Практический смысл

Порождающая формула

обнаруживая одновременно пределы этой согласованнос­ти и вынуждая поставить вопрос о функционировании та­кого аналогизирующего смысла, который производит прак­тики и продукты менее логичные, чем того хочет структу­ралистский панлогизм, но более логичные, чем то предпо­лагает начинательное и неточное припоминание интуити­визма.

Суть ритуальной практики заключается в необходи­мости либо соединить социологическим способом, т. е. ло­гическим и одновременно легитимным, данным в каче­стве установленного культурного произвола, противопос­тавления, которые социологика разделила (таковы, напри­мер, трудовые или брачные ритуалы), либо разъединить в социологическом духе продукт этого соединения (как, на­пример, в ритуалах, связанных со сбором урожая). Виде­ние мира есть деление мира, основанное на принципе осно­вополагающего разграничения, при котором все вещи мира распределяются на два взаимодополнительных класса. Навести порядок означает ввести различение, разделить универсум на противостоящие единства, которые уже в примитивных спекуляциях пифагорейцев представлялись в форме «столбцов противоположностей» (sustoichaiai). Граница выявляет разные вещи и само различие «через про­извольное установление», как говорил Лейбниц, исполь­зуя «ex instituto» схоластики, акта сугубо магического, который предполагает и производит коллективное верова­ние, т. е. сокрытие собственного произвола. Граница отде­ляет вещи друг от друга через абсолютное различение, ко­торое можно преодолеть лишь другим магическим актом — ритуальным нарушением. Natura non facit saltus*: именно магия институции, установления, привносит в природный континуум, эту сеть отношений биологического родства или мир природы, разрыв, разделение, nomos, границу, со­здающую группу и ее особенные обычаи («То, что правда по ту сторону Пиренеев, ложь — по эту»), произвольную

* «Природа не знает разрывов» (Лейбниц, лат.). Буквальный перевод: «Природа не делает скачков». — Прим перев.

необходимость (nomô), посредством которой группа кон­ституируется в качестве таковой, институируя то, что ее отличает и объединяет. Культурный акт в собственном смыс­ле состоит в том, чтобы провести черту, которая создает отдельное и разграниченное пространство, каков nemus, священный лес, поделенный между богами, templum, раз­граниченное помещение для богов, или, совсем просто, дом, который вкупе с limen, порогом, этим опасным местом, где опрокидывается мир, где обращается знак всякой вещи, являет собой практическую модель всех ритуалов перехо­да⁷. То общее, что имеют между собой все ритуалы перехо­да, как заметил Арнольд Ван Геннеп, заключается в их на­целенности на магическую регламентацию преодоления магического порога, где, как и на пороге дома, мир «вра­щается»⁸.

Смысл границы, которая отделяет, и сакрального, ко­торое отделено, неразрывно связан со смыслом регламен-

⁷ Все слова, содержащие в себе идею разрыва, окончательно­сти, завершения, заменяются эвфемизмами, особенно в присутствии людей уязвимых, жизни которых угрожает опасность, поскольку они находятся на пороге между двумя состояниями. К числу таких людей относятся новорожденные, молодожены, дети, недавно под­вергшиеся обрезанию (Genevois, 1955). «Закончить» заменяется на «стать счастливым» или «стать богатым», «завершить» в отноше­нии урожая, пищи, молока заменяется на выражение, обозначаю­щее «всего в изобилии», эвфемизмами заменяются также слова «умереть», «угаснуть», «уйти», разбить», «разлить», «закрыть» (ср. ритуальную формулу, которую произносит женщина в адрес мужа, отправляющегося на рынок: «Режь, потом отрастет, да сделает Бог вещи легкими и открытыми», Genevois, 1968, I, 81). Аналогичным образом избегают всех слов, которые обозначают насилие над жизнью. Так, в течение сорока дней после отела или рождения ре­бенка вместо «кровь» говорят «вода». Именно потому, что про­цедура измерения содержит в себе установление границы, разры­ва (хлеб ножом не режут), она окружена всякого рода эвфемизмами и магическими предосторожностями: хозяин старается не измерять урожай собственноручно, он предоставляет сделать это либо наня­тому крестьянину, либо соседу (который измеряет урожай в его отсутствие). Эвфемизмы используются также для замещения неко­торых чисел, произносятся ритуальные формулы: «Да не будет Бог отмерять, даря нам щедроты свои!»

⁸ Van Gennep F. Les rites de passages. — Paris: Emile Nourry, 1909. — P. 17.

407

тированного, а следовательно, легитимного нарушения границы, являющегося идеальной формой ритуала. Прин­цип упорядочения мира лежит в основании ритуальных дей­ствий, направленных на узаконивание необходимых и не­избежных нарушений через их опровержение. Все акты, ко­торые бросают вызов исходному diacrisis*, являются кри­тическими, подвергающими опасности всю группу и преж­де всего того, кто выполняет их для группы, т. е. вместо нее, от ее имени и в ее пользу. Нарушения границы (thalasth) угрожают порядку природного мира и мира социального: «Каждый сам за себя, — как говорят, курица кудахчет на свою голову», т. е. на свой страх и риск (ей могут свернуть шею). Радуга, или смесь града, дождя и солнца, которую называют «свадьба шакала», представляет другой случай соединения противоестественного, т. е. противоречащего классификации, наподобие свадьбы шакала и верблюдицы, о которой рассказывается в сказке как о типичном примере мезальянса. Абсолютная граница, которая разделяет муж­чин и женщин, нарушению не подлежит. Так, мужчина, покинувший поле боя, подвергается обряду настоящего низвержения. Его связывают женщины — этот опрокину­тый мир, — они повязывают ему голову foulard, платком (типично женской принадлежностью), обмазывают его са­жей, выщипывают бороду и усы, этот символ nif, «чтобы наутро было всем видно, что даже женщина лучше него». И в таком виде он предстает перед собранием, которое тор­жественно исключает его из мира мужчин (Boulifa, 1913, 278-279). Этот человек становится Ikhunta, т. е. чем-то ней­тральным, бесполым, гермафродитом, одним словом, ис­ключенным из универсума мыслимого и называемого — он сводится к небытию, наподобие предметов, которые вы­брасывают на могилу чужака или на границе двух полей, чтобы освободиться от них решительно и бесповоротно⁹.

