Наступил ли конец истории, идеологии, политики? Деррида versus фукуяма американский политолог Френсис Фукуяма стал широко известен в интеллектуальных кругах после публикации книги «Конец истории и последний человек»

Хотя концепция Фукуямы имеет значительный успех в средствах массовой информации, многие профессиональные философы и политологи подвергают ее серьезной критике. Перри Андерсон, Джеймс Феллоуз, Клеменс Фридрих не только оспаривают тезис Фукуямы, но и доказывают его нерелевантность современной ситуации.

Среди тех, кто считает, что «конец истории» пока не наступил, полное и развернутое обоснование своей позиции предлагает французский мыслитель Жак Деррида. В своей книге «Призраки Маркса» (1993) он опровергает аргументы Фукуямы и демонстрирует противоречивость его теории.

Полемизируя с Фукуямой, Деррида ставит три ключевых вопроса:

1) состоялся ли «конец истории», а вместе с ним – «конец религиозных, политических, национальных конфликтов»?;

2) очевиден ли «крах идеологии» и победа «нового мышления»?;

3) обрело ли человечество «идеальную модель общества»?

Анализируя политическую ситуацию 1990-х годов, Фукуяма утверждает, что крах социализма в странах Восточной Европы и распад СССР иллюстрируют несостоятельность марксизма и свидетельствуют о том, что либеральная демократия и капиталистический рынок – единственно возможная, самая прочная и наиболее универсальная форма организации жизни общества.

По мнению Фукуямы, вместе с триумфом капитализма, свободным рынком и либеральной демократией «западного типа», человечество, наконец, находит «идеальную модель общества», достигая вершины своего исторического прогресса. Эта вершина также знаменует конец идеологий, прежде боровшихся за политическое и социальное господство, и, соответственно, конец противоборства систем, – т. е. разрешение всех политических, социальных и экономических конфликтов.

Таким образом, для Фукуямы «конец истории» – это не смерть или прекращение каких-либо событий. «Конец истории» – это предельная точка развития человечества, когда индивидуальное существование личности и общественное бытие достигают своей совершенной и непревзойденной формы.

Исследуя концепцию Фукуямы, Деррида обнаруживает в ней множество слабых и уязвимых мест.

Во-первых, преждевременность оптимистических констатаций.

Объявляя, что «история человечества закончится тем, что приведет подавляющую часть человечества к либеральной демократии» [1, 13], Фукуяма, конечно, не игнорирует «эмпирические неудачи». Однако, по его мнению, «их накопление не противоречит идеальной направленности». Деррида, напротив, полагает, что именно «такая эмпиричность, которая носит всеобъемлющий, катастрофический, мировой масштаб», ставит под вопрос анонс Фукуямы.

«Даже если мы, – пишет Деррида, – согласимся с абстрактным разделением на эмпирическую реальность и идеальную конечную цель, то совершенно непонятно, как эта абсолютная направленность, этот антиисторический telos истории воплощается в наши дни» [2, 87]. Фиксируя многочисленные конфликты, сотрясающие сегодня мир, мы увидим, что «ни США, ни Европейское сообщество, пока не достигли стадии совершенного, универсального государства или либеральной демократии» [2, 95].

Кроме того, если, согласно Фукуяме, «послевоенная Америка и члены Европейского сообщества представляют собой … универсальное государство» [1, 237], в котором «преобладает свободный рынок» и «стабильно работают правовые соглашения, обеспечивающие интерес сторон», то, – ставит вопрос Деррида, – «как игнорировать экономическую войну, бушующую сегодня и между двумя этими силами, и внутри европейского сообщества? Как пренебречь конфликтами в ГАТТ и всем тем, что связано с ними … не говоря уже о пауперизации и жестокости внешнего долга?» [2, 95].

Аналогичное замечание относится и к другим аспектам жизни общества. «Нужно ли, – продолжает Деррида, – напоминать еще … о войнах национальных меньшинств, о разгуле расизма и ксенофобии, об этнических столкновениях, культурных и религиозных конфликтах, раздирающих сегодня так называемую демократическую Европу и мир?» [2, 120]. Поскольку в этом нужды нет, то описанная Фукуямой «эйфория формальной и законнической риторики … походит на вопиющее лицемерие» [2, 120].

Во-вторых, Фукуяма часто смешивает идеал, как организующий принцип, направляющий развитие, и действительность, как фактическое наличие политических институтов.

«В зависимости от того, насколько это служит обоснованию его тезиса, Фукуяма определяет либеральную демократию то как реальность, то как идеал» [2, 94]. Выдавая политически возможное за политически достигнутое, он беспорядочно колеблется между двумя абсолютно несовместимыми способами рассуждения.

