Кавад Раш армия и культура

Десятки опытных офицеров присоединились бы к утвер­ждению Липранди, что Пушкин "создан бьет для поприща военного". Он рвался в Эрзерум. Его всю жизнь тянуло к полю чести, к бивакам, к выгоревшим на солнце белым палаткам русской рати, туда, где вел боевые действия Отдельный кавказский корпус, в рядах которого дрались "лицейские, ермоловцы, поэты", самая просветленная и отважная часть русских мужчин. На родине их именова­ли уважительно "кавказцами". Верхи это слово произно­сили с опаской - офицеры-" кавказцы" были известны дерзостью, умом и независимостью нрава. Пушкин чут­ко уловил это, он почувствовал, что благословенные пулями "кавказцы" смотрят твердо, держатся прямо и в их немногословии есть нечто, из чего отливают сти­хи особой ковки.

Боевые офицеры были любимой средой Пушкина с лицейских лет.

У Пушкина характер ратника, знавшего о тайне "упо­ения в бою", всегда искавшего битвы и умершего с ору­жием в руках, стрелявшего, истекая кровью, защищая на поле битвы у Черной речки честь русской семьи. Это подлинный Пушкин - эталон мужчины, отца, семьянина и друга, не Пушкин музейный, не поэт "пушкинистов", ко­пающихся в его сердечных делах, постели, долгах и ра­дующихся его мнимым ссорам с власть предержащими. Пушкин гораздо более верен себе и нам в строках:

"Страшись, о рать иноплеменных, России двинулись сы­ны". Только с таким боевым подвижничеством и мог отец четырех детей броситься к Черной речке. И пусть не всхлипывают поздние пушкинистки, он умер прекрас­ной смертью, как мужчина, как дворянин, как витязь.

Что мы можем сделать для детей будущих воинов на этом дарованном нам отрезке жизни?

Для здоровья всего живого и полноты бытия необхо­димо мудрое сочетание постоянства и изменчивости. Ког­да жажда перемен становится зудом, а реформаторов с заемной мыслью, непереваренными мечтаниями плодится множество, когда забывают предостережение Руссо, что

"нет такой законной выгоды, которую не перевесила бы незаконная",

вот тогда революционными становятся уже действия тех, кто защищает устои. Не правда ли, на первый взгляд парадоксальная мысль? Однако если консерватизм - это положительное жизнеутверждение, то защиту истоков, классики, основ, среды, почвы, преданий и передача их потомству в незамутненной чистоте нельзя не признать деянием революционным и консервативным. Вот для че­го нужны новые военные лицеи, нужна классика юношам, нужны как воздух и греческий, и старорусский языки, и римская доблесть, и история, интерес к которой — верный признак молодости общества, а по нашему национа­льному наставнику Пушкину, "воспоминание - самая си­льная способность души."

Самая большая беда, которая мешает нам всем и бу­дет самым большим злом, мешающим становлению харак­тера, есть всепроникающая в нашу жизнь фамильярность. Она сравнима с тем незаметным грибком, который ра­зъедает самые крепкие здания, когда фундаменты и кла­дки превращаются в труху. Монолит бывает уже трухляв при внешней прочности. Мы тыкаем друг другу, перехо­дим на жаргон, скороговорку, сквернословие, в двери уже не входим, а протискиваемся. Мы не умеем ни сесть, ни встать, ни уступить. Фамильярничаем с клас­сикой, с прошлым, с властью, с устоями. У нас на ли­цах или казенная серьезность, или хихиканье. Иронизи­руем по поводу всего высокого и тем ежеминутно раз­рушаем его.

Ирония же всегда фамильярна, она всегда смотрит исподтишка, всегда снизу вверх и всегда разрушительна.

Мы фамильярничаем с Пушкиным, смакуя его озор­ные мальчишеские безделки, глумимся над его памятью, когда предлагаем поговорить "о странностях любви". Фамильярничаем с родным языком, называя блуд хит­рым заемным словом "секс", встречу переиначили в "брифинг", многообразие - в "плюрализм" и т.д., и т.п.

В ритуале общения людей заложены глубокий смысл защиты человеческого достоинства и самобытные начала уклада. Наши деды, обращаясь к юноше и даже подрост­ку по имени и отчеству, тем самым охраняли, возвыша­ли и приобщали молодого человека к единству с миром взрослых, как бы готовили к предстоящей ответственно­сти. Нелепо называть человека из англосаксонского ми­ра по имени и отчеству, как дико русских мужчину или женщину называть одним именем. II не надо нас насиль­но к этому приучать, как бы ни пыталась печать быть западнее, чем сами западники. Если Рейган - Рони, то это дело его соотечественников, и нас не касается. Об­ращение - часть духовной гигиены общества, в ней меж­личностный климат, такт, норма, все, что создает и обе­регает.

Недопустимо, чтобы наши космонавты, как водится, переговариваясь с орбиты со своими друзьями—офицера­ми на земле, голосили из поднебесья на одну шестую часть света: "Коля! Как ты там?! Вася! Как самочув­ствие?.." и т.д. Нас не касается интимная форма обра­щения между друзьями. Но для всей страны, как для командования, так и для миллионов мальчишек, полков­ник, космонавт, герой не может никогда и ни при каких обстоятельствах быть ни Колей, ни Васей, ни Юрой, а Юрием Алексеевичем, коль речь заходит о Гагарине, как, впрочем, о любом нашем офицере.

Никто не сможет подсчитать силу ущерба, которую подобная фамильярность наносит обществу, и особенно душам будущих новобранцев.

