Кремлёв С. К 79 Русская Америка: Открыть и продать!
жүктеу/скачать 2.52 Mb.
|
| доходы? Недешево, выходит, обходились эти винокуры России!
298 Один из них, знакомый Державину делец Нотка пришел к поэту-министру домой, и там состоялся примерно такой разговор: — С чем пожаловал, Нотка? — Вот, подалок принес вам, васе высокоплевосходительство! — Подарок? — Ага — сто тысяц... Собран был миллион, членов комитета было пять, и «доля» каждого составляла, таким образом, двести тысяч. Однако Нотка, похоже, был не прочь погреть руки даже на кагальной взятке сановникам. Державин сдвинул брови: — Сто-о-о ты-ы-сяч? — Езели мало, так вот двести... — И за что же это? — А вы в комитете согласитесь с тем, цто будут длугие говолить, и больсе ницего не надо... Уважаемый читатель! Державин деньги... взял. И тут же отнес их царю в расчете на немедленную, бурную и действенную реакцию. Александр деньги тоже взял. И все — ни государева слова, ни государева дела... А на первом же заседании Еврейского комитета все — кроме Державина — высказались за то, чтобы оставить евреям право винной продажи. Видя это, Гаврила Романович, хотя и был он «жителем Парнаса», прибег к настолько энергичной «ненормативной лексике», что вопрос завис. Не прошло и года, и 8 октября 1803 года поэт от министерского поста был отставлен. Накануне он был у царя и спросил прямо: — Государь, чем я прослужился? — Ты очень ревностно служишь, — хмуро ответствовал вопрошаемый. Державина в Министерстве юстиции и в Еврейском комитете заменил светлейший князь Петр Васильич Лопухин (считался, к слову, противником Сперанского), и с назначением этого сиятельного «лопуха» дела пошли на лад — быстренько разработали и приняли 299
такое «Положение для евреев», которое вроде бы что-то им и запрещало, а на самом деле — все по-прежнему разрешало. Указом императора от 9 (слава русскому Богу — не 13-го!) декабря 1804 года «Положение» было утверждено. И доведено было до общего сведения следующее: «Лучше и надежнее вести евреев к совершенству, отворяя только пути к собственной их пользе, надзирая издалека (?! — С.К.) за движениями их и удаляя все, что с дороги сей совратить их может, не употребляя, впрочем никакой (??!! —С.К.) власти, не назначая никаких особенных заведений, не действуя вместо их, но раскрывая только собственную их деятельность. Сколь можно меньше запрещения, сколь можно более свободы (!!! —С.К)». Еврейский историк Фин писал позднее: «В указе своем... император Александр I открыл перед светом свою справедливость относительно нас, евреев, и рекою потекла на нас великая его милость». Еще бы! Ведь в ответ разливанной рекою в раззявленные русские рты потекла вонючая сивуха, протекающая в корчмарские, винокурские и сановные карманы уже червонным золотом! Формулировки «Положения...» просто восхищают! Это же надо так здорово, демократично и политично все об евреях в России объяснить — что надо для их пользы русским делать! Кто бы нечто такое и для русских в России написал? Ну, для русских — не знаю, нашелся ли бы кто такой умник... А вот автором «Положения для евреев» (тут уж точно — «для...») стал тридцатилетний Михаил Сперанский, проживавший в то время в доме петербургского дельца-миллионщика Перетца и трудившийся под началом того графа Кочубея, который (вспомним слова Вигеля) крутил с этим «Перецом» темные финансовые шашни... К слову, Перетц был связан, естественно, и с банкиром Николаем Штиглицем, а брат Штиглица — Бернгард занимался винными откупами в Кременчуге. Такие вот «деловые» связи... Державин считал, что Сперанского просто купили, а историки считают, что «взять» он все же не взял, а просто обеспечил себе карьеру. Лично я думаю, что правы и поэт, и историки... С одним лишь 300 замечанием: Сперанский — как неглупый человек, не взять взятку (конечно, не в размере неудавшегося «подношения» Державину) просто не мог! Не мог потому, что — как неглупый опять-таки человек не мог не понимать, что даже если бы он ничего и не взял, то все равно в это (и — вполне резонно) не поверил бы никто. Кроме разве что господ историков — документов-то, подтверждающих прием «подарка», в архивах не находится. Есть зато в исторических архивах документы о других давних событиях... И они сообщают, что 21 ноября 1818 года уполномоченные России внесли на обсуждение Аахенского конгресса записку бывшего секретаря прусского короля по иностранным делам пастора Дома. Если читатель удивится — с чего вдруг этот труд приняли на себя русские? — то отвечу: а с того, что записка поступила на имя Александра Первого. Суть же ее — следующая реформа европейского гражданского и политического законодательства: 1) предоставление евреям равных с христианами прав; 2) обязательство правительств предписать иерархам церкви проповедовать самую широкую терпимость в отношении евреев. Другой немец — доктор Шеффер в те дни так и не смог пробиться к русскому императору со своей запиской о русских Сандвичах-Гавайях. А вот пастор Дом пробился! Видно, Александр даже в 1818 году считал, что он пролил на избранный народ еще не все потоки своего благоволения. Однако остальные цивилизованные участницы конгресса — Англия, Франция, Пруссия и Австрия были в этом отношении менее любвеобильны и записали в совместном протоколе: «Конференция, не разделяя безусловно всех мнений автора документа, воздает должное общей направленности и похвальной цели его предложений». Тем и ограничились. Истории эти я привел здесь не только для того, чтобы показать истоки некоторых «противочувствий» Александра, а и для того, чтобы спросить себя и читателя: «Если на императора так могла надавить внутренняя, от него полностью, казалось бы, зависевшая великосветская шушера вместе с шушерой кагальной, то как же на 301 него могла надавить и, конечно же, надавила внешняя «золотая» шушера за его «американские» мечтания?» Внешне Россия была великой империей, а на деле ее уже постепенно затягивали в сети внешних займов. Александр это знал, но видимым образом не только не противодействовал процессу, но сам ему способствовал. Однако каким могло быть и было его внутреннее бессильное «противочувствие» этому? Ведь в глазах Европы Александр был окружен ореолом победителя Наполеона и был столпом Священного союза монархов. Франция его ослушаться не могла, Австрия, в общем-то, тоже. Англия? Уже тогда замахиваясь на весь мировой колониальный небосклон, она не могла позволить себе роскошь прямой (тем более — военной) конфронтации с Россией... А как и кем Александр выглядел в глазах Америки? И как он мог там себя и Россию поставить? США тогда были страной по преимуществу земледельческой. На западном своем побережье они тогда не то что сильных военных позиций, а и флота, и гаваней-то не имели. Да они тогда не имели, по сути, и самого западного побережья! Англия же, повторяю, не смогла бы эффективно противодействовать России на Тихом океане военным путем — особенно если бы Россия вела себя решительно. Но вот как раз решительности не проявляли ни держава, ни ее верховный вождь. Эх, Александр Палыч Романов, ну почему у тебя натуры Александра Андреича Баранова не было?! ВОЗМОЖНО, я ошибаюсь, но мне кажется, что именно история с неудавшимся «американским» Указом окончательно сломала Александра, и он после этого какое-то время просто «тянул лямку», а потом