О.Анцыферова Язык и нация (точка зрения Генри Джеймса)

О.Анцыферова

Язык и нация (точка зрения Генри Джеймса)

Понятие «нации» было одним из ключевых для этого «века ошибки» (“the Age of the Mistake”), как назвал его Джеймс.¹²⁷ Американский национальный менталитет вызревал в сложных социально-исторических условиях, о которых уже много писалось: здесь и развитие империализма, и стремительный научно-технический прогресс, и «вторая волна» эмиграции, и рост имперских притязаний Соединенных Штатов, и все более заметное размежевание культурного пространства на элитарную и массовую культуру. В области литературы насущная задача момента осознавалась как необходимость создать собственную, глубоко национальную реалистическую эстетику и обрести культурную независимость от литературной «метрополии» — Англии. Эту двуединую задачу не раз формулировал Уильям Дин Хоуэллс — видный литературный критик, теоретик реалистического искусства и романист: «Говоря о том, что мы никак не можем сбросить интеллектуальное иго Англии, давно освободившись от нее в политическом плане, я имею в виду не столько нашу художественную прозу, сколько нашу литературную теорию. Американская проза свободна, насколько это вообще возможно.., но английский вкус все еще существенно влияет на нашу критику. Если бы вы опросили современных американских литературных обозревателей, они дружно проголосовали бы за романтический роман, который, безусловно, является литературой второго сорта... Именно так дело обстоит и в Англии, где данную разновидность романа продолжают принимать всерьез, в отличие от всех прочих европейских стран»,¹²⁸ — писал он в 1897 году, напрямую связывая национальное самоопределение американской литературы с необходимостью создания подлинно реалистической эстетики.

Одним из важных аспектов дискуссий о реалистической репрезентации национального в американской литературе стала, естественно, проблема «образа языка», если воспользоваться термином М. М. Бахтина. Стремясь к реализму, американские писатели не могли не столкнуться с трудностью максимально правдоподобного воспроизведения индивидуальной речи персонажей. Эту проблему остро саркастически сформулировал Марк Твен в статье «Литературные грехи Фенимора Купера» (“Fenimore Cooper’s Literary Offenses”, 1895): «Действующие лица должны говорить членораздельно, их разговор должен напоминать человеческий разговор и быть таким, какой мы слышим у живых людей при подобных обстоятельствах <…> Речь действующего лица, в начале абзаца позаимствованная из роскошного, переплетенного, с узорчатым тиснением и золотым обрезом тома «Френдшип», не должна переходить в конце этого же абзаца в речь комика, изображающего безграмотного негра».¹²⁹ Понимая главную задачу литературы как воспроизведение современной жизни в ее социальном и психологическом многообразии, Хоуэллс закономерным образом обратился к проблеме использования диалектизмов в литературе. Эта проблема весьма остро стояла в конце XIX века (в период второй волны эмиграции) в США — стране с весьма подвижным и разнообразным по этническому составу населением.

Еще в 1886 году в одной из редакционных статей в журнале Harper’s Хоуэллс отстаивал реалистические тенденции в использовании языковых средств. О литературных персонажах он писал: “Нам хотелось бы слышать, что они говорят на настоящем американском языке, во всем разнообразии его теннессийского, филадельфийского, бостонского и нью-йоркского акцентов. Если мы будем стремится к тому, чтобы писать на языке, который критики называют «подлинно английским», наше слово зазвучит чопорно и ходульно, тем более если на этом «подлинно английском» заговорят американцы”.¹³⁰ В 1895 году Хоуэллс написал специальную статью «Диалект в литературе» (“Dialect in Literature”), чем вновь подтвердил чрезвычайную актуальность этой темы. В этой статье он со всей уверенностью заявил: “Использование диалекта в литературе неизбежно будет все более расширяться по мере того, как будет крепнуть стремление сделать достоянием литературы американскую жизнь во всей ее полноте”.¹³¹ Одним из направлений реалистического освоения литературой действительности стало миметическое воспроизведение социокультурных и этнических особенностей живой речи.

Джеймс, как и во многом другом, занимал здесь особую позицию. Речь его героев практически не индивидуализирована, их идиолекты не маркированы. О философско-эстетической основе столь унифицированного стиля можно говорить особо. Между тем, сохранился любопытный документ, запечатлевший мнение Джеймса о настоящем и будущем английского языка в Америке. 8 июня 1905 года, во время его последнего приезда на родину, он прочитал лекцию перед выпускниками пенсильванского колледжа Брин Мор. Темой лекции стал «Вопрос нашей речи» (“The Question of Our Speech”).¹³²

Джеймс весьма озабочен манерой американского произношения, т.е. фонетическим обликом, который приобрел английский язык в Америке. О, по сути, лелеет утопическую мечту вернуть всех американцев к стандартному британскому произношению. К несомненным дефектам американского варианта английского языка Джеймс относит опускание финальных согласных (Yeh-eh); вставку r между словами, которые начинаются и кончаются гласными (vanilla-r-ice-cream, California-r-oranges; the idea-r-of); добавление s (nowhere-s else); замену звука e на u (vurry, Amurrica, tullegram); произношение финальной r (father, waterr, and — dreadful to say! — arrt)”(29, 31).

