Облаты Непорочной Марии Обухов 2005 От русского издателя Новая биография

И СНОВА БЕГСТВО

В 1796 году Наполеон Бонапарт назначен главнокомандующим французской армии в Италии. Этот офицер-корсиканец был не только храбрым солдатом, но еще и талантливым стратегом, выдающимся теоретиком военного искусства. Ему-то и пришла мысль ввести всеобщую воинскую обязанность.

Все тогдашние войны трудно было назвать народными, они носили больше характер «кабинетных войн», которые проводились наемными войсками, а не народной армией. В то время вербовали в солдаты проходивших военную подготовку всего лишь несколько месяцев. После этого по распоряжению князей солдаты выходили на поле битвы. Франция первая отошла от принципа вербовки, военная служба должна была стать всеобщей и, конечно же, обязательной. Уже не было массового наступления солдат на окопы неприятеля, и солдатам не нужно было маршировать в ногу под бой барабанов. Напротив, создавались малые специализированные отряды, которые действовали согласно планам своих штабов. Теперь уже не было необходимости возить за солдатами запасы продовольствия. Они жили за счет грабежей на завоеванных территориях. Что касается военных званий, погон и наград, то их стали присваивать за личную храбрость и мужество, проявленные в боях, а не за знатное происхождение, как это было принято раньше.

Благодаря этим переменам армия Наполеона какое-то время считалась непобедимой. Наполеон предпочитал быстрое и внезапное наступление, применив его первый раз на севере Италии. Его войска стремительным маршем прошли через Ниццу, Турин, Мантую и атаковали Церковное Государство. В результате Итальянского похода Бонапарта Венецианская республика оказалась отрезанной от суши. Мещане Венеции вынудили сенат уйти в отставку, и с тех пор они симпатизировали французам.

Под угрозой оккупации французских войск Карл Антон де Мазенод приготовился к дальнейшему бегству. Семья, уменьшившаяся до 3 человек, - отец, сын и дядя, - упаковав свой багаж, отправилась на юг - в Неаполь.
НЕАПОЛЬ

1 января 1798 г. - 3 января 1799 г.

Сильные встречные ветры и переменчивое настроение капитана препятствовали быстрому прибытию к берегу. К Заре они доплыли только по прошествии сорока трех дней. Оттуда манзера должна была отправиться в Манфредонию, но пираты, грабящие судна в Адриатическом море, помешали этому. И только в сочельник Рождества Христова в 1797 году манзера причалила к Манфредонии. Через Фоджу, Ариано и Авенило измученные путешественники наконец-то попали в Неаполь уже в новом 1798 году.

В Неаполе де Мазеноды поселились в доме барона де Талейрана, с которым были дружны. Период пребывания в Италии был очень сложным. Исчерпались финансовые запасы, не было никакой возможности отправить Евгения в школу. Единственным развлечением для него были уроки немецкого языка, которые он брал у одного сержанта. Но в один прекрасный день репетитор исчез, и 16-летний Евгений снова остался без занятий. Играть в карты с отцом и дядей он не хотел. Ему наскучили одни и те же разговоры с бесконечными жалобами на судьбу, и Евгений еще больше замкнулся в себе.

Единственной радостью в то время стали для него письма отца Бартолло Дзинелли. Он посоветовал Евгению найти в Неаполе священника, который мог бы стать наставником в его духовной жизни. Также, Евгений должен был придерживаться распорядка ежедневных занятий, предложенного ему когда-то отцом Бартолло. В свое время священник написал ему: “Поверь мне, самый ценный дар из тех, что Бог дает тебе, - это соучастие в страданиях Христа, и возможность разделить с Ним жизнь в нищете. Говорю тебе это, чтобы ты обрел утешение и освободился от разочарования в жизни, чтобы нашел в себе мужество и силы и мог стать кузнецом своей жизни”.

Отец Бартолло неоднократно повторял:

“Учись, учись все равно чему! Не трать зря времени! Ни одного дня без учения!”

Одаренный юноша, по своей природе предрасположенный к активной жизни, Евгений не только скучал в своем одиночестве, но и бунтовался, и дело доходило даже до яростных вспышек. Однажды в салоне барона де Талейрана, шел разговор о Папе, о Наполеоне Бонапарте, о политическом положении Франции. Один из присутствующих там гостей, каноник, позволил себе непочтительно отозваться о Его Святейшестве:

“Каждый может призывать бедных и угнетенных к новым молитвам и богослужениям, и говорить, что это якобы облегчит их горькую участь. Но разве этим остановишь французскую революцию? Не разумнее ли было призвать католический мир пожертвовать деньги на вооружение армии и тем самым победить французов? Но до таких действий Папа не дорос!”

Когда присутствующие одобрительно рассмеялись, Евгений искренне возмутился, сказав, что такое поведение священника говорит об отсутствии хорошего тона, и не подобает благородному господину наносить удар в спину беззащитному Папе.

В то время войска Наполеона стояли у ворот Рима и готовились ко взятию Неаполя. Победа английского адмирала Нельсона над французским флотом не смогла изменить ход истории, не спасла Южную Италию, а только на короткое время отсрочила взятие Наполеоном Неаполя. В декабре 1797 года генерал Шампьоне вторгся в Рим и уже по древней Апиевой дороге направил свои войска на юг Италии. Только проливные дожди ненадолго задержали французов, дав возможность Неаполитанскому королю и его двору перебраться в Палермо, где им была обеспечена безопасность.

(январь 1799 г., октябрь 1802 г.)

Палермо! Какие перемены! В то время, как Неаполь жил в тревожном ожидании наполеоновского вторжения, Палермо, благодаря флоту Нельсона, чувствовал себя в безопасности. Следом за королевской семьей из Неаполя в Палермо переселилось большинство французских эмигрантов, принадлежавших к высшему свету. И началась в этом городе оживленная придворная жизнь - балы и праздники сменяли друг друга. Беззаботная жизнь XVIII века пережила очередной взлет, будто бы ничего и не произошло.

Как в Венеции, так и в Палермо Евгений еще раз мог убедиться, что родился в рубашке. Семья священника Каннидзарро доброжелательно приняла его. Уже через какое-то время он участвовал в светской жизни, правда, без особого внутреннего желания, поскольку считал это напрасным времяпрепровождением. Но он был молодым аристократом – разве у него была возможность оставаться в стороне? Так, понемногу, он все больше знакомился со стилем жизни и образом мыслей людей, принадлежавших к аристократическому кругу. Он ходил с ними на охоту, принимал участие в конных забегах и пикниках на морском пляже. Дни были заполнены светскими приемами, балами и другими развлечениями.

Сестра Евгения, узнав об этих переменах в жизни Евгения, написала ему: “ Из того, что ты и твой друг пишете, я поняла, что вы неплохо проводите время... Не считаешь ли ты, что ведешь беззаботный образ жизни? Еще не так давно ты был совсем другим. Ты сторонился девушек, при встрече с ними не подавал руки и предпочитал общество только старших дам. Если ты так быстро отступил от прежних жизненных принципов, то я хотела бы дать тебе несколько полезных советов. Ведь ты обладаешь хорошими благородными качествами и можешь многого добиться в жизни. Я надеюсь, что смогу гордиться тобой”.