ему и ее тянуть надоело. Хотя не исключено, что тот надлом, которым его судьба была чревата уже с марта 1801 года, когда Пален и Беннигсен впустили темных убийц в спальню его отца, и который стал очевиден для 302 всех с начала 20-х годов, произошел уже в 1815 году — сразу после видимого триумфа, после Венского конгресса... Там его окружали лицемеры, людишки мелкого, хотя формально и европейского калибра. И не понял ли он там, что отныне его удел — быть окруженным ими до конца своих дней? Не пришло ли ему на ум, что вышло так потому, что единственного человека-явление, единственного великого по своим личностным качествам его современника-политика он еще в Эрфурте «сдал» этой раззолоченной, мишурной и шкурной сволочи? Александр еще властвует и распоряжается, но все более нерешителен в своих замыслах и все менее последователен. Ему уже не то что не до каких-то там Сандвичей, не то что не до Русской Америки, но — все более уже и не до России... В сентябре 1817 года за обедом по случаю отъезда из Киева он вдруг твердо заявляет: — Когда кто-нибудь имеет честь находиться во главе такого народа, как наш... он должен оставаться на своем посту только до тех пор, пока его физические силы ему это позволяют. По прошествии этого срока он должен удалиться... Гости и флигель-адъютанты запротестовали, а царь с выразительной улыбкой ответил:. — Пока я чувствую себя хорошо, но через десять или пятнадцать лет... В декабре 1818 года умирает подруга молодости, сестра-любимица Екатерина Павловна. Отчуждение с жизнью нарастает... Приходят уже отнюдь не державные мысли и настроения... Летом 1819 года закончились маневры под Красным Селом... И император Александр напросился на обед к двадцатитрехлетнему командиру 2 бригады 1 гвардейской дивизии Николаю Романову. Употребленное мной слово «напросился» тут, я думаю, вполне уместно, потому что старший брат решил пообедать у родного младшего брата. И вот после обеда император вдруг начал разговор, поразивший августейшего гвардейца, по его собственному признанию, «как громом». — Николай, — сообщил император, — я чувствую себя худо и 303
скоро лишусь потребных сил, чтобы по совести исполнять свой долг так, как я его разумею... За тихим столом, где кроме братьев была еще жена Николая — Александра Федоровна, беременная старшей дочерью Марией, сразу стало окончательно тихо... — Так вот, — продолжил Александр, — я в недалеком будущем думаю отречься... Тишина стала мертвой... — Константин бездетен, и к трону питает природное отвращение... Николай замер, а старший брат закончил: — Достоинство монарха со временем придется принять тебе... Царева невестка охнула и заплакала... Николай не выдержал и заплакал тоже... — Ну-ну, братец, к чему? — успокаивал его царь. — Но я совершенно не готов! У меня и духа нет на такое великое дело! — Да и я был не готов, и принял дела в совершенном запустении, а тебе сдам державу в полном порядке... Александр вскоре откланялся, а Николай остался наедине с чувствами, как он сам писал «человека, идущего спокойно по приятной дороге, усеянной цветами, и с которой открываются приятнейшие виды, когда вдруг разверзается под ногами пропасть, в которую непреодолимая сила ввергает его, не давая отступить или воротиться»... Георгий Иванович Чулков — автор давней книги 1928 года «Императоры. Психологические портреты», откуда я, лишь развернув их в диалог, и взял эти сведения (сам Чулков взял их у биографа Николая Первого — Шильдера, а тот — из записок Николая), сообщил также, что Николай записал этот разговор только через семнадцать лет и что-то, по мнению Чулкова, мог напутать... Думаю все же вряд ли... Николай, как и его брат, имел отменную память, да и разговор такой должен был врезаться в нее глубоко. Итак, это был разговор лета 1819 года... В феврале 1821 года Александр в течение недели пишет из ав- 304 стрийского Лайбаха, где проходил очередной конгресс Священного союза, длиннейшее письмо князю Голицыну, в котором то и дело попадаются признания типа: «...никогда боязнь общественного мнения не была для меня помехой; я только заботился о судилище собственной души, которая вся в Боге...», «...не от меня зависит побороть влечение сердца, а когда оно заговорит, то нет человеческой силы, чтобы меня переубедить против моего внутреннего влечения»... При этом он цитирует Послание апостола Павла к римлянам (глава XIV, стих 23): «Он осужден; ибо поступал против убеждения, а все, что делается против убеждения, грех». И прибавляет: «Вообще следовало бы прочесть всю XIV главу, потому что она поясняет обоюдные отношения, основанные на вере». Если последовать совету императора и прочесть всю XIV главу Послания к римлянам, то информация к размышлению получается интересная — читатель тут может поверить мне на слово, а может и сам прочесть ее... Великий князь Николай Михайлович (я на него буду позднее ссылаться часто), приводя это письмо в своей монографии «Император Александр I», пишет, что письмо это носит отпечаток какой-то внутренней борьбы и необычайной нервности. Что ж, оценено абсолютно верно! А в сентябре 1921 года Александр, казалось бы, встряхивается и издает Указ, делающий Русскую Америку окончательно, юридически русской на вечные времена. Он окончательно устанавливает над этими землями неотъемлемую юрисдикцию русской короны... УВАЖАЕМЫЙ читатель! Я не имел возможности, да и времени, детально проанализировать — да еще и со сверкой хронологии и последовательности многих событий — все последнее «александровское» пятилетие... В чем перед тобой и винюсь. Однако уверен, что не ошибусь, если скажу, что «американский» Указ Александра был пиком его тогдашней внешней политики. Возможно (и даже — скорее всего!), он был пиком вообще всей 305
его внешней политики — во всяком случае, в психологическом отношении! Да и только ли в психологическом, если отдавать себе отчет в потенциальном значении этого Указа? Успех в Отечественной войне 1812 года был успехом, собственно, Кутузова. Царь не мог этого втайне не понимать, да и вынужден был это публично признавать. А вот Указ от 4 сентября 1821 года — это был его личный триумф! Ведь РАК была детищем не только Шелихова, Булдакова, Баранова... Она была и его детищем! Он тоже вложил в нее не только капиталы, но и душу! Недаром же он принял на себя половину расходов по плаванию Крузенштерна! Лишить Российско-Американскую компанию гордого права принять на себя одну половину он не мог. Однако он не мог и не захотел отказать уже себе в гордом праве зримо поддержать авторитетом русского монарха право России на добытую потом и кровью ее сынов часть Русской Америки! Русской! За двадцать пет она действительно стала Русской... Русские там укреплялись и стояли прочно. Но туда же настойчиво стремились и англосаксы, хотя юридически Аляска ничем фактически не отличалась от Чукотки или Рязани... Закончились первые славные двадцать русских «американских» лет, истекали привилегии и полномочия РАК по управлению русскими владениями в Америке. Пришло время их продлить... И вот теперь, в начале нового двадцатилетнего мандата РАК, он, император и самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, царь Казанский, царь Астраханский, царь Польский, царь Сибирский, царь Херсониса Таврического, царь Грузинский, государь Псковский и великий князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский, князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Карельский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; государь и великий князь Новагорода 306
