АПСАДГЫЛ БЗИАБАРА – ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ КАК ЭТНОПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ФАКТОР АБХАЗСКОГО СОПРОТИВЛЕНИЯ В ГРУЗИНО-АБХАЗСКОЙ ВОЙНЕ 1991-1993 ГОДОВ
А.И. Бройдо
Одной из самых интересных для исследователя особенностей Отечественной войны народа Абхазии 1992-1993 гг. является вопрос о истоках и мотивации главного, судьбоносного для народа, выбора абхазов: решение вступить в вооруженную борьбу вопреки очевидной безнадежности сопротивления. Трудно не согласиться с В. А. Тишковым, что в наше, достаточно прагматичное время «слова об уверенности в правоте своего дела …и прочие романтико-идеологические клише вряд ли могут убедить аналитика. Ибо известно, что индивидуальная стратегия и интерес человека строятся на первичных ценностях, среди которых желание сохранять и защищать свою собственную жизнь и жизнь своих близких. Нужна особая идеологическая обработка и принуждение, чтобы заставить человека воевать и быть готовым «умереть за родину и свободу». Необходимо так заузить информационное поле индивида и его представления о возможных жизненных выборах, чтобы он не видел никакого другого варианта действия, кроме как выбрать смертельный риск с ничтожной перспективой на результат» [1]. Между тем, полевые исследования, проводимые нами в период вооруженного противостояния, дают возможность констатировать, что на контролируемой абхазами территории упомянутые исследователем «особая идеологическая обработка и принуждение» отсутствовали.
Напротив, именно грузинская сторона хоть и невольно, но весьма успешно выполнила работу по «сужению информационного поля» в первые же дни и недели конфликта. Следует особо подчеркнуть, что на контролируемой абхазами территории ни разу не предпринимались какие-либо попытки ограничить поступление внешней информации, легко принимались и пользовались неизменным напряженным вниманием передачи не только московских, но и тбилисских, и вещающих из оккупированного Сухуми электронных средств массовой информации, с перебоями, но достаточно стабильно, привозилась российская периодическая печать.
Вместе с тем, мотивировать возникновение абхазского сопротивления только животной жаждой жизни было бы также неправильным – ведь у не желающего покориться малочисленного народа оставалась еще и возможность эмиграции. Мы полагаем, что абхазы «выбрали смертельный риск с ничтожной перспективой на результат», опираясь на нравственные установки этнокультурной системы Апсуара, национальные представления о чести и достоинстве – Аламыс, патриотизме и свободе – Апсадгыл бзиабара. Парадоксально, но именно эти «романтико-идеологические клише» стали основными этнопсихологическими факторами не только возникновения абхазского сопротивления, но и, на наш взгляд, факторами, обусловившими победу Абхазии в безнадежной войне: «пока ведутся отвлеченные споры, история, вернее, те люди, которые творят историю, доказывают, что понятия – Родина, честь, достоинство – являются ценностями дороже жизни» [2].
Проблема биоэтнического выживания абхазского народа четко обозначилась с первых же дней конфликта - по причине как жестокости войск Госсовета Грузии и местного грузинского населения на оккупированной части Абхазии, так и официальных заявлений грузинских лидеров. Не оставляло сомнений выступление главы Грузии Э. Шеварднадзе от 15 августа 1992 года – уже на следующий день после начала вооруженного противостояния, – процитированное в новостях Сухумского телевидения: «Как и наши великие предки, в борьбе за сохранение территориальной целостности нашего государства мы ни перед чем не остановимся. Ради этого готовы погибнуть сами, но и уничтожить всякого, кто будет пытаться расчленить наше государство». Тогда же был зачитан приказ командующего войсками Госсовета Г. Каркарашвили о прекращении сопротивления. В противном случае он пригрозил перебросить в Абхазию из Южной Осетии батальон карателей «Белый орел» [3]. Совершенно недвусмысленным было и знаменитое выступление Г. Каркарашвили по Сухумскому телевидению 24 августа 1992 года: «Передайте этим сепаратистам, что если из общей численности погибнет 100 тысяч грузин, то из ваших погибнет все 97 тысяч. Предупреждаю всех, кто встретит нас с оружием в руках – будь это армянин, русский, абхазец – пленных мы брать не будем… Хочу дать совет лично господину Ардзинба. Пусть он не делает такого, чтобы абхазская нация осталась без потомков» [4].
