Как благо­дать существует в этом холодном, бесчувствен­ном мире — точно также развивается мысль в Послании к Римлянам. Хотя истории, описан­ные в этой книге, основаны на реальных фак­тах, в некоторых случаях я изменил имена и названия тех

Чтение списка имен в чьих-либо благодарст­венных страницах напоминает мне речи, кото­рые произносятся на церемонии вручения Оска­ра, когда актеры благодарят всех, начиная от своих нянечек в детском саду и заканчивая тре­тьесортными преподавателями фортепьяно.

Вообще-то, я тоже благодарен своему третьесортному преподавателю фортепьяно, но считаю, что, когда я пишу книгу, то существуют люди, влияние которых является не роскошью, а необходимостью. Первый черновик этой книги и последний на удивление отличаются друг от друга, в основном благодаря помощи следующих людей - Дуга Фрэнка, Харольда Фиккета, Тима Стэффорда, Скотта Хоузи и Хола Найта. Я по­просил их о помощи, поскольку они сами кое-что знают о том, как пишутся книги, и также знают кое-что и о благодати, и их ответы на мою просьбу доказали это. Я у них в долгу.

Мои коллеги из журнала «Христианство сегод­ня», особенно Гарольд Майра, помогли мне с не­сколькими очень тонкими темами в моей рукописи.

Один бедняга, Джон Слоан, вложил деньги в издание моих рукописей, и, в результате, с ним я советовался не только по поводу первого чернови­ка, но и по поводу всех последовавших за ним. Издатели делают свое дело незаметно, но тонкие замечания Джона очевидны для меня, когда я читаю конечный вариант.

Спасибо также и Бобу Хадсону из издательства «Zondervan», который сделал последнюю редак­торскую правку.

Чувство благодарности полностью уместно, по­скольку моей темой является благодать. Когда я думаю обо всех этих моих друзьях, я одновремен­но чувствую себя обогащенным и не заслуживаю­щим такой дружбы.

Если уж об этом зашла речь, я должен также поблагодарить апостола Павла, который в своем изумительном Послании к Римлянам научил меня всему, что я знаю о благодати, и подал мне идею всей этой книги. Я описываю не-благодать, пытаясь понять благодать, развиваю темы, которые появляются во время этого процесса понимания, и дискутирую на тему, как благо­дать существует в этом холодном, бесчувствен­ном мире — точно также развивается мысль в Послании к Римлянам. Хотя истории, описан­ные в этой книге, основаны на реальных фак­тах, в некоторых случаях я изменил имена и названия тех мест, где эти события происходи­ли, чтобы сохранить конфиденциальность.

Я не зная ничего,

когда благодать танцует,

я должен присоединиться к танцу.

У. Х. Оден

 

Последнее настоящее слово

В своей книге «Иисус, которого я не знал» я рас­сказал одну историю, правдивую историю, которая еще долго после этого преследовала меня. Мне рас­сказал ее один мой знакомый, который работает в Чикаго с людьми, оказавшимися за бортом обще­ства. Как-то раз ко мне пришла проститутка, нахо­дившаяся в отчаянном положении. Бездомная, боль­ная, она даже не могла купить еды для своей двух­летней дочери. Рыдая, она рассказала мне, что про­давала свою — двухлетнюю! — дочь мужчинам, занимающимся извращенным сексом. За час она могла заработать на дочери больше, чем своим соб­ственным телом за ночь. По ее словам, она вынуж­дена была делать это, чтобы иметь возможность употреблять наркотики. Мое сердце с трудом могло вынести эту омерзительную историю. Однако закон накладывал на меня обязательства, и я должен был сообщать о жестоком обращении с детьми. Я не знал, что сказать этой женщине. Наконец, я спро­сил ее, не думала ли она обратиться за помощью в церковь. Я никогда не забуду выражение абсолютно наивного потрясения на ее лице. «Церковь! — вос­кликнула она. — Что бы это дало мне? Я и так считала себя порочной женщиной. Они бы только заставили меня мучиться еще больше».