* Разделение, различение (греч.). — Прим. перев.

⁹ В Аит Хишем земля, которую кладут в блюдо, чтобы на нее стекала кровь обрезанного ребенка, берется па границе между полями, а затем туда же возвращается (то же самое наблюдал Рахмани, 1949, который отмечает, что блюдо, испачканное ритуальной кровью, служит мишенью для стрельбы). Известна роль, которую во многих ритуалах изгнания зла играет земля, взятая между двух границ, в месте, которое, находясь вне мыслимого пространства, вне делений, произведенных в соответствии с легитимными прин­ципами, представляет собой абсолютное вне. «Могила чужака» или мужчины, не оставившего наследников — одно из таких мест, куда изгоняется зло, оно представляет собой скорее абсолютную смерть без возврата, поскольку чужой (aghrib) это не только тот, кто в определенном смысле умер дважды — на западе и на заходе солн­ца, т. е. в месте смерти, но и тот, кто, умерев на чужой земле, в ссыл­ке (elghorba), не найдет никого, кто бы его воскресил (seker).

408

Устрашающий характер всякой операции по соединению противоположностей особенно оче­виден на примере закаливания железа, asqi, что означает также «бульон», «соус» и «отрава»: seqi, «орошать», «увлажнять сухое» — значит соеди­нять сухое и влажное, поливая соусом кускус; соединять сухое и влажное, горячее и холодное, огонь и воду при закаливании железа (seqi uzal); лить «зажженную» и опаляющую воду, seqi essem, «яд» (или, по Далле, магическим образом обез­вредить яд). Закаливание железа есть устрашаю­щий акт насилия и хитрости, исполняемый су­ществом ужасным и лицемерным — кузнецом, чей предок, Сиди-Дауд, был способен удержи­вать в руках расплавленное железо и наказывать должников, протягивая им с невинным видом одно из своих раскаленных добела изделий. Куз­нец, исключаемый из матримониальных обменов (бытует оскорбление: «кузнец, сын кузнеца»), яв­ляется создателем всех инструментов насилия: лемеха плуга, а также ножей, серпов, обоюдоос­трых топоров и тесел, — он не участвует в дере­венских сходах, но его мнение принимается в расчет, когда речь идет о войне или насильствен­ных действиях.

На перекрестье антагонистических сил находиться не­безопасно. Обрезание (khatna или th'ara, часто заменяемые эвфемизмами, основанными на dher, «быть чистым») обес­печивает защиту, необходимую, как считал Дюркгейм¹⁰,

¹⁰ Durkheim E. Les formes élémentaires de la vie religieuse: le système totemique en Australie. — Paris: Alcan, 1912. — P. 450.

409

для противостояния устрашающим силам, заключенным в женщине¹¹, и особенно силам, которые заключены в акте соединения противоположностей. Аналогичным образом землепашец надевает на голову колпак из белой шерсти и обувается в arcasen (кожаные сандалии, в которых нельзя входить в дом), словно для того, чтобы не стать местом встречи неба и земли, этих антагонистических сил, в мо­мент, когда он их соединяет¹². Что касается жнеца, то он также надевает кожаный фартук, который справедливо сравнивают с фартуком кузнеца (Servier, 1962, 217) и смысл которого полностью проясняется, если учесть, что, соглас­но Дево, его надевали также во время войны (Devaux, 1959, 46-47).

Самые основополагающие ритуальные акты в действи­тельности являются опровергнутыми нарушениями. При помощи социально одобренных и коллективно осуществ­ляемых действий, т. е. в соответствии с объективной интен­цией, порождающей саму таксономию, ритуал должен раз­решить специфическое противоречие, которое исходная дихотомия делает неизбежным, конституируя в качестве разделенных и антагонистических начал, которые должны быть соединены, чтобы обеспечить воспроизводство груп­пы. Через практическое отрицание, не индивидуальное, как то, которое описал Фрейд, но коллективное и публич­ное, ритуал нацелен на нейтрализацию опасных сил, вы­свобождаемых в результате нарушения сакральной грани­цы, в результате насилия над h'аrат женщины или земли, которая границей произведена.

