Научная Элита

Если я спрашиваю себя, как это случилось, что в один прекрасный день я оказался в Стокгольме, то без малейшего сомнения отвечаю, что эта удача случилась благодаря тому обстоятельству, что в решающий момент моей карьеры рядом со мной оказался выдающийся учитель. … Отто Варбург демонстрировал мне методы и качество первоклассного исследования. Без него, я уверен, я бы никогда не достиг этих стандартов, которые являются непременным предусловием для рассмотрения кандидата нобелевским комитетом. (1967, р.1244)

Из интервью с лауреатами становится ясным, что усвоение этих повышенных стандартов произошло в результате влияния трех взаимно усиливающих процессов: деятельность самого мастера выступала моделью для подражания; мастера побуждали учеников, работающих с ними, быть первыми во всем, и они были суровыми критиками научной работы.

Стоит начать с того, что мастера обычно служили некими ролевыми моделями, обучая скорее примером, а не наставлениями. Они сами придерживаясь требовательных стандартов работы, и этим подтверждали свою моральную власть и право выдавать жесткие суждения относительно работы, которая не соответствовала выдвигаемым требованиям. Как высказался один физик, вспоминая своего учителя: «Я старался быть достойным его. Это было так прекрасно, наблюдать как он работает. Иногда я в итоге делал все также, как и он.»

Власть мастеров приобретенная и поддерживаемая благодаря их собственному примерному поведению, давала им возможность быть «стимуляторами мастерства»: они выявляли лучшие качества в других и, по их собственному признанию, вызывали лучшее исполнение работы, чем это обычно происходит (Merton, 1960, p.341ff).

Стимулирование мастерства этими элитными мастерами имело свою собственную динамику. Служа ролевыми моделями для младших ученых, мастера иногда выводили их на такой уровень исполнения, который те не могли сами для себя помыслить. Лауреат по физике и ученик Энрико Ферми описывает подобный опыт следующим образом:

Если вы работали с ним, это было так, как будто вы являясь посредственным теннисистом играете с чемпионом. Вы начинаете делать такие удары, о которых никогда и не мечтали. Он получил достаточно много предложений и советов по важным вопросам от своих коллег, от сотрудников, но сами люди просто – ну я не знаю, с ним вырабатывали решение просто за десять минут, вы понимаете?

Частично, элитные мастера стимулировали наивысшее исполнение работы, передавая своим поведением чувство того, как много можно достигнуть в научном поиске, и показывая что это такое – заниматься научной работой такой значимости. И частично они это делали, побуждая чувство обязательства, ощущение взаимности, которое вызывало у учеников стремление с помощью качества своей работы оправдать решение мастера инвестировать его время и усилия в их обучение. Необходимость поддерживать подобную взаимность усиливалась периодическими сигналами, поступающими от мастера, часто в виде комментариев мастера по поводу других студентов, и в виде его высказываний о том, что ему не интересно продолжать работу с учениками, которые удовлетворяются рутинным исполнением работы.

Вот как лауреат в медицине описал свою усиленную мотивацию соответствовать сильно повышенным стандартам работы, установленным Г.Х.Дейлом и Л.Дж.Хендерсоном:

Они оба были людьми высоких интеллектуальных и личных качеств. Каждый из них был настолько огромен и потрясающ, что не мог не впечатлить вас. Вы работали гораздо старательнее потому как чувствовали, что только это будет справедливо по отношению к ним.

Научные достижения многих элитных мастеров рассматривались как свидетельство их харизматического характера. Помимо санкций, которые они могли налагать, их харизматические фигуры сами задавали высокие требования к работе, которую они ожидали от их учеников. Будучи строгими руководителями и жесткими критиками, мастера не переносили того, что считали некачественной работой, ленью, или чистой глупостью и, конечно, они передавали чувство подходящих стандартов своим часто страдающим и иногда благодарным ученикам. Член «Группы по изучению фагов» («Phage group») Макса Дельбрюка описывает характерный эпизод:

После моего семинара [Дельбрюк] отвел меня за руку в свой офис и сказал мне конфиденциально, что это был худший семинар, в котором он когда-либо участвовал. И только много лет спустя, после того как я встретил дюжину людей, каждому из которых было сказано, что именно его семинар был наихудший из всего, что слышал Дельбрюк, мне стало ясно, что он говорил это (почти) каждому (Streisinger, 1966, p.336).