Больше всего в истории моего друга меня поразило, что женщины вроде этой проститутки шли к Иисусу, а не бежали от него. Чем хуже думали они о себе, тем скорее видели в Иисусе спасение. Неужели церковь утратила этот дар? Очевидно, те бедняги, которые следовали за Иисусом, когда он жил на земле, больше не чувствуют себя желанными гостями среди его последователей. Что же произошло? Чем больше я размышлял над этим вопросом, тем больше меня влекло одно ключевое слово.

Будучи писателем, я играю словами дни напро­лет. Я забавляюсь ими, прислушиваюсь к их от­тенкам, раскалываю их, как орехи, и пытаюсь набить их своими мыслями. Я понял, что эти слова могут портиться с годами, как старое мясо. Их значения становятся несвежими. Возьмем, например, слово «милость». Когда переводчики короля Якова искали слово, которое бы вырази­ло высшую форму любви, они остановились на слове «милость».

Сегодня же мы слышим насмешливое: «Не нуж­на мне ваша милость». Возможно, я все время возвращаюсь к слову благодать, поскольку это важ­ное теологическое понятие, которое еще не ис­трепалось. Я называю его «последним настоящим словом», поскольку в английском языке это слово при любом употреблении, которое приходит мне в голову, сохраняет часть своего первоначального великолепия. Подобно огромному водоносному пласту, это слово лежит в основе нашей гордой цивилизации, напоминая нам, что добро совер­шается не нашими собственными усилиями, а ско­рее милостью, благодатью Божией. Даже сейчас, вопреки нашему стремлению к мирскому, наши корни все еще тянутся к этому слову. Послушай­те, как мы употребляем его.

Многие воздают благодарность (англ, say grace) Богу в своих молитвах перед едой, признавая, что их насущный хлеб — это дар Божий. Мы благо­дарны (англ, grateful) за сделанное нам добро, мы радуемся благим новостям (англ, gratify), нас по­здравляют с успехом (англ, congratulate), мы любез­ны (англ, gracious), принимая в гостях друзей. Если нам нравится обслуживание, мы оставляем чаевые (англ, gratuity). В каждом из этих слов я слышу сла­дость детского удовольствия от незаслуженного.

Сочинитель музыки может включить в парти­туру форшлаг (англ, grace notes). Эти ноты, хотя и не являются существенными для мелодии, — они необязательны (англ, gratuitous) — все же добавляют штрих, без которого произведение не звучит. Когда я сажусь за фортепьянную сонату Бетховена или Шуберта, я несколько раз играю ее без форшлага. Соната увлекает, но она чудес­ным образом преображается, когда я могу доба­вить форшлаг, который оживляет произведение, как острая приправа.

В Англии это слово часто используется в его прямом богословском значении. Британцы обра­щаются к членам королевской семьи: «Ваша ми­лость» (англ. «Your grace»). Студенты Оксфорда и Кембриджа могут «получить разрешение на соис­кание ученой степени» (англ, «receive grace»), осво­бождающее их от некоторых аспектов универси­тетской программы. Парламент издает «Указ о помиловании» (англ, «act of grace») преступника.

Нью-йоркские издатели, говоря о политике льгот (англ, gracing), также подразумевают бого­словское значение слова. Если я подписываюсь на двенадцать номеров журнала, то получаю несколь­ко особых приложений даже тогда, когда срок моей подписки уже истек. Это «бесплатные при­ложения» (англ, grace issues), которые приходят без дополнительной оплаты (англ, gratis), чтобы со­блазнить меня на новую подписку. Кредитные карты, агентства по прокату машин, ломбарды открывают для клиентов «льготный период» (англ, grace period).