“Все в нашей жизни… восходит в конечном итоге к вопросу нашей речи как важнейшему средству нашего общения; ибо вся наша жизнь восходит к проблеме наших взаимоотношений. Это взаимоотношения становятся возможны благодаря нашим словам, закрепляются в них, по сути дела, творятся ими… Наши взаимоотношения складываются тем успешнее, чем достойнее наша речь своей великой человеческой и социальной функции, чем более она отшлифована, гибка и богата… Чем более смысла она в себе несет и выражает, тем больше мы живем ею — тем большую роль наша речь играет в жизни, обогащая ее новым содержанием. Качество речи, ее адекватность, гарантированная верность ее использования, таким образом, чрезвычайно значимы для сохранения достоинства и цельности человеческого бытия, для тех богатых и разноликих возможностей, которые и составляют ядро существования” (10).

Значение грамотного использования языка Джеймс характерным образом распространяет на все стороны жизни общества: “Проблема культуры речи — это часть более общей проблемы, и прежде всего — сохранности подлинно хорошего воспитания, важнейшим признаком которого, наряду с другими личностными и общественным проявлениями, и становится правильная речь. Сама идея хорошего воспитания, без которого общение теряет свою высокую содержательность и человеческие отношения могут принести лишь весьма грубые и безвкусные плоды, — это одно из самых ценных завоеваний цивилизации, самая суть нашего общественного достояния” (14).

В начале ХХ века Джеймс старомодно продолжает настаивать на необходимости «хорошего воспитания», хороших манер. Однако это, конечно, нечто большее, чем проповеди пожилого человека, ностальгирующего по безвозвратно утраченному. Культура для Джеймса ассоциировалась и с оформляющей, и с онтологической функциями, и в этом он был наследником викторианских культурфилософов, которые свою концепцию культуры вырабатывали в полемике с дарвинизмом. Учение об эволюции отменяло представления о свободной самореализации человека, рассматривая его как игрушку в руках слепого и угрожающего механизма природы. Для того, чтобы спасти идеал гуманного, викторианские мыслители повернулись от природы к культуре, «человеческое» стало для них синонимом «искусственного».¹³⁴ Культура речи рассматривается как важнейший показатель цивилизованности общества или, что для Джеймса одно и то же, его гуманности: “Правильное произношение, способность точно выразить свои мысли, специфика функционирования звучащего слова в частной и общественной сфере всегда напрямую отражали степень цивилизованности общества“ (11). В этом смысле американская цивилизация еще далеко не сформировалась (“our civilization remains strikingly unachieved” (12)).

Важнейшим препятствием на пути к цивилизованности становится та неограниченная свобода, с которой ведут себя иммигранты по отношению к языку своей второй родины: “ Ни один язык в истории человечества не подвергался такому испытанию, такому напряжению и насилию, какие были уготованы английскому языку в этом новом гигантском сообществе” (38). Американский английский — это неспасенная Андромеда, оторванная от дома, родственников, связей, которые бы благотворно влияли на ее манеру говорить. Генри Джеймс призывает соотечественников проснуться и внимательно отнестись к тому, что иммигранты делают с языком, видя в нем (как и во всем другом, с чем они сталкиваются на новом континенте) свою собственность, с которой они вправе делать, что хотят (44), противостоять лингвистическому империализму иммигрантов.

Рецепт, предлагаемый Джеймсом, — это сознательная имитация правильной речи, где бы ни были услышаны образцы таковой. “Бессознательное использование языка прекрасно, когда оно свидетельствует, что знание стало органической частью нашего поведения и жизни” (51). Он призывает к сознательному, отрефлектированному использованию языка.

Как и все человеческие попытки полностью подчинить себе язык, эта оказалась утопией. Ныне практически все фонетические ошибки, обнаруженные Джеймсом у соотечественников, стали орфоэпической нормой. Сама модель мышления Джеймса, не подвергающая сомнению существование некоего языкового стандарта, к которому должны стремиться говорящие, кажется ныне безнадежно устаревшей. Если в литературе XIX века окказиональное использование диалектизмов Эдгаром По, Джеймсом Р. Лоуэллом и др. было лишь одной из красок для передачи «местного колорита», у Хоуэллса — рекомендуемым средством реалистической репрезентации многообразия американской жизни, то в современной американской литературе эпохи мультикультурности утвердил себя плюрализм равноправных диалектов.

Идея унифицированного языка была утопией, как позже окажется утопией и холистическое понимание американской нации. Верил ли сам Джеймс в возможность ее осуществления? Можно вполне определенно сказать одно: он до конца отстаивал бережное отношение к языку, который имел для него онтологический статус и воплощал все дорогие для него ценности культуры и цивилизации. Незадолго до смерти он назовет время, в которое ему довелось жить, «временем романтических заблуждений»…