На свое счастье, в семье Каннидзарро Евгений увидел не только роскошь и поверхностность салонной жизни, но и встретил глубоко религиозного человека. Он подружился с княгиней Лардери, которая оказывала молодому французу большое внимание, была с ним приветлива и считала его другом для своих сыновей. Евгений, в свою очередь, относился к ней с большим уважением. Благодаря княгине, он нашел в ее доме то, в чем в то время он особенно нуждался, то, о чем долгое время тосковал, и потому он был счастлив.

Через год Евгений познакомился с молодым князем де Бери, одним из претендентов на французскую корону, благодаря которому Евгений получил доступ к дворцовой жизни. В то же время он болезненно воспринимал нищету, в которой жила его семья. Он думал только о том, как облегчить судьбу семьи. Мысли о священстве отошли на задний план.

Евгений частенько выбирался на прогулку со старшим сыном графа де Шастелю и даже однажды отважился поехать с ним к руинам святынь в Седжесте, находящимся на значительном расстоянии от города - в северной части острова. В другой раз, семья Вентилья де Арамелла позвала Евгения на прогулку, где он случайно встретил князя де Бери. Тот пригласил его на свою яхту на небольшой пикник. В открытом море князь нырнул в воду. Евгений прыгнул за ним, но, к сожалению, неудачно, и сильно вывихнул плечевой сустав. В течение часа он был вынужден ждать врача, который так и не смог вправить ему сустав. И только в ближайшем госпитале нашелся студент медицины с «геркулесовой» силой, который помог ему. Однако какое-то время Евгений должен был оставаться дома. Товарищи не забыли о нем. Его часто посещали княгиня Лардери и молодые князья, графы и графини. Интерес к его особе еще больше усилил чувство гордости Евгения за свое происхождение.

Евгений оказался в Палермо на стыке трех миров. Обедневшая семья отца могла участвовать только в тех формах общественной жизни, которые не были связаны с большими расходами, с чем, конечно же, не мог смириться Евгений. Благодаря г-же Каннидзарро он смог сохранить связь с религиозным миром своего детства. Однако Евгения притягивала роскошная жизнь молодых аристократов. Он тоже хотел так жить. Находясь как бы в магнитном поле, он одновременно притягивался двумя полюсами - Богом и миром.

Внезапно ушла из жизни его добродетельница - княгиня Лардери. У ее могилы он плакал как ребенок: “Я потерял свою мать!” Оставшись наедине со своим горем, он снова начал искать смысл своего существования.

“Не понимаю самого себя. Когда я отдаюсь развлечениям, слушаю музыку и погружаюсь в беззаботное и даже бессмысленное времяпрепровождение, то сердце мое закрывается. Меня охватывает тоска, я начинаю искать одиночества, место, где я мог бы дать выход своей меланхолии, где мог бы выплакаться. Иногда мои друзья заставали меня в такой ситуации и пытались развеселить. А я просто был “не в своей тарелке”.

О том, как Евгений пытался найти смысл жизни, можно узнать из трех писем, полученных им от священника Бартолло. Из-за военных событий переписка между ними прервалась на целых три года, и только осенью, 12 октября 1801 года, Евгений получил от него письмо, в котором отец Бартолло сообщил, что находится в Риме и поступил в иезуитский орден. Письмо заканчивалось словами:

“Ничего без Бога! Ничего против Бога!” К сожалению, ответное письмо утеряно, и мы не знаем, что в нем было.

Зато из содержания следующего письма отца Бартолло можно понять, что Евгений сообщил ему, что он еще молится и ходит в церковь на святую Мессу, но имеет уже другие жизненные планы, отличные от тех, что были у него в юности в период пребывания в Венеции. Его замучила нищета отца, и у него нет ни малейшего желания повторить отцовскую судьбу. Разве он не имеет права ожидать от жизни чего-то лучшего, наслаждаться жизнью?

На вопрос отца Бартолло, не раздумал ли Евгений стать священником, юный провансалец ничего не ответил, и это молчание крайне удивило его бывшего учителя.

“Вот то, что я о тебе думаю... Твой характер не выносит половинчатости. Поэтому в будущем ты способен сделать много хорошего, но и плохого не меньше”.

Священник попал в точку, можно сказать, это был выстрел в десятку. И в самом деле - как все незаурядные люди, Евгений де Мазенод не выносил половинчатости. В том же письме отец Бартолло пишет: “Ожидаю от тебя чего-то более возвышенного, нежели то, чем ты занимаешься в настоящее время. Чего-то великого, ради Славы Божьей и спасения душ человеческих”.

Однако, Евгений не изменил своего образа жизни. В нем стал проявляться созревший мужчина и амбициозный аристократ, мечтавший о почестях. Первый раз в жизни он подписался как «вице-граф». Евгений мечтал о соответствующем обществе, собственной семье, мечтал о карьере и богатстве. Разумеется, он остается христианином, но в то же время признается, что его прежняя набожность и прилежность заметно угасли. Новые жизненные идеалы боролись с прежними. Было необходимо, чтобы прежние победили, иначе юноша потерял бы свои корни, и его будущее никак не было бы связано с его прошлым.

Оценивая свое трехлетнее пребывание в Палермо, Евгений позже писал:

«Я бы охотно промолчал.… Но я просто обязан свидетельствовать о безмерной любви Бога, который своей благодатью спас меня от большой опасности».

Тем временем ситуация во Франции постепенно нормализовалась. Наполеон, назначивший себя Первым Консулом на ближайшие десять лет, проводил политику «твердой руки». Но при этом Первый Консул ясно осознавал, что без знаний и политического опыта образованной французской аристократии, ему не удастся создать новое Французское государство, способное занять достойное место в Европе. Поэтому уже в 1802 году Бонапарт отменил Декрет, запрещающий эмигрантам въезд в страну. Более того, он предложил беженцам вернуться на родину. Однако приглашение приняли не все, многие предпочли остаться за пределами Франции. Среди них был и Карл Антон де Мазенод, отец Евгения, который не доверял новой власти, объясняя свое недоверие преданностью Бурбонам. Евгений думал иначе, он хотел возвратиться на родину, вернуть семье утраченное состояние, а вместе с ним и прежнее благополучие. В 1802 году он возвращается во Францию, оставив в Палермо «домик трех господ», в котором жили бывший председатель, каноник и капитан.

2. 
   НА ПУТИ К СВЯЩЕНСТВУ
   

КОГДА ПУСТОТА ВСЕГО, ЧТО ОКРУЖАЕТ, ВЫЗЫВАЕТ НЕВЫНОСИМУЮ БОЛЬ, ТО ТОСКА ПО БОГУ МОЖЕТ ДО ТАКОЙ СТЕПЕНИ ОХВАТИТЬ ЧЕЛОВЕКА, ЧТО ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ ОТОДВИГАЕТСЯ НА ВТОРОЙ ПЛАН, И ГЛАВНЫМ ОСТАНЕТСЯ - ИЗЪЯТЬ ИЗ ЗЕМЛИ ЭТО СОКРОВИЩЕ

(Из письма Евгения де Мазенода к своей матери от 29.06.1808)

Мать же Евгения, возвратившаяся во Францию еще в 1795 году, смогла вернуть себе ту часть имущества, которое была внесена ею до супружества. Но этим имуществом могла пользоваться только ее дочь. Ради этого мать Евгения пожертвовала своим браком и прибегнула к гражданскому разводу. Уговорил ее пойти на такой шаг двоюродный брат Розы Йоанис. Гражданский развод, а в результате - раздел состояния и долгая разлука по политическим причинам, привели к тому, что супруги стали еще более чужими друг другу. Евгений, любящий свою семью, очень страдал от этого. Он усиленно старался сохранить контакт, как с отцом, так и с матерью.

