Монголия и Кам

Обитатели округа Хор-карна-шог одеваются так же или почти так же, как и прочие тибетцы. Кроме шубы или халата из шерстяной, а нередко и из шелковой материи, городское население носит штаны и китайские сапоги. Женщины поверх шубы, в месте талии, застегивают широкие до четверти аршина (около 20 см) пояса, покрытые снаружи красной или синей материей и украшенные раковинами, бусами и серебряными или медными бляхами. Помимо этой особенности в женском наряде мой спутник отметил ещё более частое применение хорскими женщинами и девушками белого квадратного платка, обшитого по двум противоположным углам красной материей, приспособляемого в виде пояса, связываемого спереди отмеченными углами.

Мужчины или стригут свои волосы, или заплетают их в длинные одиночные широкие косы, не имеющие однако тех убранств, которые мы видели на косах нанчинцев, чамдосцев, лхадосцев, дэргэсцев и других. Длинных, распущенных волос, нечесанных и лохматых, здесь уже не встречается. Среди хорских женщин также не принято украшать волосы, заплетаемые, впрочем, одинаково с тибетками прочих округов Восточного Тибета.

Между городскими женщинами Бадмажапов видел и таких, которые были одеты по-китайски, то-есть в матерчатые халаты китайского покроя с широкими рукавами, обшитыми по краям лентами и позументом; это были, по словам тибетцев, местные китайские жены или просто наложницы.

После приобретения всего наисущественнейшего дли экспедиции, а также и промена наиболее усталых хайныков и лошадей, мы отпустили дэргэского тонкора и лхасских хондо, одарив их всех отечественными предметами на память и снабдив деньгами и продовольствием на время их пути к местам службы.

С отъездом чиновников наш бивуак не утратил оживления, так как местные обитатели нас посещали попрежнему, равно заглядывали и проезжие, и многочисленные нищие, промышлявшие, одиночками или группами. Камские нищие, как и везде эти болезненные отпрыски человечества, в большинстве случаев поражали своей худобой, грязью, рубищем и побирались подаянием на ходу от селения к селению, от палатки к палатке. Некоторые из них одевают на головы маски, изображающие домашних животных или зверей и пляшут перед жилищами под такт своих песнеобразных прославлений и всевозможных лучших пожеланий. Однажды нам пришлось увидеть, здесь же в Бана-джуне, двух нищих с отличительным нищенским атрибутом, называемым монголами "дулдуй". Орудие это, вращающееся с нанизанными на стережень побрякушками, есть достояние таких нищих, которые состоят под непосредственным покровительством кумирен. Каждый тибетец может пожертвовать на убранство дулдуя, что пожелает: один дает монету, другой раковину, третий четки, иной кольца, бусы и прочее. Нищие с дулдуем громко поют, правильнее было бы сказать -- кричат, произнося отрывки из первоначальной истории жизни Будды, чем дают возможность последователям буддизма лишний раз вспомнить о том, что и их первый учитель имел такой же образ, как и они, проповедуя свое учение {О дулдуе см. Позднеев. "Очерки быта", стр. 94--95.}.

Между тем весна надвигалась все больше и больше: солнце грело ощутительно, берега речек отрадно зазеленели, над журчащими ручьями, в затишье, порхали бабочки, почти ежедневно с начала апреля стали появляться прилетные птички. То были: Chaemarrhornis leucocephala, краснохвостка (Phoenicurus frontalis), соловей Чебаева (Calliope pectoralts Tschebaiewi), вертишейка (Jynx torquilla), розовая шеврица (Anthtis rosaceus), желтая плиска (Motacilla citreola icitreoloides), сорокопут (Lanius schach tephronotus) и другие.

Днем преобладала облачность, по ночам ясность и свежесть, так как температура все еще спускалась ниже нуля, до --6,6®.

15 апреля сборы в дальнейший путь были закончены, и на следующий, серенький, день экспедиция направилась вниз по речке Сэр-чю. Как всегда, первый переход после продолжительной стоянки был совсем маленький, всего лишь около 5 верст, но зато мы в тот же день и переправились через Ялун-цзян.

