Мария Каллас мой враг
жүктеу/скачать 330.04 Kb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Соединенные Штаты, пятидесятые годы.
| Мария Каллас - мой враг
Фрагменты сенсационных воспоминаний жены Ди Стефано  
В 1992 году в Италии были опубликованы сенсационные дневниковые воспоминания бывшей жены знаменитого тенора Джузеппе Ди Стефано. В этой книге Мария Ди Стефано рассказывает о своей жизни с выдающимся певцом и о нашумевшей истории его отношений с великой Марией Каллас. Воспоминания переведены на русский язык известнейшим переводчиком Ириной Константиновой, перу которой принадлежат многие яркие переводы книг о музыке (в т. ч. мемуары Б.Джильи, книга Ф.Пастуры о жизни В.Беллини, воспоминания Д.Вальденго "Я пел с Тосканини"). В России воспоминания жены певца пока не изданы. Благодаря любезному разрешению И.Константиновой, нам представилась возможность впервые познакомить отечественных любителей оперного искусства с фрагментами этой книги, написанной Марией Ди Стефано в соавторстве с Франкмарией Трапани, автором предисловия к воспоминаниям. Из текста мы выбрали несколько отрывков, показавшихся нам наиболее интересными как с точки зрения художественной атмосферы тех лет, так и в плане личных отношений выдающихся личностей. Предисловие Эти подробные дневниковые записи Марии Ди Стефано, которая более тридцати лет провела рядом с тенором Джузеппе Ди Стефано, была его женой, другом, чуткой и скромной вдохновительницей, наконец-то проливают свет на последние четыре года жизни Марии Каллас, интереснейший и драматический период ее жизни, а также на причины ее загадочной смерти. Ни один биограф никогда не смог бы проникнуть в этот "финал" без помощи записок и воспоминаний Марии Ди Стефано. Я перечитала эти дневники вместе с нею, день за днем, и мы вместе воссоздали и изложили в хронологическом порядке события, которые, объединяя множество известных персонажей, отражают историю и развитие оперного театра Италии и Америки между сороковыми и семидесятыми годами ХХ века. Поэтому подлинным автором этой книги является не только Мария Ди Стефано (американка итальянского происхождения, из Бронкса), но прежде всего сама история оперы - "Метрополитен" и "Ла Скала"; директора театров и дирижеры - Тосканини и Де Сабата, если назвать только двоих; режиссеры - Висконти и Дзеффирелли; сопрано, тенора, баритоны, басы - Тито Гобби и Личия Альбазене, Рената Тебальди и Чезаре Сьепи, Беньямино Джильи и Никола Росси Лемени. А главными персонажами этой книги выступают Джузеппе Ди Стефано и Мария Каллас.(...) За рубежом и в Италии Марию Ди Стефано долго убеждали опубликовать свои дневники. До недавнего времени она считала, что делать это неудобно. Преодолев наконец вполне понятное стеснение, она стала просматривать свои записи и записки других людей, и мы вместе обнаружили, например, что подлинная история последних лет Марии Каллас еще никогда и никем не была написана, и то немногое или слишком многое, что говорили авторы других книг об этом времени, было вольно или невольно изложено неверно. Но самое главное, многие даже не представляли, что скрывалось за внешней видимостью в поведении и поступках двух величайших звезд оперного театра Ди Стефано и Марии Каллас. Более того, об их творческом союзе в 1972-1977 годах написано столько неверного, что невольно возникает подозрение, будто это было сделано намеренно с целью развенчать Ди Стефано и изменить представление о Марии Каллас. Ди Стефано чаще всего пытались представить как певца, который в семидесятых годах уже едва ли не потерял голос и цеплялся за Каллас, в надежде сохранить свое реноме. Великая сопрано, хотя и переживала кризис после того, как ее покинул Онассис, всегда оставалась в центре внимания и любопытного интереса широкой публики, потому что была привлекательна и невероятно знаменита. Жена Джузеппе Ди Стефано хочет воссоздать истину. Ее дневники - доказательство того, чтобы почти все, сказанное и написанное за эти годы о Марии Каллас, неправда. О романе Джузеппе Ди Стефано и божественной исполнительницы Лючии и Нормы биографы тоже старались умалчивать либо сообщали неверные сведения. Этот момент в личной жизни Каллас, длившийся целых четыре года, считался "несущественным". А на самом деле он оказался решающим, даже роковым, как явствует из дневников Марии Ди Стефано. Повторяю, это касается ее внезапной и по некоторым сведениям загадочной смерти в Париже 16 сентября 1977 года. (...) Два вопроса я задала ей, когда мы вместе прочитали ее записи:
Второй вопрос: - Вы с мужем разошлись в 1980 году. Мария Каллас умерла тремя годами раньше. Вы окончательно порвали с Ди Стефано опять же из-за Каллас? - С тех пор, как эта женщина вошла в нашу жизнь, в 1972 году, наши отношения с Джузеппе начали ухудшаться. Я постоянно боролась, чтобы сохранить семью. Но к сожалению, Джузеппе стал уже не таким, каким был прежде. Упорная и одержимая близость Марии изменила его. Словно она медленно отравила его. Франкамария Трапани, 1992. На фото:
Джузеппе Ди Стефано. Соединенные Штаты, пятидесятые годы. - Что-то меняется в оперном театре… - говорит мне Джузеппе. Я тоже замечаю, что положение здесь не такое, как прежде. Приходят кинорежиссеры, очень посредственные дирижеры, начинают командовать и абсолютно не считаются с мнением и личностью певца. Теперь имя Джузеппе Ди Стефано известно уже во всем мире, и он мог бы диктовать свои законы, если бы захотел. И все же, когда еще только начинал, он не встречал такого дирижера, который не готов бы во всем удовлетворить его. Джузеппе не позволял сравнивать с себя с Беньямино Джильи, Тито Скипа или Ферруччо Тальявини, но чувствовал, что у него с дирижером полное взаимопонимание, обусловленное, прежде всего, доброй волей настоящего музыканта. Во время пения Джузеппе не просто выпевает ноты в соответствии с указанным ритмом. Он делает все так, как подсказывают его музыкальность и чувство стиля, требования фразировки. Он использует краски, подобно художнику, делает паузу именно в нужный момент, а это очень важно. (...) После работы с такими дирижерами, как Гуарньери, Сантини, Туллио Серафин, Оливьеро Де Фабритиис, которые шли за ним и понимали его, теперь, когда появились новые режиссеры-диктаторы, нередко ничего не понимающие в музыке, у Джузеппе начинают возникать некоторые проблемы. Он любит работать и репетировать, когда есть чему поучиться. Он бывает счастлив, если поет с великими коллегами и великолепными дирижерами, и чувствует себя в своей тарелке, когда может спокойно выразить в пении все, что переполняет его душу. Если есть что-то, что раздражает его больше всего на свете, так это репетиции в "Метрополитен" в десять утра, как заведено в этом театре. Смертельно скучно, и совершенно непонятно, зачем нужно тратить бессмысленно столько времени. Джузеппе полагает, все, что должно происходить на сцене, ясно указано в либретто и нотах, достаточно лишь внимательно прочитать их. Он убежден, что в нотах заключены все необходимые указания, объясняющие любое действие, а слова добавляют все остальное. Фигура оперного режиссера, который начинает пробивать себе дорогу в ущерб независимости и творческой инициативы певца, раздражает его. Оперный певец, говорит Джузеппе, это не киноактер и не драматический артист. Нельзя требовать от него двигаться по сцене каким-то определенным образом, когда в результате усилий при пении лицо его иной раз искажается, делается некрасивым, а торс напрягается при интенсивном выдохе. Двигаться "вместе" с музыкой - это одно, а перемещаться "вразрез" с музыкой - невозможно, утверждает он. Новомодные режиссеры, прежде