Меченый Роман с языческими сказами челяди

Что-то подобное высказывала Елена на Яву… Будто бы шутила перед сном в третий день… Потом мы мечтали о сыне… когда увидела мою карту, вдруг, произнесла:

«Сабуров, ты мне написан на роду, я рожу тебе сына, а сама умру…» – и улыбнулась так прозрачно и отдаленно…

Нет, не хочу думать о плохом…

Делька теперь и та учуяла недавнее присутствие Елены: хвост скрючила, уши надыбила, застыла у тумбочки дугой. И тихо, почти шепотом, заскулила…

Значит, не один чувствую ее присутствие. Делька косится на меня. Морда моя романтическая не по вкусу сучке пришлась. Душа у меня поет, дура, лохматая, а сердце от тоски изнывает.

– Гав.

Завыла собака.

И тебя потрепали. На помойку вышвырнули, вижу преданность твою, собачью.

– Гав.

Сникла. Ревнует. Потому и вздыхает по-человечьи, лапами слезы смахивает, слизывает языком.

Жизнь наша с тобой собачья, но людьми оставаться надо.

Диалог не получился. Я ей про любовь. Она про живот вспученный…

Понял. Выходим гулять.

День получился бессмысленным. Теперь уж, каким был.

31 августа 1990 года.

– Привет! – улыбается светлая луна и шепчет нам.

– Доброй ночи, – стрекочет кузнечик.

– Не – е! – заблеял пуховой серый козленок с лишаем на черном лбу – это значит, доброе утро.

– Не – е! – Добрый день!

Елена Константиновна Засохина, как и подобает влюбленной сочинительнице «строчит» прозой. Она освободилась от зажима – по совету приятельницы-профессионалки – выкинула мужа из головы.

Сегодня по этому поводу имела беседу с племянницей:

– Аленя, – говорит она мне (никак не хотят теткой величать) – скажешь, нет –втюрилась в знаменитость?.. И не отрицай. По блеску вишенок догадалась, по походке, по цвету лица: он у тебя божественный – бабуля бы так изрекла. Меня тоже не проведешь. Мамуля у нас дрыхнет по ночам. Я усекаю, как конверты иностранные запечатываешь. Честно, Аленя, он в Париже был?

– Кто?

– Твой кино герой?

– И в Лондоне нет?

– Чего скисла?

– Думала, подговорить на жвачку американскую. Знаешь, надувалки?

– Совсем запамятовала: в чемодане, в пакете… там и апельсины и мандарины.

– В Африку, значит, летчиком летает.

– Точно, Мариша, в Африке.

– Надолго ли?

– Лет десять осталось ждать.

– Ого!

-Тебе и сейчас лет двадцать дашь.

– Это ты по-родственному.

– Аленя, не переживай. Нынче девушки в моде после тринадцати. В шестнадцать она уже женщина со стажем, в двадцать – самый расцвет… правда, извини, но за седелка, если замужем не была… Этот вопрос мы сегодня во дворе муссировали… Аленя, дядю Толю получается по боку?.. Я с тобой как с подругой.

– Ну, тогда, да.

– Мама не переживет. Она пьянее нашей ежечасно дядю Толю в пример ставить, как на уроке литературы «косорыловка» Митрофанушку из «Недоросля» мальчишкам под нос тычет… Надо момент улучить, чтоб у не выручка в сельмаге в аккурат оказалась и маленько в закромах осталось.

– Разве можно так о маме?

– Аленя, это у вас, у артистов, взять нечего с работы, потому вы блаженными со стороны кажетесь. Между прочим, мамины афоризмы. У нас все берут, где плохо лежит. Тут ведь как: проглядел – в момент надули на центнер песку сахарного. Или мокрым его завезли. Сплошная химия. Она и меня в продавцы пророчит. Никогда. Артисткой, как ты, и точка.

– Способности в тебе есть.

– Спасибо, Аленя. Сама хотела напроситься, не отваживалась. Пусть, что со сцены ничего не возьмешь на дармовщину, зато, за счет таланта можно выиграть… Даже интереснее: вот ты намного старше мамы, а на вид – девушка. Потому летчик и влюбился. Как его величают?

