Нижний Новгород, 2005 год
жүктеу/скачать 2 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Михайленко С. С., наводчик орудия 5-й батареи 17-го артполка
- Мазурин Н. И., ответственный секретарь редакции дивизионной газеты
- Сирота Г. П., заместитель редактора дивизионной газеты
- Пилипенко И. И., комсорг 624-го стрелкового полка
- Гаврилов И. Е., старший телефонист батальона связи дивизии, старший сержант
- Шапошников А. В., начальник штаба 771-го стрелкового полка, полковник в отставке
- Алисевич В. У., начальник 4-го отдела штаба дивизии
- Пизов Н. И., командир роты противотанковых ружей 771-го стрелкового полка, полковник в отставке
- Корчагин М. И., командир отделения батальона связи, старший сержант
- Филимонов Т. В., командир 409-го стрелкового полка, полковник в отставке
- Воротынцев А. К., инструктор политотдела дивизии, затем комиссар 409-го полка
- Пиорунский В. Д., врач 409-го полка, майор медслужбы в отставке
- Богатых И. И., старший военфельдшер 409-го полка, капитан медслужбы в отставке
- Бакиновский В. Г., начальник штаба 409-го стрелкового полка, полковник в отставке
- Анисимов Ф. И., командир вычислительного отделения 17-го артполка, подполковник в отставке
- Закладной С. П., комиссар 17-го артиллерийского полка
- Богатых И. И., старший военфельдшер 409-го стрелкового полка
- Набель Н. А., ветеринарный врач 409-го стрелкового полка, майор медслужбы в отставке
- Беляй-Ермоленко А. И., операционная сестра медсанбата дивизии
- Комоцкий Ф. В., ведущий хирург медсанбата дивизии
- Марков Я. А., начальник штаба медсанбата, майор медслужбы в отставке
- Мельниченко И. И., адъютант командира дивизии
- Мазурин Н. И, ответственный секретарь редакции дивизионной газеты
- Пизов Н. И., командир роты противотанковых ружей 771-го полка, впоследствии помощник начальника оперативного отдела штаба дивизии
- Мазурин Н. И., ответственный секретарь дивизионной газеты
9. На тургеневских полях«До тебя мне дойти нелегко, А до смерти четыре шага…» Алексей Сурков. Контрнаступление советских войск без какой-либо оперативной паузы переросло в общее наступлении. В начале 1942-го года наступали почти все советские фронты. Тяжелейшие сражения на Западном фронте развернулись в районе Ржева, Медыни, Сухиничей. В ходе декабрьских операций на Мценском направлении соединения 10-й и 61-й армий Брянского фронта нанесли серьезное поражение 2-й танковой армии противника и к концу декабря вышли к реке Зуша в районе города Мценска. Здесь у противника уже была подготовленная оборона. В этот же район выходила с боями и 137-я стрелковая дивизия. С утра 28 декабря части дивизии вели безуспешный бой за переправу через реку Зуша. Мешали открытая местность и глубокий снег, да и сил было мало. К противнику на 40 автомашинах подошла пехота, которая вместе с имевшимися здесь танками, пуская впереди себя местное население, контратаками остановила продвижение наших частей. Весь день 29 декабря шли бои за деревни на восточном берегу Зуши. Наши части отбили три контратаки силами от роты до батальона, уничтожив при этом до 250 гитлеровцев. Пулеметчик сержант Михаил Петров вел огонь, пока не потерял сознание от потери крови…
В этом бою Виктор Мезенцев, замечательный парень из Ростова-на-Дону, доброволец, погиб, а Михаил Кладов был тяжело ранен и попал в госпиталь. Оба они были награждены орденам Ленина. Мезенцеву орден — посмертно, а вот в наградном документе на сержанта Кладова, хранящемся в архиве, в графе о получении стоит отметка: «Награда не вручена». Такие отметки в наградных документах не редкость. Попал солдат госпиталь, потом в другую часть — кто на войне будет искать его, чтобы вручить награду… В документах сохранился домашний адрес Михаила Кладова, село в Курской области. Наудачу решил написать в сельсовет, узнать, как сложилась его судьба, вдруг жив герой и не знает, что его десятилетия ждет высшая награда Родины. Не предполагал я, что это мое письмо поможет узнать еще одну драматическую историю военных лет… Ответ из сельсовета удивил: «В нашем селе действительно проживает Михаил Иванович Кладов, но у него нет основания гордиться своими былыми подвигами». Что же такое натворил артиллерист, подбивший 9 немецких танков, что не имеет теперь права на заслуженную кровью награду? При первой же возможности, не уведомляя адресата, еду в село, где проживает Михаил Кладов. От станции к селу шли с пожилым попутчиком. — «Куда, к кому, зачем?…». Рассказал, что спешу обрадовать вашего земляка: ему с войны положен орден Ленина. — «Как орден Ленина? Да ведь Кладов — дезертир, бежал с передовой на Курской дуге и до конца войны просидел дома в подполье, не выходил пять лет». Вот это новость… Как мог такой смелый парень и вдруг оказаться трусом? О нем же писали в дивизионной газете, я поспешил написать и автору той статьи журналисту Николаю Ивановичу Мазурину, что нашел героя его фронтового очерка. На подвигах Кладова всю войну воспитывали молодежь в 17-м артполку, где он сражался. Пришел в село, нашел дом Кладовых, стоявший на отшибе. Хозяин растерялся от неожиданной встречи. О том, что он представлен к ордену Ленина, Михаил Иванович все эти годы даже не подозревал. Вручил ему знак и удостоверение ветерана дивизии, чему тот был искренне рад. — «Я сейчас…», — сказал Михаил Иванович, и куда-то быстро ушел. В ожидании хозяина разговорился с его женой. «Как живете, много ли детей…» Насторожили детали: первый сын — 1944 года рождения, второй — 1946-го… Вернулся хозяин, с бутылкой, конечно. Вечер прошел в воспоминаниях, но они всякий раз обрывались, когда предстояло рассказать, что с ним было дальше, после ранения. Подробно рассказал Михаил Иванович, как он принял первый бой в Бресте, как отступал, как подбил эти девять танков на полях у Красивой Мечи. Утром уговорил его идти в райвоенкомат, узнать, как получить орден. Я представился военкому, рассказал суть дела. Под каким-то предлогом военком попросил Михаила