Я также получаю информацию о слове из его антонимов. Газеты говорят о «ереси коммунизма» (англ, fall from grace) — фраза, которую также мож­но отнести к Джимми Сваггерту, Ричарду Никсо­ну и О. Д. Симпсону. Мы оскорбляем человека, указывая на недостаток в нем благодати: «Вы не­благодарны!» — говорим мы. Или еще хуже: «Вы совершили неблаговидный поступок!» (англ. You are a disgrace]). В действительно жалком человеке нет «ничего святого» (англ, «saving grace»). Мой любимый случай использования корня слова «grace» — мелодичная фраза персона нон грата – лицо, оскорбившее правительство США каким-либо незаконным действием, официально объяв­ляется «в немилости».

Многочисленные варианты употребления этого слова в английском языке убеждают меня, что «благодать» - действительно удивительное и вправду наше последнее настоящее слово. В нем отражает­ся квинтэссенция Евангелия, как в капле воды отражается солнце. Мир жаждет благодати, даже не осознавая этого. Неудивительно, что гимн «О Благодать!» пробил дорогу в Горячую Десятку хи­тов через двести лет после его написания. Для общества, которое кажется плывущим по течению без швартовых, я не знаю лучшего места для того, чтобы бросить якорь веры.

Однако благодать, так же, как форшлаг в музы­ке, не терпит спешки. Берлинская Стена пала за одну ночь эйфории; негры в Южной Африке сто­ят в длинных многочисленных очередях только для того, чтобы впервые проголосовать; Ицхак Рабин и Ясир Арафат жмут друг другу руки в Розовом Саду. На мгновение нисходит благодать. Затем Восточная Европа невольно сталкивается с необходимостью долгой перестройки. Южная Аф­рика пытается понять, как управлять страной. Арафат избегает пули, а Рабина она находит. По­добно гаснущей звезде, благодать рассеивается в последней вспышке бледного света и поглощается черной дырой не-благодати.

«Великие христианские революции, — сказал X. Ричард Нибур, — состоят не в открытии ново­го, до сих пор неизвестного. Они происходят, когда кто-нибудь основательно берется за то, что всегда было рядом». Странно, но я иногда ощу­щаю недостаток благодати в самой церкви, инсти­туте, который создан, по словам Павла, с целью провозглашать «Евангелие благодати Божией».

Писатель Стивен Браун отмечает, что ветери­нар, осмотрев собаку, может много узнать о ее владельце, которого он никогда не встречал. Но что мир узнает о Боге, наблюдая за нами, его последователями на земле? Если посмотреть на слово «благодать» (по-гречески «харис»), то мож­но увидеть, что его корень происходит от глагола, означающего «я веселюсь, я радуюсь». Насколько мне известно, веселье и радость — это не те понятия, которые приходят в голову, когда люди думают о церкви. Они думают о святошах. Они думают о церкви как о месте, куда приходят после очищения, а не до него. Они думают о морали, а не о благодати. «Церковь! — сказала проститутка. — Что бы это дало мне? Я и так считала себя порочной женщиной. Они бы только заставили меня мучиться еще больше».

Такое отношение отчасти проистекает из не­правильного представления или предубеждения по­сторонних людей. Я посещал бесплатные столовые для нуждающихся, ночлежки и приюты, тю­ремные церкви, в которых служат щедрые на со­страдание добровольцы-христиане. И все же слова этой проститутки уязвляют, потому что она нашла слабое место церкви. Некоторые из нас, похоже, так озабочены тем, чтобы избежать ада, что забы­вают славить наш путь на небо. Другие, так обес­покоены проблемами современной культурной войны, что отрицают миссию церкви как гавани благодати в этом мире порока.

«Благодать повсюду», — сказал умирающий свя­щенник в романе Жоржа Бернаноса «Дневник сель­ского священника». Да, но как легко мы прохо­дим мимо, глухие к ее гармонии.