Общий характер долины Ялун-цзяна оставался прежний, в частности же произошло небольшое изменение: выше переправы на протяжении 10 верст эта река несется почти в меридиональном направлении, прижимаясь к подножью восточных склонов гор; далее круто уклоняется в широтном; затем вновь принимает северо-западное -- юго-восточное простирание. Местами Ялун-цзян плавно проходит в просторной долине, местами яростно прыгает и оглушительно шумит, ударяясь о пороги и береговые сланцевые {Сланец кварцево-глинистый, несколько слюдистый, черный.} скалы или конгломератовые и глинистые обрывы.

Северные и южные притоки -- многочисленные речки, речонки и ручьи -- ещё стремительнее катятся по каменистым крутым руслам. Боковые ущелья прилежащих гор покрыты на южных склонах преимущественно луговой растительностью, на северных -- древесной и кустарниковой. Долина же Ялун-цзяна, по крайней мере до кумирии Энток-гомба, отведена под культуру хлеба и поэтому ютит сплошное земледельческое население. Довольно порядочно возделанные поля чередуются с серыми каменными или глинобитными жилищами, расположенными группами и поодиночке. Кое-где виднелись развалины, которые туземцы делят на две категории: более древние они относят ко времени владычества монголов-шарайголов, новейшие же приписывают вторжению в их область воинственного Ньяруна, временно водворившего здесь своих подчиненных, которых, однако, не потерпели и изгнали не менее воинственные нголоки и хорцы.

До селения Санка, расположенного при впадении речки Дэн-чю, экспедиция отметила две кумирни -- Бэнгэ-гомба и Дэнчин-гомба. Первая небольшая, всего лишь в 40 человек лам, принадлежащих толку гарчжива, стоит на правом берегу Ялун-цзяна; вторая, вмещающая в своих стенах до 100 лам-красношапочников с хамбо-ламою во главе, красуется в отдалении левого берега, на высоком горном скате.

В соседстве Дэнчин-гомба и на окраине селения Санка, у векового тополя-великана, имевшего свыше двух обхватов вблизи основания, мы простояли бивуаком два дня, в течение которых наши переводчики вели непрестанные разговоры с тибетцами. Дело в том, что именно здесь проходит граница дэргэсцев, лингузцев и дунзасцев, так или иначе желавших скорее избавиться от нас. Более несговорчивыми и даже враждебно настроенными по отношению к экспедиции оказались лингузцы, которые, по словам знакомых нам дэргэсцев, приготовились врасплох напасть на наш караван в месте первой теснины Ялун-цзяна с целью не только воспрепятствовать проходу, но и ограбить нас.

Пока шли длительные, разноречивые и в высшей степени скучные переговоры, мы познакомились с местной орнитологической фауной. По низменному прибрежью речки Дэн-чю, перед впадением её в Ялун-цзян, обильно росла облепиха и другие кустарники, среди которых, там и сям, выдавались луговые зеленые площадки с родниками и болцтцами. В этой местности держались краснохвостки, соловьи, пеночки, завирушки, синицы; над прозрачными водами Дэн-чю осторожно пролетала речная скопа (Pandion haliaлtus), ни разу не подвернувшаяся под выстрел. По утрам, в кустарниках, звонко голосил зеленый дятел (Picus canus guerini), в особенности после того, как пара этих птиц была разрознена препаратором.

Последний значительный лес на нашем пути, по ущелью Ло-чю, отстоявшему в 3--4 верстах от бивуака, привлек нас также с целью охоты. В этом лесу мы наблюдали в последний раз белых ушастых фазанов, зеленых всэре, кулюнов и рябчиков. Из мелких птичек, частью добытых, частью, только замеченных нами, можно указать следующих: золцтистоголовых дятлов (Picoides tridactylus funebris), пищух-поползней, хохлатых синиц, красных вьюрков и немногих других. В недоступных человеку скалах противоположного склона ютилась пара бородатых ягнятников, занятых воспитанием птенцов. Что касается до зверей, то из числа последних прослежены лишь серый волк, заяц и кабарга; некоторые из местных охотников говорили нам, что в ущелье Ло-чю встречаются и джара, и олени, и козули, но мы этих зверей здесь не встретили.

Ввиду получения более достоверных слухов, подтверждавших явно враждебное отношение к нам лингузцев, которые сосредоточивали значительные силы в месте теснины Ялун-цзяна, я решил следовать восточнее, вверх по Дэн-чю, через владение дунзасцев, с тем, чтобы, по миновании опасного для движения каравана сужения долины, вновь вступить на Ялун-цзян и держаться заранее намеченного пути, ведущего по направлению к озерам верхней Хуан-хэ, а следовательно и к Восточному Цайдаму.