Ивановича выйти в соседний кабинет, и вдруг говорит: «Как можно вручать орден Ленина дезертиру, хотя и реабилитированному? Что люди в селе скажут? Их сыновья погибли, а он в подполе сидел, и теперь ему орден вручат?» — «Но ведь орден он заработал, кровью… Подвиг должен быть отмечен, а наказание он получил». Так с военкомом ни о чем и не договорились. Не смог я решиться и прямо спросить Михаила Ивановича: почему он бежал с передовой и остаток войны просидел дома? Сделал вид, что ничего этого не знаю… Когда прощались на станции, и уже тронулся поезд, я стою на подножке, Михаил Иванович вдруг закричал вдогонку: «Валерий, не пиши обо мне ничего — я подлец!». Спустя время в гостях у Кладова побывал брат его погибшего однополчанина Виктора Мезенцева, расспросить, как он погиб. Ему и удалось узнать подробности, как Михаил Кладов в разгар войны оказался дома. …После госпиталя Михаил Кладов снова попал на фронт наводчиком орудия. Его часть стояла недалеко от родного села, когда 5 июля 43-го немцы начали наступление. Не выдержал адского огня, испугался гибели, и убежал в родное село. Сначала думал отсидеться день-два, но затянуло на годы… Искали его после войны, как дезертира но он прятался. А в 1948 году на таких, как он, вышла амнистия. Работал в колхозе трактористом, потом сторожем. Всю жизнь односельчане его сторонились. Помню, с какой гордостью, надев на пиджак знак ветерана 137-й дивизии, он прошел по селу, когда я рассказал ему об ордене. Может быть, впервые за долгие годы он почувствовал себя человеком… Судьба Михаила Кладова — пример того, что даже сильный человек в критической ситуации может сломаться. Назвать же его ненастоящим героем — язык не поворачивается: подбить в боях девять танков трус никогда бы не смог. Эта история была настоящим шоком для однополчан, которые знали и помнят Михаила Кладова, как героя… Мазурин Н. И., ответственный секретарь редакции дивизионной газеты: — Хорошо помню встречу с Кладовым на фронте… Пришел к нему на огневую позицию после боя. Сидели с ним на снарядных ящиках у костра. На вид — плотный, коренастый. Разговорчивый, начитанный, поговорили и о литературе. Рассказал, что службу начал до войны, закончил полковую школу, значит, артиллерийское дело знал. Говорил он свободно, без стеснения и бахвальства. Я написал о нем очерк, потом он и сам писал нам в газету, и мы его не забывали… Сирота Г. П., заместитель редактора дивизионной газеты: — Кладов — герой, надутый воздухом с легкой руки газетчиков. Орден Ленина я бы ему не вручил, слишком тяжелое преступление он совершил. Надломился ли он, переломился ли, но он трус, предал своих товарищей. Обидно, что до конца войны мы пели аллилуйю беглецу, призывали людей равняться на него. И люди равнялись, проливали кровь и погибали. А он сидел в подвалах, спасая свою шкуру… Орден Ленина Кладов так и не получил. Кстати, в наградном листе его сначала представляли к званию Героя Советского Союза, и только член Военного совета армии наложил резолюцию: «Достоин ордена Ленина». Кто знает, как сложилась бы его судьба, если бы Кладов еще в госпитале узнал, что его представили к такой награде. Может быть, и не сломался бы тогда, на Курской дуге… Но вернемся на тургеневские поля зимы 42-го года… После взятия деревень Крицыно и Кручь в наступление перешел 409-й стрелковый полк, но был остановлен сильнейшим огнем, не дойдя до окраины Мценска каких-то семисот метров. Сухие строчки из оперативной сводки дивизии: «На подступах к Мценску противник контратаковал, пуская впереди себя местное население…». За этими строчками оказались и удивительные судьбы людей…
Заснеженные поля вокруг Спасского-Лутовинова зимой 42-го стали ареной жесточайших боев. Значение Мценска для нашего командования было крайне велико: с его взятием открывался путь на Орел. Но взять в лоб этот городок не удалось. Первые же попытки показали, что противник имеет здесь мощную оборону. Поэтому наше командование решило прощупать оборону противника севернее Мценска. Части 137-й стрелковой дивизии были переведены в район села Кузнецово 1-е, семь-восемь километров севернее Мценска. В случае успеха на этом участке наши войска должны были наступать на город Болхов, что значительно помогло бы дивизиям 61-й армии, наступавшим на Брянск и Карачев. Перед новыми боями в дивизию пришло пополнение, но, к сожалению, плохо обученное. Это были в основном бойцы из Средней Азии. На 417 человек всего два коммуниста. Пилипенко И. И., комсорг 624-го стрелкового полка: — После окончания краткосрочных курсов политруков в январе меня направили в 624-й полк, приняли в партию и назначили комсоргом полка. Энергии и комсомольского задора у нас было много. Политчасть полка — это замполит майор Елесин, политрук-агитатор Михаил Аверин, парторг — политрук Александр Онсин и я. Не считаясь со временем, находились в подразделениях среди бойцов, спали по два-три часа, где попало и как попало. Воодушевляли бойцов словом и личным примером, доводили и разъясняли сводки Совинформбюро, положение в стране, оформляли наградные материалы на отличившихся, писали письма родным, выпускали боевые листки, молнии, принимали в комсомол и в партии, проводили собрания, митинги, в общем — была кипучая, живая работа. Перед каждым боем проводили короткие партийные и комсомольские собрания. Помню, освободили одно село, в котором немцы перед отступлением согнали всех жителей в овраг и расстреляли. Когда мы подошли к этому месту, то, казалось, земля там словно дышала, слышны еще стоны умирающих и замученных людей. Солдаты наши, как все это увидели, то без команды ринулись в бой, хотя были очень уставшими после марша… 23 января 771-й полк одним батальоном в районе села Кузнецово 1-е провел разведку боем. В атаке батальон понес серьезные потери, а большая группа раненых была расстреляна немецкими автоматчиками, сделавшими вылазку… Шапошников А. В.: — Положение могло бы оказаться еще хуже, но все спасла одна