Конец формы Эрнест Хемингуэй. Прощай, оружие!

Глава семнадцатая

Когда я проснулся после операции, было не так, словно я куда-то

исчезал. При этом не исчезаешь. Только берет удушье. Это не похоже на

смерть, это просто удушье от газа, так что перестаешь чувствовать, а после

все равно" как будто был сильно пьян, только когда рвет, то одной желчью и

потом не делается лучше. В ногах постели я увидел мешки с песком. Они

придавливали стержни, торчавшие из гипсовой повязки. Немного погодя я увидел

мисс Гэйдж, и она спросила:

- Ну, как?

- Лучше, - сказал я.

- Он прямо чудо сделал с вашим коленом.

- Сколько это длилось?

- Два с половиной часа.

- Я говорил какие-нибудь глупости?

- Нет, нет, ничего. Не разговаривайте. Лежите спокойно.

Меня тошнило, и Кэтрин оказалась права. Мне было все равно, кто дежурит

эту ночь.

В госпитале было теперь еще трое, кроме меня: тощий парень из Джорджии,

работник Красного Креста, больной малярией, славный парень из Нью-Йорка,

тоже тощий на вид, больной малярией и желтухой, и милейший парень, который

вздумал отвинтить колпачок от дистанционной трубки австрийского снаряда,

чтобы взять себе на память. Это был комбинированный шрапнельно-фугасный

снаряд, какими австрийцы пользовались а горах: шрапнель с дистанционной

трубкой двойного действия.

Все сестры очень любили Кэтрин Баркли за то, что она без конца готова

была дежурить по ночам. Малярики не требовали много забот, а тот, который

отвинтил колпачок взрывателя, был с нами в дружбе и звонил ночью только при

крайней необходимости, и все свободное от работы время она проводила со

мной. Я очень любил ее, и она любила меня. Днем я спал, а когда мы не спали,

то писали друг другу записки и пересылали их через Фергюсон. Фергюсон была

славная девушка. Я ничего не знал о ней, кроме того, что у нее один брат в

пятьдесят второй дивизии, а другой - в Месопотамии и что она очень привязана

к Кэтрин Баркли.

- Придете к нам на свадьбу, Ферджи? - спросил я ее как-то.

- Вы никогда не женитесь.

- Женимся.

- Нет, не женитесь.

- Почему?

- Поссоритесь до свадьбы.

- Мы никогда не ссоримся.

- Еще успеете.

- Мы никогда не будем ссориться.

- Значит, умрете. Поссоритесь или умрете. Так всегда бывает. И никто не

женится.

- Не трогайте меня, - сказала она. - Я и не думаю плакать. Может быть,

у вас все обойдется. Только смотрите, как бы с ней чего-нибудь не случилось.

Если что-нибудь с ней случится из-за вас, я вас убью.

- Ничего с ней не случится.

- Ну, так смотрите. Надеюсь, что у вас все обойдется. Сейчас вам

хорошо.

- Сейчас нам чудесно.

- Ладно.

времени на руках.

- Вы славная девушка, Ферджи.

- Ничего не славная. Не подлизывайтесь ко мне. Как ваша нога?

- Прекрасно.

- А голова? - Она дотронулась пальцами до моей макушки. Ощущение было

такое, как если трогают затекшую ногу.

- Голова меня никогда не беспокоит.

- От такой шишки легко можно было остаться кретином. Совсем не

беспокоит?

- Нет.

- Ваше счастье. Записка готова? Я иду вниз.

- Вы должны попросить ее, чтоб она на время отказалась от ночных

дежурств. Она очень устает.

- Хорошо. Я ее попрошу.

- Я хотела подежурить ночь, но она мне не дает. Другие рады уступить

свою очередь. Можете дать ей немного отдохнуть.

- Хорошо.

- Мисс Ван-Кампен уже поговаривает о том, что вы всегда спите до

полудня.

- Этого можно было ожидать.

- Хорошо бы вам настоять, чтоб она несколько ночей не дежурила.

- Я бы и сам хотел.

- Вовсе вы бы не хотели. Но если вы ее уговорите, я буду уважать вас.

- Я ее уговорю.

- Что-то не верится.

Она взяла записку и вышла. Я позвонил, и очень скоро вошла мисс Гэйдж.

- Что случилось?

- Я просто хотел поговорить с вами. Как по-вашему, не пора ли мисс

Баркли отдохнуть немного от ночных дежурств? У нее очень усталый вид. Почему

она так долго в ночной смене?

Мисс Гэйдж посмотрела на меня.

- Я ваш друг, - сказала она. - Ни к чему вам так со мной разговаривать.

- Что вы хотите сказать?

- Не прикидывайтесь дурачком. Это все, что вам нужно было?

- Выпейте со мной вермуту.

- Хорошо. Но потом я сразу же уйду. - Она достала бутылку из шкафа и

поставила на столик стакан.

- Вы берите стакан, - сказал я. - Я буду пить из бутылки.

- За ваше здоровье! - сказала мисс Гэйдж.

- Что там Ван-Кампен говорила насчет того, что я долго сплю по утрам?