Хошун Дунза расположен по берегам речки Дэн-чю и в прилежащих к ней с востока горах, ничего определенного не знает о времени образования своего и о событиях, сопровождавших начало его существования. Дунзасцы говорят, ссылаясь на показания стариков, что хошун их известен очень давно и основание ему положили выходцы нголоки, дзачюкавасцы и хорцы.

Этот разбойничий хошун, насчитывающий, в себе 850 семейств, никогда не считал себя подчиненным кому-либо. Он не признает ни власти китайцев, ни власти Лхасы и живет или, по крайней мере ещё 80 лет тому назад, жил совершенно обособленно. Сами дунзасцы разделяют свои владения на три района: верхний, средний и нижний поэтому называются "Дунза-кон-варг-нок-сум", то-есть "три соединенных Дунза", Верхний Дунза, состоит из 200, средний -- из 300 и нижний -- 350 семейств. Обитатели первых двух районов ведут кочевой образ жизни и занимаются, скотоводством, нижний же Дунза населен земледельцами; и кочевники-скотоводы и оседлые дунзасцы проводят свой досуг в поездках на охоту или грабеж.

Около 80 лет тому назад дунзасцы воевали с одним из хорских хошунов -- Мансар, и хотя были им побиты, но всё же власти Мансара не признали, как не признают её и теперь, и не только не плавят ему никаких податей, но не несут и подводной повинности, если случится кому-либо из хорских начальников проезжать по дунзаским владениям:

Главного начальника над всем Дунза нет, но имеются тритравноправных наследственных управителя, по одному на каждый район, которые и ведают с одной стороны делами частного характера с другой -- делами общими, касающимися всего хошуна. Каждые район илн отдел хошуна носит название своего начальника: "кон", или верхний,-- Сочжам, "вар", или средний, -- Идам и, наконец, "иок", или нижний, -- Маннда. При начальниках каждого отдела состоят по 3--4 советника и от 7 до 10 простых исполнителей приказаний.

Обитатели этих самостоятельных отделов Дунза живут между собой дружно и в важных случаях собирают совет, решению которого беспрекословно подчиняются все дунзасцы.

Проходя по местностям с оседлым населением, мы нигде не видели столь хорошо вооруженных тибетцев, как Дунза; здесь даже старики имеют кроме ружей длинные пики и по две сабли -- одну подвешенную сбоку, другую заткнутую спереди за пояс. Даже во время пастьбы скота мужчины не расстаются с ружьем. В Дунза же между прочим мы не замечали обуви, сшитой из материй; здесь её приготовляют из кож маралов и других зверей, за которыми при случае охотится все мужское население.

Язык дунзасцев настолько не сходен с языком или наречием дэргэсцев, лингузцев и нголсков, что наш Дадай, хорошо говоривший со всеми указанными тибетцами, совсем не понимал обитателей описываемого хошуна. Говорят, что и обычаи дунзасцев сильно разнятся от обычаев соседей, но вследствие очень непродолжительного времени, проведенного нами среди этих интересных тибетцев, собрать и записать их нам не удалось. Народ выглядит здоровым, жизнерадостным, смелым и воинственным. Многие из обитателей этого хошуна с гордостью показывали нам свои огнестрельные и колцтые или рубленые раны, полученные ими в стычках с соседними тибетцами. Длинных, растрепанных волос и кос среди мужского населения дунзасцев мы не видели. Гордые всадники, стройно проезжавшие вблизи нашего лагеря, на небольших, но крепких и сытых конях, бряцая оружием и седельным убранством, всегда вызывали с нашей стороны похвалу и одобрение, а со стороны моих цайдамских спутников удивление и зависть.

В дунзаском хошуне имеется, по словам одних, три, а по словам других -- четыре кумирни; но эти кумирни не постоянные; как и кочевые обитатели, местные ламы с наступлением лета поднимаются с низовья долины в горы, к определенным местам, где и расставляют огромные палатки, убирая их церковной утварью, бурханами, книгами, и открывают богослужение. В зимнее же время кумиренные палатки со всеми их принадлежностями хранится у старших лам.