Фамильярность, как и ирония, обладает разрушитель­ной силой в своих "мегатоннах".

Мы в армии фамильярничаем с мундиром, когда пе­ред увольнением в запас строгий и потому благородный воинский наряд обвешиваем и обшиваем мещанскими по­брякушками, но худшая из фамильярностей — это потери дистанции между солдатами и офицерами и холопско-барские взаимоотношения между офицерами во время привет­ствия, когда старший по званию не отвечает на приветст­вие младшего. Убежден, что офицеры выжгут из своей среды эти манеры, когда поймут, что они незаметно для них заползли в их жизнь из чуждого мира с его заземленностью, узостью кругозора, культом импорта и штам­пами вместо мыслей.

Вопреки мещанскому мелкотравчатому опыту беру на себя смелость утверждать, что деньги всегда пахнут.

Вопреки расхожей пошлости "тот, кто крутится, не умеет жить"...

Рыба гниет с головы... Поговорка эта не имеет ниче­го общего с народной мудростью, а родилась в среде за­вистливой и подглядывающей дворни.

Плохой солдат всегда обвиняет в поражениях командо­вание, хороший солдат во всех неудачах корит себя - это древняя добродетель настоящего воина.

С какого бы места ни гнила рыба, армия всегда дер­жится дольше всех, именно потому сегодня пушкинский дух, пушкинская иноческая простота, просветленность и го­товность к праведному бою более всего в нашем общест­ве живут в воинах. И Российская Армия - уже тысячу лет сила не только вооруженная, но прежде всего сила духов­ная и культурная, народная школа воспитания патриотов, интернационалистов.

Очевидцы свидетельствуют: когда мы вошли в Афга­нистан, народ забрасывал цветами советские военные ма­шины, потому что надеялся, что они избавят их от бра­тоубийственной гражданской войны. Кухонная болтовня о том, что пуштун только тогда счастлив, когда стреляет, рассчитана на ванек, не помнящих ни своего родства, ни тем более чужого. Таких народов в мире нет. С бедра стреляют только в Голливуде, среди картонных декораций. Афганский народ втайне надеялся, что "шурави" принесут им то, что русские даровали среднеазиатским и кавказ­ским народам, а именно исполнение сокровенных чаяний

всех малых народов сегодняшней Азии, т.е. справедливую жизнь и свою государственность»,

Здесь не уместны ни рецепты, ни поучения, но коли гласность дает кое-кому право смаковать наши неудачи, то почему не высказать скромное предположение созида­тельного свойства и не выразить личное убеждение, что мы сделали верный, своевременный и решительный шаг, введя войска в Афганистан. Только не стоило делать благородный шаг, озираясь, втихомолку и крадучись, а надо было честно оповестить народ и попросить у него и парламента моральной поддержки.

Длительные войны русского самодержавия по усмире­нию Кавказа, длившиеся полстолетия, породили со стороны русских офицеров Лермонтова, Марлинского, Одоевского, а также Пушкина прекрасные поэмы, стихи и прозу, полные глубокого уважения к сопернику, ставшие и для горцев гимнами братства. Ведь и горцев поддерживала непрерыв­но Турция дипломатически, идейно, оружием, агентурой. Но черкеска стала и русским битвенным нарядом. Горцы перенимали огнестрельное оружие у русских, последние заимствовали лучшие в мире кавказские клинки. Нижего­родские драгуны - воины одного из лучших русских кава­лерийских полков в 1834 году приняли на вооружение кавказскую шашку. Вскоре это оружие в большинстве пол­ков нашей кавалерии вытеснило повсеместно немецкие и французские клинки.

Когда Киплинг воспевал строителей империи, несущих в Азии бремя белого человека, другой его современник — Лев Толстой создал, точнее, высек резцом образ несги­баемого и неистребимого врага своей империи Хаджи -Мурата. Такого понимания братства не знала европейская культура, подобное великодушие было нормой русской армии со времен "Повести временных лет". Даже самые малые племена Кавказа: кабардинцы, чеченцы, авары, ады­гейцы - все получили свою государственность в пределах России.

В Средней Азии старая русская армия провела ряд ме­роприятий по сближению с коренным населением, которые можно назвать образцом деятельной культуры. Но мы вош­ли в Афганистан, не взяв с собой своего драгоценного на­следия, забыв опыт. Сейчас мы шарахнулись в другую сто­рону и стали наперебой состязаться в самовысекании с унтер-офицерской вдовой.

Наши солдаты и офицеры показали, что народ не утра­тил душу, не заложил ее за импорт. По радио передали встречу со школьниками воина—интернационалиста из Бе­лоруссии Павла Шитько, кавалера ордена Красной Звезды. По просьбе слушателей передачу повторили. Павел рас­сказывал дельно, спокойно, трезво и честно. Он говорил:

"Мы там часто слушали радио врагов. И то и дело из-за кордона твердили, что коммунисты задавили искон­ный русский воинский дух, что русские уже не те, что были раньше, в них уже нет того, чтоб за честное дело встать и даже жизнь отдать".

Ошиблись они. Как говорили раньше: "Славяне есть славяне". Еще Павел заметил, что в роте были и туркме­ны, и грузины, и казахи, а как пули неприятельские за­свистят, так все становятся ближе братьев, как прошитые одним чувством.

