МЕТАМОРФОЗЫ КЛЕТКИ
ПЬЕСА В ТРЕХ СЦЕНАХ
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
ЭДИК.
БОРИС.
НИНА.
ПОЧТАЛЬОН.
СЦЕНА ПЕРВАЯ.
Большая квартира. Полумрак. В постели спит Борис.
Осторожно открывается дверь, впуская в комнату немного слабого света.
Входит почтальон. В темноте не разобрать его лица.
БОРИС. Кто это?
ПОЧТАЛЬОН. Посылку ждете?
БОРИС. Может быть, и жду. Сейчас я сплю, а спящий ничего не ждет, кроме снов. Дождитесь, когда проснусь. Тогда, быть может, я вспомню об этой посылке.
ПОЧТАЛЬОН. Послушайте, я не привык ждать. Обычно с нетерпением ждут меня, а не наоборот.
БОРИС. Вы зря удивляетесь: жизнь сложная штука, она подбрасывает нам казусы и посложнее. В этом мире все возможно. Пусть каждый из нас займется своим делом. Может быть, тогда все встанет на свои места. Я буду спать, а вы разносите вашу почту.
ПОЧТАЛЬОН. Если вы уснете, кто же распишется в получении посылки?
БОРИС. Но в доме все равно нет света. Я даже не увижу строки, куда надо поставить закорючку подписи.
Видно в сумраке, как почтальон шумно втаскивает в комнату большую клетку, со скрипом и визгом задвигает ее в угол комнаты.
ПОЧТАЛЬОН. Простите, я не могу больше ждать. Мне надо идти.
БОРИС. Что же, тогда и я займусь своим делом. (Засыпает).
Почтальон уходит. Вновь полумрак.
Борис встает, зажигает фонарь, добредает до клетки, шумно ощупывает ее, шатает, пробует на прочность прутья, бормочет: «Крепкая…», гремит ключами. Открывает дверь у клетки. Затаскивает внутрь нее кресло.
Возвращается, садится на койку, гасит фонарь.
Вновь открывается дверь. В проеме – Эдик.
БОРИС. Кто там опять? Кто?
ЭДИК. Борис? Борис, это вы? Меня зовут Эдик. Я звонил вам на той неделе.
БОРИС. На той неделе мне звонили сто человек. Я же не могу всех упомнить по именам.
ЭДИК. У вас, Борис, была открыта дверь. Я вошел.
БОРИС. Что ж, это вполне логично.
ЭДИК. Что же здесь логичного?
БОРИС. Я смотрю, ты явился поболтать? Можешь убираться туда, откуда пришел. Вон ведь и дверь ты оставил открытой. Иди же, иди, мне нужно поспать.
ЭДИК. Очень уж у вас темно. Я никак не могу нащупать выключатель. Как вы там один, в темноте? Не боитесь?
БОРИС. Боюсь. Хотя в данный момент меня больше страшит вовсе не темнота, а близкий рассвет. Сон вытекает из моей головы с каждой произнесенной фразой. Мне снится, что к моему мозгу привязаны нити, и ты меня дергаешь за них. Отстань от меня, мне сейчас не до разговоров и не до твоей философии.
ЭДИК. Любая философия – это бодрствование, а бодрствование, в свою очередь, это благо для разумного человека. А что вас тревожит?
БОРИС. Ты тревожишь, ты! Близится рассвет, а я не имею сил тебя угомонить. Еле шевелю языком; да и вообще шевелю им вместо того, чтобы разок как следует рявкнуть. Некуда мне деться от тебя. Единственный выход – и тот загорожен тобой. Знаешь, я перебрал многие способы избавиться от вас, ходоков. Я орал. В ответ – вы орали на меня. Я молчал: меня донимали еще больше, принимая молчание за согласие. Я отвечал доброжелательно: меня донимали разговорами, свято веруя в то, что мне хочется поговорить. Я закрывал двери: колотились в них так, что, в конце концов, сломали дверной замок. Я вот тут недавно подумал на досуге: не буду закрывать дверь и все. Какое кому дело, согласитесь? Мне, например, просто было лень. Или я это сделал специально, неважно. Знаешь, мелькнула такая сумасшедшая мысль: будто незапертая дверь может отпугнуть. Но нет, оказалось: понимают отпертую дверь однообразно.
ЭДИК. И как же? Очень интересно.
БОРИС. В нее входят. Тогда я добавил условий моей задачке. Я перерубил кабель. Теперь в моей квартире совсем нет света. Темноты боятся. Вот ты, например, вошел, топчешь квадратуру моего жилища, но дальше порога не проходишь, оттого, что возле порога светло. Перед тобой также топтался еще один. Перед ним – еще двое. Я делаю вывод: темноту боятся. Она страшит человека своей нематериальностью. В ее составе – слишком много воображаемого. Никогда не разберешь, где у нее колено, на которое можно присесть без опаски, а где у нее рытвина, в которую вот-вот свалишься.
ЭДИК. Вы ошибаетесь. Темнота страшна лишь тому, кто хочет спать, но возможности такой не имеет. Человек разобрал темноту по крупицам. Каждую крупицу он положил под микроскоп, исследовал ее и понял: в темноте нет ничего страшного, если с ней уметь обращаться. Слепой – в вечной темноте. Ему не видна разница: день, ночь, ведь тьма не портит предметов. Он легко поменяет их местами, если будет в этом нужда, и не сменит темпов, не добавит осторожности. Вот так и разумный, психически здоровый человек: ему нечего бояться темноты. Если хотите, Борис, я могу это доказать. Позвольте мне, например, зайти в вашу комнату. Все равно нам нужно с вами переговорить по важному делу. Я вам звонил на той неделе. Меня зовут Эдик. Вспомнили?