не сталкивавшиеся никогда с оперой, требуют от певцов противопоказанных музыкой движений, это теперь и я начинаю понимать. Джузеппе объясняет мне, что такое "репетиция по-итальянски": все артисты сидят на сцене, и дирижер проходит с оркестром всю партитуру. Такие репетиции теперь проводятся все реже, а режиссеры все чаще требуют чисто сценических репетиций. У Джузеппе складывается впечатление, что дирижеры начинают терять свое значение, и их имя печатается на афише все более мелким шрифтом, и он думает, что наступит момент, когда опера станет творением скорее режиссера, нежели дирижера, даже имя композитора окажется на втором плане... Нью-Йорк, январь 1951. Тосканини предстоит дирижировать Реквиемом Верди, который будет записывать фирма RСА, для чего он хочет пригласить Джузеппе Ди Стефано вместе с Чезаре Сьепи, а также Эрву Нелли и Федору Барбьери - на женские партии. Джузеппе не уверен, надо ли соглашаться, хотя приглашение и очень лестное. Он слышал о чрезмерной строгости маэстро и его нетерпимости во время работы с певцами. Джузеппе говорит, что глубоко уважает и ценит Тосканини. Но что будет, если маэстро грубо обойдется с ним или, что еще хуже, унизит в присутствии коллег? Известно ведь, такое нередко происходит. Уверена, мой муж не из тех людей, кто стерпит унижение или упреки кого бы то ни было. Он чудовищно горд. Чезаре Сьепи успокоил Джузеппе, сказав, что, конечно же, великий маэстро не станет расстреливать его. Такое случается только с теми певцами, которые не понимают его музыкального языка, а не с такими, как Джузеппе. Короче, уговорил, и Джузеппе согласился. Обратили внимание Тосканини на слишком скромный гонорар, предложенный тенору. Однако маэстро знать ничего не желает, ему нужен Джузеппе Ди Стефано и никто другой. Джузеппе решил сам разрешить финансовую проблему со студией грамзаписи. В RСА ему прежде всего заявили, что петь с Тосканини - это честь настолько высокая, что вполне можно было бы согласиться сделать это и бесплатно. - Вне всякого сомнения, - согласился Джузеппе, - но как говорит Фальстаф, может ли честь заполнить наш желудок? Нет! Поэтому и повторяю, предложите достойный и разумный гонорар, и я соглашусь. Весьма неохотно, но все же пошли навстречу, даже сказали, что пригласят и на другие записи. Однако муж поклялся мне, что это будет первый и последний раз, когда он позволит RСА эксплуатировать себя. Студии грамзаписи используют молодые таланты с целью получить хорошие голоса и заплатить поменьше. Я согласна с Джузеппе, что оперный певец, карьера которого коротка и часто неопределенна, должен заставить ценить себя, когда находится на пике карьеры. Тем более, что рано или поздно он сойдет со сцены. Это неизбежно. Но не будем думать о таких печальных вещах. Репетиции Реквиема начались в доме маэстро в Ривердейле. Отношения Тосканини и Джузеппе складываются как нельзя лучше. Случился только один небольшой инцидент из-за длинной и трудной фразы в "Ingemisco". Маэстро попросил Джузеппе не брать дыхание на середине фразы, чтобы не нарушить плавность фразировки. Джузеппе попробовал, но при том размашистом темпе, какой держал Тосканини, не смог сделать этого. Он осторожно посоветовал дирижеру: - Маэстро, я смог бы не брать дыхание на середине фразы, если б вы чуть-чуть ускорили темп. Сьепи, подойдя к нему, толкнул его локтем в бок: - Ты сошел с ума - такое говорить Тосканини? Другие певцы, находившиеся в зале, похолодели, ожидая вспышки гнева великого "диктатора". Тосканини остановился, посмотрел в партитуру перед собой, почесал подбородок, нахмурился. Помолчав немного, улыбнулся и сказал: - Согласен, Ди Стефано, ты прав… повторим. Все облегченно вздохнули. Джузеппе рассказывает, что в перерывах длящихся часами репетиций маэстро поражает своей жизнерадостностью. Он лично отправляется на кухню и сам готовит что-нибудь перекусить, для всех. Нарезает колбасу и сыр, и музыканты вокруг него чувствуют себя счастливейшими людьми. Маэстро очень гостеприимный хозяин, и предельно прост в обращении, как самый обыкновенный человек. Вчера вечером наконец-то состоялся концерт в "Карнеги Холл". Во время исполнения производилась запись в пользу пострадавших от наводнения в Полезине - области на севере Италии, опустошенной разливом реки По. В зале присутствовало очень много певцов, дирижеров и других важных персон. Бог мой, Джузеппе поет под управлением Тосканини! Не снится ли мне такое! Я знала, что он отлично подготовлен музыкально и с вокалом у него тоже нет проблем. К счастью, и со здоровьем сейчас все в полном порядке, однако нервы напряжены до предела. Для него этот концерт - своего рода вызов, и подобный вызов ему необходим, чтобы зарядиться как следует и выдать все лучшее, на что он способен, со всей решительностью и звериной напористостью. Этот вечер не может не пройти удачно! Джузеппе должен всем показать свои возможности, особенно тем злоязычникам, которые называли его "антимузыкальным" и "непредсказуемым как артист". Вот так, с окончательным благословением Тосканини, со словами ободрения и успокоения, какие маэстро всегда говорит музыкантам перед тем, как подняться на подиум, и начался концерт. Певцы знали, что, несмотря на строгость, Тосканини всегда с ними, и они в любой момент могут рассчитывать на его помощь. Мало теперь великих дирижеров, которые понимают пение и умеют придти на выручку именно в ту минуту, когда у певца возникает какая-то трудность. Тосканини исполняет свою роль за пультом как драматический актер, поет и дышит вместе с певцами. Подсказывает и нужные слова, если необходимо. Я несколько тревожилась по поводу знаменитого "Ingemisco", где Джузеппе надо было выдержать на одном дыхании такую долгую фразу. Но все прошло хорошо, кроме финала с хором и сопрано. Певица стояла в центре, перед хористами. Очевидно, она плохо слышала оркестр, и ее последние ноты, словно вырвавшись, прозвучали слишком громко. Очень жаль, после такого прекрасного исполнения. На другой день этот фрагмент переписали и "заштопали" запись. Реквием в исполнении Тосканини и Ди Стефано, запомнится не только как прекрасный вечер в "Карнеги Холл", но и войдет в историю музыки как фантастическая запись. - Запись для потомков! - с восторгом сказал Джузеппе. За кулисами, после концерта, я была в полной растерянности. Столько народу устремилось в гримуборную Маэстро, все спешили поздравить его, а мне казалось, что это неуместно. Он был чрезвычайно любезен со мной, но совершенно расстроен из-за ошибки сопрано. С самой большой требовательностью он относится к самому себе. Странно, но глядя нам прямо в глаза, он сказал со вздохом, что Реквием Верди всегда создавал ему проблемы. Я-то думала, что совершенства не существует, а этот великий человек считает, что способен достичь его... Мехико, 1952. Джузеппе и синьора Каллас должны петь вместе в четырех операх: кроме "Пуритан" это еще "Тоска", "Риголетто" и "Лючия". Я не знакома с этой певицей, и мне любопытно побывать на репетициях в театре. Не знаю даже, какой у нее голос. По правде говоря, все, что касается пения, по-прежнему очень интересует меня. Пение - это теперь моя несчастная любовь. Но у меня есть Джузеппе, есть ребенок, и я бы солгала, сказав, что меня что-то в этой жизни не устраивает. Я довольна всем, вполне. Присутствовала на репетиции "Пуритан". Вошла, когда уже начали петь, и в зале было темно, а Каллас уже на сцене. Это высокая, массивная и немного неуклюжая женщина, с толстыми пятками и большими ступнями, вся в черном. Она пела в очках, прижимая локти к бокам и раскачивалась из стороны в сторону. Какая странная манера петь.