Низовские земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий и прочая и прочая и прочая (в том числе и «всея Северныя страны повелитель») Указом об объявлении зоны Берингова моря внутренними российскими водами совершал акт величайшего державного и геополитического значения! Не в одном праве русских на котиков и бобров в этом море было тут дело! Ну что ему было до тех котиков?! Нет, он совершал, если вдуматься, величайший акт не только своего царствования, но и открывал новую волнующую страницу в книге великой будущности России! Он логически и юридически завершал (и завершал державно, достойно!) дело, начатое Петром, продолженное Екатериной и... И — его отцом, так трагически преданным сыном! Уж не знаю, но думаю, что, подписывая этот Указ, он был подлинно велик и, возможно, впервые в жизни счастлив именно как государь, как Всероссийский верховный вождь! И не мог он, изощрившийся в политических комбинациях в Европе и исправлявший должность монарха великой державы уже двадцать (!) очень неспокойных лет, не понимать, что против него не могут не ополчиться именно англосаксы! Ну и что! Англосаксы стравили его с Наполеоном, сорвали его союз с ним и все более перли к власти над миром! Они нагло и нахально лезли в его законные владения, а при этом на всех углах и во всех закоулках разглагольствовали о законах, о справедливости! Так вот же, он им покажет, что он — в своем праве! И вот, после всего этого вместо обеспечения великого тихоокеанского будущего Российской державы Александр был вынужден пойти на бесславный, конфузливый отказ от него... Летом 1822 года пришлось вместо расширения прав России в Америке поручать Полетике проведение переговоров об умалении их... Тайные внешние силы, с которыми он иногда контактировал очень тесно, оказывались сильнее его. Надлом рос... Возможно, именно им, а одновременно — и внутренним, тщательно скрываемым возмущением этими обстоятельствами объяс- 307
няется то, что именно летом двадцать второго года, 1 августа, он в рескрипте на имя управляющего Министерством внутренних дел графа Кочубея повелел: «Все тайные общества, под какими бы именами они ни существовали, как то масонских лож или другими, закрыть и учреждение их впредь не дозволять: всех членов этих обществ обязать, что они впредь никаких масонских и других тайных обществ составлять не будут...» Александр знал явно многое — в том числе и о том, из чего вскоре составится выступление декабристов. В 1823 году он отставляет и Кочубея, масонского функционера, и еще ряд сановников-масонов... Но сил и уверенности это ему не прибавляет. КОНЕЦ 1822 года он провел, как мы знаем, в Вероне, на четвертом и последнем дипломатическом конгрессе Священного союза, проходившем с 20 (по новому стилю) октября по 14 декабря. Историки сообщают, что там он необъяснимо часто и странно уединялся, был меланхоличен, чем удивлял Меттерниха и даже вроде бы признавался тому, что хотел бы отречься... Еще бы! Ведь уже тогда ему пришлось аннулировать свой «американский» Указ, Пален и Полетика вели невеселые переговоры с янки, а Веронский конгресс как раз и был посвящен делам «американским». Англосаксы — идеологи убийства его отца, готовились торжествовать еще раз... И в Южной Америке, и в Северной. «Знаток России» Адамс-младший уже готовил для президента Монро «его» послание конгрессу, и идеи этого послания уже витали над Вероной и над царем. Надлом разрастался и подходил все ближе к сердцу... Возможно, именно с досады на все происходящее он и поддался тогда на провокацию Шатобриана. И понимал, что ничем путным и конкретным эта затея с испанскими американскими колониями не закончится, но не мог отказать себе в горьком удовольствии хотя бы позлить и попугать англосак- 308 сов, хотя бы — призраком новой европейской коалиции уже не против наполеоновской Франции, а против англосаксонского союза... В 1820 году бездетный средний брат Константин, главнокомандующий Польской армией, женился морганатическим браком на шляхтянке — графине Иоанне (Жанетте, Ирене) Грудзинской, получившей титул княгини Лович. В манифесте от 20 марта (1 апреля) 1820 года Александр объявил, что члены императорской семьи, вступающие в брак с лицами невладетельной крови, лишаются права на русский престол. 14 января 1822 года Константин в письме брату-императору от своих прав отрекся. Бездетный Александр закрепил это положение в секретном манифесте от 16 августа 1823 года, где наследование передавалось их младшему брату Николаю. Однако факт этот царь скрыл почти от всех (вначале, возможно, даже — от Николая), лишь надписав на пакете, переданном митрополиту Филарету: «Хранить в Успенском соборе с государственными актами до востребования моего, а в случае моей кончины открыть московскому епархиальному архиерею и московскому генерал-губернатору в Успенском соборе прежде всякого другого действия». Вначале был один этот пакет — для Филарета, но митрополит, посвященный в секрет (собственно, он-то манифест и составлял), резонно удивился: Москва если и столица, то лишь древняя, восшествие на престол происходит в Петербурге... По совету Филарета копии манифеста были направлены в Государственный Совет, Святейший Синод и Сенат. Большую часть 1822 года Александр особенно много кочует по Европе: Вильна, Варшава, Вена, Верона... Этому обстоятельству он и обязан оценкой — «кочующий деспот»... Однако с лета 1823 и в 1824 году он много ездит по России... Так, лишь с 16 августа по 24 октября 1824 года он объехал Пензу, Тамбов, Самару, Симбирск, Оренбург, Уфу, Златоустовские заводы, Пермь, Екатеринбург, Вятку и Вологду... Лично для меня все это выглядит как некое освоение «топографии» его будущих странствий по России уже в качестве частного 309
лица, как знакомство с Россией в будущих чисто практических целях. Весной 1824-го в Петербурге была подписана капитулянтская Русско-американская конвенция. И в то же примерно время царь говорил князю Иллариону Васильевичу Васильчикову: «В глубине души я не был бы огорчен, если бы смог освободиться от короны, которая ужасно давит на меня». А 7 НОЯБРЯ 1824 года в Питере произошло очередное страшное наводнение — то самое, описанное Пушкиным в «Медном всаднике». Как только вода спала, Александр отправился в Галерную гавань, прошел в плачущую толпу, глядя на разрушения, плакал сам... И в ответ на чей-то вздох из толпы: «За грехи наши Бог нас карает» пробормотал: «Нет, за мои»... 20 ноября скончался доверенный любимец — граф Федор Петрович Уваров, командир гвардейского кавалерийского корпуса, вместе с атаманом Платовым отличившийся при Бородино рейдом в тыл противника, а потом — в боях под Вязьмой и Красным... В Париже умер король Луи XVIII... Хоть и никчемный был монарх, но тоже — часть жизни. А 13 (прошу заметить, 13-го!) декабря шестидесяти лет от роду скончалась баронесса Варвара-Юлия Криденер (Крюденер), достаточно долгое время бывшая настолько близкой (на почве общих мистических склонностей) к Александру, что они проводили часы в беседах наедине. Баронесса даже заявляла, что это она вдохновила царя идеей Священного союза... Я уверен, что погруженного в себя царя не просто сильно ударила, но прямо-таки оглушила эта смерть именно 13-го числа! Ведь царь, по словам его биографа и двоюродного внука великого князя Николая Михайловича, уже с 1821 года часто пребывал в состоянии психоза (Николай Михайлович употреблял еще и более жесткое слово «маразм»)... Так заканчивался год 1824-й... В 1825 году была подписана уже Русско-английская конвенция 310