Оторванные от Родины, юноши проявили зрелость му­жей, они кровью и утратами, терпением и отвагой продолжили древнюю воинскую отечественную традицию под-вижничества. Они часто в одиночку решали проблему своей духовной правоты. Для нашего солдата нет более важного на свете вопроса в битве, чем осознание, прав он или не прав, должен он пустить в ход оружие или нет. И там, в горах, вдруг в ритме песни в стиснутых не мальчишеским бременем душах, стихах и поступках засветился пушкин­ский свет дружбы, ясности и лиризма. Они почувствовали, что несут вдали вахту, смысл которой еще неясен их со­временникам, что они уже переросли душой сверстников, уже видели новую даль. Ни на минуту мысль о Родине не покидала их. Никогда никто не докажет Валерию Бурко, ли-шившемуся ног, что его отец сгорел в вертолете зазря, за чью-то ошибку. Если бы его можно было бы сбить таким политиканством, он не пошел бы без ног в Воен­но-воздушную академию имени Ю.А.Гагарина. Как не стал бы проситься без ног майор Валерий Брачиков сно­ва в десант, и непременно в Афганистан. Жажда приклю­чений? Нет, это другие солдаты. За всех них сказал поэт Саша Карпенко, обожженный в Афганистане:
И за светлую, тихую грусть,

И за скорбь, что из пламени родом,

Ты простишь нас, Великая Русь,

Мы чисты перед нашим народом.

Для полноты старинной традиции не хватает еще чу­точку хотя бы понимания противника, его страданий, его доблести, его заблуждений и верности.

Много темных сип вмешалось в эти девять лет. Мы еще услышим такие перлы дезинформации по отношению к Афганистану, которые затмят геббельсовские "открытия". Еще будут зверствовать в кинокадрах под видом "русских" и "афганской армии" переодетые диверсанты, еще прибавят в число жертв всех умерших своей смертью, нечистой су­етливостью только осквернят тех детей, женщин и стари­ков, кто трагически погиб. Афганцы показали себя народом гордым, бедным и непреклонным. Они еще раз показали, что англичане дважды вовсе не случайно были разбиты в этих горах. Уверен, что мы нашли бы с ними общий язык без посредников, прояви мы сразу же, еще в 1979 году, столько же политической мудрости, сколько доблести пока­зали солдаты.

Наши воины принесли с собой на Родину самое боль­шое богатство народа, которое стоит всего золота земли, всех сокровищ и всех благ на свете, — они сохранили и закалили то, что дает здоровье, силу и счастье, и все это вмещается в одно самое чудное на свете слово - верность. Они не изменили ни присяге, ни дружбе, ни долгу. А вер­ность неразрывна с честью, что в сердце каждого честного мужчины живет с его первым криком.

Я бы привел здесь, как это ни звучит неожиданно, сло­ва Альфреда де Виньи из его прославленной книги "Неволя и величие солдата", которую мы издали в "Памятниках ми­ровой литературы".

"Какое-то неизъяснимое жизненное начало присуще этой странной, гордой добродетели, которая стойко дер­жится, невзирая на все наши пороки, и даже как-то со­образуется с ними, развиваясь за счет их усилия. Тогда как все остальные добродетели, казалось, нисходят с не­бес, чтобы поддержать и возвысить нас, эта добродетель исходит как будто от нас самих и стремится в небо. Эта добродетель исключительно человеческая, словно порож­денная самою землею, не супящая небесного венца после смерти; добродетель эта неотделима от жизни... Это су­ровая религия, не знающая ни символов, ни образов, ни догм, ни обрядов, - откуда же у людей возникает ощу­щение ее неотъемлемого могущества? Неотделимая стой­кость духа поддерживается в борьбе против всех и про­тив самого себя при мысли, что он хранит в груди некое неприкосновенное "святая святых", нечто вроде второго сердца, где царит божество. Отсюда к человеку приходят внутренние утешения, тем более высокие, что ему неведо­мы ни подлинный источник их, ни смысл; отсюда - вне­запные прозрения, открывающие перед ним суть истин­ного, прекрасного, справедливого; отсюда — луч света, освещающий ему путь... Это убеждение, которое как будто еще свойственно всем и безраздельно господствует в ря­дах армии, зовется честью".

Верность - это национальное достояние, с которым народу, как и каждому человеку, не страшны никакие жизненные бури.

Каждый час нашей жизни экзаменует нас на предан­ность этой становой добродетели. Пушкин победил на Чер­ной речке, смертью своей смерть поправ и завещав нам верность чести.

Обновлению жизни должно сопутствовать очищение родного языка, избавление его от мертвых догм, от штам­пованного газетного хлама, от стершихся понятий, при­внесенных потребительским жаргоном и обрезанной па­мятью, бедности мысли и скудного набора усеченных телевизионных речений, напоминающих слова — выкрики вроде "четко", "отлично". Но и этот малый запас слов захламлен у нас и забит из подобострастия западными заимствованиями. А самое страшное — это когда проис­ходит через слова подмена глубоких понятий, когда бла­городный смысл постепенно, незаметно и вполне мирно меняется на противоположный ему по значению. Идет медленное удушение слова, несущего в себе тысячелетия опыта, страданий и надежд. Как это, кстати, и случилось со словом "культура", в основе которого древнее сло­во "культ", что значит "служение", "возделывание", "защита", "очищение", "почтение".

Когда приходит в общество пора обновления, насту­пает время перестроек, очищения отечественного насле­дия. Сегодня тема нашего разговора - "Армия и куль­тура". Когда-то эти слова несли в себе один и тот же дух служения. Но разобщаются и отчуждаются не толь­ко ведомства, расходятся слои, обособляются группы и разъединяются люди. И прежде всего умирают слова. Надо бы, видимо, провести множество, скажем, семина­ров и пригласить людей к общенародному разговору на тему, что такое культура. Десятилетиями люди приуча­ются находить " культуру" там, где ее никогда не было. Есть ли какой-либо смысл в понятии "парк культуры и отдыха"? И что общего у этого парка с сельским Домом культуры, соцкультбытом и т.п.? Но попытаемся в меру сил приблизиться хотя бы к первоначальному, чистому и животворному смыслу слова "культура".