Для осуществления актов магической защиты, к ко­торым обращаются во всех случаях, когда воспроизвод-

ство жизненного порядка требует нарушения границ, за­ложенных в самом его основании, и, в частности, каждый раз, когда требуется разрезать, убивать, короче, нарушать нормальное течение жизни, имеются амбивалентные персо­нажи, равно презираемые и устрашающие, агенты наси­лия, которые, как и применяемые ими инструменты наси­лия (нож, серп и г. п.), способны отвести злые силы и от насилия уберечь. К их числу относятся чернокожие, кузне­цы, мясники, учетчики зерна, старухи — все те, кто по при­роде своей, являясь частью отрицательных сил, которым следует противостоять или которые следует нейтрализо­вать, предрасположены к роли магических экранов, ибо находятся на скрещении группы с теми опасными силами, которые порождает противоестественное деление (разре­зание) или соединение (пересечение). Чаще всего для вы­полнения кощунственных и сакральных актов разрезания, таких как заклание быка, приносимого в жертву, обреза­ние (либо, например, кастрация мулов), приглашается куз­нец. Иногда ему же поручается открытие пахоты. В одной деревне Малой Кабилии персонаж, которому поручено открывать пахоту и который является последним потом­ком человека, нашедшего в воронке от снаряда кусок же­леза и сделавшего из него лемех для плуга, обязан также выполнять все насильственные акты, связанные с огнем и железом (обрезание, скарификация*, татуировка и т. п.). В целом можно сказать, что тот, на кого возложено торже­ственное открытие пахоты и кого иногда называют «сва­дебным мужчиной», выступает и в качестве представителя группы, и в качестве козла отпущения, которому предпи­сано иметь дело с опасностями, вытекающими из наруше­ния¹³. Первая задача жертвоприношения, производимого публично и коллективно по случаю крупных нарушений во время пахоты или при наладке ткацкого станка (когда

Нанесение неглубоких царапин на кожу (в ритуальных или медицинских целях) или на оболочку семян (для их быстрого и од­новременного прорастания). — Прим. перев.

¹³ Безусловно, именно в этой логике следует понимать ритуаль­ную дефлорацию, имеющую место в некоторых обществах.

411

нить и верхний косяк пропитываются кровью жертвенного животного (Anonyme, F D В, 64)), состоит в том, чтобы из­бежать несчастья, заключенного в нарушении¹⁴. И как осо­бенно наглядно показывает пример заклания жертвенного быка или срезания последнего колоска, именно ритуализация всегда превращает неизбежное убийство в обязатель­ное жертвоприношение, опровергая кощунственность акта самим его исполнением.

Магическое нарушение границы, установленной в соответствии с магической логикой, не навязывалось бы с такой обязательностью, если соединение противоположнос­тей не было бы самой жизнью, а их разъединение путем убийства — условием жизни, если бы они не представляли собой воспроизводство, сущность, существование, опло­дотворение земли и женщины, которые именно с помощью соединения освобождаются от смертоносной бесплоднос­ти, каковой является женское начало, предоставленное самому себе. В действительности, соединение противопо­ложностей не уничтожает оппозицию, а противоположнос­ти, когда они соединены, все же противостоят, но совер­шенно иначе, являя двойную истину отношения, которое их объединяет: одновременно антагонизм и взаимодопол­нительность, neikos и philia — отношения, которое может показаться их двойственной «природой», если рассматри­вать их каждое в отдельности. Так, дом, который обладает всеми негативными характеристиками женского мира, тем­ного, ночного, и который с этой точки зрения эквивалентен могиле или девственнице, меняет свой смысл, когда стано­вится тем, чем он также является, а именно идеальным мес­том сосуществования и союза противоположностей, кото­рое, подобно жене, «внутренней лампе», несет в себе соб­ственный свет¹⁵: когда заканчивают настилать кровлю но-

¹⁴ Старая женщина, qibla, которая, как и кузнец, обладает спо­собностью противостоять опасностям, таящимся на скрещении про­тивоположностей, усаживается на нижний валик ткацкого станка, чтобы придерживать его, пока на верхний валик наматывается по­лотнище.

¹⁵ Как мы уже видели, амбивалентность женщины находит свое отражение в логике семейных отношений в форме оппозиции меж-

412

вого дома, именно к супружеской лампе обращаются с просьбой дать первый свет. Таким образом, любая вещь приобретает различные свойства в зависимости от того, воспринимается она в состоянии соединения или разъеди­нения, при том что ни одно из этих состояний не может счи­таться истиной вещи, поскольку в таком случае иное будет искажено или искалечено. Именно так окультуренная при­рода, это искаженное сакральное, женское-мужское, или омужествленное, как оплодотворенная земля или женщи­на, противопоставляется не только мужскому в его целост­ности — в состоянии соединения или разъединения, — но также, и в основном, природной природе, еще дикой и не­покоренной, как девственница, целина, или природе, вер­нувшейся к уродливому и губительному природному, ка­ковым является собственно природное вне брака: скошен­ное поле или старая колдунья, чья хитрость и лживость поз­воляют сравнивать ее с шакалом.

Эта оппозиция между женским-женским и женским-мужским проявляется множеством спо­собов. Женская женщина — это такая женщина, которая не подчинена никакой мужской власти, которая, не имея ни мужа, ни детей, не имеет че­сти (h'urma). Бесплодная, она является составной частью целины (бесплодная женщина не должна ничего сажать в саду, не должна держать в руках семена) и дикого мира, она связана с непокорен­ной природой и с оккультными силами. Имея в себе часть, связанную со всем, что искажено (от aâwaj, «искажать»: «она сделана из плохого дере­ва», «из кривого дерева»), и со всем, что выверну­то и выворачивает* (ей приписывают thiaiwji,

ду кузиной по параллельной отцовской линии и кузиной по парал­лельной материнской линии.

