Книга Ма Прем Шуньо вся пронизана любовью, любовью к своему Мастеру Ошо. Очень часто, когда люди читают о тех или иных религиозных учениях или так называемых учениях Нового Века (New Age)

Я вспоминаю, как однажды он весь день отдыхал, и встал только на обед, потом он вернулся в постель и сказал, что у него нет работы. Я сказала: "Для человека, который не делает никакой работы, ты делаешь так много. Никакой работы! Здесь тысячи людей, которые чувствуют, что ты "работаешь " над ними". Он сказал: "Это правда".

На дискурсе в Уругвае я слышала, как он сказал:

"Я видел, как тысячи моих людей изменяются, не зная об этом; они изменились так сильно, но изменения происходят внутри, почти не касаясь поверхности. Их уму даже не позволялось в этом участвовать, это было просто от сердца к сердцу".

("За Пределами Психологии")

Иногда происходит так, что создается расстояние, не физическое расстояние, а расстояние, созданное внутри меня, когда я нахожусь в медитации, и в этом пространстве мне хочется коснуться ног всех моих товарищей по путешествию. Мои алмазные дни состояли не только из обработки алмаза, были дни, которые просто искрились светом. Дни, когда я была рядом с Ошо, делая что-то небольшое для него: принося ему еду, наблюдая за его стиркой, просто находясь рядом с ним и наблюдая то, как просто он жил. Он жил так тотально, молчаливо и мягко.

Наблюдать, как он делает что-то, например, свертывает полотенце, чтобы положить рядом с собой, было достаточно, эти небольшие события невозможно описать, и это самые прекрасные алмазы, которые остаются невысказанными.

Комната Ошо для шитья была уникальна: Гаян, Арпита, Ашиш, Сандья и Вина были постоянно заняты, потому что Ошо не беспокоился по пустякам и все же был очень внимателен.

Противоположности здесь встречались, потому что он всегда так просто относился к тому, что он носит, что он даже не знал заранее, какую робу он будет одевать, даже если это была фантастическая праздничная роба. Роба должна была быть приготовлена для него вместе с подходящей шапкой и носками. Стиль "с крыльями" иногда приводил нас к катастрофе, когда материя была слишком жесткой, чтобы сделать крыло, и это выглядело очень странно. Была одна одежда, которая оттопыривалась, как будто это были рыцарские доспехи, и выглядела очень забавно.

Ошо вызвал Гаян вниз в свою комнату, чтобы она посмотрела, в чем ошибка. Было пять минут до времени дискурса, и я сказала, что я дам ему другую робу для дискурса. "Нет, нет", - сказал он, посмеиваясь, - "я хочу одеть эту, я просто хочу видеть реакцию людей". В тот раз я просто легла трупом и настаивала, чтобы он не надевал ее. Я знала, люди будут просто смеяться, но его это не волновало.

С другой стороны, ему нравилось выбирать материал, и иногда он отвергал одежду после того, как он выбрал материю. Я говорила ему: "Но ты выбрал материю!" Он говорил: "Да, но я не всегда знаю..." Он говорил мне: "Принеси мою фестивальную одежду... каждый день - это праздник". А потом неделю спустя: "Зачем ты даешь мне эти претенциозные золотые одежды? Я люблю простую одежду". Когда ему нравилась роба, это было так красиво, он касался ее, он выглядел довольным и говорил: "Я действительно люблю вот эту, она простая и все же богатая", - и он

делал так каждый раз, когда он надевал ее, как будто видел ее в первый раз.

Больше всего он любил носить черное.

Когда Вивек вернулась из Таиланда, она изменила свое имя на Нирвано - для нового начала - и привезла Ошо поднос, который был заполнен часами с имитацией золота и бриллиантов. Они ему очень понравились, и следующий год он продолжал получать и потом дарить часы. Мы просили каждого, кто едет в Бангкок, привезти часы для Ошо, чтобы он мог их дарить.