– Юрий Андреевич Сабуров.

-Звучно, а главное, шмоток навезет вдоволь.

– Он в слаборазвитой Африке.

– Все равно у них снабжение шикарнее нашего.

Вот так целый день: я ей про любовь, она про тряпье.

День получился безрадостным.

А сколько их впереди?

Умолкаю.

1 сентября 1990 года.

Еще один промозглый день.

Чувствуется у майора Проханова созрел план действий. Волчара на подъеме: блеск в прогнивших шарах.,. В поступи твердость, морда от предвкушений красными пятнами покрылась, оттого и прыщи побагровели. Из пасти мертвящий дух, конечности от нетерпежа трясутся, а может с похмелья.

– Место зверя в стае, – объявил с утра он капитану. (Зверь, надо понимать, я).

– Что вам угодно, майор?

– Язык прикусите. Не смей больше при зверье меня на мушку брать! Про какое такое видео чирикал?

– Засекли тебя с петухом в клубе за сценой, и всю вашу возню.

– Лают собаки и свиньи и ты один с ними… свидетелей других нема… Сержант не подтвердит.

– Видео подтвердит. А, если чего, подождем другого случая.

– Для этих каверзных дел приобрел аппаратуру.

– Не исключено.

– Заметано. Зверя кухонного, все одно, отправь в баню со всеми. Амбал существовать обязан по распорядку зоны.

Разговор был в моем присутствии. Покоробил не тон, не лексика, а то, что обо мне, как о неодушевленном предмете, и в третьем лице. Самое страшное – и без того каждой клеткой чувствую унижение. Елена тут как тут:

– Я с тобой.

– Может и впрямь, с другой я планеты?

– Мы все отчасти инопланетяне.

Попытался сделать шаг к майору, но она преградила путь:

– Возьми корзину с грибами, вечером пожаришь. – и исчезла.

– Гражданин начальник, заключенный Сабуров прибыл по вашему приказанию! – отрапортовал я ошалело.

-Ты и не убывал, Сабуров. Грибы из корзины выгреби, после общей баньки пожарь зекам.

– Будет исполнено, гражданин начальник.

– Корзину через капитана возвратишь.

– Будет исполнено.

– Не забудь про банный день зверью напомнить, походя, швырнул фразу на ходу майор капитану, и, приостановясь за спиной добавил: – насчет съемок потолкуем вскорости наедине…

Визгливый козлящий блев майора за дверью заполнил наступившую тишину.

Там, в коридоре Проханов общался с Филькой-стукачем. Поговаривают, с ним он «извращается» в тихоря.

Финт с баней – конек Проханова. Волчара не учел обстоятельства, просчитался на этот раз: зеки, если обратят внимание на карту союзную, выкаблучиваться не осмелятся, усекли за пять лет мои удары. Мелочный экземпляр Проханов, любит ловить кайф от созерцания сцен унижения, оскорбления среди зеков. Таким макаром петуха Фильку заарканил, стукачом сделал, ну и так, зря в зоне молоть не станут, мальчонку пухлого пользует. Порок за майором с Колымской зоны тянется. Потому, наверное, перед пенсией в образцово-показательное перевели? Успел показать себя. Увлекся однако.

Стоп, Сабуров, переверни пластинку. Вспомни, что Братан рассказал в предбаннике про Шурку, дядьку моего не путевого. Братан с юных лет по зонам ошивается. На стройке пахать уже сил нет, так он попросился подсобником на кухню. С Шуркой, дядькой моим убиенным, в одной зоне срок когда-то отбывали. Там и с Прохановым познакомились. Он тогда на побегушках у полковника одного усатого промышлял. Полковник тот будто Шурку приручил по-свойски. Узрел в деле приметы (меня Братан тоже по ним вычислил). Оказывается дед Григорий мой, отец Шуркин, зубы тому полковнику повыбивал в молодости. Матерый, рассказал Братан, был зверь, тот полковник: косуль (женщин он так величал) до пупа продирал, случалось под ним подыхали. Братан с Шуркой «жертв абортария» втихую по ночам на погост увозили, сравнивали с землицей сырой, чтоб следов не оставалось.

