Е.Кулик Путешественник в Европе: широко закрытые глаза

Е.Кулик

Путешественник в Европе: широко закрытые глаза

Повествование в травелоге ведется либо от первого либо от третьего лица, причем с развитием жанра повествование от первого лица используется все чаще, и можно сказать, что уже к началу XIX столетия становится доминирующей. С одной стороны, путешествие, описанное от первого лица, выглядит более достоверным (что породило в свое время научные споры о том, к чему относить жанр путешествия - к художественной литературе или автобиографии); с другой стороны, это позволяет писателю по-разному "обыгрывать" материал, переосмыслять реальное путешествие с различных точек зрения, ведь герой травелога является одновременно и рассказчиком, и участником действия. Имея в виду героя-повествователя, мы попытаемся реконструировать разные способы видения "чужой", заграничной реальности в произведениях "Простаки за границей" Марка Твена и "За рубежом" Салтыкова-Щедрина

Книга "Простаки за границей» ("Innocents abroad", 1869) была написана Твеном в 1869 году (тогда же и опубликована) и представляла собой переработку писем-репортажей, которые молодой журналист Сэмюэль Клеменс писал для газет "Дейли Альта Калифорния" (Сан-Франциско), нью-йоркской "Геральд" и нью-йоркской же "Tribune" во время своего путешествия в Европу и Святую Землю на корабле "Квакер-сити" в 1867 году. Книга имела огромный успех и неоднократно переиздавалась, хотя "высоколобые критики" пеняли Твену за то, что в своем произведении он "опорочил" американского туриста, показав его как невежественного варвара.

Книга Салтыкова-Щедрина появилась в 1881 году, в результате заграничной поездки писателя в 1880 году. Первоначально эта книга выходила по главам (всего их 7) в журнале "Отечественные записки" в 1880-1881 годах. Произведение привлекло внимание и явилось предметом дискуссий в периодической печати. Также необходимо отметить, что в отличие от Марка Твена Салтыков-Щедрин на момент написания "За рубежом" был уже незыблемым литературным авторитетом, к мнению которого не просто прислушивались - ему доверяли безусловно.

Повествователь в произведении Марка Твена - это корреспондент, который отправляется в Европу с заданием писать подробные репортажи обо всем, что он там увидит. Как человека, первый раз путешествующего, да и как газетчика, его привлекает и занимает новизна наблюдаемого: "В чем источник самого высокого наслаждения? Что переполняет грудь человека гордостью большей, чем любое другое его деяние? Открытие! <…> Быть первым - вот в чем соль. Сделать что-то, сказать что-то, увидеть что-то раньше всех остальных - вот блаженство, перед которым любое другое удовольствие кажется пресным и скучным, любое другое счастье - дешевым и пошлым" (268).²⁵⁷ Очевидно также и то, что личность повествователя в произведении неодносоставна. Увиденное он описывает с двух противоположных друг другу позиций: с точки зрения "простака" и с точки зрения "скептика". Эти роли повествователь постоянно меняет. Возьмём для примера цитату приведенную выше. С одной стороны, в ней заявлена позиция корреспондента, чья профессия - открывать людям новое. С другой стороны угадывается и восторженный голос "простака". Он молод, наивен, полон иллюзий и надежд и ждет-не дождется собственных открытий. Но после приведенного выше восторженного описания мы читаем: "Что я могу увидеть в Риме такого, чего до меня не видели бы другие? Чего я могу здесь коснуться, до чего не касались бы прежде меня другие? Что я могу здесь почувствовать, узнать, услышать, понять такого, что восхитило бы меня прежде, чем восхитить других? Ничего. Совсем ничего. В Риме путешествие теряет одну из своих главных прелестей" (269). Очевидно, что маску "простака", сменила другая - "скептика", иронизирующего по поводу всего, что встречается у него на пути, не принимающего ничего на веру, наполненного подозрительности по отношению к общественным условностям и стереотипам.

Две маски на всем протяжении повествования находятся между собой в тесном взаимодействии. Главное, что их связывает, - это неизменный акцент на ценности непосредственного опыта. "Простак" обо всем стремится составить собственное мнение. Характерно, что в описаниях очень часто используются глаголы, обозначающие "физическое" восприятие объектов: простак стремится их потрогать, ощутить, почувствовать новые для него объекты. Что касается его видения, то оно подчеркнуто поверхностно. В силу своей простоты и неотягощенности знаниями «простак» не способен увидеть "глубинный", фигуральный смысл, не исчерпываемый непосредственной данностью наблюдаемого объекта.