Дельбрюк не только заставлял своих учеников строго соответствовать требованиям в период обучения, но и затем, в последующие годы, даже не присутствуя в их жизни непосредственно, он служил референтной фигурой, чьи стандарты адаптировались бывшими учениками и применялись в их последующей карьере. Гюнтер Стент, бывший младший коллега Дельбрюка, так описал эту роль референтной фигуры:

Дельбрюк умудрился стать неким Ганди в биологии, когда не обладая вообще никакой светской властью, он был вездесущей и иногда досаждающей духовной силой. «А что подумает об этом Макс?» -- это стало центральным вопросом молекулярной биологической души. (Stent, 1969, p.481).

Подводя итог, элитные ученики элитных мастеров усвоили взыскательные стандарты работы в результате нескольких связанных процессов. Они подражали мастерам, чья собственная работа давала пример этих стандартов; они получали возможность увидеть вещи, про которые они не знали, что они их знают и получить идеи такого рода, о которых они не задумывались прежде, все в результате стимулирующего поведения мастеров; и они ощущали эти повышенные стандарты на практике через строгое оценивание их работ. В этом объединенном процессе, они приобретали научный вкус, другой знак того, что ученый готов принять роль ученого, работающего на передовых рубежах научного развития.
Научный вкус и стили работы
Как и другие подразделения культуры, наука имеет свою собственную эстетику. Среди элитных ученых, основными критериями научного вкуса выступают чувство «важности проблемы» и придание высокой ценности стильным решениям. По их мнению, глубокие проблемы и элегантные решения отличают выдающуюся науку от просто компетентной или банальной.

Оглядываясь назад на период своего ученичества, лауреаты обычно подчеркивают, что они смогли приобрести лучшее чувство и нюх на важные проблемы. Это произошло в результате того же процесса социализации, который мы изучаем. Например, вот лауреат по физике ссылается на ролевую модель:

Великий ученый это тот, кто работает над правильной и важной проблемой. Милликен был выдающимся примером этого, он был человеком, способным различать важные вещи. Он открыл то, что в дальнейшем стало большими и очень важными областями физики. У него было умение находить то, что заслуживало внимания.

Наблюдать подобное «умение» это только одна вещь, приобрести его – совершенно другая. Опять же, похоже, что это не вопрос дидактического инструктирования, а скорее дело интуиции. Для рассматриваемых нами творческих ученых, обучение тому, как идентифицировать хорошие проблемы подчас включало возрастающее понимание того, что при выборе значимых вопросов для изучения, очень важно правильно подобрать время и оценить осуществимость проекта. Михаил Полани, обладатель 41 кресла и учитель двух американских лауреатов (Вигнера и Калвина), вспоминает свое собственное ученичество у лауреата по химии Фрица Габера и, в частности, предостережения Габера:

«Скорость реакции (reaction velocity) это мировая проблема.»… он думал, я взялся за проблему, которая еще не созрела и, в любом случае, слишком огромна для меня. … Открытие на самом деле требует чего-то еще помимо умения, а именно таланта узнать проблему, которая созрела и может быть решена вашими собственными силами, которая при этом является достаточно большой, чтобы вы включились в её решение, и чтобы на нее стоило тратить свои силы. (1969, р.98; впервые опубликовано в 1962).