БОРИС. Ты так легко рассуждаешь оттого, что темнота никогда по настоящему тебя не пугала. Послушай, вон там, налево от тебя в глубине комнаты есть кресло. Садись, ложись, забирайся с ногами, только молчи. Мне остались последние глотки ночи.
ЭДИК. Бог с вами, Борис. Давным-давно уже полдень.
БОРИС. Ты врешь. Ты все время врешь. Ты делаешь все, чтобы я проснулся. А я не буду просыпаться. Пойми меня, Эдик, сон – это лишь временная отлучка от жизни, а ведь я хочу жить. Так что скоро обязательно вернусь. А ты пока посиди.
ЭДИК. Ладно, я пройду.
Пробирается в темноте к креслу.
БОРИС. Иди-иди, ты, разумный и психически здоровый человек.
ЭДИК. Иду. Не торопите меня. (В темноте натыкается на клетку). Что это?
БОРИС. Это клетка.
ЭДИК. Что значит – клетка?
БОРИС. Клетка, как она есть. Клетка. Не обращай на нее внимания. Иди дальше, садись. Сел?
ЭДИК. Сел. Зачем в вашей квартире клетка, Борис? Ни черта не видно… Что вы там возитесь?
БОРИС. (Гремит ключами). Вот! Наконец-то мы с тобой добрались до самой сути! Вот зачем нужен свет: разобраться в том, что творится в полуметре от тебя. Сейчас мы включим электричество и посмотрим друг на друга. Лично я просто сгораю от любопытства.
Борис включает свет. Оба болезненно щурятся, прикрывают руками привыкшие к темноте глаза. Комната пуста. Из мебели лишь койка, покрытая старым матрацем, да старое кресло, установленное в клетке. В клетке на кресле перепуганный Эдик.
ЭДИК. Слишком резко включили… Больно глазам…
БОРИС. Ничего удивительного. Даже логично. Наша встреча замешана на сплошных крайностях. Суди сам: темнота и свет, свобода и неволя, жилище и клетка.
ЭДИК. (Мрачно, уже что-то подозревая). Чего вам от меня надо?
БОРИС. Молодец. Хвалю. Выдрессирован ты что надо. Даже заключенный в клетку не можешь наорать на меня. Нельзя. Ведь я – клиент. Не человек, заметь, а клиент. Что если вдруг я побалуюсь-побалуюсь, да закажу тебе гигантскую партию стирального порошка? Ради этого – стерпишь и клетку. Ведь стерпишь? Ты ведь хотел мне предложить партию стирального порошка?
ЭДИК. Уже не хочу.
БОРИС. Почему? Я ведь не сказал – нет. Ты потерпи немного. Потерпишь?
ЭДИК. Не знаю.
БОРИС. Стерпишь. Еще и полюбишь меня. Хотя, если хочешь, можем заняться болтовней - твоим любимым делом. Я, например, желаю выяснить для себя одну вещь: скажи, кто из нас двоих в клетке? Ты или я? Если взять, например, да отбросить факторы пространства и времени, то получается, что между тобой и мной нет никакой разницы. Вот если ты сейчас встанешь, да пойдешь в любую сторону, то неизбежно уткнешься в стенку клетки. А если это сделаю я? Если я пойду, например, на восток? Так во что уткнусь я, обойдя вокруг земного шара? В стенку клетки. Не забудем, что мы не берем в расчет факторы времени и пространства. Пойду на запад – то же самое. Так в чем же разница между нами?
ЭДИК. Что? Вы? От меня? Хотите?
БОРИС. Странно. Все это – странно. Ты выворачиваешь мир наизнанку. Ты - в моем доме, в моем кресле, в моей клетке и в моих мыслях, а знать желаешь: что я хочу от тебя? Чем плох мой мир? Моя клетка? Чем она плоха? Новая. Японский замок.
ЭДИК. Этот мир плох тем, что я не хочу в нем находиться.
БОРИС. Вот! Вот она, разгадка! Твой мир также не по мне. Твои важные дела – та же клетка. Ты ограничил ею мое жизненное пространство, мое время, мои желания. Мне нет покоя: ты звонишь мне по телефону. Я не могу выспаться: меня вечно будят твои важные дела. Я не могу выйти из квартиры: ты в ней назначаешь мне встречу. Я – в клетке. Я – в клетке, Эдик, понимаешь? И я подумал однажды: единственный способ обрести свободу: засадить в клетку тебя. Так что, прощай, разумный и психически здоровый человек. Вот моя визитная карточка. Если ты сможешь освободиться, то все равно ведь станешь мне звонить: я куплю у тебя весь твой стиральный порошок и, быть может, тогда ты оставишь меня в покое!
Уходит. Эдик мечется по клетке, трясет ее.
ЭДИК. Эй! Эй, ты! Вернись! Вернись, будь человеком! Зачем все эти сложности, все эти клетки? Купи у меня товар, и мы разойдемся по-хорошему! Ты никогда больше меня не увидишь! Эй! Слышишь?
КОНЕЦ ПЕРВОЙ СЦЕНЫ.
СЦЕНА ВТОРАЯ
Большая квартира. Полумрак. В постели спит Борис.
В квартиру решительно входит Нина, включает свет.
НИНА. (Внимательно осматривая комнату). Поднимайтесь-поднимайтесь, Борис. Пора. Вы напрасно пытаетесь удлинить ночь задернутыми шторами. Сколько же вам еще надо времени, чтобы вы выспались?