20 мая состоялась большая "премьера". Спектакль, который, несомненно, надолго останется в памяти всех его участников. Его транслировали по радио и, к счастью, записали на пленку. Удивительно яркая личность, эта Каллас. На сцене - великая партнерша, из уважения к музыке она не способна допустить ни малейшую неточность или чем-то злоупотребить. Но стоит только занавесу опуститься, как она моментально преображается. Мгновенно исчезает все волшебство, и она превращается в обычную, к тому же мало приятную женщину. У меня впечатление, будто она завидует коллегам и хотела бы всех превзойти. Она становится просто антипатичной. Эта ее особенность удивляет меня и вызывает любопытство. Хотелось бы получше узнать ее. Возвращаясь мысленно к успеху "Пуритан", должна сказать, что и Джузеппе, и Каллас были в самой великолепной форме и дали все лучшее, на что способны в вокале, и в артистичности. Никогда не видела на сцене более полного взаимопонимания. Их верхние ноты звучали мощно и крепко, и паузы во фразировках были настолько выверены, что рождали невиданную выразительность, какой не достигал до них никто. Джузеппе очень нравится петь с Марией. Ясно, что они вдохновляют друг друга, и я уверена, ей тоже по душе коллега, который позволяет раскрывать себя на сцене так, как хочется. Пуритане - опера, в которой они оба дебютировали, поэтому не возникало никаких проблем с репетициями. Оба упорно работали, старательно и с любовью. К сожалению, потом настала очередь "Тоски". Каллас хорошо знала эту партию, а Джузеппе только еще разучивал свою. Он надеялся на помощь Марии. Но она, очевидно, была слишком занята своими светскими обязанностями, которым, на мой взгляд, уделяет слишком много внимания. На репетиции, предшествующей генеральной, она не появилась. Джузеппе пришлось работать с режиссером, синьором Де Фрер, симпатичным французом, который нередко сотрудничал с ним и в "Метрополитен". Но разве одно и то же играть любовную сцену с партнершей или с пожилым тучным мужчиной. И действительно, такой репетиции для Джузеппе оказалось недостаточно. А Мария, как выяснилось, отправилась на какой-то прием. Джузеппе ничего не сказал ей, но как настоящий сицилиец, "обвязал ниточкой палец". Успех в этот вечер целиком принадлежал Джузеппе. (...) Каллас получила лишь вежливые аплодисменты и ничего больше, что привело ее в бешенство. Когда в этой опере поет хороший тенор, даже героиня спектакля - Тоска - отдвигается на второй план, успех обеспечен Каварадосси. Потом давали Риголетто. На этот раз дебютировала Мария. Это опера, где тенор - повеса, а баритон - драматический герой, но Каллас почему-то не нравятся оперы, где сопрано - не самый главный, захватывающий общее внимание персонаж. Репетиции прошли без трудностей. Джузеппе любит партию герцога Мантуанского, и где бы он ни пел ее, всюду имел большой успех, поэтому и сейчас был спокоен. За несколько дней до премьеры Джузеппе простудился, оказался немного не форме, и потому решил, что теперь настала его очередь отплатить Каллас за ее нежелание по-настоящему сотрудничать и недостаточное к нему внимание. Зная жадность супругов Менегини к деньгам, а перенос спектакля - дорогое удовольствие, так как повлечет дополнительную оплату гостиницы, изменение даты отъезда, Джузеппе решил заболеть и отложить премьеру на несколько дней. Как только Мария узнала об этом, она бросилась к телефону и стала уговаривать моего мужа спеть спектакль, но он невозмутимо изображал из себя больного и заявил, что спектакль должен быть отложен на неделю. Мария со своим мужем льют слезы из-за лишних расходов, а Джузеппе радуется, что расстроил эту пару. Думаю, что деньги - самое главное для Марии Каллас. Смысл ее жизни, кажется, только в том и заключен, чтобы скопить побольше денег, сэкономив на всем, - главное разбогатеть. Мария Каллас представляется мне типичной американкой, хотя она и гречанка с южным темпераментом. В перерывах между репетициями мы охотно болтали с нею на нашем нью-йоркском жаргоне, вспоминая молодость, прошедшую в этом городе. Она сказала, что по семейным обстоятельствам вынуждена была вернуться до окончания учебы в Грецию, где ужасно страдала от голода и нищеты в самые прекрасные годы юности, когда формируются характер и личность. Жуткое озлобление из-за нищенского существования сохранилось у нее до сих пор и все еще диктует многие поступки. Вижу, что злоба действительно еще не прошла даже теперь, когда карьера ее идет в гору, ее муж Джамбаттиста Менегини умеет прекрасно вести ее дела в оперном мире, и в деньгах у нее недостатка нет. Надо учитывать и характер Менегини. Думаю, этот человек не помогает жене меняться в лучшую сторону, потому что, как мне кажется, он скаредный и бесчувственный эгоист, и полагаю, такое, конечно, не самое благородное его поведение, лишь обостряет отрицательные черты его жены. Все отмечают мелочность и скупость этой пары, обсуждая даже самый их мелкий поступок. Не знаю, насколько они это осознают, но полагаю, их совершенно не интересует, что о них думают люди. И все же я убеждена, что и такая Каллас - необыкновенна и загадочна, и поднимется очень высоко. Не только благодаря своей поразительной воле и невероятной целеустремленности, но и собственной необычности, незаурядности. В оперном мире нет другой такой певицы, как она. Сопрано, если у нее красивый, можно сказать, необыкновенный голос, обычно фигура очень яркая. И Каллас именно такова, причем с каждым днем становится все более сверкающей, неповторимой, своеобразной солисткой, не потому что поет лучше всех, а потому что наделена врожденной музыкальностью и разумным подходом ко всему, что касается искусства пения. Прошел "Риголетто". Наконец-то. Мария, недовольная и злая, так как все же пришлось отложить спектакль, была в плохом настроении еще и потому, что не имела такого успеха, на какой рассчитывала. С мелочностью, присущей человеку, который во чтобы то ни стало хочет вырваться вперед, Каллас сделала жест, за который потом пришлось горько расплачиваться. В конце спектакля, раскланиваясь перед публикой вместе с коллегами, она вдруг отпустила руки своих партнеров - Джузеппе и баритона - и прошла вперед к авансцене, чтобы получить аплодисменты только одной себе. Публика не одобрила этот жест и тут же потребовала: - Джузеппе, Джузеппе, только Джузеппе! Каллас пришлось отступить и тенью скрыться за занавесом. А Джузеппе, уже отомщенный и вполне удовлетворенный своей местью, поступил благородно. Он вышел за кулисы, сам вывел Каллас на сцену и поклонился публике вместе с нею. Однако Каллас действительно не понравилась критике в роли Джильды. Об этом ехидно писали газеты, отметив, что "дорогое