наша пулеметчица, жаль, не помню ее фамилии. Девушка в упор, хладнокровно, как Анка-пулеметчица в фильме «Чапаев», расстреляла атакующую роту противника. Остался в живых всего один немец, да и тот приполз сдаваться. И каким же было наше удивление, когда узнали, что девушка вскоре после боя… застрелилась. В этой разведке боем погиб ее любимый, командир роты… 30 января разведку боем проводил 409-й полк майора Тарасова. И тоже неудачно и большими потерями. Противник двумя полками 25-й пехотной дивизии прочно оборонял западный берег реки Зуша, имел мощную артиллерию, минометы, проволочные заграждения, сидел в окопах и теплых блиндажах. Очень хотелось нашему командованию наступать, но оно не учитывало реальные возможности войск и соотношение сил. Артиллерия дивизии имела в эти дни всего 38 орудий и крайне ограниченное количество боеприпасов, поэтому оборона противника артогнем не подавлялась так, как это требовалось. И все же Военный Совет — 3-й армии принял решение: провести армейскую операцию силами 6-й гвардейской, 60-й, 287-й, 283-й и 137-й стрелковых дивизий. Четвертого февраля 137-я стрелковая дивизия получила приказ начать наступление с задачей во взаимодействии со 150-й танковой бригадой «стремительно, двигаясь на плечах противника выйти на западный берег реки Оки». Были проведены все необходимые приготовления, и дивизия пошла в бой…
Вслед за танками поднялась в атаку и пехота. Но приданная дивизии танковая бригада сразу же потеряла несколько машин, оставшиеся танки не смогли подняться на крутой обледеневший берег Зуши. Батальоны были огнем прижаты к земле, наступление остановилось. Гитлеровцы несколько раз переходили в яростные контратаки, вели мощный минометный и пулеметный огонь, и сумели отразить наступление дивизии. Но еще несколько дней одна за другой предпринимались атаки наших частей в направлении Кузнецово 1-е, Кривцово, Бабинково 1-е… Шапошников А. В., начальник штаба 771-го стрелкового полка, полковник в отставке: — Подготовим атаку, поднимем людей, пройдем немного — немцы нам по носу. Сильнейший пулеметный огонь, а местность открытая и все пристреляно до метра. Часа через два снова начинаем атаку, после жиденькой артподготовки, снова немцы ее отобьют, и так продолжалось несколько дней подряд днем и ночью. Люди лежали в снегу сутками. А сверху приказ за приказом: «Наступать, наступать…». Приехали ко мне на НП полковник Гришин с командиром 6-й гвардейской дивизии, смотрят в бинокли: «Почему у вас люди не атакуют, почему лежат?» — «А они и не встанут, товарищ полковник. Они убитые…» Степанцев А. П.: — В эти дни я почти каждую ночь с командного пункта полка водил на передовую маршевое пополнение, по несколько десятков, а то и сот человек. И все это пополнение тут же исчезало в атаках. Помню, как меня упрашивал оставить при штабе один паренек, говорил, что он отличный часовщик, но я не имел права его оставить. Он, скорей всего, тоже погиб… Алисевич В. У., начальник 4-го отдела штаба дивизии: — Как-то до того довоевались, что людей на передовой вообще нет. Вызывает меня полковник Гришин: «Вы начальник четвертого отдела?» — «Так точно» — «Вы отвечаете за укомплектование дивизии личным составом?» — «Да» — «Так чтобы к завтрашнему дню люди в дивизии были: мне наступать надо!». Пересмотрел все списки в тыловых подразделениях — ездовые, писаря, повара. К утру кое-что собрали… Шапошников А. В.: — Однажды ко мне пришел майор Фроленков: «Дай взаймы хоть человек тридцать…». Отказал, у нас самих людей не было… В дивизию в эти дни прибыла и рота сормовичей-добровольцев. Вся она погибла в первом же бою… За четверо суток непрерывных боев дивизия потеряла две тысячи человек убитыми и ранеными. В эти дни был убит командир 771-го стрелкового полка майор Гогичайшвили. Сменивший его полковник Смирнов был убит через сутки. В командование полком вновь вступил майор Шапошников. Тяжело ранен был командир 409-го полка майор Тарасов, его заменил майор Филимонов. В эти дни на тургеневских полях смерть собирала обильную жатву… Пизов Н. И., командир роты противотанковых ружей 771-го стрелкового полка, полковник в отставке: — Я был в семи метрах от майора Гогичайшвили, когда рядом с его ячейкой на НП разорвалась вражеская мина. Столько трупов, как на берегах этой речушки Березуйки, я не видел ни в одном бою, ни до, ни после. Их не успевали убирать. Наши атаки следовали за атаками и поэтому трупы лежали перед немецкими проволочными заграждениями буквально штабелями… Коробков А. А.: — Сидим в траншее, только дали связь. Со мной был парень из Сергача, не помню его фамилии: «Что-то у меня сердце болит. Или дома что-то случилось, или убьют меня сегодня…». Я ему: «Да брось ты думать…». И вдруг разрыв мины на бруствере и ему осколок в шею, да такой, что голова мне на колени упала, как бритвой срезало. Я, не помня себя, голову стряхнул и вылетел из траншеи… Корчагин М. И., командир отделения батальона связи, старший сержант: — Только дал связь в 624-й полк, идет затяжной бой. В траншее лежит лейтенант Кадушин, наш зам. комбата по снабжению. Ему осколком оторвало голову, она лежит отдельно от тела, и как будто … смеется. Тут же ходит и плачет майор Фроленков: кто-то сказал, что убили его друга, командира 771-го полка майора Гогичайшвили. Нашему взводному, старшему лейтенанту Манову, три пули попали в грудь. Лежит бледный, глаза мутнеют. Шестаков, наш врач, посмотрел его и говорит: «Не доедет до госпиталя…». Манов мне прошептал: «Прощай, Михаил…» А немного погодя и мне пуля в шею попала, навылет. Как жив остался, как меня отсюда вытащили — не понимаю… Александров А. А.: — Наступление на Кривцово должно было начаться в 13 часов дня. Немцы видят нас, что мы накапливаемся для атаки, и сами перешли в контратаку. Начался сильный минометный обстрел. Комбата сразу ранило, повели его в санроту. Я тогда и принял батальон на себя. Одну за другой отбили три атаки немцев, в каждой шло их до сотни. Началась