Культура - это то, чего нельзя увидеть глазами, не­льзя ни потрогать, ни взять в долг, ни заложить, ни ося­зать, а тем более купить, но единственно можно передать. "Традиция" в переводе означает "передача" - слово рус­ское, честное и точное.

Передал или не передал отец сыну - вот на чем зиж­дется культура.

другой профессор-оракул - Корбюзье - вещал, что дай­те людям типовую солнечную каморку, и не надо ни ре­волюций, ни религий, и ведь этот идиотизм десятилети­ями с упоением тиражировался. Еще один лингвист-стру­ктуралист - Леви-Стросс заявил, что в человеке нет вообще никакой тайны, а вместо души — хорошо просма­триваемая кристаллическая решетка. Все они вместе и по отдельности "рисовали" свои портреты и навязывали их другим. Потому-то мы и пришли к этим гербицидам в культуре или вдруг увидели, как сказал бы Дерсу Узала:

"Много лет тайга ходи - понимай нет".

Даже В.И. Ленин заклинал и предупреждал "Ни еди­ному из этих профессоров, способных давать самые ценные работы в специальных областях химии, истории, физики, нельзя верить ни в едином слове, раз речь за­ходит о философии". Слова выделены самим Ульяновым.

Это ни его мысли, как впрочем и у его учителя Маркса, а азбучная истина старой европейской культуры.

Мы попробовали приблизиться к первоначальному по­нятию, которое заключено в слове "культура". Что каса­ется вооруженных сил, то каждый полагает, что в словах "армия" или "флот" для него нет загадок, и отчасти прав, и именно отчасти, даже если он отслужил в вооруженных силах всю жизнь.

Что такое армия?

В чем смысл, дух и назначение этой древнейшей опо­ры русской государственности?

Народ, с тех пор как осознал себя, живет в извест­ных рамках общности, где вооруженные силы являются гарантом его спокойствия.

Войско - важнейший из краеугольных камней безо­пасности державы.

Народ воплотил эти представления в образах былин­ных витязей, которые суть первый "офицерский корпус".

Князья—воины изображены на столпах храмов, чтобы дать прихожанам наглядный урок государственности, и разве вы можете пощупать руками верность, одолжить надежду или купить бескорыстие, доброту, милосердие? А ведь это и есть культура.

Культура есть здравый смысл, ибо она - психичес­кое здоровье. Культура есть красота, ибо она - физи­ческое здоровье. Культура есть достоинство и совесть, ибо она - нравственное здоровье. А еще культура - это верность отцу и матери, верность роду и отечеству, это правдивость и нежность, доброта и бесстрашие, которые всегда вместе, ибо сострадание есть отвага души. Зна­чит, культура - это преданность всем своим истокам, словом, она есть любовь, она - здоровье, она - верность. Все эти слова равнозначны по смыслу. Нечистый воздух, грязная вода, отравленная почва - следствия того, что подлинная культура заменена как бы на чиновный "соц-культ-быт"

Подлинная культура тяготеет не столько к образо­ванию, сколько к воспитанию. Культура есть то, что не имеет специализации, не поддается подсчету, неразложи­мо и чего нельзя приобрести с дипломом или степенью, а тем более с должностью. Потому крестьянин может быть глубоко культурен, а академик — хамом, офицер может быть высококультурен, а культуролог невежест­вен, а то и просто "профессиональным кретином".

Культуре не учатся по книжке, ибо она вся в по­ступке, в действии, в живом слове. Лишившись здра­вого смысла там, где надо принять решение на уровне целого организма, мы призываем в советчики специа­листов, профессионалов, академиков, то есть тех, кто всю жизнь буравил частность, и запутываемся оконча­тельно, забывая, что нобелевский лауреат может, допус­тим, расщеплять атом, но быть полным олухом в нераз­ложимой жизни и политике. Все наше столетие запуталось при оракулах-профессорах. Один профессор, вроде Фрейда, наотрез отказывался рассматривать человека выше пояса, экономиста—профессора никакими силами не оторвать от желудка, технократ - беднейший из всех - верит в науку, наш предок каждый день благоговейно проникался этой становой идеей родной державы. Пахарь и без пропаган­ды знал, что без воинской дружины он - легкая добыча алчных, вероломных и неспокойных соседей.

Тайна русской государственности и армии в том, что исторически русский народ вел непрерывную войну за свое физическое существование.

Во все века князья и позже цари волею обстоятельств становились во главе этого тысячелетнего противостояния. Имена Мономаха, Александра Невско­го, Дмитрия Донского становились общенациональными именами - символами. В этом главная причина долгой веры народа в царскую власть и ее непогрешимость. Князья и тысячи других мужей, таких, как Боброк, Пе­ресвет, Ермак, Коловрат, Платов, Суворов и, наконец, Жуков, - это начальники, воеводы и командиры рус­ских сил, все тот же офицерский корпус.

Это люди высочайшей духовности, носители подлин­ной культуры, ибо если на свете нет большей любви, чем "душу свою положить за други своя", стало быть, нет и выше культуры...

Русская и Советская Армия, через лучших своих сы­нов не раз доказавшая это, и поныне стоит на этом прин­ципе, а тому порукой - Афганистан, смертоносные реакто­ры Чернобыля...