Занимаясь научной генеалогией лауреатов, мы отметили много связок элитных мастеров и учеников, которые простираются на несколько поколений. Теперь мы видим, что элементы научного вкуса передаются по цепям мастеров и подмастерий, поддерживаемые сильной идентификацией учеников со своими учителями (иногда это включает то, что для них, является совершенным поклонением герою). Так, германский лауреат по медицине (1931) Отто Варбург вспоминает своего мастера:

Наиболее важное событие в жизни молодого ученого это личная встреча с великими учеными его времени. Такой момент случился в моей жизни когда Эмиль Фишер, второй ученый, которому присудили Нобелевскую премию по химии, в 1902 году, принял меня в 1903 году в качестве сотрудника по проекту протеиновой химии, которая в это время была на высшей точке своего развития. В течении последовавших трех лет, я встречал Эмиля Фишера почти каждодневно. … Я выучил, что у ученого должен быть кураж, смелость атаковать великие нерешенные проблемы его времени, и что решения должны быть обычно усилены проведением бесчисленных экспериментов, без особого критического колебания (1965, р.531).

То, чему будущий лауреат Варбург обучился у своего мастера, лауреата Фишера, было, в свою очередь повторено его собственным учеником, британским лауреатом в области медицины (1953), Хансом Кребсом:

Если бы я попытался суммировать, чему именно я обучился у Варбурга, я бы сказал, что он был для меня примером того, как задавать правильные вопросы, изобретать новые способы решения выбранных проблем, быть безжалостным в самокритике и стараться верифицировать факты, как выражать идеи и результаты ясно и лаконично и как в целом фокусировать свою жизнь на истинных ценностях (1967, рр.1245-46).

Идентификация хорошей проблемы несколько приближает этих ученых к тому, что они сделают важный вклад в науку, но, по их свидетельству, приближает не окончательно. Нужно также уметь чувствовать как выглядят хорошие решения. Избыток беспокойства о точности и правильности, может легко быть ошибочно принят за экспериментальную элегантность. Как отметил лауреат студент химика Г.Н.Льюиса: «он скорее приучил меня искать важное везде где только возможно, чем работать над бесконечными деталями или делать работу просто, чтобы улучшить аккуратность».

Многие лауреаты ссылались на «простоту» решений как на признак научного вкуса. Вот как например, Ч.Янг публично описал то, как Ферми акцентировал необходимость добираться до самой сути:

Он всегда начинал с начала и использовал простые примеры и избегал … «формализмов» (Он часто шутил, что сложный формализм – это для «верховных жрецов»). Сама простота его объяснений создавала впечатление легкости и беспечности. Но это впечатление было обманчивым. Простота была результатом старательной подготовки и обдуманного взвешивания различных альтернатив представления и объяснения. Он всегда акцентировал сущностную и практическую часть проблемы …. Мы обучались, что именно это и есть физика. Мы изучили, что физика не должна быть предметом, темой специалиста. Физика строится начиная с нуля (1961, р.5).

В целом, интервью с американскими лауреатами проясняют как связь с элитными мастерами формирует научный вкус. Нюх на «правильный вопрос» и на характер его решения развивается в ходе взаимодействия между мастерами и подмастерьями и взаимодействия среди самих подмастерий, когда они выносят решение относительно качества научной работы, новой и старой, их собственной или чужой. Он также развивается когда они размышляют относительно того, в каком направлении «должна двигаться» их область, определяют пробелы в базовом знании и аргументируют какие проблемы уже «созрели» для решения и какие нет. Эти вопросы представляют очевидный и основной интерес для тех ученых, которые намерены участвовать в формировании области, в которой они работают; возможно они менее интересны тем ученым, которые рассматривают себя, как играющих более скромную роль. Являясь значимым аспектом процесса социализации, возникновение обеспокоенности такими базовыми вопросами и проблемами, гармонирует с теми имиджами самих себя, которые имеют будущие лауреаты как ученые реально или потенциально расположенные на передовых и развивающихся рубежах своей специализации.