четвертая, слышу крик: «Пулеметчика убило!» Лег за пулемет. Вокруг пули свистят, немцы пристрелялись по этому месту. Оттащил пулемет в сторону, веду огонь. Человек десять немцев уложил, остальные отошли. Потом с другого фланга полезли, я туда с пулеметом, и так до самого вечера, то и дело менял позиции, благо патронов хватало. В сумерках началась поземка, трупы занесло, не удалось точно сосчитать, сколько же убили здесь немцев. Я только послал несколько бойцов сползать и собрать оружие. Помню, они принесли одних «Парабеллумов» штук десять, не считая охапки «Шмайсеров». Связь с полком установили только ночью. В трубке слышу голос майора Фроленкова: «Есть кто живой?» — «Слушаю, товарищ первый!» — «Андрей? Ты живой? А мы с Михеевым уже по сто граммов за твой упокой выпили. Немедленно ко мне! Трофеи взял? Молодец, неси». Штаб был в полутора километрах. Пришел в блиндаж, Фроленков сразу спрашивает: «Ты не кушал? Ну-ка, по стакану водки…». А я тогда совсем не пил, отказался. Фроленков смеется: «Михеев! Как это ты своего комиссаренка до сих пор пить не научил?». Покушал тушенки с ржаными сухарями, прилег, но надо было возвращаться в батальон. Встал и пошел. Утром, перед боем, в батальоне было сто пятьдесят человек, к вечеру осталось тридцать пять… Из дневника Н. И. Мазурина, ответственного секретаря редакции дивизионной газеты: 16 января. Похороны шести бойцов. Убиты сонными, в висок. Похоронили их у церковной ограды. Тишину морозного воздуха разорвало несколько залпов. Факт беспечности. Едем на передовую Развалины деревень. Все черное от разрывов мин. Всюду трупы, лошадей и людей. Деревья — словно какое-то чудовище обгрызло их в бешенстве. На Березуйке. Легли с Васильевым спать в овраге. Утром встали — лежим с трупами. Особенно тяжелые бои разгорелись 11 февраля в направлении села Бабинково 1-е. Главная их тяжесть легла на 409-й полк. Эти бои изобиловали примерами мужества и солдатской стойкости, скупо и сухо отраженными в документах того времени… Старший лейтенант Чаплыгин и раненым несколько дней продолжал командовать батальоном. Командиры рот Ерпилов и Сушков, каждый уничтожившие по десятку гитлеровцев лично, и раненые не выходили из боя. Политрук роты Полянский, сам истекавший кровью, заменил убитого командира роты и продолжал вести бой. Политрук роты Запорожец лично поднял роту в атаку, в которой было уничтожено до сорока гитлеровцев. Восемь из них было на счету политрука. Командир роты 409-го полка лейтенант Иощенко две недели не выходил из боя, лично уничтожил десять гитлеровцев. Политрук роты Аверин из 624-го полка за несколько атак убил из винтовки 34 гитлеровца. Герой погиб в одной из атак. Погиб, отразив со своими бойцами две мощных контратаки, комбат 624-го полка капитан Баранников. Командир отделения разведроты сержант Ерахторин, когда был убит командир, принял командование ротой на себя и организовал отражение контратаки гитлеровцев, в которой было убито до 70 солдат противника. В труднейших условиях приходилось работать связистам, и они показывали чудеса самопожертвования. Политрук роты батальона связи Хрусталев и красноармеец Филявских под непрерывным огнем, поддерживая связь от командира дивизии к полкам, восстановили полтора километра связи, за 40 минут соединив 28 обрывов. Хрусталев был два раза контужен, ранен, но не уходил из боя, пока его не сменили товарищи. Неоднократно рискуя жизнью, давали связь в полки горьковчане Папанов, Корчагин, Гаврилов, Коробков, Баторин … Бойцы дивизии сражались с величайшим мужеством, не жалея жизней, но энтузиазм и героизм не могли заменить авиацию и танки, артиллерию. Командованию казалось, что враг обессилел, еще одна атака, и он будет сломлен, но гитлеровцы оборонялись с не меньшим упорством, чем наступали наши войска. Направление атак сменилось, теперь тяжелейшие бои развернулись на речке Березуйке в направлении сел Чегодаево и Фатнево… Филимонов Т. В., командир 409-го стрелкового полка, полковник в отставке: — Перед боем ко мне на НП пришел полковник Гришин. — «Ну что, Филимонов, возьмешь Чегодаево?», и похлопал по плечу. — «Снарядов мало…» — «А сколько надо?» — «Хотя бы полторы тысячи» — «Ну, захотел. Если бы вся дивизия их сейчас столько имела…». Мы тогда подсчитали, что на подавление огневых точек в полосе наступления пока надо минимум полторы тысячи снарядов. На уничтожение одного дзота по норме требовалось 25 снарядов. Но прежде чем взять Чегодаево, надо было занять высоту километрах в четырех от переднего края. Высота безлесная, но господствующая, шириной километра три… Воротынцев А. К., инструктор политотдела дивизии, затем комиссар 409-го полка: — Эту высоту мы атаковали двумя полками, 409-м и 771-м, помогал и сосед, 283-я дивизия. Наступать предстояло открытым полем. Дали нам в поддержку пять танков, но не успели мы порадоваться, как все они сгорели, едва пошли вперед. Артиллерия здесь у немцев была очень сильной. Но пехота все равно поднялась. Сначала цепи были довольно густые. Люди падали, но шли, и душа радуется, что идут, и сердце жжет, что люди падают. Часа через четыре высоту все же взяли, но вся она была покрыта трупами, как снопами. Убитых собирали всю ночь. Правда, и немцам хорошо досталось. Уже в конце боя ранило командира полка майора Филимонова. Я доложил об этом полковнику Гришину, он мне по телефону: «Принимай полк!» — «Товарищ первый, разрешите мне взять в помощь комбата Мызникова, я же политработник…» И только я сказал эти слова, мина влетела в окоп, разорвалась, телефониста и Мызникова ранило, а меня засыпало снегом. Пришел в себя, что делать — надо воевать, командовать полком. Два раза немцы пытались столкнуть нас с этой высоты, но удержались. А Чегодаево так и не взяли. Полком же командовал около месяца… Пиорунский В. Д., врач 409-го полка, майор медслужбы в отставке: — Когда майор Филимонов был ранен, то оказался в простреливаемой зоне, между двумя подбитыми танками. Послал к нему