БОРИС. (Нехотя поднимаясь с постели). С определенного времени я не люблю дней. Они слишком отвратительны, чтобы их любить. Вы тоже отвратительны, несмотря на все ваши белоснежные воротнички и манжеты, особенно с утра.
НИНА. Вы напрасно в свое время предпочли грубый физический труд философии. Из вас получился бы профессиональный нытик. Быть может, на каком-нибудь беспробудном ницшеанстве вы и умудрились бы въехать в вечность. Все-таки есть разница между нытьем обывателя и нытьем пророка. Скажите-ка мне, почему вы никогда не запираете дверь на ночь? Это безрассудство.
БОРИС. Безрассудством было однажды днем впустить сюда вас. Вы вошли в мой дом днем. С тех пор я запираю дверь на день. Вы и вам подобные всегда просыпаются с восходом солнца и представляют для меня прямую угрозу.
НИНА. Перестаньте. Никто вас ни к чему не принуждает. Мы очень просто можем оставить вас в покое.
БОРИС. Не надо. Мой покой бестолков и бесконечен настолько, что порой превращается в пытку. Это уже не покой, а какое-то забытье. Я даже не знаю, можно ли назвать покоем бездействие и отсутствие мыслей в голове.
НИНА. Ну, так и не нойте. Приготовьтесь, лучше. Кажется, Он уже поднимается по лестнице.
Входит почтальон.
ПОЧТАЛЬОН. Вам посылка. Два мешка.
НИНА. Тащите.
ПОЧТАЛЬОН. Все тащить?
НИНА. Тащите все.
Почтальон втаскивает в комнату тяжелый мешок. Уходит за вторым.
БОРИС. Когда-нибудь он узнает все.
НИНА. Молчите, дурак. Он не должен ни о чем догадываться.
БОРИС. Всякий раз, когда он появляется, я бледнею, чувствую, как бледнею, словно натягиваю на лицо маску. Я не могу удержаться и не бледнеть, а он не может не заметить этой моей бледности. Всем нам необыкновенно повезло, что он ненаблюдателен и глуп.
Почтальон втаскивает второй мешок,
на лице испуг: его руки, лицо, рукава, брюки в крови.
ПОЧТАЛЬОН. Послушайте. Там из ваших мешков натекло на лестнице. Что в них такое?
НИНА. (Испуганно). Это свежее мясо, растаяло, вот и потекло. Бросьте все, оставьте. Мы дотащим сами.
Нина и Борис суетливо хватают мешок, пачкаясь в крови;
но мешок развязывается и из него вываливается
отрезанная человеческая рука.
ПОЧТАЛЬОН. Смотрите, что там! Смотрите!
Борис с размаху бьет его по голове кулаком.
Почтальон падает в обморок.
БОРИС. Вот! Я говорил вам! Я убеждал, я втолковывал! Мы раскрыты! В моей квартире мешки с расчлененными трупами! Я пропал! Мы все пропали! Он все видел!
НИНА. Молчите, болван! Ради бога молчите! Нас разоблачат!
БОРИС. Мы уже разоблачены! Этот человек, валяющийся на полу – то самое русло, через которое вся кровь, которую вы замыли вашими тряпками, вытечет наружу! Скоро почтальона хватятся, пойдут по сегодняшнему его маршруту, явятся сюда, в мою квартиру! И весь мир узнает, что вы тут творите! Что мы тут творим!
Борис мечется по квартире, выскакивает за дверь.
БОРИС. Кровь! Кругом кровь! Черт, он перепачкал кровью даже перила! Даже стены! И сейчас из его носа течет кровь! Что вы стоите? Хватайте вашу тряпку, идите, смывайте!
НИНА. Прекратите орать! Ждем! Все идет по плану! С минуты на минуту здесь будет шеф! Он должен все это увидеть! Помните: наша задача, чтобы он все это увидел! Вываливайте все из мешков на пол!
Борис и Нина вываливают все из мешков,
разбрасывают окровавленные конечности по полу
Пол должен быть усеян кровавыми останками! Скорее, скорее, скотина вы неповоротливая!
В квартиру вваливается Эдик, видит разбросанные по полу кровавые куски мяса, хватается за горло, бросается в угол, блюет.
НИНА. Эдик, Эдичек! Воды тебе дать?
ЭДИК. Нормально. Все хорошо. Молодцы. Признаться, я не ожидал от вас такой прыти. Этот труп с окровавленным лицом посреди комнаты, обагренные кровью перила, брызги, отрезанные руки… Это сильно…
НИНА. Эдичек, с этим человеком все получилось случайно. Понимаешь, порвался мешок, и все из него вывалилось на пол. (Эдика мучительно рвет). Возьми мой платок, утрись… Мы не ожидали такого поворота событий. Борису пришлось оглушить его кулаком.
ЭДИК. (Слабо). Он жив?
НИНА. Живой. Он в обмороке.
ЭДИК. Это плохо. Это очень плохо. Заряди мне новую ленту в печатную машинку. Старая совершенно вытерлась. Только скорее, скорее.
Нина уходит в соседнюю комнату.
ЭДИК. (Борису). Борис! Кровь замыть. Дверь запереть. (Указывает на почтальона). Этого – связать и не выпускать из квартиры. Привязать к стулу и не смывайте с его лица кровь. Сегодня я буду писать сцену пытки: он пригодится.
Эдик уходит. Борис привязывает к стулу почтальона. Входит Нина.