"Скептик", человек более образованный, тоже верит только непосредственному опыту. Он считает, что нельзя доверять мнениям людей по причине их непостоянности и изменчивости: "Меня злит эта бойкая болтовня о "глубине", "экспрессии", "тонах", и других легко приобретаемых и дешево стоящих терминах, которые придают такой шик разговорам о живописи. Не найдется ни одного человека на семь с половиной тысяч, который мог бы сказать, что именно должно выражать лицо на полотне. Не найдется ни одного человека на пятьсот, который может быть уверен, что, зайдя в зал суда, он не примет безобидного простака-присяжного за гнусного убийцу-обвиняемого. И однако эти люди рассуждают о "характерности" и берут на себя смелость истолковывать "экспрессию" картин" (207). Одна из функций маски "скептика" - отделять объект как таковой от "наносного" исторического слоя - общепринятых стереотипов и шаблонов, связанных с ним. Повествователь скептически отмечает склонность европейцев к мифроторчеству и, к примеру, о дереве в Булонском лесу, с которым связаны многочисленные предания (об убийстве трубадура в XIV веке или покушении на русского царя прошлой весной) говорит: "В Америке это достопримечательное дерево было бы срублено или забыто через пять лет, но тут его ещё долго будут тщательно беречь. Гиды будут показывать его посетителям в течение ближайших восьмисот лет, а когда оно одряхлеет и упадет, на том же месте посадят другое и будут по-прежнему рассказывать все ту же историю" (163). Скептик не может быть уверен в достоверности всевозможных легенд и историй и не хочет быть одураченным.

И "скептик", и "простак" в своем наблюдении опираются на непосредственный опыт и культивируют «прямой», «навиный» взгляд на поверхность предметов и явлений. Основная функция "американского" видения, как оно моделируется в травелоге М.Твена, связана с усилиями получить информацию, максимально очищенную от шлейфа культурных условностей, неопосредованную традицией и другим человеком. Временами подобное видение поражает комической нелепостью, но в иных эпизодах предстает как по-своему мудрое.

Как и в произведении Марка Твена, личность повествователя многосоставна. Есть "Литератор-1" - личность, наиболее близкая автору, которой принадлежат всевозможные обобщающие отступления, философские рассуждения, автобиографические вставки; есть "Литератор-2" - это образ Литератора-1, отвечающий закрепившемуся в сознании публики стереотипному представлению о писателе; есть, наконец, Обыватель, являющий собой, по мнению "Литератора-1", "действительный объект истории" (250).²⁵⁸

Одна из главных целей повествования - показать путешествие по Европе глазами русского "среднего человека", каковым представляется и сам повествователь в разных своих ипостасях, и многочисленные путешествующие соотечественники, встречаемые им: краснохолмские помещики, бесшабашные чиновники, учитель латыни, дворяне. Кто едет в Европу, чтобы "обменивать вещества", кто - потому что это модно, у кого от рассказов бывалых путешественников "вышлифовались аппетиты" (краснохолмские помещики Блохины), а кому приходится спасать собственную свободу, отсиживаясь в Париже (учитель латыни Старосмыслов). И все эти путешествующие, хотя и разные, в своем видении заграничного мира удивительно одинаковы. Путешествуя, они не видят того, что находится у них перед глазами. У них одна мысль-мысль - о России: "никто так страстно не любит своей родины как русский человек. …но средний русский "скиталец" не только страстно любит Россию, а положительно носит её с собою везде, куда бы его не забросила капризом судьба" (182). Что бы он («русский человек») ни разглядывал, он всегда будет видеть одно и то же: Россию с её проблемами и особенностями.

Даже в ситуации, когда повествователь (в маске Обывателя) смотрит на Юнгфрау, он думает не о необыкновенной красоте горы в сиянии лунного света (что было бы естественным для путешественника), а вспоминает о России: "Сидел я лунными сумерками под сенью гигантских интерлакенских орешников и по секрету вел разговор с Юнгфрау. Вот, Юнгфрау, говорил я, кабы ты была в Уфимской губернии, и тебя бы причислили к лику башкирских земель. И отдали бы тебя задешево какому-нибудь бесшабашному советнику,.. который смотрел бы на тебя и роптал. Вот, мол, другим леса да поймы достались, а мне, в награду за любезно-верное житие, дылду отвалили - черта ли я с ней поделаю! …но разумеется, стояла бы до тех пор, пока, с размножением новоявленных башкирских припущенников, опыт не указал бы, что наступил час открыть на твоей вершине харчевню с арфистками" (92).

Можно сделать вывод о способе видения "русского обывателя", как его трактует Салтыков-Щедрин: даже когда он смотрит на «заграничный» объект, он видит не его, а собственное "домашнее" окружение. Самая яркая иллюстрация этого - краснохолмские помещики, которые всюду умудряются разглядеть российскую действительность: "А в Париже надоест, так мы и в Версаль, вроде как в Весьёгонск махнем, а захочется, так и в Кашин… то бишь, в Фонтебло - рукой подать!" (194). Ср. также эпизод в Лувре: "увидевши Венеру Милосскую, Захар Иваныч опять вклепался и стал уверять, что видел её в Кашине" (197).

Взгляд русского Обывателя, но также и (не столь ограниченный) взгляд литератора обращен по преимуществу "в себя" – они не видят, да им и не важно видеть заграничную реальность, поскольку главное для них – знание о "своей", российской действительности. Возможно, подобный способ видения помогает обоим сохранить свою национальную идентичность и не допустить её изменения под воздействием "чужой" реальности.

Сравнение двух травелогов показывает, что по своей природе эти взгляды очень похожи. "Чужое" притягивает путешественника, он стремится его получше разглядеть, но по причине особенной природы своего взгляда … не видит. Американцу мешает невежественно-наивное или даже бесцеремонное отношение к "чужим" историко-культурным смыслам. Русский слишком поглощен своей "домашней" действительностью. - В обоих случаях путешественник наблюдает окружающий его мир новый широко закрытыми глазами.