Как уже говорено было выше, дунзасцы особенно дружат с нголоками и вероятно от них-то и заимствовали привычку грабить. Всякий, попавший сюда, действительно, рискует быть ограбленным, если не достаточно вооружен и малочислен, чтобы постоять за себя. Кроме того дунзасцы исключительно для грабежа нередко предпринимают отдаленные поездки на северо-запад к границам сининского Кама в в кочевья Дза-чю-кава. Для таких поездок партия дунзасцев в 5--20 человек предварительно испрашивает разрешение своего начальника, который никогда в таких случаях не отказывает. Если грабительский разъезд возвратится домой с добычей, то лучшая часть её добровольно подносится начальнику своего района или отдела.

В том случае, когда можно ожидать мести, начальник отдела хошуна, принимая подношение, делает тотчас же распоряжение среди своих подчиненных об охране проходов на границе и о надлежащей встрече мстителей.

Речка Дэн-чю, по берегам которой обитают дунзасцы, является одним из многочисленных левых притоков верхнего Ялун-цзяна. Простираясь от северо-северо-запада на юго-юго-восток до 80 вёрст, Дэн-чю только в нижнем течении достигает в ширину 8 или самое большее 10 сажен (16--20 м), при глубине в местах бродов около полутора футов (0,5 м) в весеннее время и значительно более в летний период; по мере же удаления вверх размеры её постепенно сокращаются. Благодаря крутому падению каменистого русла эта речка течет очень быстро, громко бурля своими грязными волнами. Описываемая речка местами извивается по широкой долине, местами прорывает сужение, слагающееся из серых глинистых сланцев.

Как долина, так и окаймляющие её горы очень богаты всякого рода растительностью, характеризующей вообще бассейн верхнего Ялун-цзяна и могущей прокормить многочисленные стада кочевых обитателей этого хошуна. Оседлое население проникает со стороны главной реки всего лишь на расстояние 10 вёрст.

Медленно двигаясь вверх по низовью Дэн-чю до правого её притока Гэ-чю и этим последним до урочища Гикок, мы таким образом провели в дунзаских владениях около недели, располагая тремя стоянками. С первого дня вступления в этот разбойничий хошун к нам смело заглядывали его обитатели и обитательницы, с одной из которых удалось снять и фотографию. Многие дунзаски по долинам речек собирали джюму, разрывая землю полудеревянной, полужелезной трехзубчатой копалкой, напоминающей собой небольшие грабли. Мужской же элемент или пас стада, или праздно слонялся от одного соседа к другому.

Убедившись в нашей постоянной бдительности и готовности постоять за себя, эти тнбетцы вскоре оставили свой затаённый план напасть на нас; наоборот, стали уверять в своем лучшем расположении и доверии к нам, доказательством чего могло служить их своевременное уведомление об опасности, грозившей экспедиции со стороны лингузцев. Действительно, по мере нашего большего знакомства с дунзасцами и по мере приближения к новому отвороту пути на реку Дза-чю, стало выясняться, что лингузцы всерьез готовятся воевать с нами, для чего, убедившись, что мы направились в обход их укрепленной теснины, передвинули свой отряд выше, для оказания противодействия нашему движению с другой стороны, на перевале Биму-ла, отстоявшем от последней нашей стоянки среди дунзасцев в 7 верстах.

На этой стоянке, в области отличных альпийских пастбищ, мы устроили днёвку, чтобы покормить своих животных перед дальнейшей более трудной горной дорогой. Сюда же втихомолку от нас приезжало двое лингузцев, в целях, через дунзасцев, запугать нас известием, что они уже заняли наш перевал и что будто бы их отряд поклялся умереть, но не пустить нас в их владения. Передавая нам всё это, дунзасцы удивлялись непроявлению никем из нас страха перед таким храбрым и многочисленным войском и нашему решению принять бой и начать готовиться к нему -- протиранием своих ружей и пополнением боевого комплекта патронов. Надо было видеть, с каким глубоким вниманием дунзасцы следили за разборкой и сборкой винтовок. Целыми часами они просиживали в застывших позах, глубокомысленно смотря на нас, на наши манипуляции с ружьями. Открытая решительная готовность с нашей стороны, конечно, способствовала устрашению дунзасцев, а через них косвенным образом и наших неприятелей, так как первые постоянно сносились со вторыми, стараясь быть примирителями враждующих сторон.