– Вывороченных косуль наизнанку штук шестнадцать за год из-под мерина вывозили на могилки, – уже на выходе сообщил Братан.

– Точно с Шуркой?

– С кровным твоим – Меченым. Мы и петуха в вашей Покровке по указу дружка полковника, одноглазого поганки, воспроизвели. Гад буду, кровный твой матерый, несмотря на то, что от дроби уберег. Когда буйвола с писаниями в избе курьей подпалили, козлы удумали нас шпокнуть. Я в ту пору салагой был, а кровный усек, надоумил слинять. Себя не уберег. Я так ковыряю – из-за маманьки отозвалось. Он, погань, прежде чем петуха пустить, в избу прошмыгнул, обчистил старуху. Гад буду, мелочевкой поживился. Погань кровный был, но от дроби уберег. Век свободы не видать, как на духу чешу.

– Верю.

– По-братски остерегу, майор – сука.

– Про карту врубаешься?

– Базар какой?

– По винтовой, как оборотня, задумка была тебя спустить, через меня вроде осуществить. Я же не фраер, усек в момент, зекам струю задвинул, мол, Амбал в доску свой, када надо сгодится. Волчара поганка известная, про капитана финты базарит, ну, и тудым-судым, в рот его…

– Канай.

– Сранья, по уговору, захиляю, а ты вскользь, вроде, брякни про подсобника, мол, тудым-сюдым, кочережек нема, чтоб капитан засек…

– Чеши. Обмозгуем.

– Гад буду, капля воды – вылитый – Артист – это кровного кликуха – один в один родня… выходки один к одному… Ух! Покуролесили на свадьбах, гад буду, не травлю баланду.

Однако, притомился. Елена не идет. Обычно к полночи являлась. И Делька посапывает в две ноздри. Королевой под ногами развалилась. Интересное кино: собаки, когда в довольствие и теплом окружены, как младенцы во снах, расслабляются, позы причудливые принимают. Вот и Делька лапы под голову заложила, уши свесила, хвост рыжий лисий по ногам моим распушила. Не встать теперь, и пошевелиться не сметь – в момент учует, подскочит. Больно сладко спит. Редко с нами подобное случается. Из-за душевного неравновесия. Жизнь наша зековская неуравновешенная. Постоянная осмотрительность требуется. А вот и Елена:

– Наконец-то.

– С Мусей по магазинам бегали. Плащ итальянский подбирали: Шуточное дело – пятьдесят шестой размер! Но у Муси повсюду блат. На базу одну зашли, продавщица, смазливенькая такая: «Ой, – говорит, – Мария Константиновна, какая у вас дочка красотка! Прямо с икон писанная… и сходство чуть с вами имеется». Муся на этот счет без комплексов, моментально нашлась: «Полагаю, Зиночка, вы сделали лучший комплимент моей старшей сестре знаменитой заслуженной артистки Елены Константиновне Засохиной.».

– Вопросов нет.

– У меня есть: почему весь день не вспоминал?

– Каюсь, но причина весомая. До сих пор из головы не выходит. Банная история Магомедовой горой заслонила солнце на горизонте.

– Нас с тобой в той жизни не было, запомни.

Делька залаяла. Учуяла.

Значит не зря люди судачили о насильственных смертях деда с бабкой. Не зря следователь ошивался, допекал допросами, мать запугивал. Выходит и сны вещими оказались. Все перемешалось в салате свекольном: кожура с овощами, редька с капустой, красный перец с черным, и события прошлых лет с пеплом и трухой, оттого не съедобное блюдо вышло. Слишком большая концентрация горького…

1 сентября, суббота.

Прибыла Гвоздикова. Не одна, с ним, Анатолием Филипповичем Степанковым. Явились в полдень. Анатолий в угаре (никогда пьяным не видела). Здесь с тезкой-зятьком подбавили. (То ли рок, то ли послучайности вышло: у мамы с тетей Анисьей, ее сестрой, тоже мужья тезками были).