по Тихому океану... И она была еще более обидной, еще более унизительной... Весной 1825 года царь сообщает приехавшему в Петербург принцу Оранскому о твердом желании оставить трон и уйти в частную жизнь. Ужаснувшийся принц тщетно отговаривает его от этого намерения. Надлом проходит уже по самому сердцу... И 1 сентября 1825 года Александр навсегда уезжает из столицы... Как пишет один из «негативных» исследователей версии о Кузьмиче — Г. Василич, «отъезд совершился при совершенно исключительных обстоятельствах». И они были действительно исключительными — суди, читатель, сам! Царь отправился вначале один, без свиты, из Каменноостровского дворца. В полпятого утра коляска, запряженная тройкой, остановилась у ворот Александро-Невской лавры. В сюртуке без шпаги, в шинели, в фуражке, Александр прошел в ворота, приложился к кресту, окропился святой водой, принял благословение митрополита Серафима, приказал запереть за собой ворота и направился вдоль длинного ряда монахов в утопавшую во мраке соборную церковь, где была ярко освещена только рака Александра Невского. Началась долгая молитва... Затем он прошел в келью лаврского схимника Алексия и после беседы с ним опять начал молиться. Окончив молитвы, спросил старца, где тот спит. Алексий молча показал на черный открытый гроб... Царь опять принял благословение — у схимника, и, крестясь на ходу, покинул лавру. За заставой он приказал остановить лошадей, встал в коляске и долго-долго, обернувшись к городу, смотрел на него... Потом приказал трогать. ВЫЕХАЛ он в Таганрог с минимально возможным для монарха сопровождением: начальник главного штаба генерал-адъютант барон Дибич, лейб-медик баронет Виллие, доктор Тарасов, вагенмей- 311 стер полковник Соломка, четыре обер-офицера и немногочисленная прислуга. Приехав в Таганрог, начал устраиваться в небольшом одноэтажном домике (на нем я остановлюсь отдельно). Готовясь к приезду вскоре последовавшей за ним императрицы, сам чистил дорожки в саду, сам развешивал в комнатах лампы, сам вбивал гвозди для картин и перетаскивал диваны. Он как будто готовился не только к приезду жены, но и еще к чему-то... Не к новой ли своей жизни — уже не в качестве царя, которому служит вся держава, а в качестве простого человека, обслуживающего себя собственными руками? 20 октября в той же узкой компании (Дибич, Виллие, Тарасов, Соломка) Александр уезжает в Крым... В купленной им у графа Кушелева-Безбородко Ореанде он вслух помечтал: — Скоро переселюсь в Крым и буду жить частным человеком. Я отслужил двадцать пять лет, и солдату в этот срок дают отставку... 3 ноября император подъезжал к Мариуполю (это — в ста километрах от Таганрога)... На последней станции он случайно встретился с едущим из столицы фельдъегерем Масковым, принял от него бумаги и приказал сопровождать себя... По дороге ямщик погнал и вывалил фельдъегеря на мост. Ударившись головой, тот остался неподвижен... Царь оставил с ним Тарасова с приказанием лично доложить о состоянии Маскова... Вскоре доктор доложил о том, что пострадавший скончался... У царя возбужденно блеснули глаза... Масков имел с ним большое внешнее сходство... И, как я предполагаю, перед Александром вдруг неожиданно открылась возможность скорого финала. Но это был лишь пролог финала... УВАЖАЕМЫЙ мой читатель! Исследований, непосредственно посвященных версии «Александр — Кузьмич», вообще немного. Вопреки ее загадочности охотников на тему почему-то почти не нашлось. Из трех, пожалуй, основных источников мне были доступны 312
два — оригинальная (с «ятями» и твердыми знаками) «Легенда о старце Кузьмиче и Александре I» Г. Василича и труд князя Барятинского «Царственный мистик (Александр I — Федор Кузьмич)». Третьим является исследование великого князя Николая Михайловича «Легенда о кончине императора Александра I в Сибири в образе старца Федора Кузьмича», опубликованное в № 7 «Исторического вестника» за 1907 год, а потом и за границей на немецком языке. Правда, в моем распоряжении был труд августейшего историка «Император Александр I». Причем, должен я сказать, работа это весьма посредственная, глубиной не отличающаяся (зато — верноподданная) и интересна прежде всего крайней осведомленностью ее автора (хотя он нередко о многом просто помалкивает). И еще надо упомянуть о принадлежащих перу Льва Толстого «Посмертных записках старца Федора Кузьмича»... Толстой, к слову, заинтересовался проблемой еще в 1890 году (если не значительно ранее), то есть до выхода в свет работ и Василича (четвертое издание в 1911 году), и Николая Михайловича, и Барятинского (первое издание в 1912 году)... Но опубликована эта неоконченная повесть была лишь в начале 1912 года в Берлине, в «Свободном слове» в публикации посмертных произведений графа Толстого. В феврале этого же года она появилась с купюрами в журнале «Русское богатство». Номер тут же был задержан цензурой, а редактировавший журнал Короленко — предан суду... Попадаются весьма прозрачные намеки в пользу версии и у такого авторитета, как Николай Карлович Шильдер, написавшего официальную историю царствований Павла и его сынов Александра и Николая... Что же до Василича и Барятинского, то должен сказать, что, читая книгу Василича, я то и дело наталкивался на логические неувязки (факты, им приводимые, противоречили его же выводам). Есть, к слову, основания предполагать частые несообразности (возможно, невольные, обусловленные задачей доказать противоположное видимой позиции пишущего) и в великокняжеском произведении. Николай Михайлович явной нелогичностью выводов из им же сообщенных фактов как бы намекал читателям — сами со- 313
ображайте, согласен ли я с версией о том, что «Кузьмич — Александр» — легенда. В то же время, читая «просто князя» Барятинского, я то и дело . отмечал картину обратную — встречал у него те же логические соображения в пользу версии «Александр — Кузьмич», которые до этого уже приходили на ум и мне... Владимир Владимирович Барятинский, родившийся в 1874 году в Петербурге и умерший в Париже в 1941 году, воспитывавшийся в тесной дружбе с сыновьями Александра Третьего, из" Рюриковичей, сын урожденной графини Стенбок-Фермор и внук наместника Кавказа, недостатка в сведениях — писаных и незаписанных, об александровской эпохе не испытывал, как и недостатка в литераторских талантах, одновременно будучи личностью независимой и критически настроенной к предрассудкам дворянско-чиновничьей среды. И его труд в обоснование тождества императора и старца выглядит очень убедительно как в фактическом, так и в логическом отношении. Между прочим, по предположению (и отнюдь не беспочвенному) Барятинского, в Александро-Невской лавре служился не молебен перед в принципе привычным и частым очередным отъездом императора из столицы, а служилась панихида! Отсюда — и запертые двери, и отсутствие оружия, и таинственность обряда, и глухие последующие слухи