольском и Ларьякском русское население было представлено только причтом⁷. В XVIII в. уездное русское население ограничивалось исключительно священнослужителями⁸, и именно на их долю выпала труднейшая задача по разъяснению основ вероучения вчерашним язычникам, именно им пришлось сопровождать процесс вживания новых норм в повседневную жизнь детей природы. Миссионерский вояж событие эпизодическое и не мог решить такую фундаментальную задачу. Неслучайно поэтому Филофеем/Феодором были назначены «ответственные» лица, которым поручалось миссионерское служение. В Сургутской округе оно осуществлялось приходскими священниками и монахами Кондинского Троицкого монастыря. Н.А. Абрамов сообщает, в частности, что с 1721 г. главными действующими лицами, на которых возлагались миссионерские обязанности в Западной Сибири, были архимандрит Верхотурского Николаевского монастыря Сильвестр, Березовского Воскресенского монастыря игумен Гедеон, настоятель Кондинского Троицкого монастыря иеромонах Зиновий, иеродиакон Никодим. Игумен Гедеон и иеромонах Зиновий распространяли христианство у березовских, а иеродиакон Никодим у сургутских и нарымских остяков⁹. Но результаты их работы были более чем скромные. Это отмечалось уже церковными историками в XIX в.¹⁰

Документы сборника отражают предысторию строительства церкви в Ларьякских юртах. «Скаска» священника тазовской Николаевской церкви В. Никифорова свидетельствует, что спустя почти век с того времени, когда была покинута Старая Мангазея, на ее месте жизнь еще теплилась, стояла часовня. Несомненный интерес представляют документы, связанные со скучнейшим на первый взгляд фактом – несвоевременным предоставлением метрических ведомостей из церквей Сургусткого благочиния. Но в пространной реляции Тобольской консистории по этому поводу, по существу описывается один год из жизни благочинного священника Н. Попова, который потратил 10 месяцев на то, чтобы объехать закоулки своего благочиния. Тазовские священники часто уезжали в Туруханск (так стал называться поселок, куда в 70-х гг. XVII в. был перенесен административный центр из Мангазеи) и церкви значительную часть года стояли закрытыми. Не приходится удивляться тому, что епархиальное начальство постоянно выражало свое неудовольствие состоянием христианства у новопросвещенных. А.И. Сулоцкий прямо указывал, что после смерти св. Филофея «обращения остяков, самоедов и других сибирских туземцев, по крайней мере, массами», прекращаются и, прежде всего, «за неимением людей, способных к тому, и недостатком средств». Это привело к тому, что новых обращений в православие было не только мало, но наблюдался и обратный процесс – прежде обращенные вновь отпадали в язычество или, что было чаще, считались христианами лишь по документам церковного учета¹¹.

Дело значительно активизировалось в 60-е гг. XIX в. с приходом на тобольскую кафедру архиепископа Варлаама II. Владыка, обладавший неспокойной натурой, предъявлял жесткие требования к миссионерам, к качеству их работы, много потрудился для расширения деятельности миссий, и улучшения материального положения миссионеров. Во многом благодаря его целеустремленности в 1867 г. был увеличен штат сургутской церкви, увеличено денежное содержание причту. Сургутские священники получили официальный статус миссионеров, и распространение христианства стало их прямой задачей. В одной должности совмещены были обязанности приходского священника и миссионера. Нельзя сказать, что это был новый и незнакомый вид деятельности для них. Сургутские священники, по словам Сулоцкого, «с давних пор, да и всегда состояли как бы в звании не только приходского священника, а вместе и миссионера, т.е. что он был обязан между прочим крещенных инородцев укреплять в вере и жизни христианской, а некрещеных по возможности обращать к вере и крестить»¹². Таким образом, решение о создании Сургутской миссии переводило миссионерскую работу из категории «между прочим» и «по возможности», в категорию предписания, придавало ей значение императивности со всеми вытекающими последствями.