Ошо любил дарить подарки, и неважно, что он дарил, было ли это что-то дорогое или небольшое, он давал это с той же самой любовью. Не было разницы в том, что или кому он дарил. Мы сделали для него шкаф, наполненный подарками, и он с такой заботой выбирал для людей вещи. Он, обычно, открывал дверь шкафа, чтобы посмотреть, что он может подарить, и много раз он звал меня в свою ванную комнату, где он сидел на корточках, как сидят в Индии, и один за другим он

выбирал шампунь, крем и по поводу каждого он говорил "дайте это тому... дайте это тому..." Иногда было без нескольких минут семь, и было время идти в Будда Холл, а он давал мне двадцать или больше подарков, чтобы раздать людям. Когда мы возвращались из Будда Холла, он спрашивал меня, отдала ли я уже его подарки!! С Ошо все делалось СЕЙЧАС. Для него не было другого времени.

Анандо и Нирвано решили построить "прогулочный путь" в саду для Ошо, чтобы у него было какое-то упражнение, и он мог видеть сад в те дни, когда он недостаточно хорошо себя чувствовал, чтобы идти на дискурс. Он согласился, хотя я подозреваю, что он знал, что он воспользуется этим только пару раз. У них была также идея построить рисовальную комнату для Ошо.

Раньше он так красиво рисовал, но потом у него появилась аллергия на запах фломастеров и чернил. Была построена комната, соединенная с его спальней, где он мог рисовать кистью, чернилами, ручками - всем, что мы могли найти без запаха.

Комната была сделана из зеленого и белого мрамора, и она ему так нравилась, хотя была очень и очень маленькой, что он спал там девять месяцев и называл ее своей маленькой хижиной, но рисовал там только однажды. Как-то раз он позвал меня в свою маленькую хижину. Было время муссона, и шел проливной дождь.

Он сказал:

"Так пишутся хайку: Медитация Капли дождя падают на крышу. Это не поэмы; они очень зрительные"... потом он лег и снова заснул.

Планировалось сделать плавательный бассейн для Ошо и комнату для упражнений с тренажерами, оснащенную современным оборудованием. Все были заняты, исследуя каждую возможность, чтобы помочь Ошо удержаться в теле, пока ему нужно было девять лет бороться с отравлением. Это время должны были продолжаться вредные последствия.

Из Японии мы получали настойки, которые должны были выводить из организма токсины, пробовались специальные ванны и даже радиационный пояс, который, как было доказано в Японии, с правильной дозой излучения излечивал многие болезни.

Друзья со всего мира, от алхимика в отдаленных холмах в Италии до знаменитого японского ученого, присылали медикаменты и травы для того, чтобы Ошо попробовал их.

Но Ошо становился все более и более слабым. Он прекратил дискурсы утром, и вместо этого у него были сессии массажа с Анубуддой и японским Анандой. Однако он по-прежнему приходил говорить с нами по вечерам.

Он начал страдать от случайных обмороков, "атак падений", неожиданно падая на землю, что повышало возможность повреждения его кровеносных сосудов, в особенности, в сердце. Мы постоянно беспокоились (это просто приводило меня в ужас), что он может упасть, когда рядом никого не будет, и сломать себе кости. И в то же время мы не хотели кружить вокруг него все время и вторгаться в его пространство.

В марте, когда мы праздновали тридцать пятый год просветления Ошо в новом Будда Холле, который выглядел как космический корабль со своей новой крышей, началась серия дискурсов "Мистическая роза".

Это была серия, из которой родилась новая медитация, новая группа и новое приветствие - каждое открывало магию спонтанности Ошо. Приветствие было: "Яа-Ху!" - и мы так приветствовали Ошо, когда он входил или уходил из зала, мы поднимали вверх обе руки и кричали в унисон: "Яа-Ху!" Это действительно доставляло ему радость.

Каждый вечер, когда Ошо ложился спать, я поправляла у него одеяло перед тем, как выключить свет и на цыпочках выйти из комнаты. Когда я поправляла одеяло, он иногда взглядывал на меня смеющимися глазами и говорил: "Яа-Ху! Четана". Во время этой серии над всей коммуной была дзенская палка, и эхо ее силы можно слышать до сих пор.