Мое предварительное знакомство с северным скатом перевала Биму-ла заставляло предполагать, что тибетцы отлично защищены гребнем и что нам будет очень затруднительно штурмовать их по причине открытой местности, круто спускавшейся к речке, по которой мы должны были следовать к перевалу. К тому же значительная абсолютная высота -- 14--15 тыс. футов (4--4,5 тыс. м) потребует значительного напряжения физических сил.

Тихая, полуясная ночь прошла довольно спокойно, как равно и слегка морозное раннее утро 25 апреля, когда экспедиционный караван медленно, но в то же время и бодро двигался вверх по Гэ-чю, держась сосредоточенно. Мелодичное пение соловья долго не прерывалось, между тем солнце уже осветило вершины соседних гор, тонкоперистые облачка медленно плыли к востоку, сбиваясь в сплошную пелену, тогда как на западе небосклон прояснялся все больше и больше. Сдержанный людской говор давал понять, что отряд глубоко проникнут предстоявшим событием. Все внимательно следили за соседними горами, но всего больше, разумеется, за той частью гребня, где расположился неприятель. Наконец показался и он сам: почти одновременно на трех соседних плоских вершинах Биму-ла заволновались тибетцы в развернутом конном строю. Громкие голоса местных воинов, мастерски выводивших своеобразные высокие трели, слились в общий дикий концерт, нарушивший тишину утра в горах. Минут через пять голоса тибетцев смолкли, затем повторились ещё и ещё. Мы продолжали двигаться до подошвы главного ската перевала, отстоявшего своей вершиной на расстояние одной версты, где временно остановились, чтобы подтянуть потуже подпруги, самим полегче одеться и ещё раз осмотреть оружие. Тем временем на гребне северной цепи гор показалась партия человек в 25 других тибетцев, оставшихся для нас неизвестными. Число же лингузцев простиралось от 250 до 300 человек. На сей раз наши недруги покрикивали или одновременно с двух сторон, или же поочередно, словно переговариваясь о чем-то.

Так как между нами и лингузцами на первом уступе гор залегали скалистые обнажения, за которыми могла находиться неприятельская засада, то я, приказав каравану осмотрительно двигаться на перевал, сам с А. Н. Казнаковым и Бадмажаповым, постоянно при мне находившимся, поехал налегке вперед с целью возможно скорее обогнуть каменистую преграду. К нашему благополучию лингузцы не воспользовались этим естественным передовым укреплением, и мы, миновав его, были снова на открытом луговом скате, обеспечивавшем свободное движение каравана. Едва мы показались здесь, как тнбетцы ещё грознее завопили на всевозможные лады и тотчас же, несмотря на довольно большую для их ружей дистанцию -- в 600 шагов, одновременно с трех вершин открыли огонь из своих фитильных ружей. Благодаря их командующему положению тибетские пули по инерции долетали до цели, шумя и свистя то тут, то там. Нащн лошади испуганно озирались, всхрапывали, и мы принуждены были их отпустить к каравану, сами же, разделившись поодиночке, в свою очередь открыли огонь по тибетцам. Я обстреливал восточную вершину, Бадмажапов среднюю, А. Н. Казнаков правую или западную; наша единственная боевая линия вначале состояла нз трех человек и должна была противодействовать дикарям, которые в данный момент были почти в сто раз многочисленнее нас.

Медленно двигаясь вперед, мы по временам присаживались и пускали в тибетцев пули. Как уже и говорено было выше, стычку пришлось вести на высоте около 15 тыс. футов (4 570 м) над морем, где разреженный воздух давал себя чувствовать даже и привыкшим организмам. По мере нашего приближения к перевалу и по мере того, как наша боевая линия усиливалась людьми, прибывавшими от каравана, а следовательно усиливался и наш огонь, тибетская пальба стихала; разбойники показывали одни лишь головы; ещё же через полчаса или час, когда мы уже в числе 10 человек благополучно поднялись на гребень, последний был свободен. Разбойники со страхом, подобно горному потоку, бежали по крутым ущельям на юг, по направлению к Ялун-цзяну. Мы не скупились на выстрелы и далеко проводили негодяев огнем наших винтовок.