Два важных обстоятельства определили особенности работы Сургусткой миссии. Во-первых, в районах прилегающих к Сургуту местное коренное население к тому времени уже формально было крещено. Если и были некрещеные, то немного в отдаленных и труднодоступных селениях. Во-вторых, Сургут не являлся крупным центром сосредоточения транзитных кочевников, каким был Обдорск. Поэтому сургутские священники-миссионеры, главным образом, занимались просветительской деятельностью среди крещенных, заботились о более осознанном восприятии ими православного вероучения, исполняли все необходимые требы там, где не было церквей и священников.

Встречи с кочевниками были редки, поэтому число новообращенных по Сургутской миссии всегда было невелико. Исключение составляет 1868 год, когда было окрещено более 300 самоедов Казымской волости. Как представляется, этот случай сыграл важную и, быть может, определяющую роль в истории Сургутской миссии.

Начиналось все просто. В 1867 году штат сургутской Троицкой церкви был увеличен, на ее базе была организована Сургутская противоязыческая миссия. Дела апостольского служения на Крайнем севере должны были осуществлять священники Василий Кайдалов и Александр Крылов. Но Крылов прибыл в Сургут только в конце года, поэтому в первый год существования миссии действовал лишь один миссионер.

Успехи были более чем скромные. Окрестить удалось только двух человек – одного «тунгуса» и одного самоеда. В своем отчете, первом Сургутской миссии, миссионер жалуется на недостаток денег для прогонов. Руководство епархии, организуя новую миссию, не предусмотрело для сургутян дополнительных средств на оплату транспортных расходов, полагая, что Сургутская округа более обжита и здесь можно обойтись земским транспортом. Но «коварная» российская реальность опять не совпала с расчетами чиновников. Округ оказался обширным, малозаселенным, земский транспорт ненадежным. Уже упоминавшийся И. Русанов писал в 60-х гг. XIX в., что «Сургутский край, хотя и определен тригонометрической съемкой, но геодезические о нем карты небезошибочны, и о размерах и пространстве края можно заключить только приблизительно»¹³. Вообще транспорт – настоящий бич северных миссионеров. Российская транспортная система и так весьма не отличалась качеством и развитостью, а в Сибири эта проблема усугублялась природно-климатическими условиями и очень низкой плотностью населения.

Сургутский миссионер также жаловался на незнание языка, просил выделить для миссии походную церковь и обязательно средства для подарков – медных пуговиц, колец, колокольчиков, бисера. Проблемы, как видим, до боли знакомые старшим товарищам сургутян – обдорским миссионерам¹⁴. Вызывают недоумение лишь действия епархиальных властей. Как будто бы не было десяти лет работы и мытарств обдорских миссионеров, их многочисленных жалоб и все об одном и том же.

Консистория, рассмотрев первый отчет сургутских миссионеров, посчитала довольствие достаточным и предписала немедленно приступить к исполнению миссионерских обязанностей и непременно представить отчеты. Сие понуждение возымело действие и привело к неожиданному результату. В своем отчете за 1868 г. Василий Кайдалов сообщал подробности крещения 311 самоедов. Событие весьма масштабное для северных миссий, для Сургутской – исключительное и, как показало время, единственное.

Кайдалов писал о том, как вместе с пономарем А. Силиным в конце ноября отправился в поездку по участку. В Ясалинских юртах они нашли остяка Николая Епаркина, который хорошо знал «самоедское наречие». В начале декабря они повстречали большую группу семоедов с Казыма, которых и окрестили в три дня. Отчет Кайдалова об этой поездке весьма ценен подробностями. Миссионер тщательно фиксирует свои диалоги с потенциальными адептами.

Но рапорт и отчет Кайдалова вызвали недоумение и недоверчивую реакцию архиепископа. В резолюции на рапорте, он выразил сомнение в том, что в столь непродолжительный срок можно было окрестить такое количество людей, или, как выразился преосвященный, «грубый и глупый класс человечества». Не следует, очевидно, делать акцент на несколько грубый и, быть может, оскорбительный тон этих слов. Для значительного большинства даже образованной и просвещенной части российского общества XIX в., такой взгляд на коренных жителей окраин России был, если не общепринят, то весьма распространен. Выражаясь таким образом, архиепископ был, вероятно, далек от мысли оскорбить кого-либо, или выразить свое личное, не предназначенное для публикации, отношение к жителям тундры. Просто для него, носителя европейской образованности и мировоззрения, язычники не совсем полноценные люди, заблудшие овцы, чьи души погрязли в ложных представлениях. Такова культурная реалия XIX в., не вполне изжитая и современным обществом¹⁵.