имя" Марии Каллас "обошлось слишком дорого". И в самом деле, ее гонорар был невероятно высоким, какого никогда не получал никто из певцов в Мехико. За "Риголетто" последовала заслужившая огромный успех "Лючия ди Ламмермур". Джузеппе и Мария были бесподобны. Казалось, сама опера была написана Доницетти специально для таких исполнителей, как они. Фразировка была безупречной. Было полное впечатление, что они просто созданы для этой оперы. И теперь, даже странно, Каллас вела себя как вполне лояльная партнерша. Вернувшись в Милан, она рассказывала чудеса о Джузеппе Ди Стефано, только о нем и говорила в театре и даже дирекции "Ла Скала" заявила, что Италия не может пренебрегать столь изумительным тенором. И в самом деле, такая великая певица, как Каллас, не может оставаться равнодушной к таланту великолепного партнера, и поэтому, несмотря на некоторые распри с Джузеппе, все же берет верх огромное восхищение, какое она питает к нему. Милан, май 1955. Де Сабата, художественный руководитель "Ла Скала", попросил Джузеппе спеть "Травиату" с Каллас. Режиссер Висконти, дирижер - Карло Мария Джулини. Джузеппе не очень-то любит участвовать в этой опере, крайне трудной интонационно. Верди, как он нередко поступал, некоторым ариям придал очень легкое оркестровое сопровождение, построенное на ритмических, еле слышных аккордах контрабаса. У Джузеппе одно ухо слышит немного хуже. И если вдруг случится, что он не уловит вступление, то может сфальшивить. Он прямо говорит об этом Де Сабата. Тот его успокаивает: - Я сам буду стоять за занавесом и дам тебе знак. Джузеппе неохотно соглашается еще и потому, что в целом "Травиата", если не считать арии во втором акте и сцену с возвращением Виолетте денег в третьем, не приносит тенору особого удовлетворения. Де Сабата обожает Джузеппе, и мой муж не в силах ему отказать. И соглашается, лишь бы не огорчить маэстро. Начинаются репетиции. Сразу видно, что Висконти целиком занят Каллас. Он большой поклонник ее и друг, из того же круга интеллектуалов, которые презирают простых смертных. Конечно, такое отношение к певице сразу же начинает действовать Джузеппе на нервы, особенно потому, что репетиций слишком много, больше, нежели требуется. Джузеппе понимает, что Висконти - это широкая образованность, чрезвычайная восприимчивость, немалый ум, скрупулезность в деталях (слишком чрезмерных, для оперного спектакля), но, утверждает мой муж, режиссеру недостает музыкального опыта. Если сравнивать двух великих маэстро, режиссера и дирижера - Висконти и Тосканини, надо отметить, что оба они очень трудны в общении, но капризы Тосканини воспринимается музыкантами нормально, потому что ему, как говорится, сам Бог велел. С Висконти так не получается, ибо он хочет все делать по-своему, как захочется, однако он далек от специфической музыкальной реальности. Висконти полностью не окунается в музыку. Он обращается со сценой, как с экраном. И поэтому репетиции сводились почти целиком к мизансценам Виолетты. Даже когда она отсутствует на сцене, Альфред должен все время думать только о ней, требует Висконти. И поэтому тенор обязан постоянно стоять спиной к публике, даже в дуэтах. Джузеппе в конце концов не выдержал и, повернувшись к Висконти, сказал: - Знаешь, Лукино, имей все же в виду, что я пою ртом, а не задницей. С этого момента отношения начали ухудшаться. Джузеппе неохотно отправлялся на репетиции и иногда даже опаздывал. Валли Тосканини, не только большая поклонница, но и настоящий друг Джузеппе, приезжала за ним и сама отвозила в театр, чтобы удостовериться, что тот отправился на столь ненавистные репетиции. Все любившие Джузеппе понимали, в каком он находится состоянии и что переживает. Де Сабата был ему очень близок. И репетиции всегда проводились Джузеппе в ужасном настроении. По мнению Висконти, Альфред - это неуклюжий сельский аристократ, с грубыми руками и не слишком-то изысканными жестами. Режиссер требовал поэтому, чтобы во втором акте тот выходил на сцену с тяжелыми охотничьими трофеями и ружьем в руках. И во время исполнения арии "De' miei bollenti spiriti" о страстной любви к Виолетте Альфред должен чистить стволы, продувая их. Возможно, такое неплохо в кино, где эпизоды снимаются по частям, и монтаж спасет все огрехи, где фонограмма позволяет ставить певца в любое сценическое положение, какое видится режиссеру. Лукино не понимает, что эту арию сопровождает оркестр с быстрыми и замедленными темпами, и для выполнения поставленной им задачи больше подошел бы робот, а не юный влюбленный человек. Режиссер старается снять даже минимальный налет романтики, которая окрашивает образ Альфреда, чтобы целиком опоэтизировать Виолетту-Каллас. - Но как ты можешь требовать, чтобы я чистил ружье в такой романтический момент? - спрашивал его Джузеппе. Другой пример: когда Жорж Жермон уговаривает сына вернуться в свой "Прованс родной", молодой человек, по мнению Висконти, должен отойти в глубину сцены, к самой ограде, из-за которой появится Виолетта. По мнению Верди и согласно элементарной логике, говорит Джузеппе, сын должен оставаться рядом со своим старым отцом, и все это придумано режиссером лишь для того, чтобы Мария как бы находилась на сцене даже тогда, когда ее там нет. - Можешь себе представить, чтобы в девятнадцатом веке, - говорит мне Джузеппе, - когда с большим уважением относились к родителям, молодой человек во время разговора с отцом вдруг отошел бы от него, устремясь к призраку возлюбленной. А в третьем акте, который нравится Джузеппе своей драматической напряженностью, Альфред, по замыслу Висконти, после арии, обращенной к Виолетте, должен броситься к игорным столам и в порыве чувств с яростью разметать деньги и карты со всех столов. - Ну, ладно, к столу, даже к двум, - недоумевает мой муж, - но на сцене множество столов. Мне кажется это уже слишком - носиться по всей сцене и сбрасывать деньги и бумаги со всех столов. Если и существует нечто такое, что Джузеппе совершенно не выносит, так это отсутствие чувства меры. А тут как раз его вынуждают смириться с этим. Словом, атмосфера на репетициях нагнетается такая, что не предвещает ничего хорошего. На премьере первый акт прошел более или менее сносно, даже невзирая на то, что Каллас, исполняя Sempre libera degg'io, с лошадиной грацией метала по сцене свои туфли 39 размера, а ее верхние ноты были самыми обычными. Но так задумал Висконти. И все же на финальные аплодисменты она поспешила к рампе, попросив Джузеппе позволить ей выйти одной. Во втором акте все повторилось. В третьем акте, после овации, которую публика устроила Джузеппе при открытом занавесе, Каллас опять хотела выйти одна. В конце акта после жалких