одного фельдшера — убили, второго — убили. Попросился фельдшер Осипенко, попробовать вытащить: «Дайте, мне лошадь и сто граммов спирта, мигом вывезу командира!» — «Что, с ума сошел? Жизнь надоела? Мигом пулеметчик срежет!» Но все же уговорил. Дали ему лошадь, и выпить водки. Встал в розвальни во весь рост. Взмахнул вожжами и погнал лошадь галопом. И ведь спас он Филимонова! Иначе до темноты бы он не дожил, истек кровью… Фельдшер Григорий Осипенко тогда словно чувствовал, что рано ему умирать. Но и жить парню оставалось недолго… Богатых И. И., старший военфельдшер 409-го полка, капитан медслужбы в отставке: — Через несколько дней в каком-то сожженном селе — только трубы торчат, разожгли костер, сели погреть руки. На грязный снег вокруг то и дело падали осколки: передовая была недалеко. Мы кланялись, а Гриша Осипенко подшучивал над нами. Вспомнили, как он масленкой ударил немецкого пулеметчика, когда тот забрался к нам в тыл и готов был покосить многих, и взял его в плен. Подшучивали над Гришей, что он никогда шапки не снимает, стеснялся, что рано начал лысеть. И вот что-то мы отошли от костра. В небо от немцев взлетела белая ракета, затем раздались несколько минометных выстрелов. Когда снежная пыль улеглась, и дым рассеялся, вернулись к костру, где сидел Гриша. На его месте зияла черная воронка. Гришу разнесло разрывом мины… Бакиновский В. Г., начальник штаба 409-го стрелкового полка, полковник в отставке: — Меня на эту должность назначили в день, когда вывозили раненого Филимонова. Начальник оперативного отдела штаба дивизии Кустов мне говорит: «Иди сразу в цепь!». Пошел, а там одни убитые лежат, многие обгоревшие. Летят наши самолеты, «Чайки», я уж обрадовался, а они сбросили на немецкие позиции не бомбы, а листовки, да и те почти все на нас ветром отнесло. В листовках — предложение немцам сдаваться нам в плен. Глупее ничего нельзя было придумать… Анисимов Ф. И., командир вычислительного отделения 17-го артполка, подполковник в отставке: — В конце февраля наш полк совершил 90-километровый марш до села Бутырки. Шли днем и ночью, по занесенным снегом дорогам, в пургу и мороз… Противник хорошо просматривал и простреливал наши позиции. Деревня Бутырки расположена на высоком берегу Оки, отсюда хорошо были видны следы недавних боев, неубранные трупы убитых бойцов. Сразу мы почувствовали огневое превосходство врага. Мы были открыты для прицельного огня со всех сторон, а немцы сидели в траншеях и блиндажах, скрытых от нас белой пеленой снега. Особенно губительный огонь вела вражеская артиллерия, бризантными снарядами по залегшей пехоте. Несмотря на ежедневного получаемое пополнение, ни на одном участке дивизии не удалось потеснить противника. Его оборона для нас оказалась непробиваемой. Неудачи в этих боях можно объяснить недостатком средств усиления и ограниченным количеством боеприпасов. Наш артполк не имел сил надежно подавить оборону противника. В критические моменты нас выручали «Катюши», один— два залпа дивизионом, а танков и штурмовой авиации практически не было… Весь февраль дивизия вела тяжелые бои за Кривцово, Чегодаево, Фатнево, за безымянные высотки, выселки, овраги, почти ежедневно теряя десятки человек убитыми и ранеными. Был тяжело ранен командир 624-го полка майор Фроленков, когда сам пошел в атаку, потому что бойцов оставалось совсем мало. По несколько суток не выходил с НП полковник Гришин, продолжая вновь и вновь организовывать атаки. Один раз ему пулей сбило шапку. Бывало, что бой, не затихая, шел целыми сутками, живым казалось, что этот кошмар никогда не кончится. Кроме 137-й стрелковой еще несколько наших дивизий, неся большие потери, безуспешно пытались наступать на этом участке фронта… Шапошников А. В.: — Помню, на участке полка в бой ввели лыжную бригаду, сформированную из тихоокеанских моряков. Пошли они хорошо, смело и красиво. Но у немцев же здесь было все пристреляно. Как дали артиллерией — сплошная пелена разрывов. И, как не было бригады. К вечеру остатки ее на двух грузовиках уместились. С нашим полковым врачом даже истерика была — столько изувеченных, тяжело раненых парней. Пришлось его даже вязать… Закладной С. П., комиссар 17-го артиллерийского полка: — Я видел этих моряков живыми и мертвыми…Живые — все высокого роста, выглядели по-боевому, все в белых полушубках. Казалось, что такие молодцы сразу погонят фашистов. Весь день они дрались отважно, много раз ходили в атаки. Вечером, когда бой затих, я пришел на НП командира полка майора Кряжева. Взял с собой связиста и пошли на поле боя. Ночь была безоблачной, в небе искрились звезды, дул сильный ветер. Шли по склону оврага и видели трупы моряков. Несколько раз подходил к ним, смотрел, нет ли среди них живых. Но все они были уже окоченевшие. Подумал, что вот, еще утром эти такие сильные парни были живы, позавтракали, выпили водки, написали письма родным, а завтра их снесут в одну, братскую могилу, и вряд ли их родственники узнают, где они похоронены. На НП майора Кряжева вызвали командиров стрелковых полков. Пришел и командир дивизии полковник Гришин. Я еще удивился, что из штаба дивизии, за три километра, он пришел сюда один. Гришин был спокоен и не показывал виду, что огорчен неудачами. Стал спрашивать каждого командира полка: «Сколько у тебя осталось штыков?». Я этому был крайне удивлен: значит убитые — не люди, а штыки… Потом он сказал, что моряки больше наступать не смогут, продолжать наступление придется нашей дивизии. Затем он дал распоряжение: собрать трупы убитых солдат, сложить в штабеля, и этим прикрыть от ветра людей, находящихся здесь на поле боя. Распорядился накормить людей, выдать по порции водки. После этого полковник Гришин повернулся к выходу и ушел. Пошел и я в свой полк. Шел по колено в снегу и думал: как же эти бедные пехотинцы остались ночевать на поле боя, где нет ни траншей, ни землянок, да и накормить-то их стоит немалого труда… Комоцкий Ф. В., ведущий хирург