Отраслевого профсоюза

Дальше, почему бизнес легко в ассоциации собирается? Во-первых, у них есть мотивация, потому что им надо отстаивать свои собственные интересы прежде всего перед властью. Во-вторых, у них есть деньги, а это очень важный фактор для того, чтобы… Вы сами сказали, что одна из наиболее важных причин – это нехватка ресурсов. У них ресурсы есть, и они могут объединятся. И второе - их слушает власть, их слушает власть не только потому, что есть с кем разговаривать, а потому, что власть к ним относится совсем по-другому, чем к НКО. Это структура, которая создает национальный валовый продукт, это бизнес. И у власти совсем другие интересы к бизнесу, чем к третьему сектору. Третий сектор – это 1%, это вообще, они его не замечают. Они вспоминают о нем только тогда, когда принимают вдруг закон, касающийся всех организаций и всех юридических лиц, и вдруг мимоходом там задели так третий сектор, что он и не выживет даже. «Ой, у нас еще третий сектор есть? Извините, да, мы забыли, надо поправить что-нибудь». То есть, его просто не видят в упор. И когда вы говорите, что власти не с кем разговаривать в третьем секторе, то как же не с кем? Она спокойно разговаривает или с Общественной палатой, правда она ее не сильно слушает, но разговаривает, если надо. Она разговаривает с президентским Комитетом по правам человека и гражданском обществе, если надо поговорить. Но чаще всего они не хотят разговаривать с третьим сектором, им незачем это делать, незачем, потому что это не партнер для них. Партнер – это когда более или менее равные веса. У бизнеса здесь свое, о чем надо разговаривать. У третьего сектора такого своего нет. И это еще одна из проблем, так же, как, например, со школами. Например, вы видели сколько-нибудь ассоциаций школ России? Нет такого. И не может быть. Хотя у них есть свои интересы. И тоже, педагогов можно собрать, школы как институции не собираются. Так же, как и эксперты, например, тренеры. У нас есть тренеры третьего сектора, «Интертренинг», есть ассоциации тренеров, собираются. То есть, я к чему это все говорю? Что драматизировать здесь не надо, все развивается нормальным образом в зависимости от того, есть ли эта мотивация для объединения. Потому что реальной мотивации для объединения третьего сектора реально нет. Значит, она появилась с законом, но она объединила только верхушку – тех, кто получает зарубежное финансирование, и вот они объединились, действительно, причем даже удивительно, как они объединились все. Ни одного человека не зарегистрировалось, ни одной организации.

Второе, что, по-моему, вы выявили, что третий сектор, что бы под ним ни иметь в виду, не является реальной общественной, а, тем более, какой-нибудь политической силой в нашем обществе. И это тоже замечательный результат этого исследования. И не может он выходить на связь именно как сектор - и это, по-моему, очень интересный результат. Другой вопрос, что мне кажется, учитывая ту ситуацию, которая создалась сейчас, и особенно, начиная, давно уже создалась, год назад, начиная с марта, было бы в этой связи чрезвычайно интересно проанализировать опыт объединения, попытки объединения организаций в противостоянии закону об иностранных агентах, потому что этот опыт чрезвычайно много говорит о том, как может, что может, что такое вообще гражданское общество, что такое третий сектор конкретно, и в каком положении он находится в России. Потому что первое, что бросается в глаза здесь, что объединившиеся организации, реально объединившиеся, консолидировавшиеся, подписавшие письма, выступавшие, даже солидарно выступавшие, они не имеют поддержку в обществе. Они оказались островом некоторым. И они не имеют поддержку у другой части некоммерческих организаций. Вот это само по себе – вопрос, который следует понимать, и знать, и как-то изучить. И мне кажется, что это было бы очень важным продолжением такого исследования, потому что это реальный феномен, который много чего скажет о нашей ситуации и о перспективах гражданского общества вообще и третьего секторов частности. Спасибо.