о его сути... ЦАРЬ вернулся в Таганрог 5 ноября, с легким недомоганием... И Барятинский очень тщательно и критически проанализировал записи тех, кто был рядом с Александром с начала по середину ноября, то есть — жены, князя Волконского, медиков Виллие и Тарасова. Так или иначе, датой смерти императора стало 19 ноября 1825 года... И события после этой даты оказываются такими же противоречивыми, как и жизнь царя до нее. Описать и проанализировать их было бы интересно, но мне предстоит сказать об Александре еще столько, что останавливаться на подробностях, не рискуя действительно отклониться в сторону недопустимо далеко, я просто не могу. Сообщу лишь, что слухи о подмене императора кем-то другим поползли почти сразу, что те немногие, кто знал императора при 314 жизни и видел лицо покойного, считали, что черты его сильно изменились (что прямо признавал и Николай Михайлович), что на необъяснимо долгом пути траурного «поезда» было много проблем и странностей почти до самого его конца... МЕЖДУ прочим, когда я раздумывал об Александре и пополнял свои знания о нем, меня поразило то, как настойчиво его судьба в его последний год царствования оказалась связанной с тем числом «13», которое не могло не стоять у него перед глазами каждый раз, когда он вспоминал о смерти баронессы Крюденер... Да и не только о ней. В Петербург из своих многочисленных странствий по России он вернулся последний раз 13 июня 1825 года (эта дата, как и последующие, приведена по старому русскому стилю)... Вернулся он, кстати, из Варшавы — после открытия третьего польского сейма, который был им открыт 1 мая по старому стилю, но 13 мая по европейскому. Совпадение? Возможно... Но в Царское Село из Варшавы он вернулся 13 июня... Но его последний день в Петербурге приходится на 13 сентября по европейскому стилю... Но, уехав из столицы, чтобы уже больше никогда в нее не возвращаться, под утро 1 сентября, в Таганрог он прибыл 13 сентября... Двенадцать дней на такую дорогу по тем временам — это очень немного (выходит, что он делал более сотни километров на день). Выехавшая за ним 3 сентября императрица затратила на тот же путь двадцать дней. Так что, выходит, он явно, без какой-либо видимой причины спешил. По дороге не было ни обычных смотров, ни маневров, ни парадов, кроме небольшой инспекционной задержки в Чугуевском военном поселении. Не спешил ли царь потому, что сознательно подгонял прибытие на свою последнюю «царскую» станцию именно к «магическому» числу? Он ведь и из Петербурга уехал почему-то как раз накануне че- 315
тырехлетней годовщины подписания Указа от 4 сентября (закончилось его царствование тоже в дату символическую — в трехлетнюю годовщину окончания рокового Веронского конгресса). Далее...
На первый консилиум Александр согласился 13 ноября... У Барятинского, цитировавшего Виллие и Волконского, я, правда, этой детали не встретил, зато она есть у Василича! Тоже странно... Недомогал он (если верить Виллие) далеко не первый день, но вот же — именно 13-го на уговоры Виллие «сдался»... Плохо объясним и выбор места жизни в Таганроге... Таганрогский «дворец» — последнее жилище императора, представлял собой небольшой одноэтажный каменный домик. При этом — с 13 опять-таки, окнами на улицу... Историки сообщают нам, что в Таганрог царь приехал в 1825 году потому, что тяжело заболевшей императрице Елизавете Алексеевне (в 1826 году она умерла) было рекомендовано провести зиму на юге. И выбор медиков, мол, пал на Таганрог... Медики, правда, указывали вроде бы на Италию, Южную Францию или «Южную Россию»... Великий князь Николай Михайлович объясняет отказ от заграницы тем, что нервная, мол, императрица Елизавета от одной такой мысли приходила в расстройство. Хорошо, пусть так... Но что — она лично настаивала на абсолютно неведомом ей Таганроге? Так что Таганрог выбрал, похоже, сам царь... Чем уж так оказался привлекателен продуваемый ветрами город по сравнению с рекомендуемым всем немощным Крымом — я не знаю... Не понимали этого и современники, например — друг царя и его генерал-адъютант князь Петр Михайлович Волконский. Я понимаю, что смешно связывать этот выбор именно с 13 окнами «дворца», хотя сам выбор Таганрога — более чем непонятен. Если не учитывать его отдаленность от крупных центров и полное отсутствие там — в отличие от Крыма — отдыхающей знати. Но вот чем был обусловлен выбор царем того жилища, которое он выбрал? Он-то по приезде в Таганрог мог поселиться в месте и 316
более пристойном. Таганрог был богатым портовым и торговым городом, где остановиться нашлось бы... К тому же предполагалось ведь, что супруги проживут там всю зиму, а императрица была вроде бы больна. И вот вместо максимального комфорта — чуть ли, по петербургским понятиям, не лачуга из десяти комнат при самой скромной мебели. Вряд ли такое убогое жилище мог выбрать для императорской четы кто-либо иной, кроме самого царя. А он мог выбрать его лишь по приезде, ибо откуда он мог знать местную «топографию» заранее? Хотя... Александр был в Таганроге в 1818 году и мог случайно тринадцатиоконный домик заприметить, а потом — вспомнить о нем во второй приезд... Так вот, не был ли выбор если не города «кончины», то выбор места «кончины» определен тем, что император, увидев дом о 13 окнах, решил лишний раз ввести в свои последние царские дни цифру «13»? Ведь я не сам считал, сколько в этом таганрогском «дворце» окон на улицу... Об этом незначительном, казалось бы, факте почему-то сообщают биографы императора (я взял эту деталь у опять-таки Василича)! Между прочим, сама скромность выбора доказывает, что Александр вряд ли рассчитывал, что жизнь в Таганроге будет длительной и что Елизавета Алексеевна будет жить там с ним всю зиму. Хотя она вообще-то хоронить мужа не отправилась, а уехала из Таганрога лишь в апреле 1826 года... Что тоже странно... Наконец, последнее александрово «13» оказалось уже «посмертным»... После того как тело царя (вот только — царя ли?) 28 февраля (это тоже, к слову, где-то в районе 13 марта по европейскому стилю) 1826 года было доставлено в столицу, после положенных обрядов в течение не одного дня погребальная процессия направилась из Казанского собора в Петропавловскую крепость почему-то именно 13 марта, да еще и при сильной метели... Возможно, это все были совпадения. Но, может, дело было все же в ином? 317
И не было ли так, что все это являлось скрытыми, масонского толка, намеками, которыми Александр обставил свою «кончину»? Он ведь хорошо был знаком с масонской символикой и обрядностью, да и с самим потаенным духом масонства. Он, конечно, знал, как этот тайный союз высокородных извращенцев и не имеющих родины безродных вырожденцев любит такие намеки, которые при всей их прозрачности для посвященных «профанам» бы ничего не говорили... И, возможно, порывая со всем мирским, он — как его как-то точно определили — «византиец», этим, разбросанным там и тут по его последнему «царскому» году числом «13» намекал могущественной мировой силе: «Если я не нашел в себе державной силы и мощи сказать тебе: «Изыди, сатана», то у меня еще хватит личной душевной силы самому изойти из подвластного тебе мира мирской суеты»... Он, между прочим, как раз 13 марта 1820 года изгнал из России иезуитов. Сама разница в тогдашнем русском и европейском летоисчислении в 12 (тогда, в XIX веке, в 12) дней создавала дополнительные возможности для подобной тонкой игры-намека: первый день русского месяца был тринадцатым днем европейского. Не знаю, так ли это было на самом деле. Но не исключаю, что на самом деле это было именно так... КАК Я УЖЕ сказал, сразу после смерти императора пошел слух о том, что он не умер. Уже позднее, 28 февраля 1826 года, князь Александр Сергеевич Меншиков записал в дневнике, что находившийся при императрице Елизавете князь Волконский полагает, что «у покойного Государя действительно приходило на ум отречение от престола» и он был «в состоянии удалиться в монастырь»... Если Александр и впрямь так нестандартно отрекся, то Петр Михайлович Волконский был одним из посвященных... И огромный психологический груз знания мог вызвать такое вот полупризнание... 318