Я учился в библейском колледже. Спустя годы, когда я сидел рядом с директором этой школы в аэроплане, он попросил меня дать оценку моему образованию. «Местами хорошо, местами не очень, — ответил я. — Я встретил там много благочести­вых людей. Фактически, именно там состоялась моя встреча с Богом. Это невозможно переоце­нить. И все же, позднее, я понял, что за четыре года я почти ничего не узнал о благодати. Воз­можно, это самое важное слово в Библии, сердце Евангелия. Как я мог пройти мимо него?»

Я пересказал наш разговор на следующем мо­литвенном собрании. Я адресовал свои слова про­фессорско-преподавательскому составу, и тем са­мым оскорбил их. Судя по всему, меня больше не пригласят туда читать проповедь.

Одна добрая душа спросила у меня в письме, не исказил ли я смысл. Разве не говорил я, что мне как студенту не доставало восприимчивости, чтобы ощутить благодать, которая была повсюду вокруг меня? Поскольку я уважаю и люблю этого человека, я долго и мучительно размышлял над его вопросом. В конечном итоге, однако, я пришел к выводу, что в библейском колледже я по­знал не меньше «не-благодати», чем где-либо еще в моей жизни. Адвокат Дэвид Симендс подвел итог своей карьеры таким образом: «Много лет назад я пришел к выводу, -что существует две основных причины большинства эмоциональных проблем евангелических христиан. Первая — не­способность понимать, воспринимать и пережи­вать безмерную благодать и всепрощение Божие, вторая — неспособность передавать эту безмерную любовь, всепрощение и благодать другим людям. Мы читаем, слушаем, верим правильному бого­словию благодати Божией. Но живем иначе. Доб­рая весть Евангелия благодати не достигла уровня наших эмоций».

«Мир может почти все, что может церковь, и даже больше, — говорит Гордон МакДональд. — Вам не нужно быть христианином, чтобы строить дома, утолять голод или лечить болезни. Есть только одна вещь, на которую мир не способен. Он не может предложить людям благодать». Мак-Дональд затронул единственно важную функцию церкви. Куда еще идти миру в поисках благодати?

Итальянский романист Игнацио Силоне писал о революционере, которого преследует полиция, Что­бы спрятать его, товарищи переодели его в одеяния священника и отправили в уединенную деревню у подножия Альп. Об этом прошел слух, и вскоре длинная очередь крестьян, пришедших рассказать историю своих грехов и разбитых жизней, выстрои­лась у его дома. «Священник» протестовал и пытал­ся прогнать их прочь, но безрезультатно. Ему ниче­го не оставалось, кроме как сидеть и слушать исто­рии людей, жаждущих благодати.

Я чувствую, что это и есть та причина, по ко­торой люди идут в церковь. Они изголодались по благодати. Книга «Воспитание фундаменталиста» рассказывает о встрече студентов миссионерской академии в Японии. «За одним или двумя исклю­чениями, все оставили веру и вернулись назад, — сообщил один из студентов, — а тех из нас, кто вернулся назад, объединяло одно — мы все от­крыли благодать...»

Когда я теперь оглядываюсь на мою собствен­ную жизнь, полную скитаний, окольных путей и тупиков, я вижу, что меня гнала вперед именно жажда благодати. Я покинул церковь на время, потому что находил там так мало благодати. Я вернулся, поскольку не нашел благодати больше нигде.

Сам я едва вкусил благодати, раздал меньше, чем получил, и никоим образом не «эксперт» по благодати. Это в действительности те причины, которые побуждают меня писать. Я хочу больше знать, больше понимать, познать больше благода­ти. Я не осмеливаюсь, а опасность этого очень реальна, писать недовольную книгу о благодати. Оговоримся сразу же, в самом начале книги, что я пишу как странник, только в рамках своего стремления к благодати.