В этой же резолюции архиепископ выразил недовольство тратой значительной суммы – 175 рублей – это почти годовой оклад рядового работника миссии.

Всё быть может, и ограничилось бы этой резолюцией, каким-нибудь внушением, но дело приобрело совершенно иной оборот после того, как в январе 1869 г. часть из окрещенных Кайдаловым самоедов явились в Казымское волостное правление с жалобой о насильственном их крещении, вернули 87 нательных крестиков и две литые иконы. Кроме того, старшины заявили о том, что миссионер как будто бы с некоторых из крещеных самоедов взял ясак - 3 сиводушки и 3 рубля серебром. Эти обстоятельства изменили суть дела, поскольку касались не только методов приобщения к христианству, но и затрагивали сферу государственных интересов.

Для сургутских миссионеров настали трудные времена. Весь 1869 год велась интенсивная переписка между миссионерами, консисторией, управляющим Березовским округом, благочинным. Параллельно велось два следствия, одно со светской стороны, другое - с духовной. В 1870 г. консистория назначила следователем по этому делу игумена Кондинского Троицкого монастыря Амоса.

Следствие, завершившись в целом, благоприятно для Кайдалова, тем не менее, очевидно оказало негативное воздействие на рвение сургутских миссионеров. Об этом говорят цифры. Обращенных в христианство в последующие годы становится все меньше.

Тем не менее, материалы следствия представляют собой уникальный исторический источник. Они дают возможность «заглянуть» исследователям во внутренний мир участников событий, выяснить их взгляды, позиции, мотивы действий – истинные и ложные. Важная особенность миссионерских документов и материалов следствия заключается в том, что здесь представлены мнения не только миссионеров, но и представителей коренных народов. Это не прямая речь аборигенов, но одно, несомненно, после двойного или даже тройного перевода, или косвенного изложения, они дают представление об их взглядах на проблему христианизации. Пожалуй, это единственная возможность услышать реплики прямой речи жителей тундр XIX столетия. К сожалению, Сургутская миссия не может похвалиться обилием качественных путевых журналов или отчетов о деятельности. Исключение составляют отчеты В. Кайдалова 1868 г. и священника Македония Тверитина о работе в 1872 г. Собственно путевых журналов миссионеров Сургутской миссии пока не обнаружено. Во всяком случае, в начальные годы работы миссионеры их не представляли, ограничиваясь рапортами и отчетами, чем не раз заслуживали строгого внушения консистории – в предписаниях епархиальное начальство неоднократно выражало недовольство не только неудовлетворительной работой миссионеров, но и некачественной отчетной документацией. Тем не менее, все усилия придать динамизм миссионерской работе в Сургутском Приобье во второй половине XIX в. были обречены на неудачу. К истечению третьего десятка лет существования Сургутской миссии епархиальное руководство признало этот факт и посчитало, что затрачиваемые средства не соответствуют результатам работы миссионеров, и миссия прекратила свое существование.
* * *

Документы расположены в хронологическом порядке. Тексты XVIII в. переданы с сохранением орфографических и стилистических особенностей оригинала, разделение на абзацы, предложения, слова, в значительной части случаев осуществлено составителями, XIX в. - по правилам современной орфографии и пунктуации. Вышедшие из употребления буквы заменяются современными. Обиходные канцелярские сокращения воспроизводятся без какого-либо оговаривания. Написание географических названий не унифицируется. Все вставки, добавления, исправления, сделанные авторами документа, внесены в строку и не отмечены, специально оговариваются лишь те исправления, которые, по мнению составителей, важны для понимания содержания. Текст, выделенный автором документа, передается полужирным курсивом. Все реконструкции, принадлежащие составителям, даются в квадратных скобках. Купированная повторяющаяся информация и непрочитанные в оригинале слова отмечаются многоточием в квадратных скобках. Заголовки к большинству документов даны составителями.