Несколько дней было хихиканье и беспокойство в аудитории, и однажды это случилось, когда Ошо отвечал на вопрос о тишине и об отпускании себя. Атмосфера была такой, что мы чувствовали, как будто мы двигаемся выше и выше вместе с ним как одно целое. Это был дискурс, на котором люди забывали дышать, и как раз во время тишины, когда голос Ошо дотянулся почти за облака, раздался взрыв истерического смеха. Ошо продолжал говорить, но смех усиливался, и потом еще несколько человек начали смеяться этим сумасшедшим смехом. Ошо сделал паузу и

сказал: "Это выходит за пределы шутки", - ...но смех все же продолжался. Каждый остановился на середине полета, и минута тикала за минутой ... Ошо посмотрел на аудиторию и очень величественно и спокойно положил дощечку с вопросами, встал, поприветствовал намасте каждого и вышел из Будда Холла.

Он сказал: "Завтра вечером меня не ждите".

Когда я встала и побежала к двери, чтобы проводить его на машине обратно в его комнату, я чувствовала себя больной от шока, и когда мы дошли до комнаты, я наклонилась, чтобы сменить ему обувь. Я хотела извиниться, потому что, конечно, моя бессознательность не отличалась от чьей-либо другой, но я не могла говорить.

Он попросил меня позвать Нилам, Анандо и своего доктора Амрито.

К тому времени, когда они пришли, Ошо уже лежал в постели, и он разговаривал с ними из постели около двух часов. Он сказал, что поскольку мы не способны слушать его, то почему он должен приходить в Будда Холл каждый вечер? У него очень сильная боль, и он живет только для нас; только для нас он приходит говорить каждый вечер, и если мы не можем даже слушать...

В комнате было пронизывающе холодно и темно, горела только небольшая лампа около кровати, и Ошо говорил шепотом, так что Нилам, Анандо и Амрито должны были приблизить свои головы очень близко к Ошо для того, чтобы услышать. Я стояла в ногах постели, наблюдая, и была в таком шоке, что я даже не знала, что я чувствую.

Я спрашивала себя: "Что я чувствую?" - и я не знала. Я была совершенно чистым листом, я не могла регистрировать, что происходит со мной. Ошо говорил, что он покинет тело, и Нилам плакала. Анандо пыталась шутить с Ошо, но его чувство юмора казалось, не работало - очень опасный знак. В конце концов, мои эмоции вышли как приливная волна, и я разрыдалась: "Нет, ты не можешь уйти. Мы не готовы.

Если ты уйдешь сейчас, я уйду вместе с тобой". Он помедлил, поднял свою голову с подушки, чтобы посмотреть на меня... Я рыдала, и все же я чувствовала, что это превращается в драму. Мы все окоченели от холода и плакали, и в конце концов Нилам сказала: "Давайте дадим Ошо поспать".

Ошо обычно немного ел ночью. Это изменялось в зависимости от того, как он себя чувствовал, но эти несколько месяцев он что-то съедал два или три раза за ночь.

Если его желудок был полон, это помогало ему спать, и он однажды сказал нам, что это началось, когда за ним ухаживала его бабушка, и она давала ему сладости.

Он ел около полуночи, так что когда он звал меня, я брала еду, он сидел на постели, а я сидела на полу. Я ждала... но он больше ничего не говорил о том, чтобы оставить тело. Он говорил совсем о других вещах, как будто ничего не произошло, и я старалась быть очень-очень спокойной и не собиралась напоминать ему.

Он пришел разговаривать с нами на следующий вечер, и с того вечера аудитория больше не была аудиторией, а была собранием медитирующих. Изменилось качество того, как мы слушали, и даже, несмотря на то, что прибывали новые люди, они соскальзывали в это качество, как в шелковую перчатку.

Несколькими неделями позже в конце каждого дискурса Ошо начал вводить нас в медитацию, которая начиналась с джиббериш. Каждый в зале позволял вылетать бессмысленной чепухе из его ума. Ошо потом говорил нам: "Стоп, полностью замрите", - и мы сидели, неподвижные, как статуи. Потом: "Отпустите себя", - и мы раскидывались на полу. Когда мы лежали на полу, Ошо мягко вводил нас в молчаливые пространства, которые должны были стать нашим домом. Он дал нам вкус нашего внутреннего мира, где мы однажды поселимся навсегда. И потом он возвращал

нас назад и спрашивал: "Можем мы праздновать собрание десяти тысяч будд?"