Молодой, но совершенно разоренный аристократ, уже не мог ожидать какой-либо финансовой поддержки от своей семьи. Оставался единственный путь – жениться на богатой девушке, как однажды поступил его отец, женившись на Марии Розе Евгении Йоанис. Евгений никак не мог согласиться на такой брак, в то же время другого способа для осуществления его сицилийских мечтаний он не видел. Первая девушка, с которой Евгений обручился, г-жа Гофре, «была весьма приятной и стройной», - писал Евгений своему отцу, но она неожиданно умерла. Другая же кандидатка на супружество могла внести в приданное только 40 тысяч франков золотом, по поводу чего Евгений коротко заявил: «Мне нужны 150 тысяч франков».

Поскольку в Эксе не было других кандидаток на супружество, удовлетворяющих требованиям Евгения, и сам он особого желания жениться не имел, то от третьей попытки найти невесту он отказался. Но где же достать денег? Ведь не становиться же ему вором!

Евгению оставалось еще одно решение проблемы, при котором не были бы затронуты его амбиции дворянина. Он мог стать офицером или большим государственным чиновником. Склоняясь больше к тому, чтобы стать офицером, Евгений и тут столкнулся с неприступным барьером. Во Франции существовала только одна наполеоновская армия, вступление в которую означало измену своим прежним убеждениям, измену чести и верности. Что же оставалось? Только эмиграция. Обеспечить ему карьеру могла единственно лейб-гвардия «короля обеих Сицилий». На Сицилии у него были налажены связи, поскольку там находился его отец.

Итак, летом 1805 года Евгений уезжает в Париж для оформления выездных документов. В Париже он встретился с г-ном Порталисом, о котором уже раньше он был наслышан как о министре по делам религии в правительстве Наполеона. Тот обещал помочь Евгению, но сказал, что и в Республиканском правительстве порядок оформления документов точно такой же, как и во времена монархии. Поэтому времени для знакомства с Парижом Евгений имел предостаточно. Он даже успел заказать свой портрет у одного художника. На этом портрете Евгений изображен в профиль. Но, тем не менее, видно: молодой человек очень уверен в себе, и пережитые разочарования никак не отразились на его лице. Разумеется, он причесан по моде, одет в элегантный сюртук и белоснежную рубашку с высоким твердым воротником. Самому Евгению произведение парижского художника не понравилось. Об этом он сообщил отцу в письме, датированном 26 декабря 1805 года: «Отец, ты считаешь, что сумма в 45 франков, которые я заплатил за свой портрет, - это неплохое вложение капитала. Прости меня, отец, но я возражу тебе. Я считаю, что это - деньги, выброшенные на ветер. Я рассержен на господина Кретьена. Первый набросок у него получился неплохо: там я был таков, как есть. Но гравюра у него не получилась.… При виде ее я сам себе становлюсь противен. Мало того, что расстояние между носом и ртом слишком далеко от оригинала, он еще умудрился к моему подбородку дорисовать второй: отчего нижняя часть моего лица неестественно удлинилась. Правда, люди говорят, что узнать меня на этом портрете все-таки можно. Поэтому и посылаю тебе его копию». Этот портрет молодого Евгения де Мазенода сохранился, и в настоящее время является собственностью потомков родственников святого Евгения де Мазенода.

К досаде пылкого провансальского графа, поездка в Париж, на которую возлагалось столько надежд, успехом не увенчалась: шеф парижской полиции его прошение отклонил и паспорт на выезд в Сицилию не выдал. Чтобы хоть как-то утешить сына своего друга, господин Порталис предложил Евгению работу в государственном аппарате с возможностью быстрого получения авансов. Но молодой де Мазенод категорически отказался, поскольку не хотел и не мог служить Наполеону.

В следующем 1806 году Наполеон заблокировал английские порты, вследствие чего ни одно английское судно не могло причалить к берегам Франции. А это означало одно: любая связь между Францией и Сицилией прекращается; это касалось и переписки граждан Республики с эмигрантами, нашедшими приют на этом монархическом острове. Рухнули все попытки Евгения де Мазенода улучшить финансовое положение родной семьи и самому добиться того положения в обществе, к которому его обязывало происхождение.

Отношения Евгения с матерью и сестрой были натянутыми. Когда он вернулся в Марсель, то застал только письмо от матери, так как сама она его не ждала. Она была недовольна тем, что сын сравнивал жизнь в Палермо с жизнью в Эксе. В дальнейшем их отношения также не стали более близкими: все разговоры матери с сыном сводились к деньгам и сложностям в отношениях между супругами де Мазенод. В беседах не хватало обыкновенных человеческих чувств. Все попытки сына заступиться за отца мать жестко пресекала. Сыну казалось, будто он безуспешно пытается разрушить незримую стену родительского отчуждения. Еще тогда, когда Евгений жил с отцом и его родственниками в Палермо, Мария-Роза-Евгения писала «дорогому супругу», что ему было бы лучше не возвращаться на родину. Во Франции, кроме кредиторов, которые спустят с него шкуру, графа Карла Антона де Мазенода никто не ждет. И еще: его приезд, кроме хлопот, семье ничего хорошего не сулит, а ей самой совсем не хочется слышать оскорбительные сплетни в свой адрес.

Евгения де Мазенода больно ранила холодность матери, поэтому ему не очень хотелось искать общий язык с ее родственниками, особенно с кузеном матери господином Йоанисом. Евгений не без оснований обвинял двоюродного дядюшку со стороны матери в том, что, склоняя кузину к разводу с мужем, тот преследовал какие-то свои, корыстные цели, а именно - хотел присвоить ее состояние.

Первые пять месяцев Евгений не выходил из дома, чтобы его не забрали в наполеоновскую армию. Этого он не мог допустить даже в мыслях, поскольку был убежден в том, что Наполеон мошенническим путем получил французский трон, а с мошенниками Евгений не хотел иметь ничего общего. Однако закон давал возможность заменить себя кем-нибудь другим для армейской службы. Но Евгений, поскольку ему нечем было заплатить, не мог найти в Эксе никого, кто пошел бы вместо него служить в армию. Обращаться же за помощью к матери он не хотел. Поэтому ему пришлось искать замену среди деревенских парней, живущих в окрестностях замка Сен-Лоран.

Евгений надеялся, что через несколько недель служба в армии Наполеона его минует. Однако пришлось застрять там на целых пять месяцев. Непредвиденное одиночество в деревне угнетало его и приводило к нервным стрессам. Он не хотел общаться с простыми парнями и рабочими, так как чувствовал себя аристократом. 21 ноября 1803года он написал отцу: «…После трехмесячного пребывания в деревне чувствую себя как одинокий гриб. Деревенские надоедают мне. Одного только хочу - как можно быстрее отсюда уехать. Но не в моей это власти. Мое положение совсем скверно, потому что моему изгнанию не видно конца…» В письме же к матери он писал: «…Если бы на Сицилии я мог предвидеть, что мое возвращение на родину будет означать для меня одинокое пребывание в горах, то никогда бы не вернулся и остался бы там, где был. Зачем я вернулся? Просто хотел быть ближе к тебе, жить с тобой рядом».