Таким образом, элитные мастера формируют своих учеников и подготавливают их для элитного статуса путем прививания и усиления в них не только когнитивной сути и навыков конкретной специальности, но и ценностей, норм, имиджей самих себя и ожиданий, которые по их мнению присущи это научной страте.

Их уверенность в себе, как обычно отмечают лауреаты, возросла в процессе обучения под началом ученых-мастеров. Частично она это результат раннего успеха, когда эти молодые ученые обнаруживали, что они на самом деле очень хорошо справляются со своей работой. Являясь подмастерьями ученых, для которых хорошее исследование является делом привычным, да и исключительное исследование не так уж необычно, эти будущие лауреаты часто имели возможность принимать участие в важной работе. Один из них так говорит об этом: «Я выучил, что проведение неважного эксперимента является таким же сложным делом, а порой и более сложным, как и проведение важного». И случаи успеха, подтвержденные суждениями требовательных мастеров и коллег, повышают их уверенность в своих способностях, а также усиливают их приверженность науке³⁷.

Их уверенность также усиливается в ходе требовательного ученичества когда идет сравнение себя, молодых ученых, с «лучшими» в области и в результате сравнения обнаруживается, что они справляются вполне неплохо. В этом ключе лауреат по физике высказывается по поводу своей связи с двумя старшими нобелистами: «Я абсолютно уверен, что я был бы сильно неполноценным, если бы не развил такую уверенность, которую можно приобрести только имея возможность разговаривать с лидерами в области и сравнивать себя с ними».

Результат такого поведения, когда люди оценивают себя сравнивая с избранными другими, с референтной группой, может быть, конечно, разрушительным, а не обнадеживающим (см. Hyman and Singer, 1968; Merton, 1968c)³⁸. Но в особом случае будущих лауреатов, которые скорее выиграли, чем стали жертвами в результате этого процесса, это приводит к тому, что они принимают идею, что им не надо быть primus inter pares³⁹, если ровными они считают тех, кто сам относится к первому классу. Они проводят сравнения без всякого ущерба для своей самооценки. Вот как сказал лауреат по физике, наблюдавший Энрико Ферми за работой:

Осознание того, на что способен Ферми не делало меня застенчивым. Просто начинаешь осознавать, что некоторые люди умнее тебя, и все. Невозможно бегать так быстро как бегают некоторые, или так быстро соображать в математике как Ферми. Невозможно уметь все.

Такому прозаичному и простому принятию существующей между ними разницы практически вторит Поль Самуэльсон, лауреат по экономике, в своем опубликованном наблюдении:

Когда вы слышите лекцию зрелого Джона фон Ньюмана, читаемую спонтанно и с головокружительной скоростью, ваше необыкновенное изумление начинает сводится к простому восхищению, особенно когда вы осознаете, что его ум выводит заключения со скоростью, по крайней мере в два раза превышающей скорость его среднего слушателя. Разве это поразительно, что некоторые ведущие ученые снова и снова возглавляют свою команду в деле завоевания новой территории? Если вы подумаете о марафонной гонке в которой, не важно по какой причине, одна группа вырывается вперед, тогда вы начнете понимать, что чтобы после этого рывка пересекать все выставленные вехи первыми, им нужно бежать не быстрее, чем остальная свора. (1972а, р.157)

У молодых ученых, талантливых как эти предназначенные лауреаты, большое преимущество возникало просто от того, что они были учениками элитных мастеров. Усвоенные стандарты деятельности и научного вкуса обычно, в отличие от материального оборудования, не обесцениваются со временем. Объединенные с особым доступом к ресурсам, который часто возникает из-за помощи выдающихся ученых, эти базовые ориентации, а также навыки и знание, сопровождающее их, делают важный вклад в процесс, в котором у молодых ученых, продвигающихся в сторону элиты, происходит аккумулирование преимуществ.