В работе над подготовкой сборника принимали участие Т.А. Афанасьева, А.Н. Башкирова, Н.В. Барабанова, Ю.А. Леванюк, Ю.Б. Максимова, В.Н. Погорелов. Указатели составлены Ю.Б. Максимовой. Составители приносят глубокую благодарность сотрудникам Государственного архива в г. Тобольске и Государственного архива Тюменской области за содействие и внимательное отношение.

ЧАСТЬ I.
№ 1.

1751 г., января 16 – Сказка священника тазовской Николавской церкви В. Никифорова митрополиту Сильвестру о расположении Ларьякской волости относительно других волостных церквей
[Л.1] 1751-го года, генваря 16 дня в Консистории преосвященнаго Силвестра¹, митрополита Тобольскаго и Сибирского Тазовской стороны, Тымской и Караконской волостей, Николаевской церкви священник Василей Никифоров сею скаскою объявил, что де Лиярская волость, имеющаяся по реке Ваху, отстоит от других волостных церквей в таком разстоянии, а имянно: нижних Лумпоколских волостей от Рожественской церкви по зимнему тракту в пятистах, верхних Лумпоколских же от Христорожественской в седмистах, а от тазовской Николаевской в дву тысячах верстах. А летним трактом в окружность и более.

А при оной Лирьяцкой волости по разным рекам сколко каких у них новокрещенных юрт имеется, и в каком юрта до юрты разстоянии сколко дней переезда бывает, также и сколко таких Тымской волости юрт, кои ныне имеются в приходе тазовской Николаевской церкви, а от оного Николаевскаго прихода весма состоят далеко, а имянно: в полуторы и в дву тысячах верстах, а к Лирьяцкому приходу близки, коих Тымской волости юрт новокрещенные в летнее время пребывают для рыбной ловли по Ваху реке при Лирьяцкой волости безотлучно тому всему прилагается при сем имянной реэстр.

Рукопись. Подлинник.

Публикуется впервые.
№ 2.

1751 г., января 16 – Реестр юрт Ларьякского и Тазовского приходов по рекам Ваху, Сабуну, Югану, Куль-Югану
[Л.2] Реэстр сколко каких юрт имеется при Лирьяцком приходе и в каком юрта от юрты разстоянием, и сколко дней бывает переходу.

Вниз Ваху реки:

1. от Лирьяцких юрт до Ликиных;

2. от Ликиных юрт до [Пеговских] два дни;

3. от Пеговских юрт до Екункиных два дни;

4. от Екункиных юрт до Охтиурья два дни;

5. а от Охтиурья до Лапковых день;

6. а от Лапковых юрт до устья реки [Колене] Югану два дни;

7. а с устья [Колене] реки Югану вверх по той реке шесть дней;
Вверху по Ваху реке от Лирьяцких юрт:

8. от Лирьяцого прихода до [Ерганских] юрт день;

9. от [Ерганских] юрт до Коновых день;

10. от Коновых юрт до Сартомурья четыря дни;

11. от Сартомурья до [Ликосапу] четырея дни.
Вверх по Сабуну реке:

12. от Тимоковых юрт до Невыковых три дни;

13. от Невыковых юрт до Ерган-Югану четыря дни;

14. от Ерган-Югану юрт до Пининых пять дней;

15. от Лирьяцкой волости до Корымских юрт девять дней;

16. от Корымских юрт до Монги день;

17. от Монги юрт до [Лепона] два дни;

18. от Лепона юрт до устья [Камсесу] реки три дни;

19. да от Лепона же по [Кисе] реке в Каганов юрт день;//[Л.2об.]

20. а от Кагановых юрт до [реки] три дни;

21. а со устья [Камсесу] реки юрт до [Ясесу] четыре дни;

22. да вверх по [Камcесу] реке до Нягиных юрт два дни;

23. а от Нягиных юрт до Лукашкиных день;

24. от Лукашкиных юрт до Черканчиковых день;

25. от Черканчиковых юрт до [Лены] три дни.

26. от Калкалесовых юрт до Куниных полдня;

27. от Куниных юрт до Мычика день;

28. от [Мычиковых] юрт до [Синянкиных] день;

29. от [Синянкиных] юрт до [Полки] три дни;

30. от [Полки] юрт до [Адару] д[е]нь.