медсанбата дивизии, майор медслужбы в отставке: — К нам в медсанбат тогда привезли много моряков из этой лыжной бригады. Никогда не забуду, как один из них, весь израненный, плакал: «Цусима… Устроили нам самую настоящую Цусиму…». Тяжелым испытанием были эти бои для медиков дивизии. В иные дни приходилось обрабатывать по несколько сот раненых… Богатых И. И., старший военфельдшер 409-го стрелкового полка: — Никогда не забуду «долину смерти» на речке Березуйке. Нас, санитаров и фельдшеров было восемнадцать человек. Ползали среди убитых и искали еще живых, а потом спускали их в овраг, по укатанному снегу. Убитых не успевали складывать в штабеля, занимался этим начальник похоронной команды полка Рыбин. Помню такой штабель высотой метра в два, а солдаты сидят рядом, едят кашу из котелков, некоторые и сидят на мертвецах. Один раз иду мимо — сидит солдат с котелком и улыбается. Я подошел: «Чему здесь можно улыбаться?», а он мертвый… Набель Н. А., ветеринарный врач 409-го стрелкового полка, майор медслужбы в отставке: — Медпункт полка стоял в деревне, где было всего два целых дома. Очень часто среди ночи открывается дверь в избу, и кто-то кричит: «Раненых привезли!». Дом наполняется ранеными и изувеченными солдатами. Воздух наполнен тяжелыми испарениями человеческих тел и запахами лекарств. Повсюду слышны стоны и проклятья, иные раненые просят, чтобы их пристрелили, потому что нет сил терпеть такие мучения. На столе у коптилки из гильзы снаряда идет борьба за спасение жизней. Медсестры меняют повязки, накладывают жгуты и шины, делают инъекции, потом дают раненым горячий сладкий чай и по сто граммов водки. Нервное напряжение спадает, тело согревается, и усталость побеждает боль. Большинство раненых после этого засыпают тяжелым крепким сном. Но скоро их будят, одевают, относят в сани и отправляют дальше, в медсанбат дивизии, чтобы освободить здесь место для других, таких же раненых. Иные умирают тут же на полу, их быстро выносят и складывают, как дрова, за стеной избы. Процедура приема раненых иногда длится часами. Наконец, последний раненый отправлен, избу быстро проветривают от вони, убирают остатки окровавленной соломы, и все ложатся досыпать. Однажды на моем месте умер солдат, его унесли, я лег вместо него, и это было обычным делом. Помню и такой случай: меня не разбудили, когда привезли очередную парию раненых, а когда проснулся — кругом стонут и охают. Выглянул из-под шубы — рядом бледное лицо солдата, нос обострился. Потолкал его — мертвый. Умер, пока я спал рядом с ним. Подошли два санитара, и как-то просто, по-домашнему один сказал: «Он умер». Взяли его за руки и за ноги, и отнесли за стену… Беляй-Ермоленко А. И., операционная сестра медсанбата дивизии: — Во время этого наступления дивизии к нам в медсанбат в иной день поступало по 600—700 человек. Смены медперсоналу не было, работали, кто сколько мог, пока не валились с ног на ходу. Врачи по очереди отправляли нас спать по два-три часа, будили — и снова за работу. Казалось, только голову положила, а уже будят, надо другой идти отдохнуть. Сам доктор Комоцкий, мужчина очень высокого роста, физически крепкий человек — он стоял над операционным столом, почти не разгибаясь, делал самые сложные операции. В большой перевязочной стояли три стола, в операционной — два, на каждый стол то и дело клали раненых для операций и обработки ран. В операционной медсестре приходилось подавать инструменты сразу двум-трем врачам. Тут требовалось умение, подвижность, наблюдательность. Раненых санитары, как по конвейеру, одних подавали на стол, других снимали. А Катя Пожидаева одна должна была всех раненых зарегистрировать, записать ход операции. А какой ловкостью должна была владеть каждая медсестра, чтобы на коленях, на общих нарах, в землянке или в палатке, при свете чадящей коптилки попасть иглой шприца в вену, перелить кровь самым тяжелым раненым, которые находились в шоковом состоянии, обескровленные, со спавшими венами, с оторванными руками, ногами… Стояли мы в каком-то совхозе. Эвакуация раненых шла медленно — не хватало транспорта. Машины буксовали в снегу, выручали лошадки. Раненых было очень много, мы еле успевали обрабатывать первичных, а уже необходимо вести и вторичную обработку, так как развивалась гангрена. На еду у нас времени вообще не оставалось. Повар по два-три раза разогревал — некогда было взять ложку в руку. Потом вмешивался командир медсанбата и в приказном порядке заставлял поесть. Тогда на одном из перевязочных столов смывали кровь, ставили котелки и за пять минут съедали кашу. Санитары в эти минуты клали раненых на другие столы. И так — конвейер, целыми сутками. Теперь это вообще трудно представить, чтобы столько раненых приносили непрерывно… Меня в медсанбате все звали дочкой, я была младше всех — шел только семнадцатый год. И вот однажды в этом совхозе я работала без смены и отдыха третьи сутки. Вечером командир и комиссар медсанбата зашли в перевязочную и спрашивают: «Дочка, вытянешь еще ночь или нужна замена?» Я отрапортовала, что вытяну, товарищ майор. В общем, я всех тогда подвела… Где-то на рассвете, когда сон сваливает каждого, он свалил и меня. Помню, что санитары кладут на стол раненого: «Доктор, это последний, но с красной полосой», то есть срочный. И мне показалось, что этот раненый падает со стола, я протянула руки, чтобы его удержать, и сама упала, уже уснувшая. Меня не смогли разбудить даже нашатырным спиртом. Санитары отнесли меня в послеоперационную палату, и там я проспала восемнадцать часов. В этот день, говорили, была солнечная, без метели погода, почти всех раненых перевезли в госпиталь, а к нам был уже меньший поток поступления, так как дивизия дралась больше недели, и от нее мало что оставалось… Комоцкий Ф. В., ведущий хирург медсанбата дивизии: — Да, проспала тогда наша Аня столько, что думали, и не проснется. Я сам был молодой, было здоровье, мог и по трое суток оперировать, правда — ноги