Когда наконец нашелся человек, который мог заменить его на военной службе, Евгений сразу же поспешил в Экс и уже через некоторое время снова вернулся к салонной жизни. Он тщательно заботился о своем внешнем виде, стремился, чтобы его одежда отвечала его положению, причем расходы его не волновали, поскольку он считал, что должен следовать моде. Его прическа, старательно уложенные баки, и вообще, весь его внешний вид свидетельствовали о его высоком родовом положении дворянина. Он жил только этой мыслью, это было для него единственной ценностью.

По истечении многих лет можно прочитать его заметки, которые он набросал во время реколлекций в 1812 году: «До чего же я дошел, если возненавидел своего Творца за то, что Он сотворил меня… отдался сатане… Никакое раскаяние не сможет сгладить моих преступлений».

Используя в своих записях определение «преступления», Евгений де Мазенод имел в виду конкретную политическую ситуацию, сложившуюся в тогдашней Франции. После проигранной войны с Россией Наполеону грозило окончательное поражение, что вызвало настойчивые выступления его сторонников во Франции. Постоянно увеличивалось число доносчиков. На стол «полицмейстера» попадали письма даже очень личного характера. С этими проблемами столкнулся также и Евгений. Если бы мое письмо попало в руки полиции, что случилось бы со мной, с моей семьей, моим душпастырем, да и в целом с Церковью? Потом Евгений прерывает начатое письмо таким замечанием: «Поскольку сегодня даже очень личные письма попадают в руки полиции, я хочу объяснить, что понятие «преступления» касается целиком отношений между мной и Богом, то есть, целиком является делом моей совести. Перед Богом я - грешник, перед миром – человек чести. Ничего не украл, никого не убивал, не уводил никакой женщины, ни у кого не забирал ни жены, ни матери… Поэтому призываю в свидетели всех тех, кто меня знает…» Так позже Евгений осудит себя. Он чувствовал себя виноватым только перед Богом. Внутри себя он видел грешника, по отношению же к ближним хотел быть справедливым.

Однако, его признания не принесли ему внутреннего покоя и не развеяли всех сомнений. Были минуты, когда Евгений чувствовал себя внутренне раздвоенным, тогда он писал: «Как же часто мое разорванное и изможденное сердце взывало к Тебе… но и тогда я был далеко от Тебя, мой Боже».

Примерно в 1806 году Евгений открылся на все, что глубоко в душе его тревожило, написав: «Я отказался от того, что было. Однако, как же еще слабо мое обращение!» Эта отдача себя Богу оставалась еще пока в рамках его воли, в эмоциональном же плане еще оставались сомнения. Какое-то время он метался между волей и чувствами. Евгений считал, что несмотря на искренние намерения, он по-прежнему остается очень слабым, поэтому просил помощи у Бога.

(27 марта 1807 г.)

И все же он вновь встречает на своем жизненном пути священника, который помогает ему в принятии окончательного решения. Отец Маги, иезуит, проживал в Марселе в церкви св. Ферреола. В его распоряжении была скромная небольшая комнатка над ризницей в церкви, а все имущество состояло из кровати, шкафа, трех стульев и нескольких книг. Он жил за счет денег, получаемых за службы, и гонораров за проповеди и поучения. Будучи верным сыном основателя своего ордена св. Игнатия, отец Маги многим помог в поиске жизненного пути. Познакомившись с ним, Евгений доверил ему свои сомнения и переживания, на что отец Маги очень просто ответил: «Я уверен в твоём призвании так же, как в том, что есть солнце на небе». Хотя Евгений и знал, что отец Маги был прав, но все же еще колебался. В свою очередь к окончательному решению его подтолкнула Церковь, сильно страдавшая в ту эпоху. И Евгений выбрал свое место рядом со страдающей Церковью.

В 1808 году император захватил Рим и взял Папу в плен. Как когда-то давно, еще в детстве Евгений принес обнищавшей семье Ревест дрова для камина, так и теперь, уже будучи взрослым мужчиной, он решил стать на защиту преследуемой Церкви. Страдания Церкви окончательно побудили Евгения принять решение о своем служению. Об этом можно узнать из письма, написанного отцу в Палермо 7 декабря 1814года: «Вверяю свою жизнь в распоряжение Церкви, потому что сейчас, как никогда, Церковь особенно подвержена преследованиям и разорению. Сейчас эта Церковь, к которой еще 28 лет тому назад принадлежали самые известные семьи нашей страны, считавшие великой честью служить ей, держится только благодаря поддержке рабочих и крестьян.

Я собираюсь служить Церкви из-за опасения, что уже сегодня не хватает великодушных людей, готовых к служению. Не хватает людей, стремящихся служение Церкви поставить выше своих интересов. Не хватает людей, способных отказаться от того образа жизни, который явно противоречит христианской морали. Не хватает людей, которые строили бы свою жизнь согласно Евангелии Иисуса Христа, людей, жизнь которых не была бы искажена человеческими изобретениями и планами.

И я готов служить Церкви, потому что я убежден, что Бог не оставит меня, но будет поддерживать всегда и везде своей благодатью».

Еще раньше, 29 июня 1808 года, Евгений писал матери: «Бог требует от меня, чтобы я помог Ему заново оживить, заново разжечь в простых людях веру, которая еще тлеет искорками пламени в их душах, но вот-вот может угаснуть. Он требует от меня, чтобы я полностью отдал себя в Его распоряжение, чтобы Бог располагал мною во всем, что ближним может служить к спасению».

Фрагменты двух писем характеризуют Евгения как человека, жаждущего работать во славу Божью и помочь преследуемой Церкви, помочь всем людям и своим братьям понять смысл жизни и направлять их на путь, ведущий к Богу.

Характерны обстоятельства именно такого решения Евгения, ссылающегося на практический ум, но в конечном итоге идущего за голосом сердца. А для принятия какого-либо решения имеют значение как рациональный реализм, так и эмоциональный энтузиазм. И еще один важный аспект, повлиявший на принятие Евгением решений: он вслушивался в голос Божий и терпеливо ждал, когда голос этот будет настолько ясным, что окончательно сможет его убедить. После этого он начал искать средства и соответствующие пути для достижения цели, выраженной Божьей волей.

В первые дни октября 1808 года он покидает родной Экс и уезжает в Париж, чтобы начать там теологическое обучение в семинарии. Евгений прекрасно понимал, что подготовка в семинарии вряд ли будет соответствовать положенной учебной программе, потому что там не хватало тогда педагогических кадров. Французская революция и здесь оставила свой след. Революционные события во Франции имели негативное влияние на обучение в духовной семинарии, поскольку продолжались нападки Наполеона на Папу и всех тех, кто был верен Апостольскому Престолу. Поэтому, собираясь в Париж, Евгений на всякий случай захватил с собой и гражданские вещи, которые могли ему пригодиться.