и неубедительных аплодисментов Марии, мяукавшей опять же по желанию Висконти, а не по замыслу Верди, она опять пожелала получить все аплодисменты только для себя одной. Тут Джузеппе не выдержал. Предоставив ей выходить, как захочется, он ушел, совершенной взбешенный. Де Сабата, бедняга, униженно бросился за ним, но Джузеппе не хотел никого слушать. Он накинул пальто поверх сценического костюма и уехал домой, так и не выйдя на сцену. На другой день - шквал телефонных звонков из "Ла Скала", но Джузеппе всех предупредил, что для него "Травиата" закончена, и пусть позаботятся о другом Альфреде. Ни к чему не привели звонки самого Де Сабата и Валли Тосканини, уговаривавших его изменить решение. Понимая, что из-за своего поступка Джузеппе теряет уйму денег, он из гордости и принципа предпочел отказаться от всего, только бы не петь с ненавистной Каллас. Мы сразу же уехали в Марина ди Равенна, на этом драма и закончилась. Спрашиваю себя: что же вынуждает Марию Каллас вести себя подобным образом? Знаменита, прославлена, обладает харизмой, и весь мир у ее ног. Что еще ей надо? Что делает ее такой ревнивой к своим коллегам? Необыкновенно восхищаюсь Джузеппе за его терпение. Он всегда жил в согласии с коллегами по театру. У него никогда не было с ними никаких размолвок, никакой ревности к кому бы то ни было, сопрано это, тенор или баритон. Он всегда оставался добрым другом своих партнеров и не знает, что такое соперничество. И все любят его. Он не хранит зла. И потому охотно отправляется в Чикаго петь несколько спектаклей с Марией Каллас. Нью-Йорк, ноябрь 1963. Джузеппе находился в Далласе, где в пятницу 23 ноября должен был идти "Бал-маскарад" в "Dallas Civic Opera", когда убили президента Джона Ф. Кеннеди. Спектакль перенесли на субботу. Я приехала с Джузеппе с Соединенные Штаты повидаться со своей семьей. Я находилась с тетей Верой в Масик, на 34-й улице, когда передали сообщение о трагедии. Я заметила какое-то странное смятение на лицах людей. - Что происходит? - спрашивала я. Мне объяснили, что в Далласе совершено покушение на президента. Боже милостивый! Джузеппе должен сегодня петь именно в Далласе. Мчусь домой, звоню ему. Он в гостинице. Говорит, что только что видел по телевизору, как под окнами гостиницы проехал президентский кортеж, и машину с президентом и Жаклин, и как его убили. Кеннеди умер. Этот народ с юга Америки не перестает удивлять меня. Спектакль, перенесенный на следующиий вечер, собрал три тысячи человек. Жители Далласа хотели отвлечься от трагедии, произошедшей в их городе или остались к ней настолько равнодушны, что отправились в оперу, словно ничего не случилось? Джузеппе рассказал по телефону, что Лоуренс Келли, директор "Dallas Civic Opera", посвятил этот спектакль покойному президенту, помня его преклонение перед культурой и искусством. Преподобный Прайс из пресвитерианской церкви прочитал проповедь и предложил почтить память Кеннеди минутой молчания. Маэстро Никола Решиньо продирижировал "Арией" из Сюиты № 3 Баха, прежде чем начался спектакль. "Даллас Тайм Геральд" написала, что в фойе царила атмосфера печали, но Антониетта Стелла и Джузеппе Ди Стефано пели изумительно и заслужили множество аплодисментов. Интересная деталь. Джузеппе обратил мое внимание на то, что существуют две редакции "Бала-маскарада". В первой действие происходит в Швеции, где короля убивают, в другой - в Бостоне, штат Массачусетс, где губернатор тоже погибает в результате заговора. Именно эта редакция и шла в Америке 23 ноября. Президент Кеннеди тоже был из штата Массачусетс. Отчего эта опера продолжает волновать меня? Нью-Йорк, февраль 1974. Джузеппе объяснил мне, что Мария давала интервью по телевидению и на вопрос "Сколько мужчин было в вашей жизни?" ответила: "Трое. Менегини, Онассис и…" "Кто же третий?" - спросили у нее. Она дала понять, что человек, с которым она сейчас живет (или поет, осталось неясно) это Джузеппе Ди Стефано. Мой муж вне себя. В Нью-Йорке находится вся моя семья, которой эта передача, конечно же, не доставила удовольствия. Не говоря уже о множестве знакомых, соседей, друзей, поклонников, среди которых начинаются бестактные разговоры. Я разволновалась. Что она немного увлечена Джузеппе, я давно поняла, но не признавалась в этом даже самой себе, более того, тотчас отвергла свое подозрение. Не думаю, чтоб он отвечал на ее чувство, иначе не позвал бы меня сюда так срочно. Ничего не спрашиваю у него, мне тоже неловко, стыдно. Или может быть, потому, что боюсь? Мы часто говорим о Марии, но никогда не касаемся возможной проблемы любви или интимной связи между ними. Джузеппе всегда рассказывал мне, где и с кем флиртовал. Если б тут было что-нибудь, конечно, он сказал бы мне, я полагаю. Всю ночь не сомкнула глаз. Джузеппе спал крепко, а я все время вертелась под одеялом и все думала. У нас до сих пор прекрасная семья. У наших детей есть отец и мать, которые никогда не давали повода для серьезных разногласий. Мы очень близки, и я постоянно принимаю все решения моего мужа. С Марией я всегда держалась вполне цивилизованно. Я искренне привязана к ней, хотя некоторые недостатки ее характера мне неприятны. Думаю, я всегда проявляла к ней много участия. Это интервью было в самом дурном вкусе. Встречаю в гостинице Марию. Она удивлена, что я оказалась здесь раньше времени. - Отчего же ты приехала так рано? И Джузеппе отвечает за меня: - Моя жена всегда приносит удачу, поэтому я велел ей приехать раньше. Он не дал мне ответить. 11 февраля состоится концерт в Филадельфии. Два лимузина ожидают нас у входа в гостиницу. Джузеппе и Мария вошли в первый, и один их друг сел рядом с водителем. Второй лимузин был предназначен для меня, горничной и тетушки Лиз. Я несколько расстроилась. Он просто не хочет, чтобы я ехала рядом. Меня поражает, как Джузеппе уступает ей. 13-го ужинаем в "Парк Лейн", в гостях у доктора Лантзуниса, крестного отца Марии. Между нами сразу же установился feeling. На этот раз она держалась очень приветливо со мной. Не потому ли, что там был Лантзунис? Прощаясь перед уходом, мы с Джузеппе на какое-то время остались наедине с доктором, и разговор зашел о Марии. Мы сказали, что нас беспокоит ее скверная привычка глотать столько снотворного. Нам известно, сообщили мы, что у нее проблемы с циркуляцией кровообращения. Не может ли он попытаться убедить ее прекратить принимать снотворное или заменить его на другое, не столь сильное? Он ответил, что согласен с нами и полагает, теперь она, видимо, настолько привыкла, что вынуждена все время увеличивать дозу. Он заверил нас, что постарается поговорить с ней о нашей просьбе, поскольку имеет сильное влияние на нее. Сегодня