БОРИС. Вы заставляете меня ненавидеть самого себя. Я ежедневно засыпаю с одним и тем же вопросом в голове: как вы умудрились все это сделать со мной? Скажите мне: кто же теперь я? Ведь даже уже не чувствую себя человеком. Но хожу-то на двух ногах и разговариваю, и рассуждаю по-человечески! Я человек все же, но человек, посаженный вами в клетку. Самое страшное, скажи я об этом хоть кому-нибудь: нисколько не полегчало бы, а стало бы только хуже. Мое положение сквернее, чем положение дикого зверя, посаженного в зоопарк. Он хотя бы получает жалость. Мало того: его жалость выставлена на показ, он кормится за счет жалости к своей судьбе. Мне же суждено прожить жизнь в клетке, которая не видна никому на этой планете, кроме меня. Мне суждено вечно томиться в узилище, в стенках которого нет даже дверцы, открыв которую можно было бы выйти. Мне никогда не перепадет и ломтя жалости оттого, что даже жалеть-то меня не за что. Любой, кто узнает, сколько мне заплачено за все это, просто обзовет меня дураком.
НИНА. Вот именно. Идите-ка лучше вытирать кровь, вы, слюнтяй! Ваши рассуждения напоминают бред. Мы лишь зарабатываем деньги. И все. Запомните это. Только это.
БОРИС. Хватит строить из себя воспитанную институтку! Хватит мне выкать, понятно? Я в твоей вежливости не нуждаюсь! Я расторгаю со всеми вами соглашение, можете больше не напрягаться! Кровь можно смыть с пола, но как ты смоешь ее с рук и с лица? Взгляни на свои руки: разве в магазинах от тебя не шарахаются люди?
НИНА. Нет. Наверное, оттого, что свои руки я промываю тщательно и не таскаюсь по магазинам.
БОРИС. А вот от меня шарахаются! Бросаются врассыпную, лишь меня завидев!
НИНА. Это оттого, что вы ведете себя, словно параноик, опустились совсем, ходите грязный, нечесаный, небритый. Едите всякую дрянь, от которой вас тошнит. Спите всякую свободную минуту, опустились совсем, износились. Мучаете себя ненужными и пустыми рассуждениями тогда, когда от вас требуется лишь выполнение своих прямых обязанностей. Может быть вам нужен аванс? Вы скажите прямо.
Почтальон приходит в себя.
ПОЧТАЛЬОН. А! А, черт!
НИНА. Чего вы орете!
ПОЧТАЛЬОН. Помогите, люди!
НИНА. (Борису). Залепляйте ему рот скотчем, дубина! Чего вы мнетесь? Быстрее, пока он не переполошил криками весь подъезд! (Почтальону). Слушайте, вы, вам нужно только лишь выслушать меня. Ясно? Кивните головой, а не мычите. Мы не маньяки и не убийцы. Вон в той комнате работает человек. Слышите, машинка стучит? Кивните головой, если слышите. Этот человек – писатель, понимаете? Популярный писатель! Он пишет книги, понимаете? Популярные книги! Это всё, все эти трупы и вся кровь - для него, для того, чтобы он мог хорошенько делать свое дело! Его это стимулирует! Вам нужно только забыть о том, что вы здесь видели и все. Вы получите за это триста долларов! Согласны? Кивните головой, если вы согласны! (Почтальон кивает). Не будете орать, если вас развяжут? (Почтальон кивает). Развяжите его.
Борис сдирает со рта почтальона скотч.
Из комнаты выглядывает Эдик.
ЭДИК. Скорее! Скорее! Нина, Борис! Скорее!
БОРИС. Я не пойду больше. Мне все это надоело.
НИНА. Вы с ума сошли! Сейчас не подходящий момент для капризов! Сейчас нельзя прерывать процесс! Хотите, мы с вами вечером обсудим новые условия, но сейчас вы должны идти!
БОРИС. Я не пойду. Я, правда, не могу больше. Делайте со мной все, что хотите.
ПОЧТАЛЬОН. Я могу пойти вместо него.
БОРИС. Болван, ты не знаешь, во что они тебя втравят!
НИНА. Молчать! (Почтальону). Еще триста!
ПОЧТАЛЬОН. Только развяжите руки.
НИНА. (Развязывая его руки). Сейчас же раздевайтесь.
ПОЧТАЛЬОН. До пояса?
НИНА. (Снимая блузку). Догола. Вы испытываете удовольствие от насилия в сексе?
ПОЧТАЛЬОН. Не пробовал. Но если это нужно для дела, согласен начинать чувствовать.
ЭДИК. (Из глубины комнаты). Скорее, Нина! Ради бога, скорее!
НИНА. (Борису). А вы, болван, ждите дальнейших указаний!
Уходят, по пути раздеваясь.
БОРИС. Ад на третьем этаже современного дома! Вот вам и сенсация! Тартар со всеми удобствами, с отлично оборудованным клозетом! Преисподняя с горячей водой, чтобы приятно было смывать кровь с задницы, истерзанной писательскими причудами! В аду слишком много крови. Я понимаю теперь, что там много жара! Мне не дождаться, наверно, момента, когда все эти люди, которым я по дешевке продал душу, напьются крови досыта и расползутся по своим склепам. Кажется, я ее скармливаю им вот уже целую вечность, но аппетиты их лишь возрастают. Выпитая кровь давно погубила этих людей. Я же для них слишком жив. Каждым щелчком клавиши пишущей машинки они отщелкивают целый миг моего существования. И вот моя жизнь истощала, истончилась, высохла. Я до недавнего времени даже не слышал о катастрофах, ограниченных плотью одного тела. Теперь же я, несомненно, верю в их существование. Катастрофа происходит внутри меня. Катастрофа идет изнутри меня. Я умираю. Вот так просто.