* В оригинале «что вывернуто и выворачивает» выражено как «qui est gauche et qui gauchit», буквально: «которое с левой сто­роны и делает левым». Оригинальное словоупотребление следует иметь в виду, чтобы лучше понять связь с последующим описани­ем, где речь идет о различии левого и правого. В русском языке, кроме как в арго, прямая связь между «левым» и «искаженным» (в отличие от «правого» и «правильного») не сохранилась. Выбирая между передачей игры со значениями и возможно большей точнос­тью, мы отдали предпочтение последней. — Прим. перев.

413

подозрительные изворотливость и сноровку, характерные также для кузнеца), она предраспо­ложена к магии и, в частности, к такой магии, которая использует левую руку, жестокую и ро­ковую («удар левши» — смертельный удар), ко­торая предполагает вращение справа налево (в отличие от мужчины, который пользуется пра­вой рукой, творящей знамение, и поворачивает­ся слева направо). Такая женщина мастерски ко­сит глазом (abran walan), исподтишка, в направ­лении, противоположном тому, где находится человек, по отношению к которому она хочет выразить свое неодобрение или неудовольствие. Abran («вращаться справа налево», «заплетать­ся» (языком), «поворачивать назад», короче, «вер­теться в плохом направлении») противопостав­ляется qeleb («отворачиваться» (спиной), «опро­кидывать») подобно тому, как незаметное, бег­лое, пассивное движение, женская увертка, «ко­сой» удар, магический прием противопоставля­ются демонстративной агрессии, открытой, пря­мой, мужской. Крайнее негативное проявление женщины — старуха, в которой сосредоточены все отрицательные свойства женскости (всего того в женщине, что вызывает у мужчин ужас, столь характерный для «мужских» обществ). В свою очередь, крайнее проявление старухи — старая колдунья (stuf), свирепый сказочный пер­сонаж (Lacoste-Dujardin, 1970, 333-336), наделен­ный необычайными способностями («беззубая, она разгрызает бобы, слепая, она прядет пряжу, глухая, она повсюду сплетничает»). Если по мере старения мужчины набираются мудрости, то женщины становятся все злее, несмотря на то, что «порвав с этим низким миром» (поскольку они более не затронуты сексуальностью), они по­лучают возможность ежедневно молиться (Ano­nyme, 1964). Считается, что часто причиной раз­доров между женщинами являются посторонние

Схема 2. Сводная схема основных оппозиций

415

семье старухи (их называют «разрушительница­ми домов»). Мужчина, который печется о гармо­нии и мире в своем доме, держит их на удалении, да старухи и сами опасаются бывать в семьях, где имеется авторитетный глава (elhiba).

Только у свободной от всего бесплодной ста­рухи, которую ничто уже более «не сдерживает», в полной мере раскрываются задатки, свойствен­ные всякой женщине. Любой росток, предостав­ленный сам себе, всегда тянется влево, повернуть его в правую сторону (или к правоте) можно лишь с помощью специального искривления, «за­рубки» («женщина — что зарубка на дереве»). Точно так же в любой женщине есть что-то от дьявольской природы женской женщины, что проявляется, в частности, во время менструаций, когда она не должна готовить еду, работать в саду, заниматься посадками, молиться и постить­ся. Считается, что «женщина — как море» (где скапливаются нечистоты). A elkhalath, коллектив­ное имя, данное «женскому роду», означает так­же пустоту, небытие, пустыню, разруху.

Благодаря достоинствам, которыми наделе­но мужское начало и которые позволяют ему в любом браке навязывать свои условия, мужское-мужское, в отличие от женского-женского, ни­когда не осуждается открыто, несмотря на не­одобрение, которое вызывают некоторые фор­мы избыточности мужских доблестей, когда они проявляются в чистом виде, как, например, «доб­лесть (nif) дьявола». Одним из воплощений дья­вола является «рыжий»¹⁶. Он повсюду сеет сму­ту, у него нет усов, с ним не хотят вместе торго­вать на базаре, а на последнем суде, когда всем прощаются все прегрешения, ему отказывают в отпущении грехов и т. п. Другим воплощением

¹⁶ Известно, что рыжий и красный — в особенности цвет хны — ассоциируется с мужественностью (достаточно напомнить об упо­треблении хны при подготовке больших церемоний инициации, бра­косочетания, обрезания). Показательно также, что жертвенный бык (благодаря которому, как ожидается, польют дожди) никогда не бывает рыжим.

416

дьявола — совершенно в ином смысле — высту­пает amengur, мужчина, не оставивший потом­ков мужского пола.

Социальный мир, каждую его часть, насквозь про­низывает основополагающее разделение, начинающееся с разделения труда между полами, переходящее далее в раз­деление сельскохозяйственного цикла на время труда и время производства и достигающее представлений и цен­ностей, опосредованных ритуальными практиками. В ос­нове разделения труда, а также ритуалов или представле­ний, предназначенных для усиления или оправдания этого разделения¹⁷, лежат одни и те же практические схемы, ко­торые вписаны в самые глубинные телесные диспозиции. Эмпирическая работа по установлению «колонок оппози­ций», на которых зиждется каждая культурная система в своем произвольном, т. е. историческом своеобразии, по­зволяет выявить принцип основополагающего разделения, исходный nomos, который мыслится как расположенный у истока, в своего рода изначальном акте конституирования, установления, институирования, но который в действи­тельности институирован в каждом обычном акте обыден­ной практики, наподобие тех, которые управляют разделе­нием труда между полами, этой формой непрерывного творения, одновременно бессознательной и коллективной, что определяет ее непрерывность и трансцендентность в отношении индивидуальных сознаний.