Гвоздикова наповал сразила парижским видом Дмитровских модниц. Представляешь, дама в ботфортах, в мини под леопарда, в шляпе «а ля Русь». Элегантна до неприличия. Она в Москве устраивает свой сборник. Анатолий взялся протежировать поэтессу. Естественно, Гвоздикова авансирует: гнет его линию примирения. У нас тут цирк. Муся в ударе, но на моей стороне. Толян (Мусин) в пьянопомешательстве вместе со свояком. Бедный козленок притих под столом.

Извини, дорогой, не хочется сообщать подробности, и нет сегодня возможности. Опишу кратко: Ангел Хранитель испарился вместе с ехидной иронией ревнивца. Быть может, как все влюбленные, я эгоистка, но всему есть предел!

Такое вот идиотское у меня состояние.

В беспробудной карусели ты был единственный Светильником: явился ты в замедленных кадрах черно-белого кино: «Ну, как: насобирала грибков?» Я тут же отрапортовала:

– Полную корзину, – и показала тебе пустую корзину в прихожей. Это произошло во время разгара семейных баталий. Ты снова улыбнулся на экране и исчез за стенами, оставив меня куковать с двумя пьянами мужиками и нетрезвыми дамами. Одна из которых читала про березы: «Береза, береза – стоишь, одинока… Береза, береза – ты мое око….Смотрю на опавшую в пору осеннюю. И нет мне покоя и нету веселья… »

Я так поняла, береза осенняя – это я в теперешней ипостаси. Другая жаловалась на хамство покупателей, экспедиторов, грузчиков и прочего торгового люда.

Гости дрыхнут в зале. Я на кухне, вместе с дружком безрогим. Завалюсь на раскладушку, буду ждать счастливых снов. В них непременно дождусь тебя. Обещаешь?..

Целую.

2 сентября 1990 года.

Мы с Делькой сели в лодку с пробоиной, успели доплыть только до середины затхлого пруда. Дельку вышвырнуло из лодки. Я пытался дотянуться до утопающей, орудовал черпаком – иначе утонул бы вместе с ней. Я не имел право на гибель. На другом берегу, заливаясь слезами, ждала моего возвращения Елена:

– Милый, ради Христа спасайся теперь сам.

– Успокойся, – твердил я, – ради тебя я постараюсь…

Дельки нет в моей каморке. Днем выкрал дворнягу Проханов. Братан все видел. Наблюдал, как майор садился с мешком в автобус. Потом ему рассказал шофер. Когда отъехали километров семь от зоны, дворняга выкарабкалась из неволи, с бешеным лаем набросилась на Волчару, разодрала штаны, цапнула клыками за ногу, искусала похитителю руки.

Он застрелил ее прямо в салоне. Кровью были залиты пол, сиденья. На окнах до сих пор спекшиеся пятна бесовской крови похитителя. Его увезли в санчасть. Он успел дать команду: «Приказываю, вылизать до бела пазик зеку Сабурову!»

До позднего вечера мыл автобус. Пятна на стекле не трогал. Не прикасался к запекшейся крови демона. Она воняла гнилью. До сей поры подташнивает от мертвячьего духа майора. Трудно излагать в подробностях события. Слишком свежи раны…

2 сентября, воскресенье.

Милый, провела бессонную ночь на раскладушке. Беседовала с тобой до рассвета. От дум онемела голова, судорогой свело в затылке.

Украдкой сбежав из дома, подалась в лес. Долго бродила бессмысленно. Головная боль прошла. К тому времени добрела до поляны, окаймленной плакучими ивами. Пел соловей. Я стояла на берегу речушки с тихой заводью, а на другом берегу остановился гладкошерстный с царственной осанкой лось. Слушая соловья, мы время от времени переглядывались с красавцем. Вдруг обнаружила – животное ранено, кровь сочилась из левого бедра. Я вскрикнула. Животное опустилось на передние лапы, как бы взмолилось о помощи. Раздвигая стебли кувшинок, я стала пробираться на другой берег и запуталась в скользких стеблях. Потом почувствовала, как тина мелководья стала засасывать меня в глубь. Вспомнив детство, плюхнулась на живот, попыталась удержаться на поверхности. Плыть оказалось еще трудней: стебли, словно сети, запутывали конечности. Подобно лягушонку, я начала бултыхаться в зарослях тихой речушке… На середине выбилась из сил... Каким образом оказалась на берегу, не помню… За спиной услышала голос зятя и бывшего мужа:

– Елена!