Почтальон и Нина выходят из комнаты. Они окровавлены и голы.
Почтальон не в силах сдержать рвоту. Он падает на пол.
НИНА. Иногда, мне кажется, что он уже больше не сможет ничего написать. Но такими днями, как сегодняшний, он оживает.
БОРИС. Где Эдик?
ПОЧТАЛЬОН. (Слабо). Он блаженствует. Отчаянный человек. Он просил немедленно ему ванну с кровью. Надо немного подогреть. Только поскорее.
БОРИС. Ты слишком быстро вошел во вкус. Надо быть с тобой осторожнее.
Борис уходит. Нина поднимает почтальона.
НИНА. Мы, кажется, сломали ему ребра. Я перестаралась, скача на нем.
ПОЧТАЛЬОН. В человеческом теле слишком много костей. Негде разгуляться, не сломав хотя бы одну. Но он жив?
НИНА. Он в обмороке.
ПОЧТАЛЬОН. Это хорошо. Это очень хорошо. Просто отнесем его в ванную. Выполним его желание.
Нина и почтальон уносят Эдика.
Возвращаются в комнату вместе с Борисом. Все садятся прямо на пол.
ПОЧТАЛЬОН. Когда же деньги?
НИНА. А, деньги. Деньги у Эдика. Идите к нему, как очнется, отдаст.
БОРИС. Что же дальше?
НИНА. Послушайте, Борис! Я чрезвычайно устала от вас. Мне хочется, чтобы вы, наконец, поняли одну вещь: часто вопросы задавать вредно и опасно.
БОРИС. Почему же?
НИНА. Потому, что на некоторые вопросы не имеется ответов. Вы запросто спалите себе сердце в поисках. А их вообще не существует. Потом, ответы могут быть таковы, что хоть в петлю полезай. Нет, я, например, вопросов не задаю вообще. Не приучена. Точнее: приучена их не задавать. И вам советую поменьше спрашивать.
ПОЧТАЛЬОН. (Входя). Сказал, что деньги у него в столе в верхнем ящике и что я могу взять оттуда свои шестьсот.
Проходит в комнату Эдика.
НИНА. (Ему вслед). Берите, берите. И не заляпайте купюры кровью. Не отмоете потом. (Борису). Схожу к нему в ванную. Может, что еще понадобится.
БОРИС. Что же ему еще-то нужно?
Нина уходит. Появляется почтальон,
уже одетый, прячет что-то за пазухой.
ПОЧТАЛЬОН. Все. Я ухожу.
БОРИС. Нет, теперь тебе не уйти. Они тебя найдут. И очень просто. Поверь моему опыту.
ПОЧТАЛЬОН. Я все равно ухожу.
Крадучись выходит из квартиры. Входит Нина.
НИНА. Мы все перестарались. Он захлебнулся в ванной. Он там лежит, холодный и окровавленный. Слишком много крови. Он не рассчитал собственных сил. Я никогда не видела его таким. Смерть делает некоторых людей слишком жалкими.
БОРИС. Я помню, как он однажды он сказал, что его мучает одно желание, кошмарное и приятное одновременно: желание оказаться на месте одного своего героя, захлебнувшегося кровью своих жертв. Что ж, он получил свое. Только книгу об этом ему уже не написать.
НИНА. В столе есть немного денег. Нам надо уходить.
БОРИС. Нет. Деньги украл почтальон. Он отплатил вам за все те содомские мерзости, которые вы успели с ним сотворить. Как ты думаешь, разорванный в клочья мужской зад стоит полсотни долларов? Ты, например, свой всегда ценила дешевле.
НИНА. Черт! Куда вы смотрели, скотина? Почему вы его не остановили? Нет, вы порядочная сволочь, Борис! Я даже рада, что мы больше не партнеры! Вы мне так надоели своими фокусами! Нам надо уходить отсюда, а вы разглагольствуете тут, почем зря, и оскорбляете меня! Я-то о себе позабочусь, а вот вы… Что там хранилось в столе? Мелочевка! В квартире Эдика в сейфе хранятся тысячи, и если бы вы вели себя как человек…
БОРИС. Если бы я вел себя как человек, вы все уже давно были бы за решеткой. Послушай меня. Уходить надо тебе, а не мне. Это ты из тех людей, что способны вытащить себя за косу из любого болота. Так что не пропадешь. Я же не обладаю подобным талантом. Поэтому однажды, пользуясь невменяемым состоянием шефа и твоим ротозейством, я изготовил дубликаты ключей. Денег в сейфе нет, надеюсь, теперь ты это понимаешь? Так что, как видите, мой зад обошелся вам подороже.
НИНА. Ах ты, скотина! Ты, ты, ты…
Нина бросается на него с кулаками. Борис отталкивает ее.
БОРИС. Прощай, Нина. Мне жаль, что я однажды впустил тебя в мой дом.
Борис уходит, захлопнув за собой дверь.
Нина пытается открыть, но замок заклинило.
НИНА. Эй, послушайте, Борис! Это плохие шутки! Вы что-то сделали с замком! Я не могу выйти! Эй! Откройте! Откройте! Я просто хочу отсюда выйти! За дверью мы с вами разойдемся в разные стороны, и вы меня больше никогда не увидите! Эй! Слышите?
КОНЕЦ
ВТОРОЙ СЦЕНЫ
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Большая квартира. Полумрак.
Открывается дверь, в комнату осторожно входит Почтальон.