Благодать не является легким предметом для писателя. Если обратиться к сказанному Е. Б. Уайтом о юморе, то благодать может быть расчле­нена, как лягушка, но она умрет в процессе, и внутренности обескуражат любое сознание, кроме чисто научного. Я только что прочитал статью на тринадцати страницах о благодати в «Новой като­лической энциклопедии», которая избавила меня от малейшего желания расчленять благодать и демонстрировать ее внутренности. Я не хочу, что­бы она умерла. По этой причине я буду больше полагаться на истории, нежели на силлогизмы.

В общем, я скорее буду рассказывать о благо­дати, чем объяснять ее.

 

Глава 2

Карэн Бликсен, урожденная датчанка, вышла замуж за барона и провела годы с 1914 по 1931, управляя кофейной плантацией в Восточной Африке, являв­шейся британской колонией (в своей книге «Из Африки» она рассказывает об этих годах). Разведясь с мужем, она вернулась обратно в Данию и начала писать по-английски под псевдонимом Исак Динесен. Один из ее рассказов, «Праздник Бабетты», вошел в анналы классики, после того как по нему в восьмидесятых годах был снят фильм.

Эта секта отвергала и те немногие земные удо­вольствия, которые могли представлять собой ис­кушение для крестьянина Нор Восбурга. Все хо­дили в черном. Скудная пища состояла из варе­ной трески и жидкой кашицы, приготовленной из разваренного в воде хлеба, слегка сдобренного пи­вом. В субботу члены этой группы встречались и пели песни вроде «Иерусалим, мой счастливый дом, бесконечно дорогое мне имя». Конечной целью был для них Новый Иерусалим, и с этой жизнью на земле можно было примириться только, как с возможностью попасть туда.

У старого священника, вдовца, было две девоч­ки-подростка — Мартина, названная в честь Мар­тина Лютера, и Филиппа, названная в честь уче­ника Лютера Филиппа Меланхтона. Обычно кре­стьяне приходили в церковь уже только для того, чтобы посмотреть на двух девушек, чья красота сияла, несмотря на все усилия сестер скрыть ее.

На Мартину положил глаз молодой франтова­тый кавалерийский офицер. Когда она оказала стойкое сопротивление его чарам — кто бы иначе заботился об ее престарелом отце? — он уехал и женился на одной из фрейлин королевы Софии.

Филиппа была не только красива, но и пела, как соловей. Когда она пела про Иерусалим, каза­лось, появлялись призрачные видения небесного града. И так случилось, что Филиппа познакоми­лась с одним из самых известных оперных певцов своего времени, французом Ачилем Папеном, ко­торый приезжал на побережье укреплять свое здо­ровье. Прогуливаясь по грязным улочкам прибреж­ного селения, Папен, к своему удивлению, услы­шал пение, достойное Гранд Оперы в Париже.

«Позвольте мне обучать вас, — убеждал он Фи­липпу, — и вся Франция будет у ваших ног. Члены королевской семьи будут добиваться встре­чи с вами, и вы будете ездить в экипаже обедать в великолепном «Cafe Anglais». Увлеченная этой идеей, она согласилась на несколько занятий, но только на несколько. Ее беспокоили песни о люб­ви, которые она пела, а волнение, которое она переживала, огорчало ее отца. Когда одна ария из оперы Дон Джованни закончилась тем, что она оказалась в объятиях Папена, а его губы прикоснулись к ее губам, у нее не осталось никаких со­мнений, что этим новым удовольствиям должен быть положен конец. Ее отец написал записку, в которой он запрещал дочери впредь посещать за­нятия, и Ачиль Папен вернулся в Париж, безу­тешный, словно он неверно распорядился выиг­ранным лотерейным билетом.

Прошло пятнадцать лет, и в селении многое изменилось. Сестры, которые стали теперь стары­ми девами, предприняли попытку продолжить мис­сию их покойного отца, но без его твердой руки секта раскололась. Братья начинали точить зуб друг на друга, как только дело касалось бизнеса.