отекали, потому что стоишь по много часов подряд. В иной день делал по шестьдесят неотложных операций. Оперировали при коптилке, вместо крови вливали глюкозу или кровезаменитель. Елена Сидоровна Залунина была моей правой рукой, ход операции понимала мгновенно. Бывало, что ампутацию бедра мы с ней делали за пять минут. Или я оперировал, а Залунина в это время искала среди раненых экстренных. Стон, плач, ругань, и чего там только не было… Она докладывает мне, сколько раненых, какие ранения, и плачет… Пиорунский В. Д.: — Комоцкий любил работать, труженик был большой, себя не щадил. И очень простой, не терпел знаков различий, чинопочитания. Если сделает редкую операцию — счастлив. Мы давали ему бутерброд прямо за столом, чтобы он не падал от голода во время операции. Он не мог отдыхать, если еще есть раненые, которым нужна срочная операция… Набель Н. А.: — Помню такое: Комоцкий стоит за операционным столом и вдруг — падает! Я ему: «Вы что?» — «Трое суток не спал». Посидит, сжует бутерброд, выпьет пятьдесят граммов спирта, потом опять вскинет голову, встанет и снова — резать, сшивать… Живое человеческое тело… …Разве забуду я единственную нашу встречу с Феликсом Владимировичем Комоцким у него дома в Минске… Глаза смертельно уставшего за беспокойную жизнь врача человека, эти натруженные, со вздувшимися венами руки, которыми спасены многие тысячи солдатских жизней… Сколько месяцев и лет ему приходилось каждый день бороться со смертью, вырывать из ее страшных объятий людские жизни… Марков Я. А., начальник штаба медсанбата, майор медслужбы в отставке: — Все работники медсанбата — это самоотверженные люди и труженики. Сколько тысяч раненых прошли через их руки за годы войны, сколько людей обязаны жизнью хирургам Комоцкому и Матильде Колесниковой, врачам Шестакову, Пиорунскому, Тамаре Захаровой, Бари Кудашеву, Нине Ланда. Как забыть неизмеримый труд Ивана Гуменюка, нашего всеобщего любимца, фельдшеров Глеба Казакова, Ивана Смыслова, Николая Потапова, Владимира Елисеева, наших медсестер Елену Залунину, Аню Салошкину, Елену Жилкину, Нину Дружинину, Елену Козлову, Аню Ермоленко, Ирину Мамонову, Фаину Рощину и многих, многих других, чьи умелые и ласковые руки помогали восстанавливать здоровье солдат и боеспособность дивизии… В эти же дни накануне Дня Красной Армии дивизия и ее шефы в Горьком обменялись делегациями… Мельниченко И. И., адъютант командира дивизии: — Моя жена должна была рожать в начале февраля, и я попросил у Ивана Тихоновича разрешения съездить в Горький. Одного меня отпустить он не мог, тогда решили направить в Горький делегацию. Мы приехали домой 30 января, в день рожденья моей жены, тут же отвез ее в роддом, и 1 февраля она родила мне дочь. Иван Тихонович мне строго-настрого наказал, чтобы я ни под каким предлогом не привозил на фронт его жену, как бы она ни просилась. Обком партии организовал ответную делегацию, в нее включили и жен некоторых командиров — начальника штаба и начальника инженерно службы дивизии. Как я ни пытался убедить Веру Глебовну Гришину, чтобы она не ехала, как я ни просил первого секретаря обкома Родионова, чтобы не разрешал ей ехать, она поехала с нами. Приехали, Иван Тихонович был на НП. Я доложил, что с нами и его жена. Он разволновался, хорошо выругал меня и приказал быть под домашним арестом за нарушение приказа. С женой и делегацией полковнику Гришину довелось быть не более одного дня: шли тяжелые бои. Когда Иван Тихонович пошел с НП на встречу с женой, начался обстрел, и ему осколком пробило папаху, но голову не повредило. Когда делегация уехала, полковник Гришин освободил меня из-под ареста. Вскоре он пригласил меня к себе, мы вместе пообедали, беседовали на разные темы, о семьях, о поездке домой. Иван Тихонович поблагодарил меня за все для него сделанное. Вот такой он был человек… Мазурин Н. И, ответственный секретарь редакции дивизионной газеты: — Направили нас в Горький четверых человек. Очень хотелось попасть домой, к землякам. Ехали в открытом кузове, на морозе. В Горьком прежде всего встретились с первым секретарем обкома Родионовым. Михаил Иванович — обаятельный, располагающий к себе человек, угостил нас чаем. Я передал ему рапорт командования нашей дивизии, привет от полковника Гришина, комиссара Канцедала. Мы подробно рассказали, как воюет дивизия, Родионов — что дает город фронту: Сормово — танки, самолеты и орудия, автозавод — «Катюши». На другой день поехали выступать на предприятия города. Я был на кожзаводе, на «Двигателе революции», мои спутники — на «Красном Сормове», автозаводе. Это были очень трогательные встречи. Многие женщины спрашивали нас о мужьях. Побывал в семьях наших командиров, передал приветы. Вернулись в дивизию с делегацией от шефов — радость от встречи омрачила гибель майора Гогичайшвили. Как раз в этот день, 22 февраля, были его похороны. Делегаты побывали в прифронтовой полосе, а потом кто-то из них в глаза спросил у Гришина: «Почему вы так много губите людей?» — «Война без жертв не бывает», — ответил он, но чувствовалось, что ему было не по себе от такого вопроса… А бои на реке Зуше с середины марта 42-го вспыхнули с новой силой. Изнурительные, кровавые, неописуемые, совершенно безумные и бессмысленные настолько, что выжившим в них казалось: командование армии словно стремилось побыстрее израсходовать здесь последних солдат, чтобы завтра нечем было воевать. На последнем напряжении человеческих сил дралась тогда дивизия. Смерть каждый день забирала молодых, красивых парней и девушек… Пизов Н. И., командир роты противотанковых ружей 771-го полка, впоследствии помощник начальника оперативного отдела штаба дивизии: — Болховская операция — это настоящая мясорубка. Как могли здравомыслящие люди бросить всю армию в эту мышеловку… Только по карте воевали! Как бездумно все это было!