ПОЧТАЛЬОН. Эй, есть здесь кто-нибудь?
БОРИС. Есть, можешь входить. Только я на твоем месте был бы поосторожнее с выражениями. Что, если меня оскорбляет это твое «эй, кто-нибудь»?
ПОЧТАЛЬОН. (Медленно продвигается вглубь комнаты). А, это снова ты? Как же мне еще тебя называть? На двери имен не написано. Скажи тогда хотя бы, как мне тебя зовут?
БОРИС. Опять ошибка. Что, если я ненавижу собственное имя? Ты не исключаешь такой вариант, входя в чужое жилье? А если ты пытаешься заставить меня повторять то, что я повторять не люблю? Может быть, у меня с некоторых пор нет имени. Имярек. Некто. Подумай об этом. В доме повешенного, как ты понимаешь, о веревке не говорят.
ПОЧТАЛЬОН. Я понял. Со скуки бесишься, вот и пристаешь ко мне со своими глупыми рассуждениями. Я обыкновенный почтальон, мне нужно лишь передать письмо, и ничего больше мне от тебя не нужно. У меня письмо для твоего хозяина. Мне кажется, мы слишком громко разговариваем. Он где-то поблизости? Я не разбудил его?
БОРИС. У меня нет другого хозяина, кроме меня самого. Ты принес письмо мне?
ПОЧТАЛЬОН. Ты ошибаешься. У тебя есть хозяин, как есть он у меня и у всех, кто существует в мире. Это знает любой школьник. Разве ты не учился в школе? Так, где твой хозяин, он где-то рядом?
БОРИС. Рядом.
ПОЧТАЛЬОН. Рядом? Насколько?
БОРИС. У тебя слишком трусливая душонка, и если я тебе скажу, насколько он сейчас близок к нам, ты сойдешь с ума от страха.
ПОЧТАЛЬОН. Я понял. Сегодня ты в философском настроении. Я понял. Я знаю, что он близок ко всякому мелкому человечишке на этой земле, что он в сердце каждого и в каждой душе, и что каждый из нас ежеминутно думает о нем, я знаю тоже. Но сейчас я говорю совсем о другом.
БОРИС. Он рядом. Если ты перестанешь болтать, то сможешь услышать его храп. Я могу помочь тебе дотронуться до его голой ноги. У меня есть ключ от комнаты. Хочешь потрогать его ногу? Не бойся, он спит. Ты же насладишься незабываемым впечатлением.
ПОЧТАЛЬОН. Ты несешь какую-то немыслимую чушь! Он никогда не спит. Боги не спят. Это тебе объяснит любой ребенок. Иди, спроси любого, тебе ответят: боги не спят. После этого ты убедишься, что не прав и все твои фантазии покажутся тебе смешными.
БОРИС. Он спит, потому что он человек. Пускай, я смешон. Зато не слеп. У него есть тело, у него потеют подмышки, у него обгрызены ногти, у него пахнет изо рта. Он спит в моей постели, наконец, храпит и разговаривает во сне.
ПОЧТАЛЬОН. Ты ошибаешься. В тебе говорит твое неверие, оно гложет твое сердце. Ты мучаешь самого себя сомнениями, вместо того, чтобы просто поверить в него. Ты напоминаешь мне язвенника, которому нельзя есть жареное, и он зол оттого, что жареное можно есть другим. Но я тебе открою способ избавиться от проблем: поверь. Не нужно мучить себя ненавистью к нему. Твоей ненависти не хватит, чтобы покрыть всю нашу любовь. Поверь, и ты станешь совсем другим человеком. Ты станешь человеком, если поверишь.
БОРИС. У тебя на все есть ответ. Тебе очень просто жить на земле, не задумываясь о том, как ты живешь.
ПОЧТАЛЬОН. Конечно. Это оттого, что я верю. Это вера позволяет мне парировать любое твое заблуждение.
БОРИС. Он спит с моей женой. Что же ты скажешь на это? Если ты думаешь, что я говорю это нарочно: иди, открой двери в комнату, загляни. Он лежит в моей постели.
ПОЧТАЛЬОН. Мне незачем туда заглядывать. Я верю, что у него к твоей жене было дело. Я просто не могу себе представить, как в твоей голове могут появляться дурные мысли. На твою жену сошла божья благодать. Ты должен быть счастлив.
БОРИС. Они провели там целую ночь, а я здесь, возле порога, сторожу, будто пес, остатки моей совести, крохи моей чести.
ПОЧТАЛЬОН. Пусть. Пускай, целую ночь! У него к твоей жене важное и сложное дело. Есть много на свете важных и сложных дел, требующих осмысления и анализа. Работается лучше ночью, ведь ты тоже не спишь. Почему ты не спишь? Потому что тебе лучше думается в тишине и в темноте.
БОРИС. Я не сплю потому, что они погасили свет! Давно! С самого вечера! С того самого момента я и не сплю.
ПОЧТАЛЬОН. Вот! Вот истина! Все верно. Астроном рассматривает звездное небо во тьме. Днем ему мешает освещенная атмосфера. Свет мешает. Просто им тоже помешал свет. Они его выключили. Богу не нужно электрическое освещение. Он сам излучает свет.
БОРИС. Он не бог и не астроном. Он самый обыкновенный циник. Неужели ты этого не видишь? Что он делает со всеми нами? С тобой? Ты носишь ему письма каждый день, балансируя на краю гибели. Если он получает в письме хорошую новость, тебя не трогают. Если плохую, тебя наказывают. Скажи мне, что будет с тобой, если ему пришлют телеграмму, что смертельно заболела его мать? Тебя просто задавят.