¹⁷ «Они прогуливаются целыми днями, и у них вкусный кускус. У женщин кускус грубее (abelbul)» (Picard, 1968, 139). Песни жен­щин и особенно жалобные песни, исполняемые во время обмолота, полны подобными утверждениями. Однако наиболее сильно сопро­тивление женщин господству мужчин выражается в магии, этом оружии доминируемых, которое остается подчинено доминирую­щим категориям [восприятия] («Женщина — враг мужчины», «Не болезнь его сгубила, а женская ревность»). Так, например, чтобы низвести мужчину до положения осла (aghiul, слово-табу, заменен­ное эвфемизмом, позаимствованным из арабского языка), т. е. до положения раба, лишенного воли, женщины используют сердце осла, высушенное, посоленное и смолотое, приготовляя из него маги­ческий напиток.

417

Смысл распределения видов деятельности между по­лами (такого, каким оно выглядит в приведенной ниже свод­ной таблице) можно постичь, комбинируя три основные оппозиции: оппозицию между движением внутрь (а также вниз) и движением вовне (или вверх), оппозицию между влажным и сухим и, наконец, оппозицию между непрерыв­ными действиями, направленными на длительное поддер­жание противоположностей и распоряжение ими в их един­стве, и краткими, прерывистыми действиями, направлен­ными на объединение существующих противоположностей или разделение соединившихся. Нет нужды вновь возвра­щаться к оппозиции между внутренним, домом, кухней, или движением внутрь (накопление запасов) и внешним, полем, базаром, сходом, или движением вовне, между невидимым и видимым, личным и общественным и т. д. Оппозиция меж­ду влажным и сухим, которая частично перекрывает преды­дущую, дает женщине все то, что имеет отношение к воде, зелени, траве, саду, овощам, молоку, дереву, камню, земле (женщина пропалывает огород босиком, она лепит глиня­ные горшки и внутренние стены голыми руками). Но по­следняя оппозиция, наиболее важная с точки зрения риту­альной логики, отделяет мужские действия: непродол­жительные и опасные столкновения с пограничными сила­ми (пахота, жатва, заклание быка), для которых требуются инструменты, сделанные с помощью огня, и соответствую­щие предохранительные ритуалы — от действий женских: от вынашивания и ведения хозяйства, постоянных забот, направленных на обеспечение непрерывности, приготов­ления пищи (аналогичного вынашиванию), ухода за деть­ми и животными (включающего чистку, уборку навоза, от запаха которого чахнут скотина и дети, а также подмета­ние), тканья (которое в одном из его аспектов рассматрива­ется как поддержание жизни), заготовки продуктов или просто сбора плодов, а также других видов деятельности, которые сопровождаются простыми искупительными обря­дами. Сама женщина, т. е. ее жизнь и способность к дето­рождению, в высшей степени уязвима («беременная жен­щина стоит одной ногой в этом мире, а другой — в ином»,

418

«могила для нее остается открытой с момента зачатия до четвертого дня после родов»), уязвимы также и те жизни, за которые она несет ответственность, т. е. жизнь детей, ско­та, сада. Выступая хранительницей объединенных проти­воположностей (т. е. жизни), женщина должна распоряжать­ся жизнью и защищать ее как техническими, так и магичес­кими средствами.

Схема 3. Разделение труда между полами

виды мужского труда	виды женского труда
ВНУТРЕННИЕ РАБОТЫ
кормить скот по ночам	запасать еду и воду,
(запрещается подметать)	сохранять запасы, привязывать скот после возвращения с пастбища
	готовить (кухня, огонь, горшки, кускус)
	кормить детей, животных (коровы, курицы)
	ухаживать за детьми подметать (содержать в чистоте)
	ткать (и прясть шерсть)
	молоть зерно
	месить землю (лепить горшки из глины и штукатурить стены)

419

НАРУЖНЫЕ РАБОТЫ
выгонять стадо	доить корову (сбивать
ходить на базар	масло)
работать в поле (далеко, открыто, желтый, злаки)	ухаживать за садом (близко, закрыто,
пахать (лемех, обувь)	зелень, овощи)
сеять	(запрет на обмолот хлеба)
жать (серп, фартук)
молоть
веять зерно
переносить и вкапывать	переносить зерно, навоз
балки (мужская	(на собственной спине),
«каторга»),	воду, дрова, камни
крыть крышу	(женские «каторжные»
на спине скотины выво­зить в поле навоз	работы на строительстве дома)
сбрасывать (залезать	собирать (сбор плодов)
на деревья и сбивать мас-	маслины (запрещается
лины, трясти деревья —	сбивать плоды палкой),
для дома)	финики, миндаль, дерево
рубить дрова (мастерить	(хворост, ветки, сучья) и связывать их (в охапки)
деревянную утварь	собирать колоски
для кухни топором	полоть (босиком,
или ножом)	в длинном платье)
	давить ногами маслины
	(ср.: мять)
резать скотину, птицу	(запрещается резать скотину)
	мять глину руками
	(для дома и гумна — с коровьими лепешками) (предварительно ее добыв)