… Во многом эти тяжелые потери лежат на совести тогдашнего командующего фронтом генерала Черевиченко. Набель Н. А.: — Для меня своеобразным апофеозом этого кошмара стал один случай. Помню, в медсанбате была девушка-медсестра, такая симпатичная хохотушка. Вот, думаю, оптимистка, еще сказал как-то Кудашеву: «Эту, наверное, никогда не убьют». А дня через три, куда-то едем с ним, он мне показывает на холмик у дороги: «Помнишь ту хохотушку?…». Бакиновский В. Г.: — Когда принесли убитого майора Кондратенко, я на всю жизнь запомнил его стоптанные сапоги… Сколько же надо было побегать в них, чтобы так сбить каблуки. Бегал, бегал, и вот — никуда больше не надо спешить… Закончился тяжелейший период в истории дивизии. Уцелевшие в этих боях всегда будут с горечью вспоминать такие названия, как Кривцово, Бабинково, Фатнево, Чегодаево, речка Березуйка. Только 20 марта 1942-го года дивизия была наконец-то выведена в армейский резерв на пополнение. К этому времени в 771-м полку оставалось около ста активных штыков, и полком командовал комиссар Наумов, сменивший тяжело заболевшего майора Шапошникова. В 409-м полку майора Князева оставалось 57 штыков, в 624-м майора Кондратенко — чуть более 30… В эти же дни расставался с дивизией полковник Иван Тихонович Гришин. Он получил назначение начальником штаба 49-й армии. Во главе этой армии ему предстояло пройти долгий обратный путь к границе, и в 44-м под Могилевом, где он принял первый бой с немцами, у него будет не одна дивизия, а одиннадцать. Он пройдет с 49-й армией по дорогам Белоруссии, Польши и Германии до Эльбы, и сполна отомстит гитлеровцам и за Чаусы, и за Милославичи, и за Березуйку. У однополчан о Гришине остались самые добрые воспоминания… Шапошников А. В.: — Иван Тихонович Гришин заехал попрощаться ко мне в госпиталь. Вместе с ним пройдено и пережито было немало. Я иногда думаю: и как мы все это выдержали… Человек он был сильный, сложный, огромной воли, большого военного таланта и, безусловно, если бы не его ранняя смерть, он был бы в числе выдающихся советских военачальников… Канцедал П. Н.: — Работать мне с Гришиным было легко. Решения он всегда принимал разумные и твердо проводил их в жизнь. Какая интуиция, хватка у него была! Характер исключительно волевой, и военные знания у него были прочные… Закладной С. П.: — Однажды на НП нашего полка пришел полковник Гришин. Вдруг немецкая артиллерия начала обстрел. Снаряды ложатся — недолет, перелет. Мы с командиром полка Кряжевым понимали, что попали в вилку, сейчас немец поправит прицел и от нас ничего не останется. Думаю, понимал это и Гришин. Но он как бы не замечал этого и повел разговор … в отношении обеда. «Кряжев, давно хочу выпить с тобой рюмочку, съесть горячего борща. Накормишь?» — спросил Гришин. А я сижу и жду, что сейчас немец поправит прицел и будет всем нам борщ с рюмочкой. Но внезапно артналет прекратился. Мы пошли обедать, правда Гришин торопился, ел быстро, сказал, что дел ему предстоит еще много сегодня… Воротынцев А. К.: — Иван Тихонович Гришин, как человек — простой, уважение к нему у всех было большое. Требовательный, но всегда держал себя тактично, с уважением к человеку. Попросит так, что нельзя было не выполнить. Как командир — со светлой головой… Малахов Н. И.: — Гришин был просто умница. Хотя дважды он меня на верную смерть посылал, плохого о нем ничего не скажу. Сколько было критических ситуаций, но он никогда не падал духом… Корчагин М. И.: — Я был простым солдатом, но мне по долгу службы часто приходилось видеть полковника Гришина. Дивизией он командовал уверенно, и мы, солдаты, знали, что с ним не пропадем. Любил пошутить с бойцами, в обращении всегда был прост и доступен. Он всего себя отдавал войне, все трудности переносил с солдатами. И, такая деталь: никогда я его не видел выпившим, и на солдат он никогда не кричал… Мазурин Н. И., ответственный секретарь дивизионной газеты: — Гришин мне нравился, как личность. Взгляд всегда прямой. Очень собранный. Умел потребовать от людей, добивался, чтобы выполнили задачу. С людьми говорил без позерства, не старался навязать свое мнение, не склонен был к патетике или фразе. Располагал он к себе и в неофициальной обстановке. Не вернулся больше в дивизию и майор Фроленков. После ранения и лечения в госпитале он успешно командовал 193-й Днепровской дивизией, закончил войну Героем Советского Союза в звании генерал-майора. Вскоре были переведены на другие должности начштаба дивизии Яманов, комиссар Канцедал, начальник оперативного отдела дивизии Кустов, командир 771-го полка Шапошников, комиссар 771-го полка Наумов. Яманов закончил войну командиром корпуса в звании генерал-лейтенанта. Канцедал служил в 110-й стрелковой дивизии начальником политотдела. Шапошников после госпиталя был назначен начальником армейских курсов младших лейтенантов, передавал свой богатейший опыт молодым офицерам. Кустов в 1943 году уже командовал 380-й дивизией, она одной из первых ворвалась в Орел. Наумов погиб в 1943 году, командуя полком. Дивизия дала и еще много даст для нашей армии военачальников крупного масштаба. Вместо И. Т. Гришина командиром 137-й стрелковой дивизии был назначен подполковник А. В. Владимирский. Это был опытный, умный и энергичный командир, прошедший летом 41-го тяжкий путь отступления от границы и из-под Киева. В боях за Киев А. В. Владимирский служил заместителем начальника оперативного отдела 5-й армии, а на должность командира 137-й стрелковой дивизии он пришел с поста начальника оперативного отдела штаба 3-й армии. Недолго пришлось Алексею Викторовичу Владимирскому командовать дивизией, но в памяти ветеранов он остался, как опытный, волевой и безупречной личной храбрости командир. Закончил войну Владимирский начальником штаба армии, а службу в Советской Армии в звании генерал-лейтенанта. Завершившиеся весенние бои на Мценском направлении хотя и не принесли оперативного успеха, но серьезно измотали силы противника и вынудили его израсходовать значительные резервы. жүктеу/скачать 2 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|