Мармута, Штепа и Сезоненко, узнавъ, что жалобы о не- малыхъ бояхъ, имъ причиненныхъ, отложены въ

УШ.

Мармута, Штепа и Сезоненко, узнавъ, что жалобы о не- малыхъ бояхъ, имъ причиненныхъ, отложены въ долгій ящикъ, прибыли въ Глуховъ къ началу мая, и давай обивать канце- лярскіе пороги. Послѣ долговременных! хлопотъ и немалыхъ посулъ, доношенія ихъ, подапныя въ декабрѣ 1754 г., отправи­лись теперь при ордерѣ въ войсковой генеральный судъ на разсмотрѣніе. Въ эту пору было только двое судей: Оболонскій и Петрь Горленко; а Д. Требинскій поспѣшилъ заявить, что г. Оболонскій находится въ тяжбѣ и ссорѣ съ нимъ. Поэтому до- ношенія не разсматривались. Мармута же сталъ скупенекъ на подачки, онъ на сухую началъ совершать хожденія къ судей- скимъ крючкотворамъ, и они ему всякій разъ говорили одно и тоже: нужно пообождать до полнаго состава гг. судей. Но вотъ Мармута пронюхалъ какъ—то, что на дняхъ будетъ разбирать­ся дѣло глинскаго сотника Крыжановскаго съ грекомъ Марга- ритомъ. Онъ метнулся туда и сюда,—и нѣкій крючокъ, задоб­ренный рублемъ, на ушко шепнулъ ему, что генеральная вой­сковая канцелярія для разсмотрѣнія того дѣла назначила су­дей. Тогда Мармута, Штепа и Сезоненко подали всепокорнѣй- шее доношеніе въ генеральную канцелярію: „Мы нижайші

• 
  Зачепывъ бы Данило Требиньскій мене, такъ я ще не те зробывъ!—произнесъ ктото изъ застольной компаніи.
  
• 
  А щобъ ты зробывъ? спросилъ Мармута, подбоченясь. Хочетьця мини знать, щобъ це ты зробывъ? важно иродолжалъ Мармута.
  
• 
  Щобъ зробывъ.
  
• 
  Эге!
  
• 
  Знавъ бы, що зробывъ!—послѣ нѣкотораго молчанія отвѣтилъ смѣльчакъ.
  

• 
  А воно таки тому Данилу Требиньскому щось треба зробыты!—возвысилъ голосъ Степанъ Кочерга.
  
• 
  Вудемо робыты! Будемо братцы—подхватили другіе.
  
• 
  Утнемо таку штуку, що мабуть и не снилось и не снитеметьця! Зробымо таке, що Данило Требиньскій не споди- вавсь и не сподыватиметьця!—ораторствовали охмелѣвшіе ка- зацкіе головы.
  
• 
  Кожній напише свою претенсію, та скинемось, брат- ци, по копи грошей, и воно у суди дило наше буде доладу та доскладу—ось що!—сказалъ Кочерга.
  
• 
  Якъ скинутьця, то й скинемось! Аби-бъ дило було!— сказали многіе.
  
• 
  Буде, буде!—возопилъ Кочерга.
  
• 
  Щожъ воно буде?—спросили нѣкоторые.
  
• 
  Тежъ саме буде, що Иванови: опишемо худобу Дани­лову тай подилымось! Кожный яку обиду мае, та и визьме свою часть!
  

• 
  А що, Якиме, визьмешь соби оту мистину, де очерету та осоки такой богацько?
  
• 
  Добре! И за це спасиби!—отозвался Якимъ.
  

• 
  А може якъ раздывысся, та тоди скажешь: казнащо да­ли—самый очеретъ, та чаполочъ, та осоку!
  

• 
  Чы чуешь, Якиме? Чы не будешь жалкувать, що чапа- лочъ та осока?..
  
• 
  Та часомъ и того нигдѣ взяты! Нехай буде вже такъ! сказалъ Якимъ, махнувъ рукой.
  

• 
  Спасыби, добре люде! Спасыби! Часомъ и того нигдѣ взяты!—прыговаривалъ Якимъ, усердно выпивая и расправляя свои усы.
  

• 
  Хочь бы ще ты Якиме, що разумев сказавъ!
  
• 
  Бо й казатыму! Чому не казать!—пробормоталъ Якимъ.
  

• 
  Погладьмо дорогу и Данилу Требиньскому! говорили.
  
• 
  Та и Ивану Требиньскому, де винъ тамъ, сердега, блу- вае, нехай икнетьця! раздалось за столомъ.
  
• 
  Та тільки нехай не вертаетьця! подсказали.
  