•••

Алмаз - это самая твердая субстанция в мире, и некоторые из моих самых трудных дней с Ошо были, когда он пытался разбить мое бессознательные женские обусловленности. Возраст этих обусловленностей измеряется столетиями; они такие глубокие, что очень трудно не ассоциироваться с ними и видеть, что это не я. Вы должны понять, что под "столетними обусловленностями" я имею в виду то, что мой женский ум запрограммирован моей матерью, а ее - ее матерью и так далее. И еще вам потребуется если не принять, то по крайней мере поиграть с идеей, что наши умы не "новые". Наши умы - это собрания умственных стереотипов, которые прошли сквозь века.

сострадания, потому что мы нуждались в нем.

Через женские обусловленности труднее пройти, так как мы позволяли, чтобы с нами обращались как с рабынями, и глубоко внутри женщина по-прежнему обладает менталитетом рабыни. В ответе на вопрос Маниши, когда она спрашивала об учениках, с которыми обращаются как-то особенно, он ответил:

...это не вопрос, Маниша, что специальное обращение означает "переезд в Лао-Цзы (дом Ошо) и ежедневные личные беседы с мастером". Если ты осознаешь, что ты спрашиваешь... ты видишь ревность? Ты видишь свою женщину?"

Он продолжал объяснять, что люди приходят увидеть его, только если это связано с их работой. Что не каждый человек в коммуне может делать ту же самую работу.

Кто-то должен приготавливать его еду, кто-то должен делать заметки и выполнять работу секретаря. Он объяснил, почему Анандо подходит к своей работе, а у Маниши есть ее работа. Он продолжал:

"Первая коммуна разрушилась из-за женской ревности. Они постоянно ссорились.

Вторая коммуна была разрушена из-за женской ревности. И это третья коммуна и последняя, потому что я начинаю уставать. Иногда я думаю, что может быть Будда был прав, что он не разрешал ни одной женщины в своей коммуне в течение двадцати лет. Я не за него: я первый, кто позволил мужчинам и женщинам иметь ту же самую, одинаковую возможность для просветления. Но я обжег свои пальцы дважды, и это всегда была ревность женщин. И все же я упрямый человек. После двух коммун, когда огромные усилия были потрачены зря, я начал третью коммуну, но я не создал никакого отличия - женщины по-прежнему руководят ею. Я хочу, чтобы женщины здесь, в коммуне, не вели себя как женщины. Но маленькие ревности..."

("Хаякуджо: Эверест Дзен")
Я также была в шоке однажды вечером, сидя на дискурсе, когда Ошо сказал:

"...Как раз сегодня утром Девагит работал с моим зубом. Первый раз за все годы, когда я встал с зубоврачебного кресла, я спросил его: "Ты удовлетворен?"... потому что я видел его неудовлетворенность, он не смог сделать ту работу, которую он хотел, с моим зубом. Вечером я сказал, чтобы он закончил ее, потому что кто знает о завтра? Может быть, меня не будет здесь, тогда пломбирование моего зуба будет абсолютно абсурдным. Он сделал все, что мог, но я мастер,

который учит каждого присутствию в каждый момент.

И даже люди, которые близки ко мне, продолжают спрашивать меня: "Ты любишь меня, Бхагван?" Я не могу по-другому. Это не вопрос ваших качеств, моя любовь безусловна. Но я вижу бедность человеческого сердца. Оно продолжает спрашивать: "Я нужен?" И если вы не свободны от желания быть нужным, вы никогда не узнаете свободу, вы никогда не узнаете любовь, и вы никогда не узнаете истину. Из-за этой истории я должен сообщить вам: Четана работает очень много, постоянно, заботясь, чтобы мне во всем было хорошо, но она продолжает спрашивать: "Ты любишь меня?" Я сижу в зубоврачебном кресле, мне только что дали максимальную дозу обезболивающего, и она спрашивает: "Ты любишь меня?" И поскольку я обещал своему дантисту: "Я не буду говорить...", но это невозможно. Поскольку я не сказал: "Я люблю тебя", она была так обеспокоена, что забыла положить полотенце в мою ванную комнату. Мне пришлось принимать ванну без полотенца. Позже, когда я спросил ее, она сказала: "Извини меня". Но это не только ее ситуация. Это ситуация почти каждого. А все мое учение заключается в том, что вы должны иметь

уважение к самому себе. Это унижение достоинства, когда вы просите это, и особенно мастера, чья любовь уже дана вам. Зачем быть нищим? Мои усилия здесь в том, чтобы сделать из вас императоров. В тот день, в тот момент, когда вы поймете потрясающее великолепие присутствовать в настоящем, ничего больше не нужно. Вас достаточно. Из этого возникает огромная радость: "Ага! Мой бог! Я был здесь, а искал везде в других местах".