420

Подвергаясь постоянной опасности в ка­честве хранительниц жизни, женщины отвечают за все магические практики, направленные на со­хранение жизни (например, все обряды asfel про­тив сглаза). Все эти обряды направлены на про­должение жизни, за которую отвечают женщи­ны, поддержание той способности к плодоно­шению, носителями которой они являются (бес­плодие всегда вменяется им в вину). Чтобы убе­речь от смерти еще не родившегося ребенка, бе­ременная женщина совершает омовение рядом с сукой, у которой отобрали щенков. Когда жен­щина теряет ребенка в младенчестве, она облива­ется водой в яслях, одежду ребенка зарывают рядом с его могилой, помещая туда же заступ, которым закапывали могилу (существует выра­жение «продать заступ», а матери, потерявшей ребенка советуют: «Надо немедленно зарыть за­ступ»). И наоборот, бесплодной женщине запре­щается делать все то, что имеет отношение к пло­дородию (сажать, красить хной руки жениха, isli, т. е. причесывать невесту, thislith, т. е. прикасаться ко всему, что должно расти и множиться). Что­бы избежать опасности, женщине не следует про­износить некоторых слов: о ребенке, как и о саде, говорят с помощью эвфемизмов и даже антифраз («фу, какой негритенок» — скажут о ребенке), чтобы не искушать судьбу (своего рода hubris, т. е. хвастовством) и не вызывать зависти дру­гих, а также избежать сглаза, т. е. жадного и рев­нивого взгляда (особенно женского), выражаю­щего завистливое желание. Такой взгляд прино­сит несчастье, и он особенно опасен для женщин как хранительниц и охранительниц жизни (счи­тается, что тот, кто, взглянув на корову, сочтет ее красивой и захочет ее заполучить, насылает на нее болезнь; комплименты опасны, ибо в похва­лах заключено желание). Говорят: «Сады любят тайну (esser) и вежливое обращение». Эвфемизм, который является благословением, противопо­ставляется злословию, хуле. Слово сплетника опасно, «как женщина, которая налаживает ткац-

421

кий станок» (это единственный случай, когда жен­щина осуществляет скрещивание, подвергаясь опас­ности, аналогичной той, которая подстерегает мужчин во время жатвы или пахоты). Кроме того, женщина применяет магические противо­ядия, которые — все без исключения — имеют от­ношение к огню, к сфере сухого, а также к влаж­ному вожделению (сглаз, thit', иногда называется nefs), как, например, пахучие воскурения, татуи­ровка, хна, соль и всякие горькие вещества (assa faetida, олеандр, смола и т. д.), применяемые, что­бы отделить, отодвинуть, отщепить (Devulder, 1957, 343-347).

Таким образом, оппозиция между прерывистым муж­ским и непрерывным женским обнаруживается как на уров­не воспроизводства, в оппозиции зачатия и вынашивания, так и на уровне производства, в структурирующей сельско­хозяйственный цикл оппозиции между временем труда и временем производства, где последнее отведено для вына­шивания и регуляции природных процессов. «Занятия муж­чины — не успел оглянуться, и все кончено. А у женщины семь дней пройдет, а она свои дела никак не закончит» (Genevois, 69); «Жена следует за своим мужем, она доделы­вает то, что он оставляет после себя»; «У женщины легкая работа (fessus), но она не имеет конца». Именно посред­ством разделения труда между полами, которое является одновременно и техническим, и ритуальным, структура практики и ритуальных представлений сочленяется со структурой производства. Важнейшие моменты сельскохозяй­ственного года, которые Маркс называл трудовыми пери­одами¹⁸, когда мужчины соединяют противоположности

¹⁸ Маркс К. Капитал. — Т. II. — Гл. XIII («Время производст­ва»). — М.: Политиздат, 1969. — С. 269-79. Календарь сельско­хозяйственных работ воспроизводит в превращенной форме ритмы сельскохозяйственного года, а точнее говоря, климатические ко­лебания, которые в свою очередь переводятся в чередование рабо­чего времени и времени производства, структурирующее сельско­хозяйственный год. Режим дождей характеризуется оппозицией между холодным дождливым сезоном, продолжающимся с ноября по апрель, и жарким засушливым сезоном, продолжающимся с мая

422

или разъединяют объединенные противоположности — т. е. осуществляют собственно сельскохозяйственные дей­ствия (в противоположность простому сбору плодов, кото­рым занимаются женщины), — сопровождаются коллектив­ными ритуалами узаконивания, принципиально отличаю­щимися по важности, торжественности и непреложности от предохранительных и искупительных ритуалов, которые в течение всего остального периода производства (когда зер­но, как горшок, оставленный для просушки, или как ребе­нок во чреве матери, подчинено процессу исключительно природного преобразования) выполняются в основном жен­щинами и детьми (пастухами) и имеют своей функцией со­действовать природе в ее работе (см. схему 4).