ИМ. СВЯТОГО СУЛЬПИЦИЯ

Революция закрыла Семинарию, а Наполеон согласился на ее повторное открытие. Руководство же Семинарией было поручено сульпицианину Жаку-Андре Эмери. И уже в 1804 году Семинария св. Сульпиция возобновила свою деятельность в Париже, на улице Пот-де-Фер.

10 октября 1808 года Евгений де Мазенод начал там свое обучение. Обстановка в его комнате была поистине спартанская: шкафчик казарменного типа для белья и сутаны, кровать, 4 табурета и печь. В холодные зимние дни ему приходилось, выходя из комнаты, закрывать раскаленные угли пеплом, чтобы подольше сохранить тепло. Свою комнатку он убирал сам, так как денег на оплату слуги у него не было.

Кроме Евгения де Мазенода, в Семинарии св. Сульпиция обучались еще 100 клириков. Были это, в основном, поздние призвания: студенты, принявшие решения пойти в Семинарию либо из-за преследований Церкви, либо из-за трудностей эмиграции. Многие клирики стремились к священству не ради прибыли, а руководствуясь искренним желанием служить Церкви, поскольку в послереволюционной Семинарии была совершенно иная атмосфера. В духовные наставники Евгений де Мазенод выбрал разумного человека, священника Дюклё. Ему он рассказал о своей прежней жизни. Дюклё посоветовал семинаристу де Мазеноду начать писать свою автобиографию, ведь его жизнь была переполнена событиями.

Евгений был сильно привязан к своей семье. Он высоко ценил свое аристократическое происхождение и не мог жить как заурядный человек, который довольствуется хлебом насущным. «Он чувствовал в себе потребность в любви. Тосковал по идеальной, совершенной любви, и потому не мог удовлетвориться обычной дружбой, хотя во многом она и радовала его, но для него этого было недостаточно».

В сентябре 1808 года Евгений безоговорочно открыл свою душу священнику Дюклё. В первый раз в своей жизни он участвовал в реколлекциях, которые укрепили его в принятии решения без остатка отдаться служению Богу и ближнему.
ВМЕШАТЕЛЬСТВО МАТЕРИ
В первые годы обучения в Семинарии св. Сульпиция в Париже Евгений получил большое количество писем от своей матери. Она пыталась погасить в нем стремление быть священником, побуждая его вернуться обратно в Экс. Причем мотивировка матери во многом совпадала с той, которую когда-то высказывал ей сын. Главным аргументом было то, что вместе со священником Евгением вымрет род де Мазенодов. Однако, Евгений был уже другим и признал этот аргумент несостоятельным. Скорее, матери следовало больше задуматься над тем, сколько истинного и внутреннего счастья можно испытать, видя своего сына-священника у алтаря, отправляющего Евхаристию и просящего у Бога милосердия для всего мира. Если бы она могла осознать и представить себе огромную потребность Церкви в призваниях. «Может наступить такое время, когда некому будет поручить заботу о спасении душ». Евгений был хорошим сыном, очень любил свою мать, хотел помочь ей, чтобы хотя бы в конце своей жизни она могла понять его позицию.

В другом письме г-жа де Мазенод жалуется, что плата за учебу в Семинарии св. Сульпиция слишком высокая. На что сын отвечает ей, что эта оплата не заставит их голодать, а также остроумно замечает, что стоимость пребывания в Семинарии намного ниже той, какую матери пришлось бы платить за его свадьбу.

И все же она не отступала. Желая отвлечь сына от мысли стать священником, она попыталась сыграть на чувствах, которые раньше их связывали: «Как я была бы счастлива, если бы ты ко мне вернулся». Это вызвало у Евгения внутреннюю борьбу и нетерпение: «Ты полагаешь, что я позволю до конца жизни закрыть себя где-то в деревне, чтобы выращивать там свеклу и капусту?» Он совершенно не ощущал себя в роли провинциального дворянина или офицера национальной армии. Уже тогда в нем проявлялась жажда быть рыцарем Христа. «Уж если и придется принимать в жизни раны, то не лучше ли будет принимать их служа Христу, не пожалевшему своей жизни ради нашего спасения?» К этой мысли он вернулся в другом письме: «Подумай только, что Бог, призвавший меня на свою службу, не желает, чтобы я причинял кому-либо боль, и, тем более, убивал. Он ждет от меня, чтобы я нес другим помощь и спасение».

В следующем письме г-жа де Мазенод выразила свои опасения: не торопится ли Евгений с таким важным решением и не следует ли подождать. На это Евгений ответил ей: «Я согласен с тобой, что это очень ответственное и важное решение, требующее размышлений и оценки собственных сил и возможностей, но эти размышления не могут растянуться на всю жизнь».

Со временем мать Евгения пошла на уступки. Она, наконец, поняла, что стремление быть священником не является какой-то навязчивой идеей, и что невозможно отвлечь сына от этого желания, используя такие надуманные аргументы.

ПРИЛЕЖНЫЙ СТУДЕНТ

Отец Эмери хорошо знал потребности французских приходов, но не мог согласиться с неразумно ускоренной учебной программой в своей Семинарии св. Сульпиция, а, значит, - и с суррогатным обучением теологии. Поэтому он пытался использовать такой короткий срок обучения с максимальными возможностями.

Евгений не терял ни минуты. Он не выносил бездеятельности на лекциях, внимательно слушал их и даже частенько вступал в дискуссии с преподавателями. Как-то отец Буайе, читая лекцию, резко отозвался о Французской Церкви. Студент де Мазенод, очень интересовавшийся вопросами экклезиологии и истории Церкви, пылко ему возразил.

Ни для кого во Франции не было тайной, что напряженность в отношениях между Наполеоном Бонапартом и Папой Римским достигла наивысшей точки. Это означало, что государство и Церковь вновь оказались в острой конфронтации. Евгений де Мазенод был одним из немногих, кто осознавал это в полной мере.

В личных архивах Евгения де Мазенода, относящихся к семинарскому периоду его жизни, сохранились точные копии 16 документов. Старание, с которым сделаны эти копии, убедительно доказывает, с каким трепетом и заботой относился будущий епископ Марселя к судьбе гонимой Наполеоном Церкви. В числе других документов есть письмо, из которого мы подробно узнаем о пребывании Папы Пия VII в Савойе, где Папа находился под домашним арестом в резиденции местного епископа. Следует отметить: условия содержания Папы под арестом были относительно неплохими. Четыре раза в день перед дворцом епископа собирался народ и скандировал до тех пор, пока Папа не выходил на балкон с благословением для всех. Один французский инвалид даже был допущен к Папе. Он приблизился, чтобы поцеловать стопу Его Святейшества, и, склонившись к ногам Пия VII, увидел, что они опухшие. Пораженный увиденным, он вопросительно посмотрел на Папу, на что тот ответил: «Докучают мне болезни и слабость, но мозг и сердце работают безупречно».

Часть архивных документов, начиная с июня 1811 года, проливает свет на деятельность Народного Синода. Из них мы узнаем, что папа Римский отказал в каноническом одобрении епископам, которых назначил Наполеон. Сопротивление Папы-пленника вызвало ярость Бонапарта: император вторично созвал Синод, от которого потребовал полного подчинения своей воле.