Мария была вне себя от гнева. Как мы посмели говорить с ее крестным отцом о снотворном? Она не хотела, чтобы он знал о некоторых нюансах, которые касаются только ее и никого больше Нью-Йорк, февраль. Мы с тетушкой Лиз гуляем по городу, ходим в музей "Метрополитен", что напротив. Накануне концерта в "Карнеги Холл" Джузеппе почти весь день провел наверху, у Марии. Надо нанести последние штрихи, сказал он. Около часу ночи вижу, муж вошел в комнату. Он был невероятно взвинчен, но ничего не сказал. Я хотела было спросить, что случилось, но потом решила, вероятно он разволнуется еще больше. А завтра концерт. Лучше помолчать. Но что же случилось? Около 11 часов утра звонит Бруна и, едва не плача в трубку, просит срочно приехать. Боже милостивый! Что еще она натворила? Джузеппе мигом оделся и помчался наверх. Спустя несколько минут он звонит и просит подняться. Мария приняла особенно большую дозу своих проклятых пилюль и была в ужасном состоянии. Даже говорить не могла. Прощай, концерт, первое, что подумала я. Рано или поздно эта женщина угробит себя, если будет продолжать поступать так. Спешу и я наверх, и вижу, что Джузеппе и Бруна поддерживают Марию и куда-то ведут. Был вызван врач, который велел дать ей очень крепкий кофе и заставить двигаться, чтоб усилить кровообращение. Выглядела она ужасно. Бледная, немощная, что-то бормочет, глаза стеклянные, пустые. Как она могла сделать с собой такое? What a mess! Какая беда. Разве сможет она сегодня выйти на сцену в таком состоянии? Я спросила врача, сколько времени ей потребуется, чтобы прийти в себя. Трудно сказать, ответил он. Во всяком случае, сегодня вечером она вряд ли сможет выступать. Я взглянула на Джузеппе. Тот был вне себя от отчаяния, едва не плакал. Что же могло заставить ее сделать это? Связано ли это с поздним возвращением Джузеппе вчера вечером? Я не решалась спросить его. Он сам расскажет, если захочет. Мне очень жаль Марию. Она сильно страдает. Видно, что не умеет справляться с реальностью. Что происходит с этой тигрицей? Я обеспокоена состоянием ее здоровья и мне невероятно больно видеть ее в таком состоянии. Я подошла к ней, и она устало улыбнулась мне. Что-то пробормотала, но я не поняла. Взяла ее руку в свои ладони и с трудом удерживала слезы. Что подумали бы ее поклонники, если б увидели в таком положении? Я огорчилась и за Джузеппе, который работал с нею так много и с таким терпением. Телефон в номере Марии, казалось, обезумел. Звонили из офиса Сола Юрока, а директор "Карнеги Холл" и импресарио Горлинский поспешили в гостиницу вместе с сотрудниками Юрока. Хотели убедиться, в каком состоянии Мария, и посмотреть, нельзя ли спасти концерт. Потом приехали и мои родители. Они слышали по телевидению, что концерт отменяется из-за болезни Каллас. Как многие ньюйоркцы, они тоже собирались к 7 часам в театр. Когда уже поздно вечером мы вернулись в наш номер, Джузеппе был совершенно вымотан. Он сел на постель и стал рассказывать. Накануне ночью, прежде чем спуститься в наш номер, он посоветовал ей не волноваться, заверил, что все пройдет хорошо. Вместо ответа Мария покровительственно похлопала его по плечу, и сказала: - Не волнуйся, Джузеппе. Я все время буду рядом и помогу тебе. Тот, естественно, взорвался: - Что ты хочешь этим сказать? Если я затеял всю историю, так только потому, что это ты нуждалась в помощи. Вся работа, какую мы проделали, нужна была только для того, чтобы у тебя появилась цель в жизни. Это ты нуждалась в ней. У меня есть моя работа, и я пренебрег ею ради тебя, у меня есть семья, и еще тысяча причин на свете, чтобы хотеть жить. А теперь ты говоришь мне, что это ты хочешь помочь мне? И он вышел, хлопнув дверями. Бедная Мария, она совершенно не поняла, что за характер у Джузеппе. Такому человеку, как он, не говорят: "Я тебе помогу". Она не представляла, насколько самолюбив мой муж, не понимала, что его европейский мужской менталитет, его "я" не терпели ни малейшего покровительства от женщины. Ее тоже возмутили слова Джузеппе. Человек, которого она вначале (я уверена в этом) использовала, чтобы пробудить ревность у Онассиса, теперь посмел восставать, причем настолько, что осмелился заявить ей, будто это она, а не он нуждается в помощи. Но Джузеппе парировал: ведь это у тебя не осталось желания жить после разрыва с Онассисом. Когда мы встретились, ты занималась, как начинающая студентка, и попросила придти послушать, как звучит голос. Разве не ты же сама попросила у меня совета и приехала в Италию, чтобы заниматься со мной? Если ты все это делала только для меня, то ты ошиблась. Примерно так сказал ей Джузеппе, и она упала на постель. Ее единственным спасением были белые пилюли - снотворное. Оно приводило ее в состояние некоего забвения, как бы отключало от действительности, создавало иллюзию покоя. Не отдавая себе отчета в том, что она делает, и кого ранит, губит вместе с собой, отказываясь от концерта, она проглотила сначала одну, потом другую пилюлю и еще несколько. Милан, январь 1977. Джузеппе расстался с Марией. Разрыв произошел, должно быть, в конце прошлого года. В нашем доме больше не говорят о Каллас. По некоторым репликам мужа я поняла, что он совсем освободился от нее. Подобный кошмар даже для него длился слишком долго. Принимать твердые решения ему всегда было нелегко. Но на этот раз он сумел это сделать. Тем лучше для него. Что касается меня, то прошлого не вернуть. Нашла в бумагах записку. Она датирована 23.5.1972. Двадцать два года со дня нашей свадьбы. В ней он пишет: "С благодарностью за столько лет счастья обнимаю тебя, твой Джузеппе". К записке были приложены три дюжины алых роз. Отчего все так изменилось? Наверное, виновата я. Может быть, была недостаточно уступчива. Что еще нужно этому человеку, которого не могу больше называть своим? Хотелось бы, чтоб он хотя бы отдал себе отчет в том, что не понял меня. Я тоже потерпела поражение. Милан, весна 1977. Джузеппе вновь стал петь в оперетте. Теперь он больше бывает в Германии, чем в Италии. Звонит часто, хочет узнать, как дети, какие новости. Я всегда отвечаю вежливо, даже ласково. Попросил приехать в Вену на вечер, который устраивают в его честь. Я осталась довольной этим неожиданным "выходом в свет" - событием теперь для меня необычным, ведь жизнь моя сейчас такая однообразная. Провела там два дня, одевалась в красивые платья, повидалась с друзьями, вспомнила былые времена… Вена всегда город прекрасный. Джузеппе не захотел взять меня в Гамбург. И я одна вернулась в Милан. Мне сорок девять лет, и многие говорят, что для моих лет я выгляжу совсем недурно. Милан, лето 1977. Время от времени приезжает кто-нибудь из парижских друзей. Хоть я