Перед тем, как рассматривать конкретные преимущества, выпадающие на долю подмастерий в результате спонсорства элитных мастеров, стоит отметить, что социализация молодых ученых часто включает в себя нечто большее, чем просто пару «мастер-подмастерье». Это не мастер создает выдающегося молодого ученого, а скорее мастер вместе с создаваемым им окружением и с теми людьми, которых привлекает этот мастер для работы в своей лаборатории или на своем факультете. В главе №6 будет больше сказано о «стимулирующем окружении» и том, как оно влияет на работу ученых. Здесь мы сфокусируемся на факте, что элитные мастера обычно рекрутируют когорты учеников необычно высокого качества и что наравне с тем, что каждый из этих молодых ученых обучается у мастера, все они еще и способствуют развитию друг друга. Таким образом, исследуя генеалогию элитных ученых, мы ясно видим, что особенно плодовитые мастера получали преимущества от того, что имели много способных учеников одновременно, и что эти ученики выигрывали от близкого взаимодействия друг с другом. Кавендишская Лаборатория, сначала под руководством Дж.Дж.Томсона, а затем под началом Резерфорда, и Копенгагенский Институт Теоретической Физики под руководством Бора представляют собой два убедительных примера взаимного влияния великих мастеров-ученых и когорт исключительно талантливых учеников. Список работников Боровского института в 1932 году, например, включал троих, которые потом стали нобелевскими лауреатами (Ландау, Дельбрюк и Блох) и многих, которые потом стали обладателями 41 кресла (среди них Эдвард Теллер, Чандрасекар, Вайскопф и Бхабха). Из воспоминаний становится вполне ясно, что в такой атмосфере молодые ученые начинают сильно подгонять себя и друг друга (их дух соперничества почти легендарен). Обдумывая то, что происходило в то время, Вайскопф говорит:

Кстати, я должен сказать, что эти люди, группа, «мы» -- мы были совсем не подпевалы, не покорные, совершенно нет. Наоборот. Скорее мы из спортивного азарта любили противоречить великим людям. Помимо того, что мы на самом деле хотели понять суть вещей, мы также вступали в спор, чтобы начать хорошую дискуссию. Мы совсем не были подхалимами и Бору в это время было очень трудно с нами. Я был все еще очень молод, а великими «бойцами», сражавшимися против Бора были люди подобные Ландау и Блоху. Я не совсем уверен, участвовал ли в этом Блох, но он мог, и Теллер. Там вообще не было духа «согласия», и Бору приходилось очень сильно сражаться (Kuhn and Weisskopf, n.d., p.17).

Будучи авторитетными и влиятельными фигурами своей области, элитные мастера могут мобилизовать ресурсы от имени своих учеников, устраивая им стипендии и занятость, облегчая доступ к исследовательским гарантам и помогая публиковаться в основных журналах. Даже если они не вмешиваются активно, сам факт, что они приняли определенного молодого ученого и согласились работать с ним, выступает в качестве рекомендации последнего и признается другими членами научного сообщества. Сам факт, что вы были студентом Ферми или Варбурга или Бора, говорит многое о вас даже если вы потом и не переходите в наивысшую страту ученых.

Но чаще мастера все-таки вмешиваются. Роль мастера включает в себя роль спонсора, особенно для тех учеников, которые считаются лучшими и наиболее обещающими, от которых ждут значимого вклада в науку. Мастера конечно различаются в степени, в которой они выполняют роль спонсора, иногда они включаются в неё особо не осознавая что они это делают. Спонсорство часто является латентной, а не явной функцией, это происходит тогда, когда признанные авторитеты дают оценку работе и деятельности молодых ученых, как в корреспонденции, так и в разговоре. Их суждения передаются другим ученым, находящимся в центре влияния, к чьим рекомендациям, в свою очередь, прислушиваются уже другие, работающие в национальном и международном сообществе науки.

Так, во время своей сорокалетней переписки с Эйнштейном, Макс Борн, описывая и оценивая работу молодых ученых, которые сотрудничали с ним, в сущности представил их Эйнштейну. Они, например, описывает «моего личного ассистента» Доктора Броуди как «очень умного человека».