Знание итальянского языка позволило Евгению де Мазеноду принять участие в качестве переводчика в переговорах между руководителем Семинарии св. Сульпиция отцом Эмери и итальянскими кардиналами. Это дало ему возможность общаться с компетентными и достойными доверия духовными особами, подробно изучить сложившуюся обстановку и собрать все серьезные документы, относящиеся к деятельности Синода. В своих комментариях будущий епископ Марселя с присущей ему прямотой и резкостью выступил против императора Франции Наполеона Бонапарта и выразил свою безоговорочную поддержку Папе Римскому Пию VII и всем, кто оставался верен главе Церкви. Верность Наместнику Святого Престола Евгений де Мазенод проявил и в 1810 году, когда во время свадебных торжеств по случаю бракосочетания Наполеона Бонапарта с австрийской принцессой Марией-Луизой император пригласил на церемонию венчания всех кардиналов, находящихся тогда в Париже. Тринадцать из них приглашение отклонили и отказались приехать в императорский дворец. В порыве бешенства Наполеон запретил этим высокопоставленным католическим священнослужителям дальнейшее пребывание в столице Франции, лишил их всех доходов и подверг «черных кардиналов», как их в то время называли, домашнему аресту.

Евгений де Мазенод восторженно отзывался о людях, не пожелавших подчиниться императору. Благодаря своим родственным и дружеским связям со знатными и богатыми парижскими родами, он сумел организовать финансовую поддержку опальным служителям Церкви. Антицерковная политика Наполеона не обошла стороной и Семинарию св. Сульпиция, вызвав решительное несогласие преподавателей и студентов с политикой императора и правительства Франции.
ОТЕЦ ЭМЕРИ
Душой антинаполеоновской оппозиции в парижской Семинарии св. Сульпиция был его ректор отец Эмери. Он был опытным дипломатом, но в принципиальных вопросах решительно вставал на сторону закона. Видя, как грубо император манипулирует церковными сановниками для достижения своих целей, Эмери не боялся противостоять Наполеону. Нетрудно предположить, что Евгений восхищался своим сульпицианским настоятелем, о чем часто писал в своих письмах: «Он близок мне, более всего потому, что был неизменно верен Католической Церкви и ее здравому учению. Он был единственным в своем роде, его уважали все. Даже император замолкал в его присутствии. Таким большим моральным и интеллектуальным авторитетом обладал отец Эмери».

Отец Эмери мог позволить себе сказать императору “verba veritatis” - слова правды, поскольку он входил в состав созданного императором Комитета по вопросам Церкви. 11 марта 1811 года на очередном заседании этого Комитета после резких нападок на Папу Наполеон обратился к отцу Эмери: «Что Вы думаете об авторитете Папы?» Отец Эмери ответил коротко: «Папа – Глава Церкви и Наместник Христа». Император продолжил: «Что же, я не отрицаю духовной власти, данной Папе Христом. Но на земле эту власть Его Святейшество получил из рук короля Карла Великого. Следовательно, я, будучи наследником Карла Великого, могу эту власть отобрать. Папа ее недостоин и использует эту власть против исполнения своей духовной миссии». Выслушав тираду императора, отец Эмери ответил: «Светская власть гарантировала Папе свободное проповедование Евангелия во всем мире». Помолчав с минуту, Наполеон запальчиво парировал: «Но это осталось в прошлом, когда Европой правили многие. Теперь же у Европы один властелин - Я!» Вспышка императорского гнева не смутила ректора Семинария св. Сульпиция. Его ответ имел пророческий характер: «Сэр знает историю революции так же хорошо, как и я. Того, чем мы обладаем сегодня, завтра уже может не быть».

Тайная наполеоновская полиция обложила со всех сторон отца Эмери сворой нанятых шпионов. Контролировалась вся его корреспонденция, а когда представился случай обнаружить нечто «запрещенное», Наполеон не замедлил освободить отца Эмери от занимаемой должности.

Печально и трогательно прощались семинаристы со своим наставником. Прощальная речь отца Эмери походила на обращение Апостола Павла к христианам Эфеса и Милета: «Вы знаете, я не уклоняюсь ни от чего, что могло бы вам служить. Я передавал вам намерения Бога и ничего от вас не скрывал. Уверяю вас, никогда - ни днем, ни ночью я не переставал побуждать вас к верности Богу… И ныне предаю вас Богу и cлову Его благодати, могущему назидать вас более и дать вам наследие со всеми освященными» (Ср. Деян 20, 20-23; 32).

От имени студентов с ректором прощался Евгений де Мазенод. Поблагодарив отстраненного от должности наставника, он попросил отца Эмери благословить учеников, готовящихся принять священство. В этот же вечер руководитель Семинария св. Сульпиция покинул учебное заведение, которое он был вынужден оставить не по своей воле. Однако его комната за ним сохранилась. На следующий день Евгений де Мазенод подробно описал это грустное событие в письме к матери: «Это жестокий удар по христианству. Мы прекрасно знаем, чего хочет правительство. Сульпицианов хотят уничтожить только за то, что они, как истинные католики, телом и душой преданы Папе и Римско-Католической Церкви».

Позже, оценивая влияние, оказанное на него отцом Эмери, будущий основатель Конгрегации Облатов Миссионеров Непорочной Марии в другом письме поделится с Марией-Розой-Евгенией де Мазенод: «Я никогда не забуду отца Эмери. Он стал для многих из нас и для меня лично примером духовной силы и прочности». Бывший ректор парижской Семинарии св. Сульпиция тоже до конца своих дней помнил одного из лучших своих воспитанников, с которым священника связывало глубокое духовное и интеллектуальное родство.

В личных архивах Евгения де Мазенода сохранилась записка, где он четко сформулировал свое отношение к правящей верхушке тогдашней Франции: «Если бы нам вернули свободу слова и свободу переписки – свободу, отобранную у нас из-за опасения, что мы говорим правду, невыгодную для правящих! Если бы ее вернули прежде всего Главе нашей Церкви Папе, мир узнал бы правду во всей полноте… Пусть император знает: в его власти - только одно – испугать человека, но его убеждения, мысли, его вера и совесть – свободны. Наполеон использует свою власть так, чтобы дух и сердце человека были отчужденными. Он сеет беспокойство и разногласие в общественной жизни, желая все подчинить своим непомерным амбициям, своей неуемной жажде власти».
НА ПУТИ К СВЯЩЕНСТВУ
Политика Наполеона в вопросах религии, ощутимо повлиявшая на судьбу (функционирования) Семинарии св. Сульпиция, не только не смогла привести к единству государства, а напротив - способствовала его внутреннему распаду. Молодому Евгению тяжело было найти свое место в наполеоновском мире. Он не мог сконцентрироваться, чувствовал себя внутренне разбитым. Он глубоко переживал за «Церковь, так ужасно всеми оставленную, пренебрегаемую и растоптанную…».

Несмотря на все тяготы жизни, Евгений де Мазенод не потерял стремления к священству. В конце 1808 года он принял тонзуру, а уже в 1809 году он принял 4 низших рукоположения и субдиаконат. Рукоположение в дьяконы он принял через два года – 10 июня 1811 года, именно в тот день, когда по императорскому указанию отец Эмери был вынужден покинуть Семинарию св. Сульпиция. Когда стал приближаться день принятия таинства священства, Евгений решил немного отсрочить это событие. Он хотел лучше подготовиться к нему. Евгений и дальше охотно продолжал бы учебу, но в ситуации, в которой в то время находилась Французская Церковь, его намерения не нашли бы понимания. Франция в срочном порядке нуждалась в новых священнослужителях. Да и настоятели уже определили ему место служения. Евгению поручили заниматься евангелизацией взрослых.