Учитывая перевес грузинской стороны конфликта в численности и вооружении, наиболее очевидным выходом – а также наиболее желаемым как для противника, так и для руководства Российской Федерации и ООН, оказывающих ему поддержку, – было подчиниться этим ультимативным требованиям. Между тем, вышеприведенные высказывания руководства Грузии и бесчинства их войск вызывали справедливое подозрение, что все заверения и «гарантии» являются лишь военной уловкой, призванной сломить сопротивление абхазского ополчения. Кроме того, почти вековая политика национального нигилизма и этноцида, проводимая Грузией по отношению к Абхазии, не оставляла никаких сомнений по поводу цены, которую придется заплатить за «возможность нации остаться с потомками». Пример соседнего, мегрельского, народа - также жертвы грузинского этноцида, – по мнению абхазов, наглядно доказывал, что «выдвижение на первый план задачи физического выживания народа в ущерб его духовно-нравственным потребностям неминуемо ведет к деградации нации. Выжить путем приспособления и лавирования … в корне противоречит основным принципам Апсуара, выработанным на протяжении тысячелетий, в которых свобода, достоинство и честь превыше всего» [5].
Апсадгыл бзиабара – любовь к родине, защита родины – является одной из основ абхазской национальной ментальности. Эти мотивы: «Когда Абхазии не станет, умрут все абхазы» (с. 135, Крылатые), «Земля, которая кровь не впитала, она не Родина, а просто земля» [6], «Не можешь защитить свой очаг, им завладеет твой враг» [7], ярко прослеживаются еще в эпических сказаниях о Нартах и герое Абрскиле, который, охраняя землю Апсны от вражеских набегов, днем и ночью патрулировал ее границы на волшебном коне араше.
Закономерно, что в обществе, где война была регулярной функцией народной жизни, а в походы, завоевания, переселения вовлекалось большинство его членов, был чрезвычайно развит культ героизма - Афырхацара, прославляющий мужчин, готовых отстоять родину и свободу соплеменников даже ценой собственной жизни: «Преобладающие темы старой абхазской героической песни – подвиги храбрецов, защита родины, борьба за социальную справедливость. Восхваляя храбрость, благородство, ахаца-ихаца (героя из героев) и проклиная апсыбза (живые трупы), изменников и трусливых, эпос воспитывал в людях высокие моральные качества и культивировал чувство любви к родине» [8]. Образы героев воспринимались как идеальные, служащие образцом для подражания:
«Мужчина навстречу преградам идет,
Мужчина в сраженье не смотрит назад,
Идет лишь вперед, хоть на шаг, но вперед,
Нет в мире бессмертных, и помни, мой брат,
Однажды рожденный - однажды умрет,
Но храбрость пред смертью достойна наград,
А трусость пред смертью позором падет
На головы тех, кто был трусоват» [9]
Характерно, что темой народных героических песен практически никогда не становилось участие в набеге – только доблесть, проявленная при защите собственного народа от нападавших, считалась величайшей добродетелью мужчины-воина: «Гордость черкеса на острие его меча, когда он защищает свободу, чтобы передать своим детям как неоспоримое наследство» [10]. При этом перевес врагов в численности или вооружении никоим образом не служил оправданием для отступления: «У смелого мужчины и палец будет стрелять» [11]. Заметим, что эти установки дали немало примеров мужества и самоотверженности в ходе войны 1992-1993 годов: «Абхазы – трагический народ. Их делает таковыми история. И эта трагичность народа в целом не может не отражаться на судьбе каждого его представителя. Но, наряду со своей трагичностью, абхазы остаются народом-романтиком. Именно это обстоятельство обусловило уверенность в том, что трагедия одной личности должна служить делу процветания всего народа» [12].
Еще одним возможным вариантом биоэтнического выживания для абхазского народа могла стать эмиграция. Однако повторить судьбу тысяч своих соплеменников – махаджиров, покинувших родину после поражения в Кавказской войне, абхазы не желали. Тысячи махаджиров погибли в море по пути в Турцию и в лагерях беженцев от голода и болезней. Дочь английского консула описывает один из таких лагерей в Турции 1864 года. «По высадке одной партии эмигрантов на берег около двух тысяч человек остановились в небольшом лесочке. Истощенные страданиями своего долгого путешествия, покрытые насекомыми и почти умирающие с голоду, они расположились лагерем на земле, еще не просохшей, так как в то время была ранняя весна; иные приютились под деревьями, другие под разорванными палатками, какие у них были; весь этот жалкий люд лежал скучившись, больные валялись рядом с умершими, живые как тени бродили среди них, ни о чем не помышляли, кроме того, как бы раздобыться деньгами. Когда мы приблизились к зараженному лагерю, кучки мужчин и женщин обступили нас, ведя за руку своих детей и предлагая их купить каждому, кто пожелает. Несчастные маленькие создания сами, по-видимому, желали, чтобы их разлучили с родителями, лишь бы дали им кров и пищу» [Цит по: 13]. Многие пытались вернуться на родину, но удавалось это единицам.