Поползли слухи о какой-то длящейся уже трид­цать лет любовной афере, в которой были заме­шаны двое из членов секты. Две пожилые леди не разговаривали друг с другом почти год. Но, не­смотря на это, секта все еще собиралась по суббо­там и пела старые гимны, но некоторые начинали вносить сумятицу, и музыка потеряла свою при­влекательность. Несмотря на эти проблемы, доче­ри священника оставались неизменными в своей вере, организовывая службы и варя похлебку для беззубых стариков деревни.

Однажды ночью, слишком дождливой для того, чтобы у кого-то могло возникнуть желание прогу­ляться по грязным улочкам, сестры услышали тя­желый стук в дверь. Открыв ее, они подхватили на руки упавшую в обморок женщину. Они смогли привести ее в чувство ровно настолько, чтобы понять, что она не говорит по-датски. Незнаком­ка протянула им письмо от Ачиль Папена. Увидев на конверте его имя, Филиппа залилась румян­цем, и ее рука дрожала, когда она читала это рекомендательное письмо. Женщину звали Бабетта. Ее муж и сын погибли во время гражданской войны во Франции. Ее жизнь была в опасности, у нее не было крова, и Папен пристроил ее на корабль в надежде, что это селение окажется милосердным. «Бабетта умеет готовить», — было написано в письме.

У сестер не было денег, чтобы платить Бабетте, и поначалу, когда они принимали девуш­ку на работу, их мучили сомнения. Они не до­веряли ее кулинарным способностям. Разве фран­цузы не едят лошадей и лягушек? Но жестами и мольбами Бабетта смягчила их сердца. За ком­нату и стол она была готова выполнять любую поденную работу.

В течение двух следующих лет Бабетта рабо­тала на сестер. Первое время, когда Мартина показывала ей, как чистить треску и готовить кашу, Бабетта слегка морщила нос, и ее бровь удивленно ползла вверх, но она ни разу не зада­ла ни одного вопроса, а делала все, что ей велели. Она кормила всех бедных людей в селе­нии и делала всю работу по хозяйству. Она даже помогала при организации субботних служб. Каждый мог подтвердить, что с Бабеттой в инер­тную общину пришла новая жизнь.

Поскольку Бабетта никогда не упоминала о своем прошлом во Франции, для Мартины и Филиппы явилось большой неожиданностью, ког­да в один прекрасный день, спустя двенадцать лет, она получила первое письмо. Бабетта про­читала его, подняла глаза на сестер, которые с удивлением уставились на нее, и спокойным голосом объявила, что в ее жизни случилось чудо. Ежегодно один из друзей Бабетты в Пари­же покупал на ее имя лотерейный билет. В этом году ее билет выиграл. Десять тысяч франков!

Сестры поздравляли Бабетту, жали ей руки, но их сердца екнули. Они поняли, что вскоре Бабетта их покинет.

В те дни, когда это произошло, сестры как раз обсуждали предстоящий праздник в честь столе­тия со дня рождения их отца. Бабетта обратилась к ним с просьбой. «За двенадцать лет я никогда ни о чем вас не просила, — сказала она. — Но сейчас я хотела бы просить вас позволить мне приготовить еду к службе, которую будут служить в день столетнего юбилея. Я бы хотела показать настоящую французскую кухню».

Хотя у сестер были серьезные опасения на счет этой идеи, они не могли отрицать тот факт, что Бабетта действительно ни разу за двенадцать лет ни о чем их не попросила. Что им оставалось делать, кроме как согласиться?

Когда Бабетта получила из Франции деньги, она ненадолго исчезла, чтобы распорядиться насчет приготовлений к празднику. Через несколько не­дель после ее возвращения жители Нор Восбурга стали свидетелями странного зрелища, когда на бе­регу разгружали одну за другой лодки, привезшие провизию, заказанную Бабетгой для ее кухни. Рабо­чие толкали перед собой тележки, нагруженные корзинами с маленькими птицами. За ними пос­ледовали ящики с шампанским и вином. Целая коровья голова, овощи, трюфеля, фазаны, ветчина, диковинные морские животные, огромная, еще живая черепаха, двигающая своей змеиной головой из сто­роны в сторону, отправлялись в кухню сестер, где Бабетта была сейчас полноправной хозяйкой.