Я сознательно не требовала: "Любишь ли ты меня?" - но Мастер работает и с бессознательным. Он поднимает бессознательные желания на поверхность, потому что если их однажды увидеть и понять, они больше не влияют на человека. Этот инцидент был результатом серии стоматологических сессий, в которых Ошо работал с моим бессознательным, а Девагит работал над его зубами.

В то время как Девагит вертелся вокруг рта Ошо с наставленными стоматологическими инструментами, Ошо затоплял нас потоком слов. На типичной сессии были Амрито, Девагит, Нитти, Анандо, сидящая на стуле справа от Ошо, где она делала заметки, и я, сидящая слева от него рядом с Нитти. Ошо иногда вынимал руки из-под одеяла, которым он был прикрыт, и ударял Нитти или Ашу, которые иногда ассистировали Девагиту. Или он держал одну из их рук, и тогда им было очень трудно работать. Иногда он отрывал пуговицы на одежде Анандо или постукивал по ее горлу или по сердечной чакре. Это было очень интересно, за исключением того, что я теряла свое чувство юмора во время этих сессий. Монолог шел примерно такой:

Ошо: "Я могу слышать твои мысли... Четана, это не то... Четана, будь свидетелем...

Где моя Анандо (держа руку Анандо)... На ее месте должна быть Четана. Это не ее рука... Я не хочу вмешиваться ни в чью свободу... Четана, ты принуждаешь меня говорить. Я знаю тебя больше, чем ты знаешь себя. Отбрось потребность, чтобы тебя желали. Я могу видеть разницу в ваших руках (он держит мою руку)... Четана, будь молчалива, будь наблюдателем... Оставь мою руку! (Он неожиданно выдергивает руку и засовывает ее под одеяло)... Будь здесь, Четана. Просто будь здесь. Да, со своими слезами. Я суровый, но что я могу сделать? Я должен быть суровым с тобой. Просто будь без ревности... Девагит! (Да, Ошо?) Четана меня слишком изводит... Неужели ты не можешь просто быть - это все мое учение - просто БЫТЬ (грозя мне пальцем!)... Четана, твое дело просто быть... Где Четана? Просто держи мою руку, иначе ты потеряешься. Я иногда говорю тяжелые вещи, которые я обычно не говорю. Не воспринимай это как оскорбление, просто медитируй над этим...

Четана, ты можешь идти и делать свою работу, если хочешь. Любое извинение хорошо для несознательности... Я слышу рыдания, и дверь открывается и закрывается... Я хочу, чтобы ты была здесь раз и навсегда. Но не спрашивай снова и снова. Будь в тишине и будь здесь... Я жесток, я не забочусь о последствиях... Если ты спросишь снова, Четана... Нет! Четана плачет, но плач не поможет. Вы видите мои слезы о Четане? Ты просишь, чтобы тебя хотели - это ты должна отбросить... Какая драма на маленькой сцене, где никто, кроме меня, не осознает... Смех в пустом театре... Понимать женщин очень трудно... Какая трудная задача быть мастером...

Сделай заметку, Анандо, что Четана все еще хочет, а она имеет все, что я могу дать...

Затем он начинает искать пуговицу на одежде Анандо, говоря: Поиск пуговицы...

Что случилось с твоей пуговицей? Пометь, что я хотел найти пуговицу, но не смог.