Однако главной трагедией изгнанников стали даже не эти нечеловеческие страдания. Н. Я. Марр указывал в качестве одной из причин выселения абхазов их стремление «спасти свою крепко сложенную древнекультурную общность, свое человеческое достоинство» [14]. Бедствия, перенесенные махаджирами, доказали тщетность этих устремлений, подтвердив правоту пословицы: «У кого Родины нет, у того и Бога нет» [15]. По мнению великого гуманиста папы Иоанна Павла II, «некоторые народы, особенно те, которые называются автохтонами или аборигенами, всегда находились в особой зависимости от своей земли, что связано с чувством их самосознания, с их племенными, культурными, религиозными традициями. Когда аборигенов лишают их земель, они теряют жизненно важный элемент их существования и перед ними встает опасность исчезновения как отдельного народа» [Цит по: 16]. Острейшая ностальгия стала определяющей чертой мироощущения абхазской диаспоры. Махаджир Давлет-Гирей Хатококор, занимавший в Турции довольно влиятельное положение, заклинал в 1908 году: «Могу сказать от глубины сердца своим землякам, чтобы они берегли родину и ни под каким видом не верили бы разным проходимцам, что в Турции рай. На самом деле там, за редким исключением, всех ждет нищета, позор и голодная смерть… если уж суждено умереть по какой-либо причине, то лучше это сделать на родине своих отцов. Живите себе на своей боготворной родине и берегите ее. Нет на свете краше и лучше Кавказа» [17].
Махаджирство стало причиной трагедии не только самих изгнанников, но и покинутой ими родины. Опустевшие земли Абхазии стали активно заселяться колонистами-иноплеменниками, в основном из областей Западной Грузии, что положило начало демографическому перекосу, ставшему, в конечном счете, одной из причин войны.
Таким образом, абхазы конца ХХ века, помнившие уроки истории, отдавали себе отчет в том, что еще одна эмиграция или депортация положит конец существованию абхазского народа на этнической карте мира: «Тот, кто покидает отцовский очаг, всегда будет в жизни приживалой» [18]. Понятно, что они были вынуждены отвергнуть этот путь выхода из создавшегося положения, повинуясь императиву Д. И. Гулиа:
«Нет! Мы запомнили жгучие слезы
У махаджиров в кровавых очах,
И не заставят нас войны, и беды, и грозы
Бросить родимый очаг!» [19]
Итак, в августе 1992 года мы наблюдали ситуацию, когда «для численно превосходящих мигрантов вопрос выживаемости скорее превращается в вопрос политического и затем национального самоутверждения. Для аборигенов же со всей очевидностью встанет вопрос о неизбежной языковой, культурной и этнической ассимиляции, если не о физическом уничтожении (в случае крайних форм конфликта). То есть, острота восприятия этих двух сторон будет принципиально различной» [20]. Именно эта острота во многом, на наш взгляд, обусловила жесткую позицию элиты абхазского народа и его лидера В. Г. Ардзинба: «Потеря каждого человека – трагедия. А на войне, как известно, погибают самые лучшие. Но у нас нет выбора. Мы вынуждены защищаться. Пока жив хоть один абхаз, мы будем бороться за свое государство. Нам некуда отступать. Это наша земля» [21]. Многократный перевес врага в живой силе и технике, обструкция со стороны ООН, двойственная политика официальной России определили экзистенциальный характер абхазского сопротивления: «Рано или поздно наступает время, когда нужно выбирать между созерцанием и действием. Это и называется: стать человеком. Мучения при этом ужасны, но для гордого сердцем нет середины» [22]. Пограничная ситуация, стресс и вызванный им катарсис возродили в сознании современных абхазов глубокие пласты национальной ментальности, предоставив им социальные предписания действия в чрезвычайной ситуации: «Гордый умирает стоя» [23]. Таким образом, на наш взгляд, именно безнадежность борьбы парадоксальным образом стала причиной не только начала сопротивления, но и необъяснимой для стороннего наблюдателя веры абхазов в Победу:
«Мало нас, и мы – не боги,
Просто плоть и просто кости,
Но есть истина простая:
Мы душою недотроги.