• 
  Оттакъ якъ не вернетьця оця чарка, що пиде у горло, такъ и ему не вертатысь!—сказалъ Кочерга.
  

• 
  Хлибъ, силь добримъ людямъ, а гостю чарка горилки! Иванъ Требиньскій, братци, объявивсь!—сразу ляпнулъ Сезо­ненко. При этихъ словахъ всѣ пришли въ ужасъ:’у иныхъ чар­ки выпали изъ рукъ, у иныхъ чарки такъ и остались возлѣ ртовъ, нѣкоторые ощупывали бока, какъ бы намѣреваясь воору­житься. Сезоненко, желая успокоить публику, только подбавилъ жару: „кажу що Иванъ Требиньскій объявивсь... ось а бачывъ...
  
• 
  Де?,.. Що?... Якъ?... Видкеля?... — васыпала его вопросами изумленная и оторопѣвшая публика.
  
• 
  Та чого бо вы полякалысь? Ничого тутъ страшного не­ма! Ось, мерщій, давайте перше чарыну, та я усе раскажу!— проговорилъ Сезоненко.
  

• 
  Легкый на спомынкы! Ось бачъ де винъ блукавъ! А мы ось вазалы, що винъ не вернетьця въ цю сторону!—сказа­ли Сезоненку и пошли острить надъ уловленнымъ.
  
• 
  Мабуть, бабу ту десь укравъ! Бо винъ бере, що под- вернетця пидъ руку, а перше жинокъ, бисивъ сынъ не мына!
  
• 
  А тымъ часомъ сыдыть у зализахъ!...—сказали другіе.
  
• 
  Та шапуеться зъ бабою!...—добавилъ ктото.
  
• 
  Мабуть биля бабы дуже забарывся, що не счувсь, якъ ёго злапалы!—говорили.
  
• 
  А то бъ утивъ: бо винъ швидкій, и якъ не переливки, такъ заразъ навтикача!—объяснилъ Штепа.
  

• 
  Якъ я оце пойду у Глухивъ, та объявлю, що Иванъ Требиньскій піймавсь, такъ его скоришь вытребують, та дило мое кончуть; тоди вже побачите, братци, якъ я настояще буду хозяйствовати въ Иржавскимъ хутори.
  

• 
  Теперички замисть бабы та Михайло Семеновичъ буде шавувать Требиньскаго Ивана! Буде винъ згадувать те шану- вання по викъ свій!—говорили.
  
• 
  Спасыби, добре люде! Спасыби!—отвѣчалъ самодоволь­но Михайло Степановичъ.
  

X.

• 
  Чого жъ бо то панъ у таке времня издыть? И до кого бъ то?—спросилъ человѣкъ.
  
• 
  А до Ивана Требиньскаго дѣло маю. Та штось и форт­ка и ворота ваперты, та и въ дворѣ штось никого не видно! отвѣтилъ панъ Людвикъ.
  
• 
  Бо тамечки нима никого, хиба сторожъ е!—сказалъ человѣкъ.
  
• 
  А дежъ Иванъ Требиньскій?
  
• 
  А хто его зна! Кажуть, що у Кыивъ поихавъ лисъ ку- пувать—чи що!..—объяснилъ осторожный мужикъ; онъ, щадя свого пана, опасался незнакомцу открыть истину, что его панъ въ бѣгахъ. Людвикъ между тѣмъ подъѣхалъ ближе и распо- зналъ, что это говорилъ съ нимъ его вѣрный служитель Сте- панъ Лобода.
  
• 
  Це ты Степане!
  
• 
  Эге! произнесъ въ недоуменіи Степанъ и присмотрѣв- шись попристальнѣе—узналъ своего пана.
  
• 
  Та це вы, мій пане:
  
• 
  Онъ самой!..
  
• 
  Видкиля жъ це вы?
  
• 
  А ты менѣ скажи, де Ганна дѣлася?
  
• 
  Яка бъ це то Ганна?
  
• 
  Та моя жъ Ганна!
  
• 
  Давао нема!—сказалъ Степанъ, махнувъ рукой.
  

• 
  Та штожъ тамъ кажуть.. Хтожъ кажуть? горячась, вос- кликнулъ Иванъ.
  
• 
  Та кажутъ люде, буцимъ то Миколай Петровичь іи узявъ!
  
• 
  Какой Миколай ІІетровичъ? съ изумленіемъ спросилъ Иванъ.
  
• 
  Значитьця, братець ваши!
  
• 
  Братъ мой?
  
• 
  Эге... кажуть... а чи справди воно такъ...
  