Она должна быть там. Ты прячешься... Четана, я могу слышать твой ум. Вечная потребность быть нужным. Я хочу, чтобы каждый был здесь из любви, а не из потребности... "

Такие сессии длились часами, в то время как его зубы подвергались лечению, может быть это продолжалось неделями. В это время я не спала хорошо, потому что частью программы Ошо было то, что он немного ел каждые два часа всю ночь. Он звал меня, я приносила ему еду, была там, пока он ел ее, и потом относила тарелки обратно в кухню. К тому времени, когда я возвращалась в кровать и спала около часа, подходило время для следующей еды. В течение десяти недель я никогда не спала больше, чем два часа за раз. Я думаю что это то, что известно как фаза

тревожного сна. Необходимость видеть сны, видимо, была такой сильной, что у меня были сновидения даже до того, как я засыпала. Я слышала, как Ошо говорил, что если человек спит восемь часов, то шесть часов он видит сны. Меня изумляло, в каком беспорядке мое бессознательное. Дни, месяцы могли проходить, и жизнь казалась простой, и все было прекрасно, и потом неожиданно у меня была возможность увидеть, что происходит ночью, и я осознавала, что мой ум совершенно сумасшедший! Обычно человек не осознает свои сны, но если его постоянно будить в середине сна, тогда он может видеть их, и это просто забавный беспорядок

освобождения и сбрасывания бессознательного. Когда весь этот процесс взбаламучавался, я становилась более хрупкой. Я была "обидчивой", если не сказать больше. Оглядываясь назад, кажется невозможным, что меня так легко было зацепить, но Ошо очень хорошо знал наши кнопки и когда нажать их. Это кажется невозможным, что как это ни печально, я не могла понять, что он пытался сделать.

Мое эго, мой ум и то, как он работал, это было так прозрачно, так видно там - почему же я не могла увидеть это?

Я была в гневе, я плакала и была в беспокойстве, я спрашивала Ошо, почему он кричит на меня. Он отвечал, что он говорит мне, чтобы я сидела тихо и была свидетелем себя и того, что происходит вокруг, а для меня этого было недостаточно. Для меня было недостаточно просто сидеть молча. Он говорил, что кричит не на меня, а на мое бессознательное. Неужели я не могу увидеть, что это моя обусловленность, мой ум управляет мной? Он говорил, что я сравниваю себя с Анандо, думая, что она в лучшем положении, чем я. Он сказал, что Анандо просто делает свою работу, а я должна делать свою. Но моя обусловленность говорит, что она получает больше. "Неужели ты не видишь?" - спрашивал он.

Он продолжал говорить, что он думает, что именно поэтому Будда никогда не давал инициации женщинам. С женщинами обращались как с удобной вещью, и они поддерживали это. Женщины хотели, чтобы в них нуждались, и думали, что если в них не будут нуждаться, тогда кто-нибудь другой займет их место, и они будут бесполезны. Он говорил, что обусловленности желания быть нужной так велики, такие глубокие, что невозможно увидеть это самой. Кто-то должен показать это тебе. Стараться быть нужной, это значит быть без достоинства. "Это унижение.

Стой одна". Он говорил: "Будь достаточна для себя самой". Пока продолжался этот разговор, Ошо закончил свой ужин. Анандо и я сидели на полу, а Ошо сидел за своим обеденным столом. Я взглянула на него и увидела, какой он усталый, какую безнадежную неблагодарную задачу он выполняет. Он пытается помочь мне проснуться, а у меня гнев на него. Я посмотрела на него, на плечи, слегка согнутые утомлением, что он получает, пытаясь помочь мне? Ничего! Он выглядел

древним - древний видящий с невозможной миссией. Его сострадание было бесконечным, его терпение и любовь были обширны как небо. Я заплакала и коснулась его ног.

Прошел месяц, и здоровье Ошо еще раз изменилось к худшему. Так много раз он говорил мне, что не может поверить, что правительство Соединенных Штатов было таким жестоким. "Почему они просто не убили меня?" - спрашивал он.

Боль в его суставах нарастала, особенно в правом плече и в обеих руках.

"Я чувствую, что мои руки искалечены". Его очень шатало, когда он шел, и он начал проводить больше времени в постели. Его дни становились все короче и короче. Однажды он проснулся в пять часов утра, принял ванну, потом съел завтрак, и когда он возвращался обратно в свою спальню, он взглянул на часы на моем столе и сказал: "Ого! Семь часов утра. Мой день закончен. Еще один день!"