С детства приговорены
К той, что кровью в нас алеет,
Родине – Стране Души,
А душа – летать умеет.
Приходи, смотри, любуйся.
Будь мне гостем, будь мне братом,
Только с силой не пытайся,
Силой не возьмешь крылатых.
Птицу в небе не схватить,
А в силки мы не хотим;
Душу пулей не убить,
Апсуа – непобедим!» [24]
Эти стихи, написанные Героем Абхазии летчиком О. Чанба 16 ноября 1992г., в один из критических для абхазов период вооруженного противостояния, при всех отличиях стилистики, являются, на наш взгляд, ярким примером продолжения национальной традиции героических песен:
«Если нету винтовки – наган вынимай,
если нету нагана – клинок поднимай!
Если нету кинжала – руби топором!
Даже с палкой иди на врага напролом.
Даже если совсем безоружен, борись!
А уж если ты раб, ни за что не берись…» [25]
Характерно, что самодеятельные стихи и песни, написанные в 1992-1993 годах, выполняли в абхазском обществе те же социальные функции: прославляли героев-защитников, воодушевляли их последователей, укоряли трусов, став наиболее действенным орудием пропаганды.
«Одним из удивительных явлений вооруженного конфликта, - отмечает В. А. Тишков, - является переход психологического барьера страха и быстрое овладение навыками партизанской борьбы, причем в ее наиболее сложной форме стрелкового боя» [26]. Мы полагаем, что этот легко объяснимый, особенно учитывая неожиданность нападения, страх, растерянность и отсутствие боевого опыта у абхазов компенсировалось непреклонностью их выбора:
«Слишком страшный достался нам выбор,
Но абхазский народ не труслив,
Мы сейчас выбираем калибр
По отсутствию альтернатив». [27]
«Абхазы, абхазы, вас мало –
В неравный идете вы бой:
Но танк не страшнее кинжала,
Когда твои братья с тобой!» (с.23 Абхазия: альбом)
«Дух нации должен быть хищен и мудр,
Судьей беспощадным отрядам...
В краю, где от крови багровы мечи,
Не ищет трусливых решений,
Он ястреб, считающий мирных мужчин,
В горячее время сражений.
… Чем меньше мужчин, выбирающих страх,
Тем выше полет ястребиный». [28]
Стоит особенно подчеркнуть, что на абхазской стороне конфликта фактически отсутствовала государственная мобилизация: «воевать не заставляют никого - это дело личного выбора» [29]. Влияние на принятие решения о вступлении в ополчение было обусловлено традиционной для абхазов ответственностью перед родом – Ажьра-цвара и народом – Аидгылара: «так уж испокон веков повелось: время от времени перед самым миролюбивым человеком встает выбор – или его собственное выживание, или выживание его народа… И в исторической памяти любого народа выбравший второе окружен преклонением и славой, а выбравший первое – презрением и проклятиями» [30]. Действительно, традиционно у абхазов «нравственная оценка личности считается… наиболее важной, т. к. она является одним из важнейших условий достижения человеком высокого социального положения и авторитета» [31]. Таким образом, стыд перед соплеменниками – Апхащара - всегда был наиболее действенным регулятором социального поведения:
«Два главных корня в каждой душе – извечные Страх и Стыд.
И каждый Страх, побеждающий Стыд, людей, как свиней, скопит.
Два главных корня в каждой душе среди неглавных корней.
И каждый, Стыдом побеждающий Страх, хранит молоко матерей» [32].
Мотивы Апхащара занимали значительное место в абхазской военной публицистике: «Как больно и стыдно говорить о тех, кто в самый трудный час бросил свой дом, свою землю, свою сестру, вскормившую их молоком мать, о тех, кто достоин лишь одного слова – подонок. Как больно говорить о тех, кто прячет и бережет своих сыновей, как будто их жизни ценнее жизни тех, кто стоит между жизнью и смертью….. Пусть никто не думает, что никто ничего не узнает. Не только люди, но и лес имеет уши. И вот что я хочу сказать: если Родина у нас одна, то и защищать ее надо всем. Если нет, то поименно, пофамильно надо говорить о каждом и каждому указать соответствующее место» [33].