ПОЧТАЛЬОН. Ничего, ничего, я потерплю. Я все пойму и приму муки с радостью. Это же нешуточное дело - болезнь матери. Ты просто бесчувственный эгоист. Неужели ты не любишь свою мать? Неужели ты не способен перегрызть горло всему миру за ее жизнь? Если ты способен на это, ты поймешь его, и простишь.
В комнате постепенно светлеет.
БОРИС. Вот уже и светает.
ПОЧТАЛЬОН. Ты и рассветы не любишь? Говоришь это таким трагичным тоном. Что ты за человек? Проснуться с восходом солнца, ощутить прохладу, услышать дыхание любимой женщины, разве это не прекрасно?
БОРИС. А я не слышу ее дыхания. Они заперли дверь на ключ. Кажется, в одном ты прав: я не люблю утро. Да и что в нем хорошего? Всякий раз утром я словно прозреваю. Я вижу слишком многое из того, что видеть бы не хотелось. Остатки вчерашних ужинов. Даже запахи просыпаются с восходом солнца и с какой-то новой силой режут мне ноздри. Еще несколько минут, и будут видны объедки на грязном столе. Рассвело, а, следовательно, я должен идти их убирать.
Открывается дверь в соседнюю комнату.
Входят Нина и Эдик.
НИНА. (Эдику). Совсем не хочется просыпаться, вставать. Сегодня очень уж поспешило солнце. Впрочем, с каждым днем лета ночи становятся все короче. Это мне совсем не нравится. Я прошу, чтобы мне продлили ночи. Я требую.
ЭДИК. Но тогда их придется продлить и булочникам, и почтальонам. Тесто перестоит, почта залежится. Что поделаешь, дорогая, ночь у нас одна на всех.
НИНА. Ну, ты уж придумай что-нибудь.
ЭДИК. Для тебя я мог бы отнять у всех них ночь и отдать тебе. Но я этого делать не стану. Я лучше остановлю солнце. Пока оно возле горизонта, пока не набрало силы, пока его лучи не разогрелись. Ведь именно ранним утром лучше всего спится. Тебе понравится, дорогая. Я затяну для тебя это утро настолько, что тебе оно надоест. Тогда ты с большим желанием встретишь день, и будешь рада, что он, наконец-то, наступил. Ты согласна?
БОРИС. (Нине). Не соглашайся. Он обманывает тебя. Ни одному человеку не по силам остановить солнце. Он лжет.
ЭДИК. Вот как? Что ж, я скажу тебе, что ты ошибаешься. Не каждый человек способен остановить солнце, это точно. Но ведь, кажется, человек по имени Иисус Навин однажды остановил закат? Или я ошибаюсь? Впрочем, все равно ко мне это никакого отношения не имеет. Я не человек, мой дорогой. Хотя и не бог. Я – нечто большее. У меня даже нет имени. Больше того: во всей вселенной нет звука, нет буквы, нет знака, достойного того, чтобы быть моим именем. Во вселенной нет ни одной страстишки, ни одного чуда, которых я не мог бы сотворить. И солнце я остановлю. Прямо на твоих глазах. Даже не стану взмахивать рукой. Оно остановится само. Достаточно одного моего желания.
Почтальон рисует фломастером на чистом листе бумаги солнце и прикрепляет рисунок к стене.
ЭДИК. (Указывая на рисунок). Пожалуйста. Получай свое солнце. Оно будет висеть на небосводе ровно столько, сколько захочу я.
БОРИС. (Почтальону). Ты ошибся. Надо было лепить на окно. Все это очень глупо и грубо.
ПОЧТАЛЬОН. Пускай, пускай окно будет здесь. Я не против. Пускай будет не одно окно в комнате, а два. Пускай будет больше окон, я совсем не против.
БОРИС. (Эдику). Все это чудовищная подделка. Ты - негодяй. Ты отнял у этих людей разум, а когда понял, что у меня разума отнять не удастся, ты отнял у меня мою жену. Ты - бесполое существо, не человек и не бог, - что ты делал с нею, в моей постели целую ночь?
Нина подходит к Борису и встает за его спиной.
ЭДИК. (Борису). Оглянись, неверный! Ты даже не можешь разглядеть собственную жену у себя за плечом. Ты слеп и глуп. Твоя жена – рядом с тобой. Можешь ткнуть в нее пальцем, если думаешь, что это призрак.
БОРИС. (Нине). Уйдем отсюда. Я все это терпел, пока он не трогал тебя. Но сегодняшняя ночь отняла у меня последние силы. Смотреть, как на твоих глазах отнимают душу у родного человека – худшая из мук. Пока в тебе еще теплится искра, прошу тебя, уйдем отсюда!
ЭДИК. Она не пойдет с тобой. Для нее ты - сумасшедший.
НИНА. (Борису). Я никуда не пойду. Я не хочу пропустить утренний сон. Мой бог остановил для меня солнце, понимаешь? Только для меня! Я не могу оставить без внимания такой подарок. Как я могу уйти?
БОРИС. Он обманул тебя, подумай об этом! Посмотри, ведь солнце просто нарисовано на листе бумаги. Почтальон принес твоему богу письма! Скажи, ответь, разреши эту загадку: разве богам приходят письма?
ПОЧТАЛЬОН. (Поспешно). А никакому богу писем нет. Все письма тебе.
БОРИС. Что за бред ты несешь?
Почтальон ручкой исправляет получателя на конверте.
ПОЧТАЛЬОН. Посмотри сам. Все письма тебе.