Нет нужды показывать, как посредством технического и ритуального разделения труда между полами таблица мужских и женских ценностей соотносится с основопола­гающей оппозицией сельскохозяйственного года. Цену та­ких качеств, как мужественность и бойцовость — когда речь идет о мальчике, — легко понять, если знать, что муж­чина, особенно во время пахоты, жатвы и полового акта, — это тот, кто, производя жизнь и средства удовлетворения жизненно необходимых потребностей, должен с помощью насилия, способного прекратить насилие, осуществить со­единение противоположностей или разъединение объеди­ненных противоположностей. И наоборот, женщина, кото­рая предназначена для непрерывных дел вынашивания и

по октябрь, при минимальном выпадении осадков в июне, июле и августе и возобновлении — столь ожидаемом — дождей в сентяб­ре. Зависимость от климата, с очевидностью, очень тесная, посколь­ку тягловая сила, имеющаяся в распоряжении крестьян для пахот­ных работ, невелика, а используемая техника (соха, серп) нена­дежна. Точно так же символическое оснащение ритуалов зависит от плодов, характерных для данного сезона (хотя в некоторых слу­чаях используется то, что припасено заранее, например, гранаты, и чего всегда хватает для ритуальных нужд). Но порождающие схе­мы позволяют найти замену и извлечь пользу из нужд и внешних ограничений в соответствии с самой логикой ритуала (этим объяс­няется, например, полная согласованность технического и мифи­ческого разума, которая обнаруживается во множестве случаев, например в устройстве дома).

Схема 4. Сельскохозяйственный год и мифологический год

424

упорядочения, естественно наделяется обратными свой­ствами: сохранения, накопления, утаивания — всем тем, что входит в понятие h'urma.

Магическая граница, как видим, пролегает повсюду: она одновременно в вещах и в телах, т. е. в порядке вещей, в природе вещей, в рутине и банальности повседневной жизни. Понимать это — значит помнить о том, что застав­ляет забыть слепой рассказ, «история, рассказанная идио­том, полная шума и ярости и ничего не значащая», так же как и мистическое заклинание, которое преобразует в сво­его рода вдохновенную литургию немного механическую и маниакальную рутину трудов и дней, цепочки стереотип­ных слов, выражающих предмыслимые мысли (отсюда эти «рассказывают», «как говорят», «как мы говорим», кото­рые сопровождают дискурс информаторов), общие места, где спокойно, где чувствуешь себя одновременно как у себя дома, но вместе со всеми остальными, серии преформированных актов, осуществляемых более или менее машиналь­но. Следует осознавать, что простое описание вызывает позиционное изменение всех слов или действий, осмысли­ваемых без намерения осмыслить, из которых состоит весь обыденный порядок и которые благодаря свойству самого дискурса становятся речами намеренными и преднамерен­ными. Следует осознавать также, что этот эффект совер­шенно особым образом влияет на все жесты ритуального, которые, будучи увековеченными и банализированными «магической стереотипизацией», как говорил Вебер, пере­водят в неосмысливаемые движения (поворачиваться на­право или налево, перекладывать снизу вверх, входить или выходить, связывать или разрезать) наиболее характерные операции ритуальной логики (объединять, расчленять, пе­реносить, переворачивать).

«В этот день пастух уезжает рано утром, чтобы успеть вернуться к azal. Он собирает всех трав понемногу (...). Он сделает из них букет, который тоже называется azal и кото­рый будет подвешен над входом. В это время хозяйка дома готовит молочный крем...» (Hassler, 1942). Из каждой обыч­ной фразы такого обычного описания нужно уметь не толь-

425

ко вычленить смысл, который не осознается агентами, но также увидеть в ней банальную сцену повседневной жизни: старика, сидящего у своей двери, пока невестка готовит ему еду, возвращающийся скот, женщину, которая привя­зывает его, юношу, возвращающегося с букетом цветов, которые ему помогла собрать бабка, мать, которая берет цветы и привешивает их над входом, услышать обычные слова («покажи-ка», «молодец, какие красивые», «хочу есть» и т. д.), увидеть сопровождающие все это обычные жесты.

И конечно, ничто так не дает почувствовать практическую функцию и функционирование социальных принципов разделения, как реалис­тическое и одновременно образное описание вне­запной и тотальной трансформации обыденной жизни, которая происходит при «возвращении azal». Все без исключения в деятельности муж­чин, женщин, детей внезапно преображается, подчиняясь новому временному ритму: выгон скота, конечно, а также труд мужчин и домаш­няя работа женщин, место, где готовится еда (это момент, когда выносят огонь, чтобы установить kanum во дворе), часы отдыха, место, где едят, сама природа питания, момент и маршрут пере­мещений женщин и их работ вне дома, ритм со­браний мужчин, церемоний, молитв, сходов, ба­заров, организуемых между деревнями.

Во влажный период, по утрам, до doh'a все мужчины находятся в деревне: за исключением собрания, которое бывает иногда по пятницам после коллективной молитвы, именно в этот мо­мент происходят сходы всего клана и всех сове­тов по урегулированию дел (по поводу разделов, расторжения браков и т. д.); также в эти часы с минарета раздаются обращения к собраниям мужчин (например, призыв к коллективным ра­ботам). С наступлением doh'a пастух гонит ста­до на пастбище, а мужчины отправляются в поле или в сады для выполнения либо крупных сезон­ных работ типа пахоты или обработки землей мотыгой, либо мелких работ, которыми запол-

426

нено «мертвое время» года или сельского дня (сбор травы, рытье и чистка канав, сбор хвороста или выкорчевывание пней и т. д.). Когда дождь, снег или холод прерывают всякую работу в полях или когда невозможно обрабатывать слишком раз­мокшую землю без ущерба для будущего уро­жая или для предстоящей пахоты, а плохие до­роги и страх застрять вдали от дома прерывают традиционные связи с внешним миром, импера­тив, предписывающий мужчинам находиться в середине дня вне дома, собирает их всех в общем доме, несмотря на все раздоры. В этот период года все до единого мужчины действительно на­ходятся в деревне, куда начиная с thaqachachth (конец октября) подтягиваются жители azib — хутора.