В ходе полевых наблюдений мы также неоднократно отмечали проявления Апхащара. Характерны записанные нами следующие высказывания: «Я мог бы сказать, что я выше этого, уехать, но как смогу потом чувствовать себя полноценным человеком, детям своим в глаза смотреть?»; «Не дай Бог прослыть отцом избегающих боя сыновей»; «Пусть те, кто уехал, сейчас где-то заняты своим бизнесом. Но когда война кончится и они вернутся, то поймут, что потеряли право на эту землю. Нет, мы не будем их гнать, но они поймут это сами - по нашим глазам».
Интересно отметить, что добровольческий принцип формирования абхазской армии иногда шел во вред общему делу, сказываясь на уровне дисциплины бойцов. Нам неоднократно случалось отмечать случаи, когда приказы командиров воинских подразделений выполнялись кем-либо по собственному усмотрению, со следующей анархической мотивировкой: «Я за родину и за себя, а не у него воюю!»
Чем большее презрение вызывали у абхазов мужчины, уклоняющиеся от выполнения долга защиты родины, тем большим уважением пользовались те, кому традиция не предписывала этой обязанности: добровольцы из России, женщины, старики и прибывшие на историческую родину представители абхазской диаспоры, потомки махаджиров. «Именно историческая память народа, которая запечатлена в генах, закодирована в подсознании личности и этноменталитете, не дала возможности зарубежной абхазской диаспоре не прийти на помощь своей исторической родине… Люди, не зная свою историческую родину до этого, подходя к пограничной черте, которой является война, выражают не только готовность погибать за нее, но и обязательно в случае гибели, желая быть преданными земле, за которую полны решимости умереть, наверное, чтобы больше не разлучаться с ней» [34]. Действительно, добровольцы из диаспоры, давшие клятву над телом их первого погибшего товарища: «Не прекратим войну, пока наша родина не станет свободной», написали коллективное завещание с просьбой, в случае гибели, похоронить их в земле Апсны. Опубликованное в ряде абхазских фронтовых средств массовой информации, это завещание стало действенным пропагандистским стимулом сражающегося народа:
«Всех нас объединяет Апсуара.
Если бы не Апсуара, не духовный мир абхазов,
Может быть, мы и вовсе исчезли бы с земли.
… Сегодня вернулись лихие времена.
Но мы должны …собраться в Абхазии,
Где истинная Апсуара» [35].
Любовь к родине, как и у всех народов мира, начинается у абхазов с любви к родному дому, точнее - к родному очагу. Ему, как месту средоточия силы дома и рода, у абхазов вообще придается сакральное значение. Самым сильным проклятием считалось и считается: «Да погаснет очаг твой». Это понимают в смысле: «Да вымрет весь дом твой» [36]. Забота о наличии потомства, о «поддержании огня в очаге», всегда находилась в центре внимания абхазского народа, чья жизнь исторически проходила в условиях постоянной близости смерти: «Узнав о смерти кого-либо, абхазы прежде всего спрашивали: «Кого он оставил» («Итынхада»), имея в виду прежде всего – кто продолжатель рода, семьи…» [37]. Этот интерес объяснялся и тем, что у абхазов не существовало принятой у многих воинственных народов традиции избавления от участия в войне единственных сыновей.
Война, начавшаяся в конце ХХ века, когда демографическая ситуация абхазов характеризовалась как критическая, вызвала особо острые, подчас болезненные проявления этой заботы: «в Абхазии принято жениться поздно, когда мужчина встанет на ноги, а на фронте убивают молодых холостяков» [38]. Мы зафиксировали эту тревогу в своеобразии публикуемых в местной прессе списков погибших – у фамилий всех холостяков значилась приписка: «неженатый». Бремя обеспечения продолжения рода фактически – «оставления семени» - брали на себя родители фронтовиков. Понимая и принимая возможность гибели сыновей, они хотели, чтобы те хотя бы оставили внуков. Эти причины способствовали небывалому по сравнению с мирным временем количеству браков у абхазов: родители спешно подбирали сыну невесту, а дождавшись его на побывку, играли свадьбу. Даже если раньше их не устраивал выбор сына, то в сложившейся ситуации они забывали старые претензии к его избраннице, и не просто давали согласие на брак, но активно способствовали его заключению. Естественно, принимали решение о вступлении в брак и те, кто до этого уже встречались, но «находились в раздумьях». Нередко у этих пар вся семейная жизнь исчерпывалась свадьбой и брачной ночью, и «юные супруги одна за другой повязывают черные платки. Весь бабий век: невеста – жена – вдова – для них безжалостно стиснут в несколько мгновений, и считается большим счастьем, если успела хотя бы зачать дитя. Дитя, осиротевшее еще в материнской утробе – из таких, согласно старинному поверью, вырастают самые непримиримые мстители» [39].