– Все по уму, Толян.

– Елена!

– Кажись, Аленя проснулась.

– Елена!

– Каким образом она оказалась на охоте?

– Учуяла, на промысел мужик отправился, поди, внутри затрепыхалось…бабы, тезка, они сердечные, не смотря на их внешнюю стервозность…

Скрываясь в осоке, потеряла сознание. И все это было кошмарным сном с фантастической реальностью….

Самое страшное, в яви, подох Мусин козленок. Отчего, никому не ведомо. И лежал он рядом с моей раскладушкой. Ужасно!

В доме настоящий траур. Писать нет сил. Люблю. До завтра.

3 сентября, понедельник.

Елена целый день не покидает меня.

Началось утро:

– Пора умываться.

– Будет исполнено, командир.

– Елена!

– Исправляюсь, командир.

– А почему я командир?

– Потому что все женщины любят командовать нами.

– На самом деле, настоящие мужчины те, кто власть берет в свои руки.

– А сердце отдает жене.

– Я твоя жена?

– Так случилось и никуда от этого не уйти.

– Кто собрался уходить?

– Не я точно.

– И не я… Куда тогда собрался?

– В сортир.

– Елена!

– Я с тобой.

– Елена!

– С ума сошла.

– Братан, чего под нос себе бормочешь? – в нашу идиллию встрял Леха Братан, новый мой подсобник.

Удивительное дело, зеков кухня, как комаров, свет яркий, притягивает. За место подсобника не на жизнь – на смерть готовы сражаться. Но, как только новичок попадает в «рай земной со жратвой халявной», так дня через три, самое долгое через неделю, обожравшись досыта, в сочка превращается. Братан пока старается, вкалывает. Швабру из рук рвет, усердствует поджигатель моих деда с бабкой. И невдомек змеюке – могу в любой момент случайно ногтем к стенке придавить или к раскаленной плите ненароком. И такие мысли баламутятся в башке моей зековской. Спасибо Елене. Образок ее овальный с ликом ее душу ласками очищает, добрыми помыслами наслаждает, от коварства улыбкой предостерегает…

3 сентября, понедельник.

Милый, весь день сегодня не расставалась с тобой. Болтали о всякой чепухе:

– Пора продирать глаза, – с этого ты начал.

– Пора умываться… – посоветовала я тебе.

– Будет исполнено, командир.

– Елена!

– Исправляюсь, командир.

– А почему я командир?

– Потому что все женщины любят командовать нами.

– На самом деле, настоящие мужчины те, кто власть берет в свои руки.

– Елена!

– Я твоя жена?

– Так случилось и никуда от этого не уйти.

– Кто собрался уходить?

– Не я точно.

– И не я… Куда тогда собрался?

– В сортир.

– Елена!

– Елена!

– Аленя, звезданулась на почве господина Сабурова! – в нашу с тобой идиллию ворвалась Мариша и скинула, пряма перед моим носом рюкзак.

– Что случилась, Мариша?

– О том и звоним, что, что-то с вами милая, Аленя случилось… Любовь, конечно, она зла, но не до умопомпрочительности… Мужики, Аленя, все одинаковые: за ворота чуть отошла, он ту же шмыг за угол: либо за самогонкой потянется, или к другой бабе на часок.

– В Африке сплошь и рядом одни заборы с колючей проволокой.

– Тем более не стоит горевать. Мыслимо ли – сама с собой калякаешь вслух: и за него, и за себя! Со стороны, конечно, балдежно смотреть, но это, когда с посторонними случается. А ты-то мне лично – своя прямо в самую доску. И мне лично жутковато стало, когда ты, как в кинокомедии на две части раздваиваться стала.