Особенность нашего положения заключается в том, что наряду с этим движением, которое появилось буквально еще, я думаю, в 80-х годах, движение разных некоммерческих организаций, появилось со временем и ощущение государства, что с ними надо бороться. И это настроение существует сейчас, и я подозреваю, что у меня есть достаточно серьезные основания думать, представлять, кто в этом заинтересован, кто поднимает постоянно эту кампанию, поднимает эту ноту. Это как раз тот момент, который может объединять тех людей, которые связаны с деятельностью некоммерческих организаций. Потому что опасность для нас для всех вообще представляет именно то, что государство играет роль оседлого бандита. Вообще-то говоря, там у него много ролей, но я противопоставил бы две. Одна роль – это оседлый бандит по Марку Олсону, а другая – это представитель гражданского общества, служба, и так далее, и тому подобное. Это граница между… я не хочу применять разные термины ученые, но между тем, что было раньше, когда было общество ограниченного доступа, и с тех пор, как появилось общество открытого доступа, демократическое, или рыночная демократия. Так вот, вопрос нашего дальнейшего развития связан с тем, что мы должны отталкивать государство от этих проблем, которыми оно понапрасну занимается. И чтобы оно занималось своими делами, чтобы оно не играло роль оседлого бандита, которому нужны специальные службы, которые спасают его от всяких нападок со стороны. По своей природе некоммерческие организации не находятся в противостоянии с государством, поэтому они никогда не объединены, но и не будут объединены. Также как координационный совет оппозиции у нас – он нужен ровно до того, пока не состоятся нормальные выборы. Все, завтра все разбегутся по своим партийным квартирам, и будет, так сказать, более-менее, не так сразу, но все-таки нормальная жизнь. Вот как-то повернуть в сторону того, чтобы понять механизм – насколько сильно эта мотивация со стороны государства, оппозиционной деятельности, именно той деятельности, которая вынуждена, чтобы спасать себя от государства. А с другой стороны – насколько в этом есть необходимость? Это такой вопрос, который будет очень серьезно влиять на формирование у нас более-менее пристойной политической системы.

И второе, за что я хотел зацепиться, уважаемый модератор вскользь провел в середине своего выступления такую некую градацию общественных организаций, НКО - сказал, что есть организации, созданные государством, есть организации, созданные бизнесом. Правильно я понял? И если послушать это со стороны, что есть НКО, которые созданы государством, это некоторый оксюморон, это полный абсурд. Потому что государство максимум, что должно делать – оно должно выделять в плановом порядке какие-то гранты, бюджеты на поддержку общественных инициатив, но создавать организации, если государство создает общественные организации, это означает, что в своих каких-то политических государственных целях она проводит работу определенную, что противоречит в принципе духу общественных организаций. Так же, как и организации, созданные бизнесом. Организации, созданные бизнесом, они имеют конкретное слово, это организации, которые лоббируют интересы бизнеса. И эту часть организаций тоже надо реально не отбрасывать. Потому что по сути дела, когда мы говорим об НКО, с моей точки зрения, конечно же, речь идет о тех организациях, которые отражают конкретные интересы конкретной группы граждан, которые в эту организацию и объединилась. Она объединилась не потому, что ей платит бизнес за это, и не потому, что ей дает грант государство за это. И на этой псевдопафосной ноте я хотел бы закончить. Спасибо.

И заканчивая, вопрос, какой есть ресурс у общественных организаций? Ресурс один и главный – это волонтеры. Так или иначе, у этих организаций, 4 миллиона, я говорю, идеально. Хотя, кстати, это тоже интересный момент – сколько, какое количество из них в двух-трех и больше организациях. Потому что реально возможно, что этих людей меньше, кто-то может быть в нескольких организациях. 4 миллиона. Вопрос, соответственно, это волонтеры, это волонтерский ресурс. Но волонтерский ресурс, именно волонтерский, он не может быть априорно собран. Например, сюда мы собрались здесь, я собрал вас и говорю кому-то: «Так, сюда пришли волонтеры, они еще пока не знают, что они будут делать, но они точно волонтеры. Что вы скажете – то они и будут делать». А получается такая задача, что у нас есть ресурс волонтеров, и куда идти - на Болотную либо на Поклонную гору? Это же не в этом смысле волонтеры. Спасибо.

А второй кейс. Я хотел бы согласиться с тем, что Евгений Григорьевич сказал, что тема очень сложная. Здесь, конечно, есть вторая константа – это константа власти. И вот 2 июля мне Господь, так сказать, предоставил возможность встретиться с духовно-идеологическим президентом, а именно Махмудом Ахмадинежадом, среди группы экспертов. Я не говорю о том, что он говорил, я просто видел духовно-идеологического президента, который понимает дух и материю, а также понимает, что такое власть и общество, и вот все технические вопросы упаковывал в очень точные парадигмы. То есть, это встречаешься с лидером, вот как Троцкий рассуждал, как Черчилль рассуждал, такого масштаба, то есть, пока у нас нет власти, которая понимает, что у нас есть общество, то она не понимает, собственно, основания, куда ставить эти 402 тысячи плодящихся НКО, которые, собственно, увеличиваются на большое количество процентов. Поэтому надо, конечно же, активизировать площадки общественного консенсуса, обсуждения вообще темы общества и власти, и только в этом контексте потом рассуждать про возможности потенциала НКО. Потому что пока вот тот фланг власти проседает, а он проседает, потому что он позитивно не мыслит общественными доминантами, никакого результата тут быть не может. Поэтому, мне кажется, что очень важно, что вы это исследование провели. И вот четвертый ваш вывод, о том, что онтологической природы там нет, с позиции первого и второго кейса, совершенно точно подтверждается.