Следует отметить, что, хотя у абхазов не существует эндогамии, с точки зрения общества считается предпочтительным заключение браков внутри своей этнической группы. Особенно стоят на этом представители старшего поколения, нередко категорически отказываясь признать и принять в семью женщин, с которыми молодые абхазы сходились во время учебы или армейской службы, и их незаконнорожденных детей. Однако, если их сын погибал на фронте, не успев заключить законный брак, такие бастарды становились единственной надеждой на «сохранение огня в очаге». Их поиски по косвенным данным и фотографиям велись не только среди друзей погибшего сына, но и с помощью местного телевидения. Если ребенка удавалось отыскать, несостоявшиеся свекры просили прощения у его матери, добиваясь установления родственных отношений постфактум и возможности общения с внуком.
Стремлением уберечь молодежь, обеспечить продолжение рода был вызван и патриотический порыв стариков. По свидетельству очевидца, крестьянин села Лыхны Г. Шакрыл, отец фронтовика, «сказал своим родственникам: «Что вы дежурите у госпиталя? Ждете, когда привезут раненых или убитых сыновей ваших? Вперед!» Дядя Жора… в течение дня собрал дюжину пожилых мужчин, вооружил - и на фронт! И все приговаривал: «Мы старые, и если потеряем этих сыновей, других у нас не будет!» [40]. Г. Шакрыл, погибшему в бою, было посмертно присвоено звание «Герой Абхазии». Те старики, которые по дряхлости не могли участвовать в боевых действиях, вступили в батальон старейшин для несения внутренней службы. Самый старший в батальоне – 84-летний ветеран Великой Отечественной войны Расим из Очамчиры, сообщил нам: «По профессии я шофер, только один глаз у меня плохой, водить не могу, но из автомата стрелять сумею». В тот момент на фронте находилась его дочь: «Нет, не медсестра, а сама фронтовичка», 22-летний внук поправлялся после ранения [41].
Стоит особенно подчеркнуть, что всеобщей острой неприязнью в военной Абхазии пользовались именно те представители интеллигенции, которые как должное приняли бронь, предоставленную им руководством республики - как «генофонду нации»: «Стыдно, вдвойне стыдно, что такие люди находились и среди интеллигенции. Хочется знать, какими глазами они смотрят на матерей в трауре, как могут они проходить между свежих могил, мимо детей, не успевших произнести слово «папа». Мы все теперь знаем, кто чего достоин…» [42].
Определенным образом на патриотическом упорстве абхазов сказалось и то обстоятельство, что «по древним представлениям абхазов непрерывна таинственная связь между умершими предками и их живыми потомками. Абхазы воспринимают смерть не как конец жизни, а как продолжение ее в ином мире. Не напрасно и поныне об умершем говорят: «Он поменял один мир на другой» (Идунеи ипсахит)». Исследователи отмечают развитый характер абхазского культа предков: «С известным основанием можно сказать, что почти вся жизнь древнего абхаза была служением душам близких покойников. Клятва их именем была для него превыше всего, какое бы то ни было оскорбление словом или делом памяти предков воспринималось как тяжкое преступление» [43]. Причем это служение заключалось не только в исполнении соответствующих обрядов: «Чтобы имя покойного вспоминалось и благословлялось, абхазы устраивают в память умерших родственников общеполезные сооружения: родники или колодцы для общего пользования, мосты через речки и потоки, беседки со скамейками у больших дорог для отдыха путешественников, а также скамейки для сидения под тенью деревьев. Все такие сооружения носят имя покойного, в память которого они устроены» [44]. Абхазы чувствовали постоянную жесткую ответственность за свои поступки перед памятью предков, сверяя с этим критерием наиболее важные решения в жизни:
«Встанем, тесно к плечу прикасаясь плечом,
Если мы не какой-нибудь сброд, а семья…
Это наша земля, только наша земля!