Мартина и Филиппа, напуганные этим ведьминым колдовством, объясняли свое затруднительное положение одиннадцати оставшимся членам секты, теперь уже старым и седым. Каждый сострадатель­но кудахтал. После некоторого обсуждения они со­гласились есть приготовленные Бабеттой блюда, ничего не говоря ей о том, какая скверная мысль ее посетила. Язык дан человеку для того, чтобы он восхвалял и благодарил Бога, а не для того, чтобы услаждать его экзотическими яствами.

Пятнадцатого декабря, на которое был наме­чен обед, шел снег, и вся деревня блестела, по­крытая белым глянцем. Сестрам было приятно узнать, что к их празднику присоединятся неж­данные гости, а именно: девяностолетняя мисс Лёвенхильм в сопровождении своего племянника, того самого офицера кавалерии, который когда-то давно ухаживал за Мартиной, а теперь стал гене­ралом и нес службу в королевском дворце.

Бабетте каким-то образом удалось раздобыть в достаточном количестве фарфоровую и хрусталь­ную посуду, и она украсила комнату свечами и вечнозелеными растениями. Накрытый ею стол выглядел превосходно. Когда обед начался, все жители селения вспомнили о своей договоренно­сти и сидели молча, словно набрав в рот воды. Только генерал отпускал реплики по поводу вы­питого и съеденного. «Амонтилладо»! — восклик­нул он, отпив из бокала. — И притом самый прекрасный из тех, что мне доводилось пробо­вать». Проглотив первую ложку супа, генерал готов был поклясться, что это был черепаховый суп, но как такое было возможно на побережье Ютландии?

«Невероятно! — произнес генерал, отведав сле­дующее блюдо. — Демидовские блины!» Все ос­тальные гости, чьи лица испещряли глубокие мор­щины, ели эти же редкие деликатесы, не произ­нося ни слова. Пока генерал пел дифирамбы шам­панскому марки «Вёве Клико 1860 года», Бабетта приказала мальчику, прислуживающему на кухне, следить за тем, чтобы бокал генерала не пустовал. Он единственный, казалось, мог оценить то, что было приготовлено к этому обеду.

Хотя никто ни словом не обмолвился о том, что он ел и пил, банкет чудесным образом подействовал на неподатливых жителей селения. Их сердца потеплели. Их языки развязались. Они го­ворили о тех минувших днях, когда еще был жив священник, и о Рождестве в тот год, когда бухта покрылась льдом. Один из сельчан признался дру­гому в том, что однажды надул его при соверше­нии сделки, а две женщины, издавна враждовав­шие между собой, обнаружили, что они беседуют друг с другом. Когда одна из женщин рыгнула, ее сосед не подумав, сказал: «Аллилуйя!»

Генерал, однако, не мог говорить ни о чем, кроме еды. Когда мальчик вынес к столу coup de grace (снова это слово, заметьте), молодых пере­пелов, приготовленных en Sarcophage, генерал воскликнул, что такую кухню можно попробо­вать только в одном месте в Европе, в знамени­том ресторане «Cafe Anglais» в Париже, просла­вившемся когда-то благодаря женщине, бывшей в нем шеф-поваром. Вино ударило ему в голову, чувства переполняли его, и, не в силах больше сдерживать их, генерал поднялся для того, что­бы произнести речь. «Милосердие и истина, друзья мои, встретились, — начал он. — Правед­ность и блаженство слились в одном поцелуе». Потом генерал был вынужден сделать паузу, потому что он привык тщательно готовить свои выступления, обдумывая, с какой целью он про­износит свои слова. Но здесь, среди простых прихожан общины, созданной священником, все выглядело так, словно вся фигура генерала Лёвенхильма, его грудь, усыпанная знаками отли­чия, были не более чем рупором вести, которая была послана им. Этой вестью была благодать.