Слух волновал и будоражил, и не потому ли Николай колебался принять верховную власть даже после того как точно узнал об истинном положении вещей (ранее он знал об отречении в его пользу, возможно, только со сказанных вскользь слов бабки-императрицы)? А вдруг старший брат передумает? А вдруг он опять перерешит, как делал это в своей жизни уже не раз? Константин резко отказывался... Время шло, на троне никто не появлялся. И надо было садиться на него тому, кому это определил сам Александр. То есть Николаю... Он стал императором, а летом 1826 года короновался... И в дневнике жены Николая, императрицы Александры Федоровны, 15 августа 1826 года — в дни коронации, появилась такая вот любопытная запись: «Наверно, при виде народа я буду думать о том, как покойный император, говоря нам однажды о своем отречении, сказал: «Как я буду радоваться, когда я увижу вас проезжающими мимо меня, и я, потерянный в толпе, буду кричать вам «ура»...» Эти слова, не упоминаемые даже Шильдером, привел в своем «антикузьмичевском» произведении великий князь Николай Михайлович, чем, по мнению Барятинского, «выказал большое мужество и беспристрастие»... Может — и так... А может, это был важный намек на истину, противоположную утверждениям... самого Николая. Ведь, как писал в рецензии на труд Николая А. Голомбиевский: «С появлением... исследования великого князя... в разных концах России возник живой интерес к уже почти забытому вопросу, в печати сообщаются новые данные в подтверждение легенды, предпринимается издание жизнеописания материалов о Федоре Кузьмиче». Не означает ли все это, что Николай, не имея, как член августейшей фамилии и в качестве такового — родственник Александра, возможности сказать известную ему правду, избрал для привлечения интересам проблеме такой вот оригинальный способ? Я не исключаю даже согласованности в действиях великого князя Николая Романова и «просто» князя Владимира Барятинского! 319 УЖЕ после написания всего изложенного выше я обнаружил очень важное свидетельство того, что на самом деле августейший историк Николай Михайлович был прямо уверен в обратном тому, что сам же публично утверждал. Родной брат Николая — великий князь Александр Михайлович был сыном великого князя Михаила Николаевича, внуком императора Николая Первого, племянником императора Александра Второго, двоюродным братом императора Александра Третьего и в качестве такового — двоюродным дядей императора Николая Второго. В эмиграции Александр Михайлович написал интересные воспоминания, которые, между прочим, прямо начал с описания ухода своего двоюродного деда Александра Первого из таганрогского «дворца» в безвестность... Но более того! Двоюродный внук Александра сообщает, что его родной дед Николай во время одного из путешествий по Сибири «выразил желание побеседовать со старцем, известным под именем Федора Кузьмича, и сделал большой крюк с пути, чтобы посетить его убогую хижину в глуши Сибири»... А дальше великокняжеский текст таков: «Свидание произошло без свидетелей. Император оставался с глазу на глаз со старцем более трех часов. Он вышел от него в глубокой задумчивости. Свите царя показалось, что на его глазах были слезы»... «Мой покойный брат, — продолжает августейший мемуарист, — великий князь Николай Михайлович, работая несколько лет в наших семейных архивах (напомню читателю, что эти «архивы» были личными бумагами императорской фамилии! — С.К.), старался найти подтверждение этой удивительной легенды. Он верил в ее правдоподобие, но дневники нашего деда Николая I, как это ни странно, даже не упоминают о посещении им старца Федора Кузьмича...» Биохроника жизни русского императора — это нечто, фиксируемое с подробностями детальнейшими. Так что в факте посещения старца императором можно не сомневаться, как и в факте отсутствия дневниковых записей... Но само их отсутствие более чем убедительно. Если бы старец был просто старцем, то запись о личном развенчании легенды в дневнике Николая просто обязана была быть... 320 Если же император царствующий обнаружил в «Кузьмиче» императора скрывшегося, обнаружил родного старшего брата, то... То о каких тут «записях» может быть речь! После такого шока самому впору клобук надевать! Немногомудрый же (хотя — кто его знает, может, напротив — иезуитски мудрый!) А. Голомбиевский полностью труд и выводы великого князя Николая Михайловича одобряет и приводит свои собственные, крайне натянутые соображения. Самым «сильным» из них является, пожалуй, рассуждение о том, что, мол, Елизавета Алексеевна, умирая через полгода после 19 ноября 1825 года «от полного истощения сил» в Белеве, написала 3 мая матери: «Notre Ange est au ciel, et moi, je vegette encore sur la terre...»(Наш ангел на небе, а я прозябаю еще на земле). Мол, не могла она так притворяться! Тем более что «Notre Ange» было семейным прозвищем императора. Ну, не питая к мужу нежных чувств (а это — достоверно), императрица как раз вполне могла, во-первых, и притворяться. Да, скорее всего она просто изображала официальную «скорбь» — муж ведь к ней тоже нежных чувств не питал (и это — тоже достоверно). Во-вторых же... Что написанное могло значить? Если ее супруг был на самом деле жив, то с момента его «кончины» она должна была находиться в состоянии тяжелого непрерывного стресса, хотя мужа и не любила... Вот если бы царь действительно умер, то стресса не было бы. А он был! Так что скорая кончина — без кавычек — императрицы тут может быть еще одним подтверждением в пользу версии. При этом кроме борьбы со стрессом надо было еще и прибегать то и дело к иносказаниям, к умолчаниям. И не относилось ли это ее «Notre Ange» (употребленное ею и в ноябрьских письмах 1825 года) не к мужу, а к умершей в младенчестве, в 1800 году, дочери Марии? Если это так, то она, употребляя как уловку безличное «наш ангел», с одной стороны — формально не лгала, а с другой — работала на новый интерес удалившегося от трона императора. Тем более что особо нежных чувств супруги, повторяю, не испы- 321 тывали друг к другу с самого начала брака, как-то странно сблизившись лишь под его конец... И опять странная странность, перестающая быть таковой лишь при допущении версии об уходе, а не кончине Александра... Как только Елизавета умерла в забытом богом Белеве недалеко от Калуги, ее свекровь, вдовствующая императрица Мария Федоровна лично прибыла в город, забрала все бумаги покойной, в Петербурге прочла их с сыном-императором, а затем... сожгла. Зачем?
Свои многолетние дневники Мария Федоровна незадолго до смерти тоже приказала сжечь. А она вела их полвека. Зачем? Для того лишь, чтобы сжечь? Вряд ли... . Но если в них было что-то, проливающее свет на тайну из тайн, то сжечь лишь дневники, начиная с осени 1825 года, означало эту тайну почти раскрыть... И выходило, что надо жечь все. Тот же А. Голомбиевский видит доказательство истинности смерти императора в «необыкновенном согласии всех свидетелей (в том числе — и Елизаветы Алексеевны), писавших в разное время, по разным поводам и разными способами (записки, воспоминания, письма и т.п.)» с «самыми мелочными показаниями» доктора Тарасова и других врачей о ходе болезни... Но мало-мальски компетентный аналитик именно в этом «необыкновенном согласии» увидит доказательство как раз обратного, а именно — того, что все писавшие писали, так сказать, под диктовку, то есть имели при письме перед глазами один и тот же образец! Впрочем, князь Барятинский показал, что хватало в «свидетельствах» и противоречий... И он же разослал «посмертный» эпикриз для постановки диагноза нескольким выдающимся русским докторам, убрав из него, естественно, слова «государь император»... Результаты впечатляют: диагноза брюшного тифа — официальной причины «кончины», не поставил из них ни один! 322 А ОСЕНЬЮ 1836 года к кузнице в окрестностях Красноуфимска подъехал верхом на красивой лошади видный, красивый мужчина лет шестидесяти и попросил кузнеца ее подковать... Манеры у клиента были мягкими, но барственными, одежда же — крестьянской... Любопытствующий кузнец принялся за расспросы, тут и другие любопытствующие подошли, но ответы были уклончивы. В итоге всадника задержали и без всякого сопротивления с его стороны доставили в город. Там он назвался крестьянином Федором Кузьмичом и объявил себя бродягой, не помнящим родства. Был он бит батогами... Великий князь Николай Михайлович в своем труде «Император Александр I» именно в этом наказании видит доказательство отсутствия тождества «бродяги» и императора. Мол, могли такой человек, как Александр, «добровольно пойти на такого рода публичное истязание». Но ведь в 1836 году это был уже не император! Назвался Кузьмичом — будь готов лечь на лавку. Зато цветущий вид «бродяги, не помнящего родства» как раз версию об императоре-Кузьмиче подтверждает! После наказания Кузьмича в Красноуфимске появился великий князь (!) Михаил Павлович. Он прибыл туда по указанию Николая Первого, до которого странная история странным образом дошла. Михаил Павлович посетил бродягу прямо в остроге, разбранил начальствующих, но Кузьмич сам попросил сослать его в Сибирь, что и было сделано... О жизни его в Сибири написать подробнее тоже соблазнительно, но я если и отклоняюсь от темы в ходе своего повествования, то лишь в интересах темы же. И поэтому придется сообщить лишь кое-что из обширных и интереснейших сведений — например, что жил там старец в нескольких местах, никем не стесняемый, что поражал знанием высшего света, образованностью, памятью, что постоянно через странников получал сведения о положении дел в России и вел таинственную переписку, что одна из его любимиц, молодая крестьянка Саша, была принята и обласкана царем Николаем, что знал старец то, чего знать вроде бы никак не мог... 323 Всего этого и многого другого не отрицают даже Василич и великий князь Николай. Автографов от старца почти не осталось, а имеющиеся написаны затейливыми, но фактически печатными, отдельно стоящими буквами, как будто почерк скрывался... К старцу часто приходили и приезжали разные люди... Был у него однажды и... граф Лев Николаевич Толстой. Приехал утром, просидел до позднего вечера... Потом уехал... Если вспомнить то, как часто впоследствии Толстого посещало желание уйти в безвестность, и то, что он в конце концов такую попытку предпринял, то факт его беседы с Кузьмичом может осветить в биографии писателя многое, на первый взгляд непонятное... А история этой любимицы старца Кузьмича и знакомой царя Николая — Саши, Александры Никифоровны?! История абсолютно сказочная и в то же время приводимая за достоверную самим Василичем... Одно внимательное ее прочтение способно убедить в тождестве императора и старца! А интереснейшее — в том числе и потому, что сделано оно мимоходом — сообщение князя Илариона Сергеевича Васильчикова? Князь — видный государственный и думский деятель начала XX века, происходил из древнего рода черниговских бояр, переселившихся в Москву в XV веке. Анна Васильчикова была пятой женой Ивана Грозного, братья Васильчиковы: Иларион, Дмитрий и Николай Васильевичи — герои Отечественной войны 1812 года, чьи портреты работы Доу находятся в Военной галерее Эрмитажа. Васильчиковы веками принадлежали и к аристократической, и к служилой элите, были посвящены во многое и причастны были ко многому... Тот Васильчиков, который оставил в эмиграции мемуары «То, что мне вспомнилось...», родился в 1881-м, а умер в 1969 году и особого уважения у меня не вызывает. Но что касается фактов (особенно дореволюционной поры), то верить ему, как правило, можно. К слову, его дочь — Мисси Васильчикова, тоже не была чужда литераторских наклонностей и стала автором знаменитого «Берлинского дневника», тоже по части фактов — нелживого. Так вот что пишет Васильчиков о своем деде Николае Василье- 324 виче Исакове, возглавлявшем управление по военно-учебным заведениям при Александре Втором: «При объезде военно-учебных заведений моему деду приходилось также заезжать и в Сибирь. Постоянно сопровождавший его курьер Михайлов рассказывал, что, бывая в Сибири, мой дед каждый раз заезжал на могилу известного старца Федора Кузьмича, находящуюся вблизи города Томска». Царедворец и старец... Что их могло связывать? Во-первых, как ни странно, — шелковые чулки... Исаков стал курировать военно-учебные заведения с 1860 года — за четыре года до смерти старца. И уже Васильчиков-правнук (сын мемуариста, Георгий Иларионович) поясняет в комментариях к мемуарам отца со слов своей тетки графини Адлерберг, что, когда старец еще был жив, прадед Георгия поехал инспектировать Иркутское пехотное училище, а по дороге остановился в Томске, чтобы навестить «известного на всю Сибирь отшельника старца Федора Кузьмича» и передать ему «от имени государя Александра II пакет, который Михайлову всю дорогу было велено беречь как зеницу ока»... В пакете и было «множество пар шелковых чулок»... Зачем? Георгий Васильчиков поясняет: «Содержимое этого пакета... несведущим может показаться странным подарком для старца-отшельника. Но не такой уж он странный, если вспомнить, что Александр I во время учений в зимнюю стужу, на которых настаивал ради закалки здоровья его отец, так отморозил себе ноги, что они покрылись чем-то вроде экземы, и он более не переносил обычных ситцевых или шерстяных чулок, лишь шелковые, которые специально выписывались для него из Франции... Даже Наполеон... благородно давал специальное разрешение лионским шелководам... экспортировать товар своему врагу». Был тут и второй связующий момент... Использовать Исакова как оказию в таком деликатном деле было вполне уместно, и вот почему... По словам Георгия Васильчикова, его прадед, родившийся 10 февраля 1821 года, был незаконным сыном... Александра Первого и воспитанницы московского Екатерининского института, красавицы сироты Катеньки Карачаровой, которую в начале бере- 325
менности срочно выдали замуж за молодого флигель-адъютанта царя Василия Исакова. (Николай Исаков был извещен об этом лично Николаем Первым в 1848 году, когда наметился уже его роман с дочерью императора, великой княжной Ольгой. «Исаков» — кстати, как две капли воды похожий на сына Николая Первого, будущего Александра Второго (собственно, своего двоюродного брата) — приходился ей тоже фактически двоюродным братом, и брак между ними был по законам православной церкви невозможным.) Сам же мемуарист, Васильчиков-отец, пишет: «Историк Н.К. Шильдер (1842—1902) был одно время адъютантом героя Севастопольской обороны генерала Тотлебена, сын которого рассказывал моему отцу, что, будучи допущен ко всем, даже самым тайным архивам, он был в душе убежден в тождестве Александра I и Федора Кузьмича, хотя об этом не полагалось говорить, главным образом потому, что к тому времени монархия и без того подвергалась систематическому злословию... и признать, что в 1825 году в Таганроге был совершен подлог... значило бы еще более ее дискредитировать». Подобных историй и точно достоверных, и недостоверных, я начитался в ходе своей работы более чем достаточно... Ну, скажем, вот такое знаменательное «совпадение»... После 19 ноября 1825 года в кармане царского платья нашли пакет, с которым император никогда не расставался... Думали, что в нем — завещание, а оказалось, там были две молитвы и заметки из Священного Писания. Кузьмич же, умирая, так своего имени и не открыл, но указал на мешочек, всегда висевший в изголовье его кровати со словами: «В нем моя тайна...» А нашли в мешочке лишь две (!) то ли бессвязные, то ли шифрованные записки на лентообразной бумаге... «Федор Кузьмич» скончался 20 января русского стиля 1864 года. Возраст старца в момент его смерти определяли примерно в 87 лет... Как раз столько было бы и Александру, родившемуся в 1777 году. Похоронили старца на кладбище Томского Богородице-Алексеевского мужского монастыря... 326 В «ТАЙНЕ» Федора Кузьмича была фраза, истолкованная Барятинским умно и, как мне представляется, точно... Старец написал: «Но егда убо а. (У Барятинского стоит «А» заглавное и без точки, но в оригинале «а» строчное и с точкой, что, пожалуй, существенно. — С.К.) молчатъ, П. невозвещаютъ». Барятинский раскрывает смысл записи так: «Но когда Александры молчат, то Павлы не возвещают», то есть: «Когда Александр хранит молчание, его не терзают угрызения совести относительно Павла...» Да, Павел, преданный им отец, стал для Александра вечным укором. Он, похоже, и бездетность свою, и Константина рассматривал как наказание за их соучастие в отцеубийстве. У отца было десять (!) детей — братьев и сестер Александра. У его брата Николая — девять (шесть из которых родились до 1826 года)... А у Александра и Константина — ни одного! Дочь Александра умерла младенцем. Так что резон в трактовке Барятинского есть... Замечу уже я, что понятны тогда и строчная «а» при заглавном «П»... Сын умалялся перед отцом... Но еще более интересно — причем интересно для нашей основной темы! — объяснение князем фразы на второй записке: «а. крыются струфианъ». Заинтересовавшись словом «струфианъ», князь нашел у Даля: «Строусъ, страусъ, струсъ и струсь, струфь, строфионъ... Будутъ селения сириномъ и селища струфиономъ, Иcaia». И выходило у князя так: «Я скрываю тебя, Александр, как страус, прячущий голову под крыло»... Лично я, правда, расшифровал бы короче: «Александр скрылся как страус»... Или: «Александр притворился страусом». Похоже на правду! Но это — не все... Барятинский дал мне ценнейшее указание, сам о том не ведая... Найдя у Даля ссылку на ветхозаветную «Книгу пророка Исайи», он не поленился ее проштудировать и выяснить, что «струфиан» присутствует в стихе 21-м главы 13-й... Его-то и привел Даль. Князь этим розыском удовольствовался и на том остановился. 327 А я пошел дальше, задавшись вопросом: «Почему старцем был выбран именно этот стих именно этой главы?» 13-я глава Исайи содержит пророчество о Вавилоне и о том, что Вавилон будет ниспровержен... В современной русской Библии стих 21-й выглядит так: «Но будут обитать в нем (Вавилоне, — С.К.) звери пустыни, и домы наполнятся филинами («сирин» — это и сказочная птица-сирена с женскими лицом и грудью, и род филина. — С.К.); и страусы поселятся, и косматые будут скакать там». Даль привел стих усеченным, в «Словаре древнерусского языка» Измаила Ивановича Срезневского тот же (!) стих приводится полностью (при слове «сиринъ»), но в несколько иной редакции... С учетом всего мне представляется наиболее точным такой современный перевод: «И поселятся там звери, и наполнятся дома их голосами, и поселятся там сирины и страусы, и бесы туда вернутся». И это — стих 21 -й главы 13-й... Но почему именно эти цифры? И вот к какой догадке благодаря подсказке Барятинского я в конце концов пришел... Александр и до 19 ноября 1925 года Библию читал и знал... Удалившись от суеты в образе Кузьмича (а лично я сейчас уверен именно в этом), он времени уже для глубочайших штудий Библии имел более чем в избытке... Так вот, не поразился ли он однажды, в очередной раз читая Исайю, рядом удивительных совпадений? Именно в главе под номером 13, то есть под магическим, полным мистики числом, говорилось о падении Вавилона, которым не мог не выглядеть для Александра — особенно в его новом качестве — англосаксонский Запад... Собственно, даже фонетически «Вавилон» («Babilon») и «Альбион» весьма сходны... И был в этой пророческой для Александра главе под номером дня подписания им Указа о привилегиях РАК и секретных правил для РАК пророческий же для Александра стих, отмеченный цифрами года принятия как этого, так и еще одного главного, но, увы, не исполненного его Указа — «американского» Указа о Беринговом море... Сорвано было его выполнение Западом-Вавилоном... 328
И в том же 21 -м стихе говорилось о будущем торжестве над Вавилоном страуса, с которым Александр в своем новом качестве не мог не отождествлять уже себя... А ведь Александр еще в бытность царем был полон мистических чувствований и представлений! Если бы он просто сравнивал себя со страусом, то в «Тайне» скорее всего присутствовала бы эта или схожая с ней форма слова. Библейской же формой «струфиан» делался намек на соответствующее место Библии... И это место намекало уже на ту боль, которую оставила в душе бывшего императора Русская Америка... ВОЗМОЖНО, читатель-скептик, прочтя это, просто пожмет плечами... Однако автору хочется верить именно в такое объяснение «Тайны» «Федора Кузьмича»... 329 жүктеу/скачать 2.52 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|