Такая армия и есть культура.

На переломах истории армия оказывалась главной, реальной надеждой народа, а нередко выполняла не свой­ственные ей на первый взгляд обязанности. Так, Петр 1 указом 1722 года назначил военных управлять даже православной церковью, видимо полагая с присущим ему здравым смыслом, что офицер и "воин христов" - свя­щенник воспитаны на идее служения и родственны по общественному призванию.

Перед этим Петр уже заставил молодых священни­ков подоткнуть рясы и резво взбираться на кораблях по вантам. Он помнил, что все его предки-воины перед

смертью принимали монашеский постриг. Потому государь бестрепетной рукой подписал указ, где говорилось:

"Выбрать из офицеров доброго человека, кто бы смелость имел и мог управление дела синодского знать, и быть ему обер-прокурором".

Знаменательно, что Петр счел нужным подчеркнуть такие качества главы синода, как "доброта", "смелость" и "знание". Еще более важна неслучайная и мудрая последовательность этих качеств по степени их важно­сти. Петр не расставлял слов бездумно и, как мы знаем, не был узким специалистом. Если офицер родс­твен служителю культа в силу хотя бы молчаливого служения, строгости обряда и устава, привычки к са­моограничению и послушанию, то на земле нет ему, солдату, большего антипода, чем лицедейство и роль актера.

Можете вы хоть на миг представить актера или певца, поющего при гробовом молчании зала? Он за­чахнет, сникнет и уйдет после первой же песни или роли, ибо актер живет на похвале, аплодисментах, поо­щрении как на допинге.

Солдат не смеет и думать об этом.

Актер живет на чужих характерах, «перевоплощаясь»,

Офицер держится на верности самому себе.

Это противопоставление кажется искусственным, но оно не более надуманно, чем скрытое противопоставле­ние, заключенное в теме "Армия и культура". Будем противопоставлять не для углубления разницы, а для рельефного высвечивания особенностей, затертых и зах­ватанных неверным и частым употреблением.

Когда-то Константин Леонтьев (о нем ниже), раз­бирая "Анну Каренину", заявил вызывающе:

"Нам Вронский нужнее и дороже самого Льва Толстого. Без этих Толстых можно и великому народу до­лго жить, а без Вронских мы не проживем и полувека"

А ведь Леонтьев искренне преклонялся перед силой ху­дожнического пера Толстого и сам был не последний писатель.

Что в заявлении этого человека, (может величай­шего из русских мыслителей)' только умаление писате­ля или в его противопоставлении гвардейского офице­ра знаменитому сочинителю есть кроме парадоксально­сти еще и глубокое значение, скрытое от глаз массо­вого читателя, который, кстати, есть предтеча массо­вой культуры? Отмахнемся ли мы от этого еще раз повесив на Леонтьева бирку "консерватор"? Леонтьев, хотим мы того или нет, фигура крупная, личность глу­бокая и знаменательная. Первое желание, которое при­ходит на ум с бессознательно внедренной репрессивно­стью мышления, - это и в самом деле повесить ярлык "реакционер", и в угол пыльный, чтоб не мешал. Но Леонтьева этим не испугаешь, он гордился своей при­частностью к консерватизму. Может, не будем голову прятать под крыло?

Когда прилетел в Москву Челентано, итальянский эстрадный певец, то "герои" перестройки - газетчики устроили драку в Шереметьево, чтобы взять первыми у него интервью. Когда же в Москву прилетели Герои Советского Союза офицеры -" афганцы" Руслан Аушев, В.С. Кот, В.Е. Павлов, А.Е. Слюсарь, В. Востротин, А. Солуянов - люди, показавшие высочайшие образцы долга и отваги, ни один человек их не встречал. Люди, кото­рые в любой стране стали бы народными героями, ок­ружены молчанием.

Почему странные, приплясывающие, дрыгающиеся существа с гитарами навязываются телевидением в ка­честве кумиров?

Уж не для того ли, чтобы сделать молодежь здоро­вее, отважнее, честнее? Или это особая милость, ока­зываемая за то, что они заимствуют, выкрикивают и хрипят на чужой манер?

Случайно ли фестиваль песен воинов-интернациона­листов в Москве проходит на задворках стадионов вро­де "Авангарда"? Туда прилетают за свой счет со всей страны молодые ветераны, катят инвалидные коляски, идут жены и дети. Перед нами подлинно народное явле­ние. Прибегают на него с нечистыми намерениями пре­дставители некоторых иностранных телекомпаний, а от нас на эпизод приходят только от телередакции со странным названием "Взгляд", которая считает, что с молодежью лучше всего говорить за полночь.

Отчего промолчали, по существу, все газеты, ког­да прошел грандиозный фестиваль славянской письмен­ности в Новгороде в мае 1988 года, и все, как одна, захлебываясь и перебивая друг друга, говорят о роке?

Почему все свое, родное, отечественное вызывает молчание, а все зарубежное, чужое, особенно если оно не созидательно, вызывает ликование?

Сможем ли мы убедить тот же Запад вести с нами достойный, честный и прямой диалог, если будем холуй­ски показывать, как мы ему подобострастно и нелепо подражаем и как все свое презираем и не уважаем, чтобы заслужить его одобрение?

Воспитаем ли мы трудовое и честное поколение, если с детства будем приучать к тому, что Иммануил Кант с исчерпывающей и беспощадной прямотой назы­вал "сладострастным самоосквернением"?