Вечерняя трапеза (imensi) подается очень рано — как только мужчины, сняв ботинки и рабочую одежду, присаживаются отдохнуть. Когда наступает ночь, все мужчины уже рас­ходятся по домам, за исключением тех, кто по вечерам предпочитает молиться в мечети, где, как правило, последнюю молитву (el âicha) совершают раньше, чтобы она по времени совпадала с мо­литвой maghreb. Именно потому, что мужчины всегда едят дома (за исключением полдника), жен­щины, лишенные принадлежащего им простран­ства, стремятся присвоить другое место, занима­ясь приготовлением пищи у стены дома, в тени, в послеобеденное время, пока мужчины отсутству­ют, что позволяет им хлопотать, не привлекая к себе внимания, без опасения быть застигнутыми за бездельем. Работа у ткацкого станка — заня­тие, которое длится в течение всего периода дож­дей — позволяет выстраивать своего рода заве­су, за которой можно уединиться, она служит своего рода алиби, поскольку к ней можно вер­нуться в любой момент. Эта же стратегия исполь­зуется и в отношении деревенского пространства: присутствие мужчин запрещает женщине выхо­дить к колодцу в течение всего утра, тем более что опасность упасть в воду заставляет соблю-

427

дать особую осторожность. Следовательно, по утрам водой обеспечивает «старуха». Она же, если в семье нет девочки, отгоняет куриц и до­машних животных от циновки, на которой рас­кладываются маслины или виноград, прежде чем они попадут под пресс или жернов.

В противовес замыканию группы на самой себе, а также на своем прошлом — в форме исто­рий и легенд, которые рассказываются долгими вечерами в помещении, предназначенном для мужчин, — с наступлением сухого сезона проис­ходит открытие вовне". Пробуждение деревни, затаившейся на период дождей, сопровождается, с возвращением azal, большим шумом и движе­нием: стук копыт мулов сообщает о тех, кто от­правляется на базар, он сменяется непрерывным топотом выгоняемого из хлевов скота, затем пе­чатный шаг ослов оповещает о том, что мужчи­ны выходят в поля и сады. Ближе к doh'a пасту­шок собирает свое стадо, а часть мужчин возвра­щается в деревню на послеполуденный отдых. Муэдзин зазывает на молитву ed-dohor — это зна­чит, что пора вновь выходить из дома. Менее чем за полчаса деревня пустеет, на этот раз полно­стью. Утром женщины остаются дома не только из-за домашних дел, но и из-за того, что иначе им пришлось бы проводить полуденный отдых (lamqil) под деревом, подобно мужчинам, или спешить домой, чтобы оказаться на месте к это­му времени, предназначенному для интимной близости. Наоборот, во второй половине дня практически все женщины, за редким исключени­ем, сопровождают мужчин. В это время «стару­хи», передавая бразды правления той невестке, до которой дошла очередь готовить ужин, уча­ствуют в общих работах, утверждая, таким об-

¹⁹ Влажный сезон является временем устного обучения, когда закрепляется групповая память. Во время сухого сезона эта память действует и обогащается через участие в действах и церемониях, цементирующих единство группы: летом дети практически обучают­ся крестьянским делам и обязанностям человека чести, которые им предстоит исполнять в будущем.

428

разом, свою власть. Они обходят огород, приби­рают за мужчинами: тут подобрать брошенную деревяшку, горсть фуража, упавшего по дороге, там — палку, забытую под деревом, вечером при­нести, кроме кувшина свежей воды из родника в саду, охапку травы, виноградных или маисовых листьев для скота. Молодые женщины во время сбора фиников помогают мужьям, которые тря­сут финиковые деревья. Жена собирает плоды, перебирает их и раскладывает на циновках, а ве­чером возвращается домой, немного позади мужа, одна или в сопровождении «старухи».

Так этот двойной выход определяет грани­цы azal, в прямом смысле слова мертвого време­ни, которое должен уважать каждый: кругом звенящая тишина, пустота, на улицах — настоя­щая «пустыня». Большинство мужчин разбре­лось: кто живет на azib (на хуторе), кто постоян­но живет вне дома из-за необходимости ухажи­вать за садом и за парой быков в хлеву, некото­рые работают на сушильне фиников (недаром в это время каждая семья боится, что ей не собрать всех своих мужчин в случае необходимости). Неизвестно, кому — мужчине или женщине — принадлежит в этот момент внешний мир. И те и другие остерегаются его занимать. Человек, ока­завшийся в эти часы на улице, кажется каким-то подозрительным. Редкие мужчины, из тех, кто не остался спать в поле под деревом, проводят сиесту, развалившись то тут, то там: в тени вхо­да, у изгороди, перед мечетью, прямо на камнях, или внутри дома, во внутреннем дворе, или в от­дельной комнате, если таковая имеется. Женщи­ны легкими тенями выскальзывают из дома, пере­секают улицу, незаметно проникают в дом к со­седке: сейчас они также ничем не заняты и, пользу­ясь тем, что присутствие мужчин в доме в это время дня старательно скрывается, собираются вместе или ходят друг к другу в гости. И только пастушки, возвратившиеся в деревню со своими стадами, играют на окраинных перекрестках и в местах сходок второстепенной важности: они

429

играют в thigar, «ножную борьбу», thighuladth, «бросанье камней в цель», в thimristh, «жмурки», своего рода игру для девочек, и т. п.

жүктеу/скачать 3.42 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: