Глава ХIХ ПЛАНЕТНОЕ ЗНАЧЕНИЕ ЖИЗНИ

В явлениях жизни сказываются свойства не только одной нашей Земли.

Возвращение в Петроград совпало с новой экономиче­ской политикой, провозглашенной В. И. Лениным на X съезде. Город вдруг ожил. Таившиеся до времени под­спудные силы, люди, товары, продукты высыпали на улицы. Прасковья Кирилловна жаловалась теперь толь­ко на дороговизну, кляня кулаков и спекулянтов.

Она сохранила в неприкосновенности все, что оста­валось в доме. Владимир Иванович выбросил обмотки, гимнастерку, овчинный полушубок, надел обыкновенный костюм свой, белую рубашку, черный галстук и возвра­тился к своему письменному столу, качалке и книжным полкам.

На столе лежало письмо Научного химико-техниче­ского издательства. Оно предлагало ученому выпу­стить его статьи, печатавшиеся в разных периодических изданиях. Часть их в издательстве уже собрали, и те­перь Наталья Егоровна разыскивала оттиски ранних ста­тей, которые Владимир Иванович включал в сборник. Он вообще считал, что русские ученые мало пользуют­ся старым распространенным в Европе и Америке обычаем собирать время от времени в сборники разбросан­ные по отдельным изданиям небольшие работы. Благо­даря этому русские работы исчезали из обращения и незаслуженно забывались.

В подготовленных двух сборниках «Очерков и речей» Вернадский перепечатал главным образом статьи по ис­тории естествознания и организации научной работы. Он правильно считал эти вопросы наиболее важными в тот момент и с удивительным научным предвидением писал в предисловии к сборникам:

«Мы подходим к великому перевороту в жизни чело­вечества, с которым не могут сравняться все им раньше пережитые. Недалеко время, когда человек получит в свои руки атомную энергию, такой источник силы, ко­торый даст ему возможность строить свою жизнь, как он захочет. Это может случиться в ближайшие годы, мо­жет случиться через столетие. Но ясно, что это должно быть».

«Сумеет ли человек воспользоваться этой силой, на­править ее на добро, а не на самоуничтожение? — спра­шивал он дальше. — Дорос ли он до умения использо­вать ту силу, которую неизбежно должна дать ему наука?»

И отвечал:

«Ученые не должны закрывать глаза на возможные последствия их научной работы, научного прогресса. Они должны себя чувствовать ответственными за все последствия их открытий. Они должны связать свою работу с лучшей организацией всего человечества. Мысль и внимание должны быть направлены на эти вопросы».

Организацией радиевых экспедиций, пропагандой значения радия, созданием геохимической лаборатории, изучением радиоактивных минералов и руд, подготов­кой первых специалистов Вернадский вспахал целину для создания в Советской России собственной радиевой промышленности.

Крупная научная школа геохимиков ж минералогов, занимавшихся вопросами радиоактивности, и во время пребывания Вернадского на Украине продолжала жить и развиваться. Она взяла на себя организацию первого завода для получения радия из русской руды. В декаб­ре 1921 года трудами и энергией Виталия Григорьевича Хлопина на пробном радиевом заводе в Бондюгах, на Каме, близ Елабуги, были получены первые русские препараты радия.

В то время действие радиоизлучений на человека еще не было изучено; средств защиты от вредного действия радиевых препаратов при работе с ними никто не искал. Слушая рассказ своего помощника, Владимир Иванович заметил небольшие язвочки на пальцах Виталия Гри­горьевича, но не придал никакого значения им. Посто­янно встречаясь с Хлопиным, он видел, однако, что яз­вы на руках не проходят, а пальцы искривляются. То­гда он спросил:

— Что это, действие радия?

Виталий Григорьевич, пожимая худыми плечами, сказал:

— Не заживают!

— Перестаньте работать с радием, тогда будет ясно.

В это время начались по инициативе Вернадского и Хлопина переговоры о создании Радиевого научно-иссле­довательского института в системе Народного комисса­риата просве­щения. Новые заботы отвлекли Хлопина от непосредственной работы с радиевыми препара­тами, и раны на пальцах постепенно зажили. Тогда действи­тельно стало ясно их проис­хождение.

Подыскивать помещение для нового института приш­лось его организаторам. Обоим хотелось найти помеще­ние в районе академии и минералогической лаборатории. Владимир Иванович вспомнил об Александровском ли­цее, где много лет состоял профессором его отец. Не отапливающиеся зимой жилые помещения бывшего лицея оказались свободными, и радиевый институт не­медленно расположился в них.

Директором института назначили Вернадского, по­мощником его — Хлопина. Институт состоял из трех отделов: физического, химического и геохимического.

Таким образом, с самого возникновения институт оказался связанным с промышлен­ностью радиоактивных веществ. Первыми работами института были исследова­ния нового минерального вида, найденного и описанного Ненадкевичем под названием тюямунита. Тогда же на­чалась разработка методов анализа радиоактивного сырья и технологических приемов полу­че­ния радиоактивных веществ.

По своему геохимическому отделу Вернадский выдви­гает задачу выяснения роли радиоактивных элементов в истории нашей планеты, ставит работы по радиоактив­ному определению возраста Земли и таким образом кла­дет начало новому, радиологическому направлению в науке. По тому же геохимическому отделу были прове­дены замечательные работы профессора Л. В. Мысов­ского по вопросу космического излучения.

Собственные мысли и внимание Вернадского в это время держались направления, взятого в Шишаках, на Бутовой горе.

Медленно и постепенно, по мере проникновения в окружающую природу, но все с большей ясностью вста­вала перед ним величественная картина планетного зна­чения жизни. Жизнь представлялась ему не случайным явлением в истории Земли, а основной частью ее меха­низма.

Всюду и везде на поверхности Земли зоркий взгляд натуралиста встречает жизнь; всюду и везде больше двух биллионов лет без перерыва идет ее химическая работа; все яснее и яснее вырисовывались перед вели­ким умом сила и размах непрерывного перехода хими­ческих элементов из живой в косную материю и обратно.

Биосфера, будучи поверхностной оболочкой нашей планеты, находится на границе космического простран­ства. Она воспринимает идущие из космического про­странства излучения, главным образом излучения Солн­ца. Солнечные излучения не только поддерживают все явления жизни; они с помощью зеленых растений дают начало огромным хранилищам свободной химической энергии, какими являются органические соединения, со­ставляющие тело организмов.

Чем больше углублялся оригинальнейший русский ученый в изучение истории химических элементов на на­шей планете, тем ярче и неожиданнее представало перед ним отражение жизни в форме творимых ею органиче­ских соединений.

Как-то в Доме ученых Ольденбург подвел к старому другу невысокого, большеносого, лысоватого человека в мешковатом пиджаке. Представляя его Вернадскому, он назвал только имя и фамилию, а затем уже сказал:

— Федор Кузьмич желал бы с тобой поговорить...

Это был Федор Сологуб, автор долго шумевшего ро­мана «Мелкий бес», крупнейший представитель русского символизма.

Ольденбург, как лингвист и востоковед, встречался часто с деятелями литературы и по своим литературным интересам и по работе в Комиссии по улучшению быта ученых, деятельность которой распространялась и на писателей. Сологуб в это время состоял председателем правления Союза писателей.

Дом ученых занимал дворец великой княгини Марии Павловны. В помещении дома сохранилась часть рос­кошной мебели, строго выдержанной в разных стилях. Сологуб предложил новому знакомому один из диванов, напоминавший музейную редкость, а сам сел в кресло, стоявшее рядом. Ноги у него не доставали немного до пола, и из-под коротких брюк видны были тонкие, про­свечивающие, как у женщин, носки и старые стоптан­ные туфли.

Символизм Сологуба и сам Сологуб интересовали Вернадского не более, чем всякое новое явление обще­природной и социальной среды. Но разговор привлек его внимание.

— Писатели от науки стоят довольно далеко, — го­ворил Сологуб, — но вы, как ученый, касаетесь всё таких коренных вопросов, которые всех занимают и всем понятны. Не согласитесь ли вы так попросту побеседо­вать с писателями в нашем Доме литераторов?

— О чем бы, например?

— Я думаю, о том, над чем вы работали последнее время, — посоветовал Сологуб.

Владимир Иванович подумал и сказал:

— Хорошо, поговорим тогда о начале и вечности жизни в свете современного точного знания.

Старая и вечно новая тема привлекла в небольшой зал Дома литераторов любопытствующих больше, чем он мог вместить, хотя был теплый майский вечер, над го­родом стлались светлые тени белой ночи и трамвай ра­ботал только до шести часов вечера.

Вернадский поставил перед своими слушателями один из частных вопросов общей загадки жизни: вечна ли жизнь в космосе или она имела начало, в частности, видны ли где-нибудь в истории Земли указания на за­рождение в ней жизни?

Отвечая, Вернадский изложил историю вопроса и ве­ковые стремления ученых, философов, религиозных мыс­лителей и художников его разрешить, а затем дал свой ответ.

— Если признать биогенез, то есть происхождение живого от живого, за единственную форму зарождения живого, неизбежно приходится допустить, что начала жизни в том космосе, какой мы наблюдаем, не было, как не было начала и этого космоса. Жизнь вечна постоль­ку, поскольку вечен космос, и передавалась всегда био­генезом. То, что верно для десятков и сотен миллионов лет, протекших до наших дней, верно и для бесчислен­ного хода времени космических периодов истории Зем­ли. Верно и для всей вселенной!

Отвечая затем на естественный вопрос: «Как же воз­никла жизнь на Земле?» — Вернадский говорил:

— С разных сторон скопляются данные, создающие чрезвычайно благоприятную обстановку для объяснения начала жизни на Земле. Мы теперь знаем, что матери­ально Земля и другие планеты не уединены, а находят­ся в общении. Космическое вещество постоянно в раз­ных формах попадает на Землю, а земное уходит в кос­мическое пространство. Живое вещество дает на нашей планете одно из самых тончайших, а может быть, самое тончайшее дробление материи, сохраняющее свою от­дельность в твердом или жидком состоянии, а потому оно может проникнуть всюду — уходить и из земного притяжения. А жизнь в латентном состоянии — в спо­рах, семенах или цистах — может сохраняться неопре­деленное время, возможно, и геологические века, если верны те наблюдения, которые уже имеются... Возмож­ность такой сохранности жизни, почти безграничной, мы сейчас научно отрицать не можем, Но и без такого из­учения сейчас ясно, что никакой логической необходи­мости в признании самозарождения нет для объяснения начала жизни на Земле, хотя возможности самозарож­дения также нельзя отрицать.

Владимира Ивановича предупреждали, что писате­ли — народ малодисципли­ни­рованный и из одного ува­жения к лектору или благовоспитанности писательская аудитория не станет слушать неинтересных для нее рассуждений. Поэтому он несколько раз пригля­дывался к аудитории и умолкал. Но лица сидевших перед ним старых и молодых, мужчин и женщин были вниматель­ны, а в зале, когда он смолкал, стояла напряженная тишина.

— Идея начала жизни, — продолжал он, — связана с идеей о начале мира, она проникла в научное мировоззрение нашего времени извне, из философских или ре­лигиозных гипотез о сотворении мира. Не только еврей­ско-христианская мысль, но, кажется, все сменявшиеся религиозные построения не могли обойтись без идеи о начале и конце мира, о создании его божеством. Освободиться от духовной атмосферы, созданной поколениями предков, не всегда возможно. Поэтому так трудно при­мириться с признанием отсутствия начала жизни вне живого... Но что нам кажется таким странным, кажется простым и понятным для тех, кто вырастал в другой ду­ховной атмосфере... В индийских, и в частности буддий­ских, религиозных построениях вопроса о начале мира нет, и никому из представителей этих религий не кажет­ся логически неизбежным начало мира!

Вопросы начала и вечности жизни волновали Вер­надского не только в силу широты его интересов. Изу­чение этих вопросов обратилось в необходимость, когда он, как геохимик, изучая историю химических элементов, перешел из области минералов и горных пород в область живого вещества. Дело не в том только, что частично бо­лее половины химических элементов тесно связано в сво­ей земной истории с живым веществом и что эти назван­ные Вернадским циклическими элементы составля­ют по весу почти всю земную кору. Вернадский постоян­но указывал, что, хотя в геохимии организм проявляется своим химическим составом, своим весом, своей энерги­ей, живое вещество, взятое в целом, нельзя целиком све­сти к химическому составу, весу, энергии.

«Во всех химических процессах Земли, — говорит Вернадский, — и очень ярко в истории всех химических циклических элементов и даже всех остальных чрезвы­чайно резко проявляется в последние тысячелетия новая геологическая и геохимическая сила: работа культурного человека, вносящая новое, резко отличное от прошлого, в ход химических процессов Земли. Она теснейшим обра­зом связана с сознанием, которое сейчас ни один строго мыслящий натуралист не может приравнять к составу, весу, энергии... И в то же время человечество, культурное особенно, есть однородное живое вещество, которое в от­личие от других однородных живых веществ, сохраняя старые формы проявления в геохимических процессах, проявляется в них новым, более мощным образом».

Предоставляя физиологам изучать законы, управляю­щие жизнью мозга, а биологам — жизнь отдельных ор­ганизмов, Владимир Иванович, едва явившись в Петрог­рад, продолжает начатое в Киеве геохимическое изуче­ние химического состава живого вещества.

Прежде всего он знакомит научную общественность со своим пониманием живого вещества как совокупности отдельных организмов и его значения в планетном механизме Земли. В Академии наук Вернадский прочитывает курс публичных лекций по геохимии, в которых очень много внимания уделяет живому веществу.

Новизна идей покоряет слушателей. Среди них Вер­надский находит себе новых учеников и помощников. Одним из них был уже сложившийся ученый — биохи­мик Владимир Сергеевич Садиков, другим — Александр Павлович Виноградов — студент Военно-медицин­ской академии, оканчивавший в то же время химический фа­культет университета.

Глава XX

ВТОРОЕ ПОКОЛЕНИЕ УЧЕНИКОВ

Вся история науки доказывает на каждом шагу, что в конце концов постоянно бывает прав ученый, ви­дящий то, что другие своевре­менно осознать и оценить не были в со­стоянии.

Александр Павлович Виноградов — впоследствии ака­демик, Герой Социалистического Труда, директор Инсти­тута геохимии и аналитической химии имени В. И. Вер­надского — на первую лекцию Вернадского попал слу­чайно и о биогеохимических идеях лектора услышал впервые от него самого.

Лекции читались не в главном зале, слушателей схо­дилось не слишком много, каждый новый человек был на виду. Александр Павлович в перерыве спросил, как определяется присут­ствие микроскопических количеств элементов в организмах, и Владимир Иванович, отвечая, обратил внимание на этого невысокого белокурого моло­дого человека в солдатской шинели. Виноградов стал по­являться и на следующих лекциях. Каждое слово вос­принимал он как-то особенно внимательно и деятельно и задавал вопросы, обнаруживавшие ясный и точный ум.

Типичный ленинградец, здесь родившийся и учивший­ся, Виноградов поступил в Военно-медицинскую акаде­мию. Зоология Холодковского привлекала его больше, чем физиология Павлова, чему, быть может, отчасти способ­ствовали характеры профессоров: спокойная исследова­тельская последовательность одного и какая-то творче­ская взрывчатость у другого.

В качестве курсового старосты Виноградов встречался с Павловым. Однажды он отправился к нему переговорить об изменении расписания лекций. Иван Петрович лежал на диване и читал в подлиннике Шекспира. Увидев вхо­дящего студента, он заложил в книге указательным паль­цем читаемое место и повернулся лицом к гостю.

— Здравствуйте, профессор, извините, пожалуйста, но я по поводу расписания лекций...

Иван Петрович быстро встал и грозно устремился на­встречу вошедшему.

— Студенты прежде всего должны читать Шекспира по-английски, милостивый государь, — резко, точно кто с ним спорил, заговорил он и, бросив на диван книгу, до­бавил спокойнее: — А потом уже менять расписания. Говорите, что вы еще там надумали?

Виноградов разъяснил, почему необходимо изменить часы лекций.

— Хорошо, я согласен, посмотрим там, что из этого выйдет!

Студенты читали Шекспира в переводах Холодков­ского и не стремились изучать английский даже для то­го, чтобы читать в подлиннике Шеррингтона, не призна­вавшего условных рефлексов.

Профессор академии Сергей Васильевич Лебедев, про­славившийся синтезом каучука, заметил как-то Виногра­дову:

— Все-таки врача из вас не выйдет! Переходите-ка вы в университет и займитесь как следует химией. По-моему, вы прекрасный химик!

Виноградов последовал совету, но, ставши студентом химического факультета, не бросил Военно-медицинской академии. В 1918 году он добровольцем ушел на фронт против Юденича под Петроградом. Наездом с фронта он и бывал на лекциях Вернадского.

На одной из последних лекций Владимир Иванович познакомил Виноградова с университетским профессором биохимии Садиковым, небольшим, пухленьким человеком, с выпуклыми глазами и острой бородкой, именуе­мой эспаньолкой. Он был одним из непре­менных слуша­телей Вернадского, но всегда молчаливым и грустным. Не теряя грустного выра­жения на лице, он пожал руку новому знакомому, но не сказал ни слова.

— Вот мы с Владимиром Сергеевичем, — объяснил Вернадский, — решили начать опытное исследование элементарного химического состава организма и хотим привлечь вас к этому делу, Александр Павлович...

Как-то раз, при первой встрече, Вернадский осведо­мился об имени Виноградова и теперь назвал его, ни на мгновение не задержавшись припоминанием, твердо и уверенно. Необычайная память Вернадского поражала окружающих, но она являлась одним из свойств гениаль­ного ума. Александр Павлович реально почувствовал, ка­кому руководителю он вручает свое будущее.

— Так вот, академик Ипатьев предоставляет для на­ших занятий свою лабораторию в бывшем Военно-про­мышленном комитете, — продолжал Вернадский. — Обо­рудована она прекрасно, и дело за нами...

Александр Павлович притронулся обеими руками к своей солдатской шинели, напоминая о своем положении. Владимир Иванович сказал:

— Потом мы будем хлопотать, чтобы вас откоманди­ровали в нашу академию, в КЕПС — Комиссию по изу­чению естественных производительных сил.

Так начался набор второго поколения учеников шко­лы Вернадского. Им предстояло развивать уже биогеохи­мическое направление в геохимии, которое всецело вла­дело теперь Вернадским.

Надо сказать, что ученые, современники Вернадско­го, встретили его биогеохимические идеи с насмешливой враждебностью. Насмешки доводились до прямого изде­вательства. На одном из собраний кто-то заявил, что Вернадский занимается «изучением комариных ножек». С легкой руки дешевого остряка вошла в практику чья-то дополнительная острота о «геохимии комариной души», которую ныне создает Вернадский взамен заброшенной им геохимии Земли.

Во время пребывания Вернадского на Украине ди­ректором Минералогического музея был избран Ферсман. На одном из собраний музея Александр Евгеньевич пуб­лично выразил сожаление о том, что Вернадский изменил тому направлению в науке, которое создало ему мировую известность.

— Мы потеряли замечательнейшего минералога, — говорил он, — а что приобрели? Ничего!

При таком отношении научной общественности к но­вому направлению в науке Владимир Иванович, естествен­но, оценил новых своих учеников, особенно же Виног­радова. Он приступил к непосредственным исследованиям живого вещества, в то время как Садиков предпочи­тал размышлять над большими проблемами.

Среди охотников, снабжавших Холодковского различ­ными видами животных, нашелся специалист по пресмы­кающимся. Виноградов взялся за изучение химического состава организмов змей и ящериц. Дело шло к зиме, змеи впадали в спячку, но ловкий охотник обеспечил ис­следователя живым веществом этого рода.

Как-то стеклянная банка с гадюками, засунутая в карман шинели, разбилась в трамвай­ной толкучке на ку­ски. Змеи встревожились, начали грозно шипеть и воро­чаться, приводя в ужас публику и самого эксперимента­тора. Рискуя быть ужаленным, он придерживал карман, зажав в кулак отверстие, и так благополучно довез опа­сный груз до лаборатории.

В результате изучения химического состава змей бы­ло установлено избыточное количество цинка в организ­мах гадюк, очевидно связанное с ядовитостью их уку­сов.

Относительный избыток цинка нашел Виноградов так­же в некоторых видах грибов. При этом оказалось, что эти виды как раз считаются в народе ядовитыми гри­бами.

Присутствие химических элементов в живых организ­мах Вернадский считал четвертой формой их нахожде­ния на нашей планете. Другие формы нахождения — мо­лекулы и их соединения в минералах, горных породах, жидкостях и газах; непредставимое пока еще состояние атомов в глубинах Земли при высокой температуре и вы­соких давлениях; указанное впервые им самим состоя­ние рассеяния химических элементов, не принимавшееся до Вернадского во внимание.

Занятый всецело исследованием этой четвертой фор­мы нахождения элементов, Владимир Иванович должен был по требованию Ирины Дмитриевны неожиданно об­ратиться к первой. Энергичная женщина закончила свою работу по монациту и предъявила ее Вернадскому.

Владимир Иванович оценил ее настойчивость иссле­дователя, признался в своем несправедливом недоверии к ней и поставил в Академии наук ее доклад по монациту. Вместе с ней выступала в малом конференц-зале геолог Зоя Александровна Лебедева.

Академик Борисяк удивлялся ученым достоинствам молодых женщин.

Вернадский настолько доверял теперь своей ученице, что поручил ей анализ уранового минерала. Он дал уже ему название «менделевит», но с анализом его сам не смог справиться.

В конце июня Вернадский отправился на Мурманскую биологическую станцию. Его сопровождала Ниночка. До Мурманска ехали с экспедицией профессора Дерюгина. Из Мурманска переплывали в Александровскую гавань, где устроились вместе с работниками станции.

Владимир Иванович занимался химией моря. Ниноч­ка помогала ему в качестве лаборанта.

И перед своими сотрудниками в Петрограде и перед самим собой на Мурмане Владимир Иванович ставил первой задачей изучение элементарного химического со­става живого вещества.

С памятного доклада Джоли изменилось не только представление Вернадского об элементе. Он понял огром­ное значение ничтожных с обычной точки зрения коли­честв в космосе и начал работать в области ничтожных количеств, изучая их огромные эффекты в организмах.

В марте 1922 года на химической сессии Русского тех­нического общества в Петрограде он, исходя из проведен­ных анализов, уже дает свои данные о химическом сос­таве живого вещества.

Призывая ученых направить сюда свое внимание, Вернадский указывал, что весь вопрос имеет важность не только для геологических наук, но в высшей степени ка­сается и биологии.

— Решать вопросы биологические изучением только одного — во многом автономного — организма нельзя, — говорил он. — Организм нераздельно связан с земной ко­рой и должен изучаться в тесной связи с ее изучением. Автономный организм вне связи с земной корой реально в природе не существует. Его надо брать в его среде, в земной коре, правильнее — в биосфере. Связь состава ор­ганизмов с химией земной коры указывает нам, что раз­гадка жизни не может быть получена только путем изу­чения живого организма. Для ее разрешения надо обра­титься к первоисточнику — земной коре. А то, что состав земной коры определяется не геологическими причина­ми, а свойствами атомов, ясно указывает, что в явлениях жизни сказываются свойства не только одной нашей Земли!

Несколькими днями раньше в той же химической сек­ции Русского технического общества Вернадский говорил о «живом веществе в химии моря». Открытые им закономерности для биосферы он переносил в гидросферу. Так Вернадский называл водную оболочку нашей планеты.

Характерно для всей ученой деятельности Вернадско­го, что оба доклада заканчивались указанием на косми­ческие масштабы открываемых им закономерностей.

Он говорил:

— Законы культурного роста человечества теснейшим образом связаны с теми грандиозными процессами приро­ды, которые открывает нам геохимия, и не могут счи­таться случайностью. Направление этого роста — к даль­нейшему захвату сил природы и их переработке созна­нием, мыслью — определено ходом геологической истории нашей планеты; оно не может быть остановлено нашей волей. Исторически длительные печальные и тяжелые явления, разлагающие жизнь, приводящие лю­дей к самоистреблению, к обнищанию, неизбежно будут преодолены. Учесть эту работу человечества — дело будущего, как в будущем видим мы и ее неизбеж­ный расцвет.

Несомненно, что космические идеи Вернадского яви­лись ценнейшим для нас и будущих поколений открове­нием гения, однако даже среди учеников и друзей Вер­надского более ценились его труды по минералогии и кри­сталлографии, а его «Очеркам геохимии» предпочитали «Геохимию» Ферсмана с ее практической направленно­стью.

Чуткий и глубокий исследователь истории науки, Вер­надский такое отношение к себе встречал спокойно. Он считал его понятным и естественным, ибо знал, что усвое­ние новых идей всегда и везде требует времени и пропа­ганды их.

Поэтому и Владимир Иванович и Ольденбург были несколько удивлены, когда в Академию наук пришло письмо от ректора Парижского университета — знаме­нитой Сорбонны, приглашавшее Вернадского прочесть гам курс лекций по геохимии.

Сбросив привычным движением пенсне на стол, Оль­денбург трижды пробежал близорукими глазами письмо и поспешил к Вернадским.

Под письмом стояли подписи крупнейших француз­ских ученых: ректора Поля Аппеля, знаменитого мате­матика, и Альфреда Лакруа, профессора минералогии.

Едва справляясь с неуемной живостью своей натуры, Ольденбург дал другу время освоиться с нежданным со­бытием и тогда спросил:

— Ну, что скажешь?

— Я удивлен!

— Я тоже удивлен, да удивится и вся академия. Но ты поехал бы?

— С Наташей и Ниночкой поехал бы!

— Ну что ж, в таком случае начнем хлопотать!

И, схватив письмо, Ольденбург убежал.

Разрешение на командировку Вернадского в Сорбонну удалось получить лишь через полгода, так что Владимир Иванович опоздал к началу второго семестра 1921/22 учеб­ного года. Он выехал только в июне 1922 года. Но в этом неприятном обстоятельстве случилась и хорошая сторо­на: возвратился из Сибири задержанный там событиями Ненадкевич.

Поднявшись как-то в лабораторию и увидев вдруг Константина Автономовича на своем обычном месте, Вла­димир Иванович обрадовался до слез.

— Ах, как я рад вам, милый мой, как рад! — твердил он, целуя небритые щеки старого ученика. — Теперь уеду спокойно, зная, что вы здесь...

Константин Автономович смущенно вытер глаза ру­кавом солдатской рубахи и пробормотал, брезгливо кивая на печь, где выпаривалась какая-то морская рыба, распро­странявшая отвратительный запах:

— Не понимаю я вашей биогеохимии, не стану я ею заниматься! У меня сил нет ею заниматься!

— И не занимайтесь, — отвечал учитель, — а я буду заниматься ею, у меня есть силы. Да вы где-нибудь устро­ились уже?

— Комнату нашел, да ни сесть, ни лечь не на чем!

— Возьмите у меня кушетку, шкаф, стол, — у меня есть лишнее! Завтра утром заберите! — резко остановил он пытавшегося возражать старого друга. — Чем вы за­няты?

— Да вот Александр Петрович Карпинский прислал на анализ свой материал...

— А, знаю! Сделайте ему поскорее, Константин Ав­тономович, он только вас и ждал!

Проводив гостя, Ненадкевич принялся за дело и че­рез день доставил анализ Карпинскому. Тот бегло взгля­нул на числа и несколько раз поблагодарил, провожая гостя до дверей кабинета.

Через несколько дней уборщица лаборатории, обычно сидевшая во время занятий сотрудников внизу у дверей, поднявшись наверх, сказала:

— Константин Автономович, там вас внизу спраши­вает какой-то...

— Кто?

Занятый своим делом, Ненадкевич отослал ее обратно:

— Скажи, что я занят, пусть придет сюда, если ему нужно!

Уборщица ушла, но через несколько минут вернулась снова:

— Он не хочет сюда идти, он просит, чтоб вы сошли вниз!

— Да кто он, что ему нужно?

— Говорит, что очень нужно, а сам не сказывается!

Ненадкевич снял халат, накинул пальто и, сердито сбежав вниз, очутился лицом к лицу с первым выборным президентом Академии наук. Это был Александр Петро­вич Карпинский. Константин Автономович, не краснев­ший со школьных лет, почувствовал, как у него загора­ются уши.

— Боже мой, Александр Петрович, простите ради бо­га, она мне сказала...

— Нет, уж это вы меня извините, что я оторвал вас от ваших занятий, но, видите ли, я счел своим долгом зайти вас поблагодарить за ваш анализ... Я проверил по нему свои расчеты и благодарю вас, вы так замечатель­но все сделали... — спокойно говорил президент, тепло и ласково пожимая руку смущенного химика. — Благода­рю вас! Извините, что оторвал вас от работы.

Смущенный извинениями, Ненадкевич пробормотал, что ему все равно надо было выйти по делам в город.

— Ну вот и хорошо, пойдемте вместе!

Удивленная уборщица широко распахнула им двери, а за дверью президент спросил, не по дороге ли им вме­сте до академии? Ненадкевич придумал, что ему надо на Пески. Тогда Карпинский любезно посоветовал:

— А, тогда садитесь на четвертый!

Расставшись, Ненадкевич пошел быстрым шагом ку­да глаза глядят, но когда он уже выходил на набережную, его довольно невежливо догнал и остановил какой-то сер­дитый прохожий:

— Да оглянитесь, оглохли вы, что ли? Слышите, вас зовут!

Константин Автономович оглянулся и увидел вдали Александра Петровича.

Обессилевший президент стоял посредине улицы и де­лал ему какие-то знаки.

Ненадкевич в ужасе подбежал к нему.

— Извините, пожалуйста, я ошибся, — говорил тот, тяжело дыша. — Вам лучше на шестом ехать! Да какой же вы прыткий, я уже попросил этого господина до­гнать вас!

Он еще раз пожал руку, еще раз сказал, что анализ сделан необыкновенно хорошо, и не спеша пошел обратно.

— Второй Вернадский! — проворчал Константин Ав­тономович, чтобы не заплакать, и надвинул шляпу на лоб.