Но спонсорства недостаточно, чтобы обеспечить переход в ультра-элиту; ранние многообещающие способности должны развиться и привести к значительным достижениям, как и было в случае с другими студентами и ассистентами Борна, такими как лауреаты Паули, Гейзенберг, Штерн и Гёпперт-Майер (но не в случае с Броуди). В следующем отрывке, в письме Эйнштейна Борну, мы можем увидеть пример как разрастающейся сети спонсорства, так и её влияния на научные карьеры:

Во-первых, по поводу твоего молодого коллеги Делинджера, о котором ты написал в Берлин. Нам сейчас приходит много денег на астрономическое исследование, которое полностью находится под моим контролем. Может он захочет поработать в области астрофизики? В данное время я могу дать ему зарплату примерно 6 000 марок в год, а может быть и больше, если нынешние неблагоприятные условия требуют этого. Он мог бы работать с Фрейндлихом (Freundlich). Фотометрические исследования спектра звезд. Если, тем не менее, он предпочитает позицию в области технологии, у меня есть другие связи и люди, которые могут попробовать найти что-нибудь для него. В наши дни трудно зарабатывать на жизнь, занимаясь одной научной работой. Сообщи мне дальнейшую информацию как только сможешь (Born, 1971, pp.20-21)

Но «талантливый молодой физик» Делинджер, хотя и получал помощь от высшей власти, тем не менее исчез из поля зрения, так что гораздо позднее Борн написал «Я ничего не знаю о его дальнейшей судьбе» (1971, р.24)

Другие студенты спонсируемые Борном имели другую историю. Так, усилия Борна, направленные на помощь Вольфгангу Паули кажутся почти избыточными. В возрасте 21 года, Паули уже написал свою базовую монографию по теории относительности, про которую Борн впоследствии написал так:

Изначально было ясно, что Зоммерфельд [ему тогда был 51 год] должен написать это. Он взял Паули помогать ему с этим, но Паули сделал такую хорошую работу, что Зоммерфельд, передал все дело ему. Это действительно примечательно, что молодой студент 21 года оказался способным написать такую фундаментальную статью, которая по глубине и продуманности превзошла все другие презентации теории, написанные в течении последовавших тридцати лет – даже, по моему мнению, знаменитую работу Сэра Артура Эддингтона (1971, р.65)

Борн и Зоммерфельд оказывается были щедры в своей помощи молодому Паули. С точки зрения этих элитных мастеров, спонсорство это обязательство, которое приходит вместе с признанной позицией. Как они это рассматривают, они принципиально должны заниматься содействием продвижению науки, обеспечивая большими возможностями рано идентифицированные таланты. Это наиболее живо проявилось в случае будущего лауреата Джорджа Бидла. Будучи постдокторантом в Калифорнийском технологическом институте, Бидл, генетик, провел значительное время работая с Борисом Эфрусси (Ephrussi), эмбриологом, приглашенным преподавателем института. Они вместе согласились, что для их общего интереса в эмбриологии Дрозофилы будет лучше, если Билд переедет на работу в лабораторию Эфрусси в Париж. Этот план показался Нобелисту Т.Г.Моргану, главе лаборатории биологической науки Калифорнийского технического института, вполне здравым и, как пишет Бидл, «Морган устроил так, что я смог продолжать получать мою зарплату из Калифорнии, что тогда составляло 1500 долларов в год». Это было более-менее общепринятой практикой, но, продолжает Бидл, «Только годы спустя я обнаружил, что эта стипендия почти однозначно перечислялась мне лично Морганом» (1974, р.6). Помимо своего собственного исследования, Морган действительно способствовал продвижению науки, спонсируя молодого Бидла. Именно в Париже Бидл начал развивать свою гипотезу «один-ген-один-энзим», которая и послужила основой для новой области биохимической генетики и также для Нобелевской премии Бидла, полученной годы спустя.