никогда и не спрашиваю, они приносят известия о Марии Каллас. Она опустилась. Растолстела, перестала придерживаться своей строгой диеты. Целые дни проводит перед телевизором и играет в карты со своими слугами. Газеты пишут, что Каллас день ото дня становится все более отстраненной от мира. Не сообщают, почему. Думаю, мне-то хорошо известно, почему. Уход Джузеппе окончательно подкосил ее как женщину. Я подозревала, что она не переживет второе подобное потрясение. Слишком слаба и очень боится одиночества. Именно потому, что близко знала ее, я послала ей недавно письмо на своем не очень хорошем итальянском языке, так как не люблю таить обиду. Не знаю, почему, но я сняла с него копию прежде, чем отправить Письмо датировано - 13 апреля 1976 года. Перечитываю его: "Дорогая Мария, как ты знаешь, в эти последние годы я пережила очень печальные и горькие минуты, которые невольно отразились на тех, кто был рядом со мной, такое может случиться с каждым из нас. Я всегда жила в тени такого замечательного человека, как Джузеппе Ди Стефано, была счастлива и благодарна судьбе, гордилась тем, что он выбрал меня себе в подруги жизни. Я отдала ему всю себя, потому что обожаю его, уважаю и восхищаюсь им не только как великим артистом, но и прекрасным человеком. Его счастье - мое счастье, но и беды его, унижения и огорчения сейчас и прежде тоже неизменно были моими, вынуждая порой даже переставать понимать смысл происходящего. Именно этим можно объяснить тот злосчастный телефонный разговор между нами, когда я отвела душу в минуту сильного волнения. Если мы с тобой друзья, то ты несомненно осознаешь все и не станешь придавать этому значения, а поймешь меня. Если захочешь, мы могли бы оставаться друзьями и жить мирно, хорошо понимая друг друга, как в первое время. Жизнь сама по себе - печальная и бесполезная штука, и я смогла убедиться в этом в марте 1975. Мы - временные жильцы на нашей земле. Глядя в эти дни по телевидению на настоящие трагедии и огромные человеческие страдания, которые переживают несчастные люди во Фриули, я вижу, что наши печали, огорчения и горести - просто глупости, не имеющие никакого значения. Все мы - и я, и ты, и бедный Джузеппе - напрасно страдаем. Вместо того, чтобы объединить, горе разъединяет нас! Мне так нужно поговорить с тобой откровенно, раскрыть душу, как мы делали когда-то. В прошлом году в Сан-Ремо я попыталась завести такой разговор, но он не получился. Уверена, что и ты нуждаешься во мне, чтобы раз и навсегда разобраться во всех недоразумениях, которые огорчают нас, и думаю, только тогда мы сможем оставаться настоящими подругами, взаимно уважающими друг друга. Веря в твое понимание, обнимаю тебя". Я не получила никакого ответа. В то время, когда было послано это письмо, молчание Каллас могло означать только одно - любовная история с Джузеппе еще не закончилась. И действительно, так оно и было на самом деле. Милан, лето. Еще весной Джузеппе рассказывал мне про одну опереточную певицу, немку из Гамбурга, которая упорно бегает за ним. Сказал, что она ему докучает, а он и знать ее не хочет. Я мало верю в эту его неподатливость, хотя бы потому, что обычно он никогда не отказывался от женских предложений. У меня есть характер, и я привыкла принимать удары. Уже не один год. Если выдерживаю все, то единственно оттого, что у меня семья, которую я должна защищать, хочу видеть целой, потому что детям нужен отец. Мария же никогда ничего подобного не имела. Кроме двух слепых собак. Если она узнала о его любовной интрижке, как она реагировала? Может, именно от огорчения она и опустилась теперь? Тем более, что она была твердо уверена, что Джузеппе никогда не полюбит никакую другую женщину. Для нее подобное открытие несомненно было ужасным. Милан, сентябрь 1977. Вчера 16-го сентября после обеда зазвонил телефон. Мужской голос проговорил: - Говорит АНСА. Можно попросить синьора Ди Стефано? - Мой муж в Гамбурге. Передать ему что-нибудь? - Сегодня утром в Париже скончалась Мария Каллас, и мы хотим взять у него интервью. - Но это же плохая шутка. Кто вы такой? - Нет, синьора. Каллас скончалась внезапно. Сведения точные. Нет, этого не может быть. Я так и замерла с трубкой в руке. Осталась открытой записная книжка с номером телефона Джузеппе в Гамбурге, который я дала журналисту. На какое-то время я просто оцепенела. Мария умерла. Нет, этого невозможно. Бедная Мария, она еще долго могла жить. Отчего она умерла? Она причинила мне много зла, это так. Но даже в самые унизительные для меня минуты, мне никогда не приходило в голову пожелать ей смерти. Может быть, она сама хотела этого, теперь, когда жизнь ее сделалась такой пустой и бессмысленной. После ухода Джузеппе она осталась в одиночестве, очерствевшая, удрученная. Помимо порчи голоса у нее пропало даже желание продолжать петь. Ей не хотелось жить дальше. И тогда она опустила руки. Кто знает, сколько пилюль она приняла. Кто знает, как страдала от одиночества. Покончила с собой? Исключаю. Несмотря на все, она была слишком привязана к жизни. Вот только жизнь больше не складывалась так, как ей хотелось. Может быть, все случилось к лучшему. Она освободилась от всех тягот. Я позвонила Джузеппе. Он уже знал. Разговор получился очень коротким. Ни я, ни он не захотели продолжать его. Милан, 2 октября 1977. Вчера у нас завтракал Джанбаттиста Менегини, бывший муж Марии Каллас. Вспоминали былые, спокойные времена Потом он вдруг спросил Джузеппе: - Не знаешь ли ты, где Каллас держала дома драгоценности? Муж ответил, что несколько лет назад он видел, как она положила их под кирпичи в небольшом камине, в гостиной, там был тайник, который был, наверное, специально сделан, как только она переехала в этот дом. Какой странный вопрос. Почему он спросил об этом? Мне непонятно. Сама смерть Марии непонятна мне. Я непременно должна узнать, насколько причастен к этой смерти Джузеппе. Хочется понять, почему она позволила себе умереть. Хотя и догадываюсь о причинах. Надо узнать абсолютно точно, что произошло между ней и Джузеппе. У него спросить не могу, возможно, кто-нибудь другой объяснит мне, в чем дело? Перебираю в памяти общих друзей, знакомых. Нет, никто, никто, кроме мужа, не сможет сказать правду. Наконец Джузеппе стал откровенен со мной. И рассказал, как все произошло и какие последствия были от их последней встречи. По правде говоря, это была даже не встреча, а телефонный разговор, один из множества за последнее время, только более бурный, мерзкий. Он говорил, что не в силах больше выносить ее преследование, ее притязания, ее претензии. Она упрекала его в двуличии. Она вбила себе в голову, что Джузеппе должен развестись со мной. Он ответил, что