«Будучи вынужденным признать бесчисленные гуманитарные катастрофы … Фукуяма напоминает, что он говорит только в плане принципов. Поэтому он заявляет, что хотел бы ограничиться лишь определением идеала либеральной демократии. <…> Однако на самом деле Фукуяма рассматривает этот идеал как событие» [2, 95-96, 98].

Фукуяма полагает, что демократия и права человека – не просто идеалы, по которым необходимо сверять социальную и политическую действительность, а нечто уже происходящее, воплощенное в либералистских государствах. Наличное Фукуяма превращает в идеал, который реализовался, осуществился, приобрел status quo.

Следуя данной логике, Фукуяма не только перескакивает с одного способа рассуждения на другой. Он также определяет идеал «одновременно и конечным, и бесконечным: бесконечным, т. к. он отличается от всякой конкретной эмпирической реальности и остается долгосрочной тенденцией, и тем не менее, конечным, т. к. он уже осуществлен в качестве идеала, и история отныне завершена» [2, 98]. Это приводит к тому, что Фукуяма дополнительно смешивает историческую эмпиричность и телеологическую трансцендентальность, опрометчиво поступая как в отношении теории, так и праксиса.

«Итак, – резюмирует свои замечания Деррида, – излагаемая Фукуямой конструкция представляется нам несостоятельной» [2, 98]. Фукуяма дает наивное толкование исторических, социальных и политических процессов, а также тривиализирует их телеологический контекст.

Ошибка Фукуямы проявляется не только в том, что «с одной стороны, евангелие политико-экономического либерализма нуждается в событии благой вести (смерть марксизма и претворение в жизнь государств либеральной демократии), а с другой стороны, действительность, история и множество других обстоятельств, носящих эмпирический характер, противоречат этому пришествию» [2, 98].

Промах Фукуямы очевиден и в экспликационной схеме его концепции. Фукуяма, подчеркивает Деррида, «проделывает фокус, похожий на жульничество: с одной стороны, он принимает логику эмпирического события там, где он в ней нуждается, когда речь идет о констатации наконец-то свершившегося поражения марксистских государств и всего того, что преграждает путь к Земле обетованной экономических и политических либерализмов, а с другой стороны, во имя надысторического и естественного идеала он отвергает эту логику эмпирического события, приостанавливает ее» [[2, 101]. В результате постулаты Фукуямы рассыпаются под грузом собственных нестыковок.

Однако, каков же смысл парадоксальной риторики Фукуямы? Здесь, по мнению Деррида, присутствует четыре основных момента:

1) Традиционный европоцентристский (колониальный) дискурс.

Настойчивость, с которой Фукуяма для оправдания своей позиции указывает на крах социалистических государств, создает впечатление, что «европейский союз формируется одолеваемый манией исключения, неприятия и вытеснения» [2, 92]. Если у соседа рухнул дом, отсюда рано делать вывод о прочности собственного дома. Заключая же так, Фукуяма поступает очень самонадеянно.

2) Неспособность совладать с амбивалентной ситуацией.

Если идея Маркса о бесклассовом обществе является утопией, то идея Фукуямы о конце истории в либерально-демократическом обществе оказывается простым переворачиванием телеологической парадигмы. Фукуяма не решает проблему, а лишь переворачивает полюса оппозиции.

3) Отсутствие теоретической альтернативы.

Концепция Фукуямы воспроизводит старую спекулятивную модель системных противоположностей, которая расчленяет политическую реальность на «высший» и «низший» уровни, давая полномочие одному на «воспитание» и «наставление» другого. Поэтому даже если, – как думает Фукуяма, – отныне противоположность идеологических систем преодолена, то тотальное и телеологическое мышление – нет.

4) Поверхностное отношение к логике использования его проекта в СМИ.

Модель Фукуямы, широко растиражированная в СМИ, показывает, что Запад использует политические преобразования на Востоке для того, чтобы освободить себя от проверки своих идеалов. Прогноз Фукуямы, который содержит явный элемент самоуспокоения, ограничивает дальнейшее совершенствование демократии, препятствуя ее подготовке к тому вызову, на который демократии предстоит ответить в будущем. Из сложной задачи демократия превращается в разменную монету, годную на любой торг.

Таким образом, дискутируя с Фукуямой, Деррида убедительно показывает, что поиск оптимального режима существования общества – это не вопрос торга между «западной» и «восточной» идеологиями, а серьезное, детальное и тщательное изучение «ситуации на местах». Создание новой модели социума требует не только усилий научной мысли и строгих идей, но также взвешенных решений и ответственных действий.

1. Fukuyama F. The End of History and Last Man. New York: The Free Press, 1992.