Почему развлечению дан бесспорный приоритет пе­ред воспитанием? Случайно ли те, кто не "служит Рос­сии, имеют на телевидении, которое смотрит весь на­род, лучшее время и приоритет перед теми, кто служит России.

Никогда подлинный досуг не был развлечением. Он всегда созидателен.

Вы думаете: неверная, разрушительная установка берет начало в застойных временах орденоносного Бре­жнева? О, нет.

Валериан Майков, сын ратника 1812 года Николая Майкова и брат известного поэта Аполлона Майкова, от­метил через несколько лет после смерти Михаила Лер­монтова:

"Все ударились в так называемую изящную литературу; все принялись или писать, или читать романтиче­ские элегии, поэмы, романы, драмы; некому было ду­мать ни о славянизме, ни о европеизме в России. За­тем явилась "Библиотека для чтения", и тогда, по соб­ственному ее сознанию, начался в русской литературе такой смех и такое веселье, что серьезные вопросы сделались, наконец, совершенно неуместными".

Мы имеем длительную традицию анекдота, эстрад­ного хихиканья, всеразрушающей иронии.

Еще Пушкин заметил, что глупая критика не так заметна, как глупая похвала.

Созидательный здравый смысл и ответственность подменили критикой и ковырянием в недостатках с уще­рбным вниманием ко всему нездоровому.

Мы беллетризируем все и вся до полного разжиже­ния и расслабления.

В журналах вялая беллетристика выше рангом, чем дельная глубокая статья историка-мыслителя. Первая набирается крупным шрифтом, корпусом, хотя она ближе к развлечению, а историк всегда будет набран мел­ким слепым петитом.

Вот такие мы эстеты и знатоки изящного. Солому с крыш скормим коровам, но на искусство эстрады и балет отдадим последнее.

Когда умер первый Герой Советского Союза, боевой летчик генерал-полковник Н.П. Каманин, человек, который руководил отрядом космонавтов, то некролог не был подписан главой государства. Когда в тот же месяц умер эстрадный певец Л.0. Утесов, некролог подписал глава государства. Утесов, тот хоть целая эпоха в эстраде... Но вскоре ушла из жизни актриса из Прибалтики, имени которой никогда не приходилось

слышать, и некролог снова подписывает глава великой державы.

Что же мы ждем от молодежи, как мы можем под­нять уважение к труду, чести, к производству и семье, если первый герой страны генерал-полковник Каманин в табеле заслуг перед Родиной стоит ниже эстрадного пе­вца?

Вспомним, сколько раз мы видели по телевизору эстрадных балагуров и сколько раз выдающихся военных врачей в Афганистане или прославленных - увы, в узких кругах! - героев - командиров атомных подводных лодок.

Перестройка есть перегруппировка сил перед наступ­лением.

Может ли победить армия, если она противостоит противнику не передовыми частями, а выставив вперед обозы и героев тыла, движется на врага с авангардом приплясывающих и дрыгающихся гитаристов, которые оглушают со страху себя и противника электрическими децибелами? Впереди идут предприимчивые газетчики, десант аэробики, усмехающиеся пародисты, женоподобные танцовщики, потому что "в области балета мы впереди планеты всей", а на острие атаки — министерство куль­туры, точнее министерство зрелищ и развлечений, и комсомол, который пытался шефство над флотом и армией, заменить шефством над досугом и кооперацией. Итак, один с сошкой - семеро с гитарой. Можно понять отвращение и горечь, которую испыты­вают сотрудники военкоматов при виде нынешних призыв­ников, воспитанных министерством развлечений и эстрад­ным обществом.

Подросток убежден, что полноценный человек тот, кто слушает "маг" и знает дюжину по памяти дрыг-ансамблей (слово "рок" надо переводить точно: это значит "вертеться и дрыгаться". Иначе "рок" по-рус­ски прямо-таки имеет роковую, многозначительную глубину). Сегодня рок уже позавчерашний день, так же как "порно", секс сметены СПИДом на Западе. У американских школьников на первом месте среди цен­ностей стоит здоровье, а мы доразвлекались до того, что у наших детей в шкале ценностей здоровье стоит на седьмом месте. Это не может не вселять тревогу. Не может быть ни солдата, ни пахаря, ни рыбака, ни инже­нера, ни отца, ни матери с подобной дегенеративной шкалой ценностей.

Вы думаете, у детей здоровье на седьмом месте, а у их родителей на первом?

Так не бывает. Дети никогда не виноваты. Нет про­блемы отцов и детей. Есть только проблема отцов.

Мещанин сегодня стоит на трех китах; на импорте, на заграничной поездке и на заемной идеологии - йоге, кунг-фу, шамбале, роке и прочем. И импорт, и "загранка", и рок — все это чужое.

Неприязнь к своему стала доминантой психики мно­гих.

Научная работа стада формой абстрактного развле­чения, которая хорошо оплачивается.

Неудивительно, что разжижение мозгов иных обыва­телей достигло такой степени, что они всерьез говорят о том, что теперь уже и армия не нужна.

Хулиганство и беззакония, случающиеся в среде воен­нослужащих, мы заменили обтекаемой формулировкой "не­уставные отношения". Эти уродства, привнесенные в вой­ска извне, должны выжигаться из армейской среды. Но неуставные отношения не есть "болезнь" только армии. Нет ни одного коллектива на гражданке, в котором не было бы в той или иной форме "неуставных отношений". Если таковых не существовало бы в жизни, вернее, если бы они не принимали столь уродливый характер, то сле­довало бы распустить завтра же милицию, суды, прокура­туру. "Неуставные отношения" пронизывают жизнь каж­дой школы, бригады, общежития института. И название им - "неписаные правила".