БОРИС. (Почтальону). Ты отвратительная, неразумная скотина.
ПОЧТАЛЬОН. Это очень спорный вопрос, кто из нас скотина. Ты пока ничего доказать не можешь.
ЭДИК. (Распечатывая конверт) Посмотрим, посмотрим, что нам пишут. (Читает). Что ж, очень хорошо, просто прекрасно. (Обращается ко всем). Поздравляю вас всех! Наконец-то, ваши судьбы решены окончательно!
ПОЧТАЛЬОН. Ну, слава богу, дождались!
НИНА. (Эдику). Я иду спать. Я верю: ты сам распорядишься моей судьбой. (Уходит).
ЭДИК. Мое предложение рассадить все население по клеткам принято нашим Парламентом единогласно. В расходную часть бюджета введена соответствующая строка. Проведены необходимые согласования. Государственная машина пришла в движение. С сегодняшнего дня вся ваша жизнь изменится. Клетка – единственно возможный способ существования человека, а с ним и всего человечества.
ПОЧТАЛЬОН. Слава богу! Наконец-то!
ЭДИК. Пока еще не известно, по какому критерию следует отбирать и группировать людей, по половому признаку, родственному, либо по некоему иному принципу следует рассаживать вас всех в клетки. Однако, самое главное сейчас то, что мною выработана основная концепция. Снижаются расходы на содержание тюрем и армии. Они больше не нужны. Снизится уровень преступности. Гражданину в клетке будет проще, безопаснее и удобнее. Устаревший институт прав и обязанностей исчерпал себя. Прекращается произвол. Налаживается статистический контроль. Это полная и окончательная победа над анархией во всех ее видах и проявлениях, полная и окончательная победа государства над неподотчетным, неучтенным, неустроенным гражданином.
ПОЧТАЛЬОН. Побегу, обрадую жену и сослуживцев! Представляю себе, какой переполох будет! Меня просто трясет от нетерпения! (Убегает).
БОРИС. (Эдику). Поздравляю тебя! Ты достиг верха цинизма!
ЭДИК. Беги, дурень, к окну, выгляни, оглянись вокруг. Люди несчастны оттого, что они предоставлены сами себе. Сколько всего говорилось о свободе, воспевалась свобода, за свободу человечество шло на каторгу, лезло в петлю. Но кто-нибудь пытался копнуть глубже? Попытайся ты. Оказалось, что человек просто не знает, что ему делать с этой свободой. Ее ему дали, наконец. Вручили. Сунули в руку. Вложили под мышку. Она его очень быстро стала тяготить, эта твоя хваленая свобода. Что дальше сделал он? Человечество всегда освобождается от ненужного балласта. Он отказался от свободы. Отказался посредством меня. Я – лишь инструмент в руках человечества, инструмент для избавления от свободы. Ты остался в одиночестве. То, что говоришь ты, правильно. В чем-то я – обманщик. Да, я зачастую нагло лгу людям. Но это понимаем лишь мы с тобой. Все остальные считают меня избавителем. Это закономерно. Ты должен привыкнуть к этому. Иисус Христос когда-то тоже казался сумасшедшим, а кое-кому и преступником, но всему человечеству он принес избавление от свободы. Он дал людям рабство веры в единого бога, рабство, которого человечество искало тысячелетия. Человека, конечно, жалеть надо, и твоя жалость мне понятна. Но только ты неверно понимаешь, за что этого самого человека надо жалеть. Кто больше вызывает жалость: воняющий дерьмом бродяга или нормальный одомашенный, надушенный одеколоном человек? Ты хочешь всех превратить в подзаборников, которые владеют какой-то эфемерной ценностью – свободой? Отчего же тогда любой бродяга держится поблизости от людей, ночует в подъездах? Отчего его тянет запереть за собой дверь? Почему всех нас тянет укутаться стенами, потолком и полом и запереть за собой двери?
БОРИС. Я не знаю.
ЭДИК. Ты не знаешь, но смеешь бороться со мной. Чтобы побеждать, надо верить. Вот я верю, что ты мне не опасен. Я даже не трогаю тебя, даже позволяю тебе со мной спорить, оскорблять меня. Потому что я верю: когда-нибудь мне удастся и тебя приучить жить в клетке. Я посажу тебя в удобную, благоустроенную клетку по соседству с собой. Ты откроешь для себя всю прелесть спокойного, безмятежного существования. Тебе в ней понравится, и со временем ты станешь благодарить меня за то, что я раскрыл тебе глаза на обыкновенные, элементарные, человеческие ценности. Прощай же. Я надеюсь, мы еще встретимся с тобой. (Уходит).
Борис мечется по комнате, роется в ящиках шкафов, в столе,
находит пистолет, хватает его, бросается к двери,
но обнаруживает, что дверь заперта.
БОРИС. Что ж, не судьба убить его. Я упустил удобный момент. Вдруг я начинаю прозревать. Мне вдруг начинает казаться, будто он прав в том, что мне никогда не справиться с ним. Он не один. Один – я. Их – много. Его – много. Перспектива быть загнанным в клетку, как какое-нибудь дикое животное, меня ужасает. Что с того, что мне раскрасят все мои перья, причешут мою гриву? Это ни на йоту не изменит сути. Впрочем, есть хороший способ покончить со всем разом. Если сошедший с ума мир не желает выздоравливать, то мне нечего делать в нем.
Вставляет пистолет в рот, стреляет.
КОНЕЦ
ТРЕТЬЕЙ СЦЕНЫ.
2014 г.
Достарыңызбен бөлісу: |