Когда г-жа де Мазенод и другие члены семьи узнали, что Евгений хочет перенести день своего рукоположения в священники на более поздний срок, то решили, что Евгений сомневается в своем намерении. Они одобрили в письмах такое решение, мотивируя это неустойчивым временем. Ответ же Евгения не вызывал никаких сомнений: «Социально-политические отношения не имеют ничего общего с моим стремлением стать священником. Они не только не могут отбить у меня желание быть им, а скорее подтверждают мое окончательное решение. Никоим образом эти отношения не повлияют на мое решение стать священником. То, что происходит в нашем государстве, лишний раз укрепляет меня в убеждении, что Церковь ждет моего служения, что я могу хоть в чем-то быть для нее полезным. Пусть все знают, что на сегодняшний день и навсегда мой единственный девиз в жизни - содействовать Славе Божьей и спасению душ, а также служить Церкви, и это является исходной точкой всех моих последующих решений. Кроме стремления служить Церкви, все остальное считаю недостойным христианина. Сейчас я дьякон - тот, кто непосредственно стоит перед священством, перед службой в Церкви. Любые другие стремления в жизни для меня чужды».

Тем временем сульпицианскую общину в Париже ожидали новые испытания; в начале очередного семестра Наполеон нанес ей новый удар, решив расформировать собрание сульпицианов, официально называемых “Societas Presbyterorum a Sancto Sulpitio” - «Общество священников им. Святого Сульпиция», а управление Семинарией передать кому-то другому. Разумеется, все делалось по приказу самого императора Франции Наполеона Бонапарта, и потому никакому обсуждению и обжалованию не подлежало. Даже малейшие попытки спасти Семинарию при новом абсолютизме не принесли бы ей ничего, кроме вреда.

Вызвав к себе основателей Семинарии, министр по делам религии назвал им день их отставки. Но при этом заявил, что они не могут покинуть Париж, потому что преемники на их должности еще не найдены. Действия Правительства Франции противоречили всякой логике, но священнослужителям пришлось вытерпеть и это унижение. Отец Дюклё, духовник Евгения де Мазенода, должен был оставить Семинарию одним из первых. На место уволенных преподавателей назначались преемники, одним из которых стал и Евгений де Мазенод. В его обязанности входила забота о духовном направлении и принятии исповеди. Следовательно, медлить с рукоположением в священники уже было невозможно.

Тем не менее, будущий епископ Марселя решительно отказался принимать рукоположение от парижского архиепископа кардинала Жана-Сифрена-Мори - Члена учредительного собрания, фаворита Наполеона. Отец Мори стал епископом по милости Наполеона, и Папа отказал ему в каноническом одобрении.

Возобновив контакты с епископом из Амьена Демандолем, давним другом семьи де Мазенодов, Евгений попросил его о поддержке. Епископ Демандоль, уроженец Марселя, не побоялся в Народном Синоде открыто заявить о своей верности Папе. Кроме того, епископ Амьенский знал об упреках Евгения в адрес парижского архиепископа и много слышал о верности младшего из представителей рода де Мазенодов Его Святейшеству, поэтому и решился помочь своему земляку и единомышленнику. Благо сделать это ему позволяли обычные служебные права. Епископ Демандоль имел право уделять Таинство священства аристократам и без ведома епархиального епископа. Кроме того, и референты парижского ординария полностью одобрили решение Евгения, а кардинал Мори так и не узнал, почему этот студент не пожелал принять рукоположение в священники из его рук.

В первую неделю декабря 1811 года молодой кандидат в священнослужители прибыл в Амьен и сообщил матери о причине своего столь поспешного рукоположения. Но, прежде чем покинуть Париж, Евгений завершил реколлекции в Семинарии. Эти духовные упражнения настолько укрепили его внутренне, что он выехал на место службы, без остатка положившись на Волю Божью, «…вверяя Ему свое здоровье, мнение людей о себе, материальное положение и всю честь и возможные унижения».

21 декабря 1811 года в великолепном Амьенском Соборе молодой граф Евгений де Мазенод преклонил колени перед епископом Демандолем, чтобы служить Богу до конца своих дней.

На рукоположении в священники никто из его семьи не присутствовал. Да и отец Евгения все это время находился в Палермо. Своей матери Евгений написал в этот знаменательный день: «Моя любимая Матушка, твой сын Евгений – священник Иисуса Христа. Эта фраза говорит обо всем, больше этого ничего сказать не смогу».

Перед тем, как уехать из Амьена, епископ Демандоль сделал ему неожиданное предложение: «Почему бы тебе не остаться у меня? Предлагаю тебе пост Генерального викария. Помоги мне достойно управлять епархией. Кроме того, предоставлю тебе полную свободу действий: можешь читать проповеди, где пожелаешь… Я чувствую тяжесть своего возраста. Во мне ты найдешь не только духовного отца, но и друга. Мне хотелось бы, чтобы именно ты когда-то закрыл мне глаза… По Божьей Воле ты станешь моим преемником в Амьене - епископской столице». Поблагодарив за оказанную честь, Евгений де Мазенод отказался, сославшись на обязанности форматора Семинарии св. Сульпиция. Но подлинная причина его отказа была иной: он не хотел связывать себя только с одним местом служения. Евгений хотел служить всем убогим там, где он встретил бы их на своем пути.
ФОРМАТОР СЕМИНАРИИ

СВЯТОГО СУЛЬПИЦИЯ

Евгений де Мазенод часто обсуждал со своим земляком и другом из Экса Шарлем де Форбен-Жансоном актуальные нужды Церкви. Пройдут годы, и Форбен-Жансон станет епископом, одним из основоположников Миссионерских Дел Святого Престола. Шарль всегда мечтал об открытии миссии в Китае, Евгения же больше тревожило религиозное положение на своей родине. Он часто думал о возрождении французской Церкви, разоренной революцией. Но как этого добиться? Конечно же, он мог остаться в Семинарии св. Сульпиция и формировать новых священников, способных реализовывать обновление Церкви. Но он жаждал большего. Жаждал быть подлинным учеником Христа, идти к убогими, служить им, потому что этого от него хочет Господь… Евгений де Мазенод оставляет Париж и приезжает в родной Экс. Оттуда он намеревается отправиться в Фонтенбло, где в это время задержался Папа, чтобы, преклонив колени, попросить у Его Святейшества благословения на служение самым убогим. Но из-за вмешательства полиции молодому священнику не удалось осуществить свое желание. В начале октября 1812 года Евгений де Мазенод возвращается в Экс и приступает к миссионерской деятельности.