- Просто скрипела на эту тему. Она называет вас "наш привилегированный

пациент".

- Ну ее к черту!

- Она не злая, - сказала мисс Гэйдж. - Просто она старая и с причудами.

Вы ей сразу не понравились.

- Это верно.

- А мне вы нравитесь. И я вам друг. Помните это.

- Вы на редкость славная девушка.

- Бросьте. Я знаю, кто, по-вашему, славный. Как нога?

- Прекрасно.

- Я принесу холодной минеральной воды и полью вам немного. Вероятно,

зудит под гипсом. Сегодня жарко.

- Вы славная.

- Сильно зудит?

- Нет. Все очень хорошо.

- Надо поправить мешки с песком. - Она нагнулась. - Я вам друг.

- Я это знаю.

- Нет, вы не знаете. Но когда-нибудь узнаете.

Кэтрин Баркли не дежурила три ночи, но потом она снова пришла. Было

так, будто каждый из нас уезжал в долгое путешествие и теперь мы встретились

снова.

Глава восемнадцатая

Нам чудесно жилось в то лето. Когда мне разрешили вставать, мы стали

ездить в парк на прогулку. Я помню коляску, медленно переступающую лошадь,

спину кучера впереди и его лакированный цилиндр, и Кэтрин Баркли рядом со

мной на сиденье. Если наши руки соприкасались, хотя бы краешком ее рука

касалась моей, это нас волновало. Позднее, когда я уже мог передвигаться на

костылях, мы ходили обедать к Биффи или в "Гран-Италиа" и выбирали столик

снаружи, в Galleria. Официанты входили и выходили, и прохожие шли мимо, и на

покрытых скатертями столах стояли свечи с абажурами, и вскоре нашим

излюбленным местом стал "Гран-Италиа", и Жорж, метрдотель, всегда оставлял

нам столик. Он был замечательный метрдотель, и мы предоставляли ему выбирать

меню, пока мы сидели, глядя на прохожих, и на тонувшую в сумерках Galleria,

и друг на друга. Мы пили сухое белое капри, стоявшее в ведерке со льдом;

впрочем, мы перепробовали много других вин: фреза, барбера и сладкие белые

вина. Из-за войны в ресторане не было специального официанта для вин, и

Жорж смущенно улыбался, когда я спрашивал такие вина, как фреза.

- Что можно сказать о стране, где делают вино, имеющее вкус клубники, -

сказал он.

- А чем плохо? - спросила Кэтрин. - Мне даже нравится.

- Попробуйте, леди, если вам угодно, - сказал Жорж. - Но позвольте мне

захватить бутылочку марго для tenente.

- Я тоже хочу попробовать, Жорж.

- Сэр, я бы вам не советовал. Оно и вкуса клубники не имеет.

- А вдруг? - сказала Кэтрин. - Это было бы просто замечательно.

- Я сейчас подам его, - сказал Жорж, - и когда желание леди будет

удовлетворено, я его уберу.

Вино было не из важных. Жорж был прав, оно не имело и вкуса клубники.

Мы снова перешли на капри. Один раз у меня не хватило денег, и Жорж одолжил

мне сто лир.

- Ничего, ничего, tenente, - сказал он. - Бывает со всяким. Я знаю, как

это бывает. Если вам или леди понадобятся деньги, у меня всегда найдутся.

После обеда мы шли по Galleria мимо других ресторанов и мимо магазинов

со спущенными железными шторами и останавливались у киоска, где продавались

сандвичи: сандвичи с ветчиной и латуком и сандвичи с анчоусами на крошечных

румяных булочках, не длиннее указательного пальца. Мы брали их с собой, чтоб

съесть, когда проголодаемся ночью. Потом мы садились в открытую коляску у

выхода из Galleria против собора и возвращались в госпиталь. Швейцар выходил

на крыльцо госпиталя помочь мне управиться с костылями. Я расплачивался с

кучером, и мы ехали наверх в лифте. Кэтрин выходила в том этаже, где жили

сестры, а я поднимался выше и на костылях шел по коридору в свою комнату;

иногда я раздевался и ложился в постель, а иногда сидел на балконе, положив

ногу на стул, и следил за полетом ласточек над крышами, и ждал Кэтрин. Когда

она приходила наверх, было так, будто она вернулась из далекого путешествия,

и я шел на костылях по коридору вместе с нею, и нес тазики, и дожидался у

дверей или входил с нею вместе - смотря по тому, был больной из наших друзей

или нет, и когда она оканчивала все свои дела, мы сидели на балконе моей

комнаты. Потом я ложился в постель, и когда все уже спали и она была

уверена, что никто не позовет, она приходила ко мне. Я любил распускать ее

волосы, и она сидела на кровати, не шевелясь, только иногда вдруг быстро

наклонялась поцеловать меня, и я вынимал шпильки и клал их на простыню, и

узел на затылке едва держался, и я смотрел, как она сидит, не шевелясь, и

потом вынимал две последние шпильки, и волосы распускались совсем, и она

наклоняла голову, и они закрывали нас обоих, и было как будто в палатке или

за водопадом.