После временной остановки на перевале, откуда были отпущены проводники, боявшиеся следовать по лингузским владениям, мы направились в сторону убежавших грабителей и -- как всегда при обыкновенном движении каравана -- совершенно тихо, спокойно, обеспечив на случай оба фланга разъездами. Внизу, по главному ущелью, там, где слева впадало другое -- в стрелке, разбойники вновь засели, условившись, как впоследствии выяснилось, с прибывшим в подкрепление отрядом в 100 человек, засевшим ещё на версту ниже, ударить на нас одновременно с двух сторон; кроме того часть грабителей разместилась в промежуточных скалах, намереваясь произвести ещё больший беспорядок в нашем караване, спуская по крутизнам каменные глыбы. Как видно, тибетцы не лишены понятия о приспособлениях к местности и сумели устроить для нас хорошую ловушку. По счастью экспедиции засада их была открыта во-время нашим разъездом, ехавшим по командующим гребням гор. Верхние разбойники, ожидавшие, что караван экспедиции направится по главному ущелью, были вполне разочарованы неожиданным огнем, открытым по ним со скалистых вершин нашим передовым отрядом. Нижний же отряд лингузцев на раздавшиеся выстрелы тотчас выскочил нз засады и поскакал к месту действия, но, встретив на пути, вместо ожидаемых русских, своих собратьев, неудержимо стремившихся вниз по ущелью, примкнул конечно к общему отступлению.

Итак, во второй стычке участвовал лишь передовой или вернее боковой разъезд, тогда как наши главные силы -- 10 человек -- удачно соразмерив движение и во-время подоспев к огню с флангу, не могли принять участия в отражении разбойников, так как навстречу нашего каравана выехало двое лам-посредников, чтобы упросить меня прекратить стычку с их единоверцами. Едучи вместе с посредниками, мы были свидетелями, в каком паническом страхе бежали разбойники. Громкое эхо скорострелок, крик тибетцев и ржанье их лошадей -- всё смешалось в общий гул, стоявший в ущелье долгое время.

Условившись с ламами-посредниками о мире, я велел одному из них немедленно скакать вслед за лингузцами с приказанием последним нигде, на нашем дальнейшем пути, не показываться вооруженными, иначе мы будем стрелять в каждого из таких туземцев. Предписанное условие лингузцы строго исполнили, и мы благополучно миновали третье и последнее заграждение, где разбойники намеревались было ещё раз попытать счастья, но после конной атаки, произведенной на них небольшой частью нашего отряда, во главе с А. Н. Казнаковым, тибетцы вынуждены были, наконец, признать себя побеждёнными.

За оба раза всеми нами было выпущено около 500 патронов. По словам тех же лам-посредников и некоторых местных воинов, приходивших потом на наш бивуак, под видом мирных обитателей, тибетцы понесли значительные потери людьми и лошадьми, но выяснить их более или менее определенно, благодаря крайней скрытности лннгузцев, не удалось. Курьезно, что и эти тибетцы верили в чары русских, отвлекавших от себя неприятельские пули, в чем будто бы убедились их лучшие стрелки, стрелявшие в нас из засады чуть не в упор, но тем не менее дававшие промахи. Русское же ружье, по мнению тибетцев, бьет ужасно далеко и от его пули ни камни, ни земля, ни деревья не защищают -- она все разрушает. Слава нашей трехлинейной винтовки пронеслась по Восточному Тибету и обеспечила успех экспедиции.

Перевал Биму-ла, поднятый над морем на 14 980 футов (4 570 м), делит северноялунцзянскую цепь, или точнее её отдельное звено, заключенное между речками Дэн-чю на востоке и Гон-чю на западе, на две равные части. Северный склон этих гор, примыкающих к плато, не так крут и широк, как южный склон, обрывающийся к глубокой долине Ялун-цзяна. Отмеченная высота перевала очень немногим уступает высоте общего гребня гор, имеющего мягкие очертания. С вершины перевала Биму-ла открываются далекие виды в северовосточном и юго-западном направлениях. В первом из них выделялись горы, чуть-чуть запорошенные снегом, названные нам дунзасцами "Хорскими горами", во втором ярко блестели вечноснеговые вершины Дэргэского хребта, той его части, которая прилегает к альпийскому озеру Юлюн-мцо.