В ПОИСКАХ ЕДИНОМЫШЛЕННИКОВ

(Евгений де Мазенод в предисловии к первым Правилам Конгрегации Облатов, написанным в 1818 году)

Поведение нового священнослужителя вызвало недовольство не только аристократов. Духовенство города Экса также было против новшества. Однако Евгения де Мазенода это ничуть не смутило, поскольку он уже успел заручиться поддержкой кафедральной капитулы, представив им новаторское видение, направленное на оживление Церкви в Эксе. Капитула согласилась с тем, что у молодого священника нет определенного прихода. А если так, то и его апостольское служение не может быть ограничено. Целью Евгения де Мазенода было силою Слова, проповедуемого им, охватить всех слушающих, а особенно - людей, оказавшихся на маргинале общества, которыми даже священник-настоятель особо не занимался. Среди них были бедняки, которые не могли участвовать в богослужениях из-за незнания французского языка. В основном они говорили на своем провансальском диалекте, которым в «благородном» обществе пренебрегалось. Однако, на провансальском наречии говорили многие знаменитые литераторы, например, Фредерик Мистраль, автор поэмы «Мирей».

Тяжелая жизнь в эмиграции была основной причиной, почему отец Евгений хотел быть душпастырем именно для простых людей. Большинство приходских душпастырей не заботились о бедном населении, которое просто не приходило в церковь. Лишь немногие появлялись на воскресных службах, поэтому практически мало кто использовал в проповедях примеры из жизни. Евгений де Мазенод был до крайности поражен религиозным невежеством провансальцев. Но, с другой стороны, как могли эти забитые, измученные нуждой люди веровать во Христа, если никто не проповедовал им Его? Ведь еще апостолы говорили, что без проповеди Евангелия Христа, вера сама по себе на пустом месте не возникает. Их первоопыт и стал для Евгения де Мазенода отправной точкой его священнического служения в Эксе. По истечении лет девизом епископа и лозунгом его Конгрегации он избрал слова: «Господь послал меня, чтобы нищим провозглашать Благую Весть» (ср. Лк 4,18). Отец Евгений не пытался снискать для себя одобрения у так называемых «хороших прихожан», а также признания своей социальной принадлежности. Он проповедовал послание о спасении тем, кто до сих пор ничего об этом не слышал.
ВЕЛИКОПОСТНЫЕ ПРОПОВЕДИ 1813 ГОДА
В первое воскресенье Великого Поста новая церковь св. Марии Магдалины в Эксе заполнилась прихожанами так, что яблоку негде было упасть. В основном, конечно, это был простой люд, но пришли также и некоторые знатные горожане.

К сожалению, полные тексты проповедей Евгения де Мазенода не сохранились. Обычно южане, легко поддающиеся минутному вдохновению, охотно начинают импровизировать, поэтому писались всего лишь наброски своей проповеди, несколько личных заметок себе в помощь. Таким образом, мы имеем только отдельные комментарии к проповедям отца Евгения, но и по ним можно представить себе живость и красочность всей проповеди.

Вот небольшой набросок проповеди, который отец Евгений читал 7 марта 1813 года для рабочих, служащих, крестьян и заброшенных людей из Экса: «Нищие Иисуса Христа! Измученные, несчастные, страдающие, больные … Все те, кого угнетает нищета! Братья мои! Мои почтенные братья! Выслушайте меня…!» Говорил он необычайно тепло. Люди, не привыкшие к подобному обращению, имели возможность слушать Божью истину на понятном для них языке. Отец де Мазенод хотел придать им отваги и открыть им ценность так часто затаптываемого человеческого достоинства, напомнить им, что они – подобие Божие… «Рабочие, кто вы для мира? Прослойка людей, обреченных всю жизнь исполнять тяжелейшую работу, одна мысль о которой приводит в содрогание. Но вы зависите от работодателей, и потому вынуждены терпеть все капризы, так называемых «приличных» людей.

…А вы, служащие? Все, кто выполняет унижающую человеческое достоинство работу…Вы тоже, наверное, знаете, кем вас считает мир. Рабами, чей удел – презрение, несправедливость; в лучшем случае – плохое обращение требовательных господ, а попросту - варваров, которые думают, что за свою ничтожную плату они купили право несправедливо эксплуатировать вас…

Крестьяне, кто вы в глазах мира? Ваш труд необходим для пропитания и выживания народа. Но ценят вас лишь за силу ваших мускул. И если иногда, хотя и неохотно, принимают во внимание ваш пот, то только потому, что он орошает и удобряет землю.

А вы, наемные рабочие, беднейшие из всех. Вы терпите самую большую нужду и все несправедливости жестокой судьбы, выпадающие на вашу долю. Как же вы сможете прожить? Как вам обеспечить себя и свои семьи хлебом насущным, о которым вы молитесь ежедневно? Разве только нищенством, унижающим человеческое достоинство?! Люди, выдающие себя за добропорядочных, смотрят на вас как на «отбросы» общества, стараются не замечать вас, чтобы не пришлось сочувствовать вашей нищете.

Вот, что думает о вас мир. Вот, кем вы являетесь в глазах мира.

А теперь придите и посмотрите в свете веры, кем вы являетесь для Бога. Нищие Иисуса Христа! Измученные, несчастные, страдающие, больные, покрытые язвами… Вы, те, кого угнетает нищета. Братья мои! Мои любимые братья! Мои почтенные братья! Выслушайте меня.

Вы - дети Божьи, братья Иисуса Христа, наследники Его Царства, избранные частички Его наследия! Как сказал св. Петр, вы – святой народ. Вы - священники Иисуса Христа, имеющие удел в Его первосвященстве. Вы - сыны Божьи. «Богами являетесь и сынами Всевышнего». Вы все, без исключения! Поднимите ваши головы! Пусть возрадуются ваши сердца! Перестаньте, как черви, ползать по земле, ибо «Богами являетесь…» Поднимите свои головы к небу! Там ваше место! Навсегда! Навеки! Пусть очи ваши, в конце концов, увидят не только лохмотья, прикрывающие вашу наготу! Лохмотья – снаружи. А внутри каждого из вас – сокровище: это ваша бессмертная, созданная Богом, по образу и подобию Его, душа, призванная обладать Его Истиной вечно… Душа, искупленная кровью Иисуса Христа. Нет на земле большего богатства, чем кровь Спасителя: Бог ревнует о наших душах, и эта ревность для Него важнее власти над всем миром. Вы достойны самого Бога! Любимые мои, только самого Бога!»

Его проповедь не оставила равнодушным ни одно сердце. Не было никаких сомнений, что слушатели захотят вернуться в храм еще раз. Так и было. Во второе воскресенье Великого Поста церковь святой Марии Магдалины уже не смогла вместить всех, пришедших на Мессу. Отец Евгений говорил об основных истинах веры. Это был период времени, когда люди сомневались в существовании Бога из-за господствующей несправедливости в мире. А людей, верящих в Него, несмотря ни на что, считали до крайности наивными. Очень простым, доступным языком, отец Евгений говорил своим слушателям, почему сегодня, именно сегодня, он верит в Бога.

В третье воскресенье Великого Поста отец Евгений говорил о грехе, а в четвертое воскресенье - об исповеди. На каждую из следующих служб, которые он вел, людей приходило все больше и больше. Сердце отца Евгения переполняла благодарность Богу за эту благодать. По окончании великопостных проповедей, Евгений де Мазенод поблагодарил всех участников за их усердие. В то время он написал своему другу, позднее ставшему епископом и одним из основателей Папского дела Святого Детства Господа Иисуса, Шарлю де Форбен-Жансону: «Я имею обоснованную надежду, что во время всех этих богослужений Бог был прославлен».