Ну а если не люди мы, а мертвецы,
Проклянут нас в могиле родные отцы!» [45]
Такие представления служили в том числе и духовной связи поколений – Аамтаэикучтра – обеспечивая преемственность традиций, важнейшее условие развития любого этноса. Во время войны мы отмечали, что эти представления оказали свое влияние на настроения абхазов. Решение вступить в смертельную борьбу, соответствующее установкам Апсуара, расценивалось современными абхазами как угодное предкам, чьей славной памяти они не посрамили. Само появление в критический для народа момент такого харизматичного лидера, как В. Г. Ардзинба, рассматривалось абхазами как проявление Аамтаэикучтра: «Бессмертие эпохи Ардзинба в том, что она не создавалась здесь и сейчас одним человеком, а творилась народом, творилась в нем многие века. Как языком костров с вершины на вершину передавались радостные и горестные вести, так и зов предков к свободе дошел до нас на стыке тысячелетий через связь Вершин – особую духовную связь ВЕЛИКИХ ЛЮДЕЙ (выделено авт. – А. Б.), в чьих руках оказывалась судьба народа в те или иные времена. Последним, вышедшим на такую связь, был Владислав Ардзинба…» [46].
Между тем, война несколько трансформировала эти представления, добавив к ответственности перед душами предков гораздо более отчетливую ответственность перед погибшими товарищами. Один из традиционных тостов абхазского застолья – «за ушедших» - стал пониматься и произноситься конкретней: «за павших товарищей». Практически ежедневно на фронте можно было услышать оборот: «Только победой мы можем успокоить души наших бедных ребят!» Очевидно, есть определенная корреляция между обычаем кровомщения и такими традициями последней войны, как клятвы на могилах умерших, торжественные их посещения после окончания войны с объявлениями о свершившемся возмездии, роскошь надгробий. Ответственностью перед мертвыми товарищами нам объясняли и необходимость продолжения сопротивления уже после окончания войны: «Если мы отдадим нашу Победу, мертвые нам не простят! Да, за нее заплачено очень дорого: ведь Грузия посылала сюда воевать уголовников, а у нас шли вперед и первыми погибали самые лучшие. Но мы знали, ради чего умирали, знаем, ради чего живем теперь. Мы на могилах своих ребят напишем: «Погиб за Родину». А они? Что посмеют написать они?» [47].
Таким образом, анализ источников и проведенные нами полевые исследования позволяют утверждать, что возникновение и стойкость иррационального абхазского сопротивления были обусловлены этнопсихологичскими факторами: «Разве среди абхазской интеллигенции не было тех людей, которые, именно из прагматизма, предлагали сложить оружие, искренне веря, что таким образом они способствуют сохранению и выживанию нации. Трудно представить, что было бы, если в начале войны глава республики Владислав Ардзинба не проявил смелости и мужества и не призвал бы народ, в соответствии с принципами Апсуара, встать на защиту своей Родины, а, исходя из прагматизма, предложил бы не сопротивляться для самосохранения народа» [48]. Сделав свой отчаянный, труднообъяснимый стороннему наблюдателю выбор, абхазский народ, руководствуясь ментальными установками Апсуара, сумел одержать победу в заведомо безнадежной борьбе, обеспечив себе не только биологическое, но и духовное выживание.
______________________________
-
Тишков В.А. Общество в вооруженном конфликте (этнография чеченской войны). – М.: Наука, 2001. – С. 281-282.
-
Авидзба А.Ф. Грузино-абхазская война 1992-1993 гг. и некоторые вопросы личностной, этнической и культурной самоидентификации. (Проблемы идентичности и моргинализма) // Абхазоведение. Вып. III. – Сухум: АБИГИ им. Д.И. Гулиа АН Абхазии, 2004 – С.110.
-
Бройдо А.И. Дорога, ведущая к храму, обстреливается ежедневно. – М.: Война и мир, 1994. – С. 9-10.
-
Абхазия: 1992-1993 годы. Хроника отечественной войны. Фотоальбом. Под общ. ред. Г. Гагулия. – М.: Макс, 1995. – С. 138.
-
Гумба Г.Д. Форма и сущность национального движения абхазского народа. – Сухум, 2002. – С. 20.
-
Крылатые слова. Пословицы абхазов, проживающих в Турции. / Собр., сост и пер. О.Б. Шамба. – Сухум: АГУ, МАААН, 2005. – С. 100.
-
Там же. – С.39.
-
Бгажба Х.С. Этюды и исследования. – Сухуми: Алашара, 1974. – С. 121.
-
Абхазская народная поэзия / Пер. Н. Гребнева. Предисловие А. Ангшиба. – Сухуми: Алашара, 1983. – С. 35.