Хотя братья и сестры этой секты не поняли в полной мере того, что говорил генерал, в тот момент «завеса земных иллюзий рассеялась пе­ред их глазами, как дым, и они увидели Вселенную такой, какой она была на самом деле». Эти люди прервали трапезу, встали и вышли на ули­цу, укрытую блестящим снегом. И над их голо­вами было небо, сверкающее своими звездами.

«Праздник Бабетты» заканчивается двумя сце­нами. На улице старожилы, взявшись за руки, встают вокруг источника и вдохновенно поют старые гимны веры. Эта сцена всеобщего единения. Праздник, устроенный Бабеттой, открыл двери, и благодать тихо вошла внутрь. Как до­бавляет Исак Динесен, «они чувствовали себя так, словно действительно начисто смыли с себя свои грехи, и в этой вновь обретенной невинно­сти резвились, как маленькие ягнята».

Заключительная сцена разыгрывается в доме, в кухонном беспорядке, среди грязной посуды, немытых кастрюль, разбросанных раковин мол­люсков и черепаховых панцирей, хрящей, сло­манных корзин, остатков овощей и пустых бу­тылок. Бабетта сидит посреди этого беспорядка с таким же опустошенным взглядом как в ту ночь, двенадцать лет назад, когда она появилась в доме. Внезапно сестры понимают, что, как они и договорились, никто не сказал Бабетте ни слова по поводу обеда.

«Это был очень милый обед, Бабетта», — пыта­ется сказать Мартина.

Кажется, что Бабетта далеко отсюда в своих мыслях. Через некоторое время она говорит им: «Когда-то я была поваром ресторана «Cafe Anglais». «Мы все будем вспоминать этот ве­чер, когда ты вернешься в Париж», — говорит Мартина, словно не слыша ее слов.

Бабетта сообщает им, что она не вернется в Париж. Все ее друзья и родственники там были убиты или заключены в тюрьму. И, конечно же, возвращение в Париж обошлось бы дорого.

«А как же десять тысяч франков?» — спраши­вают сестры. Ответ Бабетты производит эффект разорвавшейся бомбы. Она потратила свой вы­игрыш до последнего франка из тех десяти ты­сяч, которые она выиграла, на праздник, на котором они только что пировали.

«Не стоит пугаться, — говорит она им. — Как раз столько и стоит достойный обед на двенад­цать персон в ресторане «Cafe Anglais».

Речь генерала, без сомнения, свидетельствует о том, «Праздник Бабетты» не просто история об изысканном обеде, а притча о благодати — даре, который стоит дарящему всего и ничего не стоит для принимающего подарок. Именно об этом говорил генерал Лёвенхильм угрюмым прихожанам, собравшимся вокруг него за сто­лом у Бабетты: «Нам всем известно, что во Все­ленной можно найти благодать. Но в нашей человеческой глупости и близорукости нам пред­ставляется, что благодать имеет свой предел. Однако приходит момент, когда открываются наши глаза, и мы видим и понимаем, что благо­дать бесконечна. Благодать, друзья мои, ничего от нас не требует, кроме того, что мы должны ждать ее с уверенностью в том, что она придет, и принимать ее с благодарностью».

Двенадцать лет назад Бабетта попала в круг людей, лишенных благодати. Будучи последова­телями Лютера, они каждое воскресенье слуша­ли проповеди о благодати, а в остальные дни недели пытались заслужить расположение Бога своим благочестием и аскетизмом. Благодать сошла на них в виде пиршества, устроенного Бабеттой, в виде трапезы, которая выпадает на долю человека раз в жизни, потраченной на тех, кто этого никак не заслужил и кто едва ли был способен воспринять ее. Благодать пришла в деревню  Нор  Восбург  бесплатно,   без дополни­тельных условий, с доставкой на дом.