Неуставные отношения в армии существуют столько же, сколько и сама армия.

Когда общество здорово, то они могут быть полны и благородства, взаимовыручки, боевого товарищества.

Таких примеров в армии сейчас больше, чем уголовщи­ны, которую дружно смакуют.

Все закрытые учебные заведения держатся на неу­ставных отношениях. Кстати, чем аристократичней на Западе закрытый колледж, тем суровее в нем порядки, тем голоднее жизнь, и отпрыски богатейших семей жи­вут зимой в нетопленых комнатах. Это потому, что они еще не имели счастья начитаться книжек наших "педагогов-новаторов", которые хотели бы и из нашей школы тоже сделать один большой эксперимент, а уче­бу превратить в непрерывное "шоу", где дети сидят на педсоветах с учителями.

Школа благородно консервативна. Общество не все­гда доверяет новаторам не из ретроградства, а из глу­бокого и спасительного чувства, что детство не может быть предметом эксперимента для энтузиастов.

Жизнь не праздник, и школа призвана готовить мо­лодежь к тяготам жизни.

Потому в хорошей школе должно быть честно, свет­ло, радостно, но всегда трудно.

В учении всегда должно быть очень трудно. Школа не может быть ни развязной шоу-площадкой, ни угрю­мой казармой. Для здоровья детей и молодежи не до­суг и не телеразвлечения нужны, а порядок, строгость, справедливость, братская доброта и помощь.

Армия последние семьдесят лет была и есть един­ственный институт общества, путь которого полон жертв. Армия всегда расплачивалась своими лучшими сынами и никогда, даже в страшные годы, не запятнала себя ни репрессиями, ни чванством, ни малодушием. Армия не состоит из святых. В ней разные люди. Но она мужест­венно выполняла свой долг, даже когда камни кричали в так называемые мирные дни, и молча умирала, когда Родина требовала. Это ложь, что сплошь и рядом кри­чали: "За Сталина!" Кричали только в кино. В бою тру­дятся, а не митингуют.

Словом, кто хочет искоренить безобразия в армии, тот должен поставить главным жизненным принципом девиз: "честь - смолоду", а на острие реформ выста­вить тех, кто у станков, на пашне, в больницах, в шко­лах, на перевалах Афганистана, в Севастополе, Тирас­поле, на Казачьей границе и в Мировом океане показы­вает, что такое честь в действии.

Первым шагом для этого должен быть призыв ко всем фронтам, школ и минкультов повернуться лицом в искусстве и этике к коренным отечественным ценно­стям и традициям.

На Западе уже в магистральную моду среди моло­дежи (после хиппи, панков и рока) вошла мода "яппи", т.е. верность своему флагу, своей стране, своим цен­ностям, добротной одежде, честная государственная ка­рьера. Запад начал культивировать патриотизм всюду, он отрыгнул уже и секс, и децибелы, многие же из нас только-только радостно добрались до этих помоев. Опять будем в обносках Европы.

"До 1825 года все, кто носил штатское платье, при­знавали превосходство эполет. Чтобы слыть светским человеком, надо было прослужить два года в гвардии или хотя бы в кавалерии. Офицеры являлись душой обще­ства, героями праздников, и, говоря правду, это предпо­чтение имело свои основания. Военные были более неза­висимы и держались более достойно, чем трусливые и пресмыкающиеся чиновники". Эти слова принадлежат А. И. Герцену. Армию принимали не за ее золотое шитье, а за героизм, проявленный в сражениях за Бородино, Лейпциг, Кульм, Дрезден, Париж...

И сегодня на вопрос, смогла ли Советская Армия сберечь драгоценные традиции русского воинства, офицер­ского корпуса, в то время самого отважного и самого образованного в мире, ответ однозначен: традиции сохра­нены и приумножены.

Традиции - это память, а память - воздух культуры и душа армии. Не прервалась связь времен. Офицеры и генералы старой армии передадут свои знания пытливым деревенским парням, сменившим Георгиевские кресты на

ордена Красного Знамени. Среди них будут почти все маршалы и генералы 24 июня 1945 года на Параде Победы.

Из Спасских ворот Кремля вылетит всадник на белом коне - один из этих крестьянских парней - Маршал Советского Союза Г.К. Жуков. Во главе сводных полков фронтов пройдут полководцы и военачальники - выходцы из народных масс.

Когда участники парада соберутся в Георгиевском зале, где стены хранят память о славных победах рус­ской армии, преемственность воинской традиции станет особенно зримой. Главная традиция русской армии — быть силой не только вооруженной, но прежде всего ду­ховной и культурной.

Армия, куда собираются самые здоровые силы на­рода, по Суворовским заветам должна быть школой нации.

Наполеон в свое время признавал, что победа в вой­не только на четверть зависит от материальных факто­ров. Три четверти приходится на боевой дух.

Армия не изолирована от общества. Она неразрывна с народом. Недуги общества отражаются на ней непосре­дственно. Офицеры несут бремя воспитания. Нет ни одно­го командира, который не был бы учителем, только педагогика это труднейшая и самая истинная, ибо офицер действует по принципу "Делай, как я".

Выдающийся русский военный педагог и мыслитель генерал Драгомиров, герой Шипки, говорил: "Если офи­цер не сделает, то никто не сделает".

Сегодняшние офицеры должны воспитываться в духе благоговения перед своей трудной миссией, с пониманием того, что на свете нет лучшей педагогики, чем личный пример, что наказание и дисциплина - понятия противо­положные, что армия без дисциплины - битая армия. Речь идет о дисциплине, которая осознана человеком, дисциплине как идее, на которой основана сила воинс­кого братства.

Каждые полгода в армейский строй вливаются тысячи юношей. Их надо в короткий срок обучить, воспитать и приобщить к суровому мужскому долгу, который в нашей Конституции, скупой на прилагательные, единственный со­прягался со словом "священный".

Но даже если весь офицерский корпус будет стоять из богатырей, он не справится со своей педагогической задачей, если семья, общество, школа, книги, телевиде­ние, радио не будут ежедневно создавать атмосферу со­зидательной любви к тому, что Пушкин называл "воин -ственным повиновением", не будут воспитывать доброво­льное стремление к самоограничению, прививать умение повелевать и подчиняться.

Человек был и остается главным фактором войны.

Можем ли мы быть беспечны в том, что имеет отно­шение к воспитанию?

Нет, каждый день призывает к бдительности. Мораль­ные устои общества, на мой взгляд, можно поколебать, достаточно внедрить в неограниченном количестве рок, диско, видео, порно, алкоголь, тем самым разрушить главную основу - духовную.

Сегодня в некоторых наших газетах и на киноэкра­не путают раскованность с распущенностью, доброту с потаканием, дружелюбие с заискиванием, расслабленность, бесхарактерность становятся нормой. В таких условиях юноши привыкают к вседозволенности, без­ответственности.

Вся история русской литературы со времен создания Петром 1 новой армии пронизана идеей миролюбия.

Офицеры Державин, Хемницер, Лермонтов, генералы Денис Давыдов и Павел Катенин, инженер-поручик Фе­дор Достоевский и поручик Лев Толстой, кавалергард Александр Фет и майор Алексей Толстой все, как один, даже в своих батальных творениях неустанно приветст­вовали "возлюбленную тишину." Наша армия сберегла эту столбовую традицию миролюбия, и когда мы произ­носим: "Патриотическое воспитание", мы вкладываем в эти слова, ставшие привычными с детства, любовь к родной армии и обществу. Ибо их противопоставление в любых странах считалось делом подстрекательским и преступным, а тем более это неприемлемо в стране с народной армией. Пропаганда войны у нас карается за­коном, это знает каждый. Когда отрицание войны под­меняется отрицанием необходимости и важности службы в армии, когда борьбу за мир предлагается вести через "антивоенное патриотическое воспитание" — это звучит по меньшей мере двусмысленно.

Армия достойна самого глубокого почтения за то, что она всегда первой откликается на любую беду, будь то пожар или наводнение, за то, что офицеры лишены порой не только театров и библиотек, но и Церкви и многих радостей, которые для большинства из нас само собой разумеющееся.

У армии всегда будут недруги, не надо убаюкивать себя маниловщиной.

Армия стоит на дисциплине, а для разгильдяя это не­выносимо. Армия держится на труде, а бездельникам и паразитам это не по нутру.

Кто спас Россию от хаоса, анархии и унижения на­ционального, кто в последний час удержал ее на краю пропасти? Армия. Стало быть, кого печать чернит? Разумеется, тех, кто стоит на страже единства Отечества, - народную армию.

Есть ли в нашей армии недостатки? Конечно есть, и даже больше, чем нам хотелось бы. Должна ли она ме­няться? Разумеется, ибо, как говорят лингвисты, "не меняется только мертвый язык".

Если мы в школе, ПТУ, институте, обладая и време­нем, и всеми средствами воздействия, не разбудили в душе молодого человека высоких чувств, называемых патриотизмом, если не воспитали в нем трудолюбия, стойкости, дисциплинированности, надо иметь мужество спра­шивать с себя. Нельзя думать, что, надев военную форму,

парень, будто по волшебству, освобождается от всего дур­ного, от накипи бездуховности, безответственности...

Мы вправе предъявить к нашей армии самые высокие требования. Но всегда должны помнить и то, что армия -это мы сами, наша плоть и кровь и наши предания.

Память - фактор оборонный.

Сегодняшнему воину должны быть одинаково дороги подвиги ратников Куликова поля и небывалая стойкость героев Ельнинского сражения. Наша память хранит под­виги панфиловцев и защитников Сталинграда, небывалую стойкость ленинградцев...

Мы все помним. Память о подвигах дедов и отцов — наше идейное оружие.

Вернемся к Афганистану, который подверг суровому экзамену все стороны нашей жизни. Были ли в Афгани­стане случаи моральной ущербности среди военнослужа­щих? Думаю, что да, и, видимо, больше, чем нам хоте­лось бы. Войне любой сопутствуют преступления, коли от них не избавлена даже мирная жизнь, и даже такой вой­не, как "священной памяти двенадцатого года".

Известен гневный приказ Кутузова, и не один, нап­равленный против дезертиров и мародеров русской армии. Но есть правда народная, которая совпадает с художест­венной, а есть правда "военкоматская", протокольная, окопная, тыловая, штабная, трибунальская и сотни дру­гих частных факторов, правд и кривотолков. Даже Лев Толстой, ко времени написания "Войны и мира" уже убе­жденный антимилитарист, который не упустил даже по­дергивающейся мышцы у наполеоновской ляжки и пухлой шеи Кутузова, и тот не воспользовался трусами, маро­дерами и дезертирами. Он понимал, что это не народная правда о войне. С такой же взвешенной мудростью пишем мы о нашей армии в момент испытаний, выпавших на ее долю. Верны ли мы сыновней традиции?

Армия соединяет в себе все умственные силы общества