-
Боденштедт Ф. По Большой и Малой Азии. О Черкесии (Путевые заметки и главы из книг). – М.: Центр гуманитарных исследований «Абаза», 2002. – С.136.
-
Пословицы абхазского народа / Сост. О.Б. Шамба. – Сухум: АГУ, 1994. – С. 29.
-
Авидзба А.Ф. Указ. Соч. – С. 126.
-
Цит. по: Дзидзария Г.А. Махаджирство и проблемы истории Абхазии XIX столетия. – Сухуми: Алашара, 1975. – С. 229-230.
-
Инал-Ипа Ш.Д. Зарубежные Абхазы. – Сухуми: Алашара, 1990. – С.7.
-
Крылатые слова… С. 38.
-
Цит. по: Аргун А.Х. Абхазия: ад в раю. - Сухум: Алашара, 1994. – С. 26.
-
Дзидзария А.Г.Указ. соч. – С. 480-481.
-
Аргун А.Х. Указ. соч. – С. 192.
-
Гулиа Д.И. Избранное. – Сухуми: Алашара, 1973. – С. 149.
-
Панеш Э.Х. Этническая психология и межнациональные отношения. Взаимодействие и особенности эволюции. (На примере Западного Кавказа). – СПб.: Европейский дом, 1996. – С. 49.
-
Чернов И. Владислав Ардзинба: Если бы мне дали слово в ООН… // Все об Абхазии. – Гудаута, 1993. - №7.
-
Камю А. О Сизифе. Эссе об абсурде // Сумерки богов / Сост. и общ. ред. А.А. Яковлева. – М.: Политиздат, 1990. – С. 282-283.
-
Крылатые слова… С. 62.
-
Чанба Олег. Стремя. – Сухум: Алашара, 1997. – С. 68-69.
-
Шинкуба Б.В. Избранные произведения в двух томах. Т.I. – М.: Худлитиздат, 1982. – С. 203.
-
Тишков В.А. Указ. соч. – С. 280.
-
Галин И. Крылатая фамилия. // Герои Абхазии: Вып. I. – Сухум: Минобороны РА, 1995. - С.14-15.
-
Абхазия: 1992-1993 годы… С. 82-83.
-
Бройдо А.И. Указ. соч. – С. 47.
-
Шария В. Танк не страшнее кинжала. Рассказы. – Сухум: Алашара, 1998. – С. 167.
-
Маан О.В. Социализация личности в традиционно-бытовой культуре абхазов (Вторая половина XIX – начало XX вв.). – Сухум: Алашара, 2003. – С. 52.
-
Искандер Ф.А. Ежевика. Стихи. – Фортуна Лимитед, 2002. – С. 30.
-
Басария В.К. Время тяжких испытаний. Второе издание. – Сухум: Алашара, 2006. – С. 111-112.
-
Авидзба А.Ф. Указ. соч. – С. 110.
-
Алтейба А.Д. Песнь ранения (на абх. яз.). – Сухум: Алашара, 1994. – С. 11.
-
Смыр Г.В. Ислам в Абхазии и пути преодоления его пережитков в современных условиях. – Тбилиси: Мецниереба, 1972. – С.15.
-
Маан О.В. Указ. соч. – С. 113.
-
Бройдо А.И. Дорога к храму под обстрелом / Предисл. Р.Ф. Казаковой. – М.: Lnforos, Информационная цивилизация XXI века, Российский миротворец, 2007. – С. 31.
-
Там же. – С. 31-32.
-
Галин Н. Указ. соч. – С. 14-15.
-
Бройдо А.И. Дорога, ведущая к храму, обстреливается ежедневно. – М.: Война и мир, 1994. – С. 87-88.
-
Басария В.К. Указ. соч. – С. 111.
-
Инал-Ипа Ш.Д. Вопросы этнокультурной истории абхазов. – Сухуми: Алашара, 1976. – С. 90.
-
Чурсин Г.Ф. Материалы по этнографии Абхазии. – Сухуми: Абгосиздат, 1957. – С. 201.
-
Шинкуба Б.В. Указ. соч. – С. 265.
-
Аламия Г. Эпоха Ардзинба. // Абаза. – Сухум. 2005. - №1(6). – С.3.
-
Бройдо А.И. Дорога к храму под абстрелом. – М., 2007. – С. 112.
-
Гумба Г.Д. Указ. соч. – С. 20.
Достарыңызбен бөлісу: |