У нее были удивительно красивые волосы, и я иногда лежал и смотрел, как

она закручивает их при свете, который падал из открытой двери, и они даже

ночью блестели, как блестит иногда вода перед самым рассветом. У нее было

чудесное лицо и тело и чудесная гладкая кожа. Мы лежали рядом, и я кончиками

пальцев трогал ее щеки и лоб, и под глазами, и подбородок, и шею и говорил:

"Совсем как клавиши рояля", - и тогда она гладила пальцами мой подбородок и

говорила; "Совсем как наждак, если им водить по клавишам рояля".

- Что, колется?

- Да нет же, милый. Это я просто чтоб подразнить тебя.

Ночью все было чудесно, и если мы могли хотя бы касаться друг друга -

это уже было счастье. Помимо больших радостей, у нас еще было множество

мелких выражений любви, а когда мы бывали не вместе, мы старались внушать

друг другу мысли на расстоянии. Иногда это как будто удавалось, но,

вероятно, это было потому, что, в сущности, мы оба думали об одном и том же.

Мы говорили друг другу, что в тот день, когда она приехала в госпиталь,

мы поженились, и мы считали месяцы со дня своей свадьбы. Я хотел, чтобы мы

на самом деле поженились, но Кэтрин сказала, что тогда ей придется уехать, и

что как только мы начнем улаживать формальности, за ней станут следить и нас

разлучат. Придется все делать по итальянским брачным законам, и с

формальностями будет страшная возня. Я хотел, чтобы мы поженились на самом

деле, потому что меня беспокоила мысль о ребенке, когда эта мысль приходила

мне в голову, но для себя мы считали, что мы женаты, и беспокоились не так

уж сильно, и, пожалуй, мне нравилось, что мы не женаты на самом деле. Я

помню, как один раз ночью мы заговорили об этом и Кэтрин сказала:

- Но, милый, ведь мне сейчас же придется уехать отсюда.

- А может быть, не придется.

- Непременно придется. Меня отправят домой, и мы не увидимся, пока не

кончится война.

- Я буду приезжать в отпуск.

- Нельзя успеть в Шотландию и обратно за время отпуска. И потом, я от

тебя не уеду. Для чего нам жениться сейчас? Мы и так женаты. Уж больше

женатыми и быть нельзя.

- Я хочу этого только из-за тебя.

- Никакой "меня" нет. Я - это ты. Пожалуйста, не выдумывай отдельной

"меня".

- Я думал, девушки всегда хотят замуж.

я плохая жена?

- Ты чудесная жена.

- Видишь ли, милый, я уже один раз пробовала дожидаться замужества.

- Я не хочу слышать об этом.

- Ты знаешь, что я люблю только тебя одного. Не все ли тебе равно, что

кто-то другой любил меня?

- Не все равно.

- Ведь он погиб, а ты получил все, что же тут ревновать?

- Пусть так, но я не хочу слышать об этом.

- Бедненький мой! А вот я знаю, что у тебя были всякие женщины, и меня

это не трогает.

- Нельзя ли нам пожениться как-нибудь тайно? Вдруг со мной что-нибудь

случится или у тебя будет ребенок.

- Брак существует только церковный или гражданский. А тайно мы и так

женаты. Видишь ли, милый, это было бы для меня очень важно, если б я была

религиозна. Но я не религиозна.

- Ты дала мне святого Антония.

- Это просто на счастье. Мне тоже его дали.

- Значит, тебя ничто не тревожит?

- Только мысль о том, что нас могут разлучить. Ты моя религия. Ты для

меня все на свете.

- Ну, хорошо. Но я женюсь на тебе, как только ты захочешь.

- Ты так говоришь, милый, точно твой долг сделать из меня порядочную

женщину Я вполне порядочная женщина. Не может быть ничего стыдного в том,

что дает счастье и гордость. Разве ты не счастлив?

- Но ты никогда не уйдешь от меня к другому?

- Нет, милый. Я от тебя никогда ни к кому не уйду. Мне кажется, с нами

случится все самое ужасное. Но не нужно тревожиться об этом.

- Я и не тревожусь. Но я тебя так люблю, а ты уже до меня кого-то

любила.

- А что было дальше?

- Да, а если бы это не случилось, я бы не встретила тебя. Меня нельзя

назвать непостоянной, милый. У меня много недостатков, но я очень постоянна.

Увидишь, тебе даже надоест мое постоянство.

- Я скоро должен буду вернуться на фронт.

- Не будем думать об этом, пока ты еще здесь. Понимаешь, милый, я

счастлива, и нам хорошо вдвоем. Я очень давно уже не была счастлива, и,

может быть, когда мы с тобой встретились, я была почти сумасшедшая. Может

быть, совсем сумасшедшая. Но теперь мы счастливы, и мы любим друг друга. Ну,

давай будем просто счастливы. Ведь ты счастлив, правда? Может быть, тебе не

нравится во мне что-нибудь? Ну, что мне сделать, чтобы тебе было приятно?

Хочешь, я распущу волосы? Хочешь?

- Да, а потом ложись тут.

- Хорошо. Только раньше обойду больных.