никогда не сделает этого. Так или иначе разрыв уже назревал, когда Мария отказалась ехать на репетиции "Тоски" в Японию. Никто из друзей, из артистического окружения не понимал, почему она отказалась, ведь как раз тогда голос ее был в великолепной форме. Репетиции с оркестром в Риме прошли превосходно, костюмы Бенуа она приняла с восторгом. Джузеппе вместо реакции на очередные ее выпады обратился к Кабалье, и та охотно приняла его приглашение. Этот его поступок еще больше взбесил Марию. Она обнаружила, что отнюдь не была незаменимой. Джузеппе не мог, да и не хотел отказываться от обязательств, данных импресарио Накайими. Ему и в голову не приходило нарушить обязательство петь "Тоску". А Мария предъявила ему ультиматум: или оставишь жену, или я не поеду в Японию, но предупреждаю тебя, тогда между нами будет все кончено. Или все, или ничего - это всегда было ее девизом. Она не знала полутонов. Джузеппе, надо сказать, почувствовал облегчение от такой угрозы, сбросив тяжесть четырех лет, которые сделали его рабом Марии. Он ответил: - Хорошо. Все кончено. И в самом деле прекратил любые отношения с Каллас. Это не была безумная страсть к ней, я точно знаю. Должно быть, при последнем разговоре с ней он сказал и об этом. Он уважал ее, любил. Но и все. Закончив историю с Каллас, Джузеппе на какое-то время действительно успокоился. И в отношении ко мне стал теплее, душевнее, снова мог острить, как в былые времена. Пример тому в письме, какое прислал мне из Токио, в котором описывал Накайима, гадавшего на ромашке, приедет или не приедет Каллас. Джузеппе даже курить стал меньше и вновь обрел обычный уверенный вид. Словом, вовсе не горевал из-за конца этой любовной истории. Она же, напротив, сделала из этого трагедию. Становилась в эффектные позы и вела себя, как на сцене. Очень больно было смотреть на нее, говорили близкие ей люди. Постепенно она стала опускаться, причем намного больше, чем в то время, когда узнала о браке Онассиса с вдовой Кеннеди. Новое расстройство подкосило ее. Мне известно, что она сообщила своему крестному отцу, будто сама порвала с Ди Стефано. Но это совсем не так. Она писала это для того, чтобы еще раз предстать в подобной истории победительницей, а не жертвой. Но душевно она была совершенно разбита. Окончательно уединилась, общаясь только со слугами. Сведений о Джузеппе у нее было достаточно. Она искала их, чтобы питать свое отчаяние. Так она узнала и о его новой любовной интрижке. Когда ей сообщили, что еще до разрыва с ней Джузеппе увлекся немкой, певицей из оперетты, это стало для нее непереносимым ударом, переполнило чащу ее терпения. Ее гордость никак не могла примириться с еще одним поражением. Если б Мария Каллас не умерла, мы с Джузеппе оставались бы близкими, как и прежде. Бурь и волнений мы выдержали уже немало, но наш брак не рухнул. Это было единственное, в чем мы оба были уверены. Если бы Мария не скончалась, то и этот его, Бог весть какой по счету флирт, с немецкой девушкой, завершился, как обычно, ничем. Смерть Марии потрясла Джузеппе. Его чувство вины росло, как на дрожжах. Очевидный факт, что я была главной причиной ухода со сцены потерпевшей поражение Каллас, обострил после ее смерти мучивший его комплекс, и он обрушил всю свою злобу на меня, на жену-препятствие. Замечаю, что он все больше отдаляется от меня после этого рокового 16 сентября. Для него я была истинной причиной, по которой Мария дала себе умереть. Именно из-за меня, из-за того, что я не хотела развестись с ним, он оставил ее. Именно оттого, что я занимала ее место в жизни Джузеппе, она не захотела больше жить. Это так. Это так, а не иначе. И он тоже уверен, что это так. В результате Джузеппе начал смотреть на меня как на врага. Оказывается, не только Каллас мой враг, но и Джузеппе тоже? Господи, что я могу поделать? Милан, октябрь. Джузеппе вернулся из Гамбурга, потому что через несколько дней в "Ла Скала" состоится вечер памяти Марии Каллас - прошел месяц после ее смерти. Наши взгляды встречаются. Вижу, он все печальнее, все рассеяннее. Понятно, ему не хочется ни о чем думать. Столько драматических событий произошло за последние два года. Вчера вечером, сидя рядом с ним в кресле, я улучила момент и попыталась поговорить с ним. Сказала, что в газетах писали слишком много всякого, и не всегда то, что они сообщали, было правдой. Он согласился со мной. Он немного расслабился и сообщил мне другую новость. Узнав о смерти Марии, он сразу же поспешил в Париж. Но признался, что его к ней не пустили. Несомненно, это сделала Вассо Деветци. Она не любила Джузеппе. Держала Марию в плену своей дружбы. - Наверное, так даже лучше, - помолчав немного, добавил мой муж.- Лучше я буду помнить ее живой. Милан, 16 октября. "Ла Скала" отмечает память Марии Каллас на тридцатый день после смерти. Мы с Джузеппе отправились туда, и едва вошли, сразу же увидели на заднике огромный портрет Марии во весь рост в костюме Медеи. На сцене длинный стол, покрытый красной скатертью. Зал переполнен. Приглушен свет. Из динамика звучит голос Марии Каллас. Тут были все, кто должен был быть, - Паоло Грасси, директор театра, Бадини, Гирингелли, Джулини, Сичилиани, Джульетта Симионато, Рената Тебальди и, естественно, Джузеппе Ди Стефано. Говорили все, и каждый непременно о том, какую роль лично он сыграл в жизни и карьере Марии. Джузеппе, достав из кармана листок, который Мария подсунула ему под дверь его номера в токийской гостинице, сказал что предпочитает говорить о ней ее собственным словами: "Джузеппе, я не могла уснуть сегодня ночью и потому набралась мужества и снова прослушала последний концерт. Я была потрясена. Голос, ты прав, делает невероятные успехи. Представляешь, какой бы он был, если бы не мой проклятый желудок. Голос намного более в фокусе и крепкий. Наконец-то я на правильном пути! Господи, я привыкаю к прежнему хорошему звуку. Не могу поверить. Но, слава Богу, есть пленка, которая подтверждает это. Теперь, наверное, усну спокойно". Джузеппе только одно добавил: неправда, будто Мария предала пение. Она всегда говорила, что отдала бы что угодно, лишь бы еще раз исполнить "свою" Норму. Последние слова заглушило его рыдание. Он быстро поднялся и исчез за кулисами. У меня стоял комок в горле, я с трудом сдерживала слезы. Домой мы пошли пешком - это близко, виа Оменони всего в двух шагах от "Ла Скала". Мы не обменялись ни словом. Лифт остановился у нашей двери. Вошли. Направились в гардеробную. Он опустился на диван, посмотрел на меня и сказал леденящую душу фразу: - Единственный человек, кто был доволен сегодня вечером, это ты. жүктеу/скачать 330.04 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|