В меритократичной, ориентированной на достижения, системе науки, элитные мастера ничего не могут сделать для научного таланта который не может встретиться им на пути. Они должны столкнуться с ним или он, по крайней мере, должен попасть в поле их внимания в результате действий других членов социальной системы науки, чье суждение они уважают. Некоторые мастера выражали обеспокоенность проблемой таланта, который возможно никогда не получит развития и значит вскоре совсем потеряется из виду. Они выступали за наиболее открытый доступ к образовательным возможностям как за определенный шаг в направлении решения этой проблемы.

Некоторые элитные мастера считают, что их позиция во властной структуре науки является в определенном смысле наградой сама по себе. Они испытывают удовольствие используя влияние, которое стало им доступно благодаря их достижениям в науке. Лауреат-химик, например, вполне осознает возможности своей позиции среди международной организации науки, и даже относится к ним с энтузиазмом:

За годы я аккумулировал многое из того, что я называю состоянием, богатством. Много, много связей. Я их все поддерживаю в активном состоянии. И все для единственной цели: чтобы сделать мои исследования и мое преподавание лучше. В наши дни наука стала общемировым проектом. Я могу назвать три общемировые империи: исследование, преподавание и индустрия. Так, что если необходимо послать моих студентов в Бангкок или еще куда-нибудь, я легко могу это сделать. Если необходимо найти определенного учителя для них, которого здесь нет, но он есть в Европе, я могу это сделать. Все это делается с одной целью – забота о студентах. Не так уж много людей, достаточно «богатых», чтобы делать это: богатых в смысле связей, власти, финансирования исследований, влияния.

Говорящее само за себя удовлетворение этого лауреата тем, как он аккумулировал влияние, которое может использовать, не типично. В большинстве случаев мысли о спонсорстве у элитных мастеров скрыты, подавлены. Но они часто признают его важность, особенно в условиях прямого вопроса. Как лауреат химик, которого мы упоминали выше «заботится о своих студентах», так и лауреаты сами были объектом заботы, когда были молоды. Оглядываясь назад, Дж.Д. Уотсон говорит с позиции еще не состоявшегося молодого ученого, когда он отмечает: «Я думаю это чрезвычайно важно иметь научного покровителя, т.к. придет время полосы неудач и тогда вам понадобится кто-то, кто будет убеждать людей, что вы не безответственный» (Bradbury, 1970, р.59). И, как свидетельствует книга Двойная Спираль (1968), об Уотсоне заботились более менее последовательно, даже когда он казался особенно безответственным.

Выдающиеся спонсоры не только лучше оснащены властью и влиянием для присмотра за своими подмастерьями; они также могут увеличить заметность этих подмастерий. Молодые ученые часто известны благодаря популярности своих мастеров, если не сказать, что и суждения о молодых часто определяются этой популярностью. И с ростом большой науки, при котором происходит и рост анонимности, важность заметности на ранних стадиях развития профессиональной репутации может возрастать все больше и больше. Заметность, полученная благодаря наличию хорошо известного учителя означает, среди прочего, что молодой ученый, который еще не приобрел научную идентичность, будет иметь лучшие шансы, что его работа будет замечена, прочитана и использована, чем другие ученые, делающие работу такого же качества⁴⁰.

Большая заметность в целом и для ключевых влиятельных лиц в частности должна помогать протеже лауреатов получить больше ресурсов для исследования, получить работу получше и возможно добиться большего признания, чем они могли бы достичь сами по себе. Это все не является заменителем таланта, но все таки работает на приращение преимуществ, выпадающих на долю признанного таланта. По крайней мере ученики элитных ученых скорее всего не потеряются в толпе новоприбывших, если не сказать больше. Тем не менее, следует отметить, что эта заметность также означает, что наравне с их сильными сторонами и достижениями, анализу требовательных ученых подвергаются и их слабости и недостатки.