• 
  Та што все кажуть та кажуть, а ты-жъ де былъ? го­рячился Иванъ.
  
• 
  Я не бачывъ!
  
• 
  Чево не бачивъ?
  
• 
  Бо издывъ на ярмарокъ.
  
• 
  Када жъ это било?
  
• 
  Издивъ я, значитьця, на ярмарокъ заразъ писля заго- винъ. Якъ це ихавъ, такъ Ганна ще була, а якъ пріихавъ — не було вже іи!—размахивая руками, объяснялъ Степанъ, ко­торый, вслѣдствіе такого допытыванья, уже не радъ былъ и са­мой встрѣчѣ со своимъ паномъ.
  
• 
  Какъ же онъ узялъ ев?—пилилъ панъ своего слу­жителя.
  
• 
  Та Бигъ его Святый зна, кажу! Мабуть, що вона зъ нимъ поихала—чутка така иде.
  
• 
  Та штожъ, нихто не видѣлъ, какъ она поѣхала?
  
• 
  Эгъ-жъ, значитьця, що такъ: чи винъ визъ іи, чи во­на сама ихала, цего нихто не бачывъ, и я не бачывъ; ничого тутечки таитысь: якъ не бачивъ—то й не бачывъ!—базико- валъ Степанъ, радуясь, что разговоръ объ этомъ предметѣ при- шелъ къ концу.
  

• 
  Та чого жъ бо то журытысь? Хиба вже и кращихъ не­ма? Сюды—туды майнутысь—знайдутьця!—утѣшалъ Степанъ.
  

• 
  Та штожъ ми тутъ балакаемъ? Може хто подслухае?— сказалъ панъ.
  
• 
  Адмежъ и я кажу, чого це мы туточка балакаемо! Эге...—возразилъ Степанъ и замолкъ, смекну въ, къ чему кло­нились сіи вопросы: ему не хотѣлось бы пускать волка до ха­ты, ему припомнились „жартовавня" пановы съ его жинкою; и онъ сталъ заговаривать о предметѣ, не имѣющемъ ничего об- щаго съ его хатою и жинкою.
  
• 
  Та воно, бачите, Данило Петровичъ кажну недилю чы подвійчи—чи потрійчи пріиздять и тутечки, значитьця, доладу все призводять.
  
• 
  Такъ штожъ што доладу? перебилъ его Требинскій.
  
• 
  Эге,—продолжалъ Степанъ,—такъ воно, значитьця, во­ны приставили трехъ чоловика—двохъ за стороживъ, а едного за прикажчика; воны десь тамъ. Ось заразъ я ихъ пошукаю.
  
• 
  На што тамъ шукать? Я вже самъ шукалъ—и у дворѣ нема никаво...
  
• 
  Та кудысь, мабуть, позаходили! Отъ якъ воны стере- жуть паньске добро!—говорилъ Степанъ, желая сосредоточить вниманіе пана на сторожахъ и прикащикѣ.
  
• 
  Та тамъ и стерегти нечево... А вотъ пайдемъ до тебѣ, менѣ надобно отпочинуть якой часъ! — рѣшительно сказалъ Требинскій.
  

• 
  Эге...—совершенно машинально произнесъ онъ и по- бѣжалъ.
  

• 
  Ой лихо!—воскликнула Приська, словно громомъ оглу­шенная, и метнулась къ дверямъ, подбирая и подвязывая за­паску; въ дверяхъ она наткнулась на Требинскаго. А онъ схва- тилъ въ свои лапы всю Приську цѣликомъ. Приська пищала и извивалась въ его желѣзныхъ рукахъ; онъ же вполнѣ безцере- монно любезничалъ съ нею, приговаривая: „Здорова била, Прись­ка! Видишь, я до тебѣ въ гости заѣхалъ, душа моя, серце мое!
  

• 
  Тай не знаемо, чого бъ душа ваша забажала!—подхва­тила Приська.
  
• 
  Отто дурни!—сказалъ гость, зазирая въ очи своей душ- кѣ; и обратившись къ Степану промолвилъ: „На што мене твое угощеніе! Пайди лошадь маю пасматри та ѣсть ей палажи!" Не обращая затѣмъ вниманія на Степана, гость сталъ пуще прежняго приставать къ Приськѣ, которая не могла освободиться изъ объятій и только приговаривала: „Пустыть же мене, паноч­ку! Пустить, родненькій!*
  

• 
  Чево ты лѣзешь?—зарычалъ разъяренный Иванъ, сверк- нувъ глазами и полуобнаживъ саблю. „Пошелъ изъ хаты, када голову хочешь имѣть цѣлу!“