– Роль новую готовлю.

– Мозги сведущим людям не компостируй: в ролях за двоих не щебечут.

– Кассандру репетирую.

– Сегодня про Касандр не ставят. Людям больше ширпотреб на злобу дня и, чтоб посмеяться вволю… А народ, между прочим, скажу тебе, Аленя, от пошлостей устал…

– Тебя, Мариша, не провести. Ты у нас и впрямь зоркая.

– Елена!

Чепухой всякой заполняю чистый лист, пустотой заезженной, а в мыслях одно: скорее бы август. Быстрее бы девятнадцатое – день нашего с тобой Возрождения. Осталось триста пятьдесят три дня, двадцать восемь минут и три с половиной секунды.

Целую.

Твоя Елена.

Новорожденному сегодня две недели.

Слепые котята находят соски матери по запаху. Стоит ей отлучиться, тут же зализанный клубок расползается в тревожном поиске тепла. По возвращению, матери не надо собирать разбежавшихся слепцов. Молочный запах с точностью до миллиметра притягивает младенцев к соскам материнской груди.

Мое появление на свет во втором Рождении отмечено воронкой на торфяной клумбе-звезде. Примятый мох по очертанию затылка и есть мой ориентир. Искусственная клумба-звезда по воле рока стала моей матерью. Моим отцом. Чуть правее или левее я тогда брякнись – разнесло бы череп стальными лепесткимаи по контуру. Родителей, так же,как среду обитания, не выбирают. Такова логика событий. Такова логика моего обновленного появления в новом измерении Жизни.

Инстинкт заставляет новорожденного не проходить мимо родительского лона, потому каждый раз приостанавливаюсь, принюхиваюсь, будто и впрямь ищу свой сосок на пятиконечном изваянии зоновского архитектурного строения, отражающего символику, ушедшего в историю времени. Снег и ветер в данный момент сравнял его в сугроб, который во все времена истории отражал зиму, мороз и скорую кромешную темень на все двадцать четыре часа в сутках в этом Богом обделенном уголке Земли.

До будущего лета столько же, сколько до нашей встречи с Еленой: триста шестьдесят пять дней, минус четырнадцать, равняется триста пятьдесят один и один час, восемнадцать минут, три секунды.

День прошел в ненастье во всех смыслах.

4 сентября, вторник.

Нам с тобой исполнилось сегодня ровно две недели. Мы загугукали, научились улыбаться, осталось немного: без поддержки сохранять равновесие, а там и первый шаг близок.

Правда, в сомнениях грезится: так уж необходимо движение? И почему непременно надо двигаться вперед? По привычке? По врожденным инстинктам? Если хочу остановиться, вернуться назад во вчерашнее прошлое, в день нашего Рождения? В нем ощущаю дыхание дня сегодняшнего, им дышит мое будущее. Я не хочу идти со всеми в ногу в одной шеренги. Кто меня пришпиливает к догмам морали?.. Сама. И очень даже искусно.

Разве мало – на протяжении десяти лет мы будем видеться по три дня в году – это тридцать дней!

Целый месяц!

Месяц – вечности!

Месяц – свободы!

Месяц – пылкой Любви!

Вряд ли отыщется на Земле человек (кроме тебя, дорогой), которому в жизни посчастливилось прожить столь длинный период в счастье и радости!

«Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует – все суета!» – Высказыванием из книги Проповедника зачастую оправдывают любую житейскую ситуацию. Более того, пытаются навязать образ мышления чуть ли не всему поколению или поколениям. С этой точки зрения, дорогой мой, я бы посоветовала тебе открыть Книгу Екклесиаста, пятую главу и прочитать 18 и 19 стихи:

«И если какому человеку Бог дал богатство и имущество, и дал ему власть пользоваться от них, и брать свою долю, и наслаждаться от трудов своих, то это дар Божий. Недолго будет у него в памяти дни жизни его: поэтому Бог и вознаграждает его радостью сердца его».