Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия

католической — церкви» .

Взгляды Крижанича не имеют ничего общего с великодержавными идеями панславизма. Его труды и его теории надо рассматривать в рамках его времени. Предлагавшийся им план возрождения славянства был обусловлен исторической

⁵⁶ Погодин М.П. Собрание статей, писем и речей по поводу славянского вопроса. М., 1876.

⁵⁷ Пыпин А.Н. Панславизм в прошлом и настоящем. СПб., 1913.

⁵⁸ Аксаков КС. Славянский вопрос. 1860-1886. М., 1886.

⁵⁹ Именно так его именовал М.Крлежа: КНеьца М. Eseji. Zagreb, 1933. S. 81.

⁶⁰ Golub I. Zivot i djelo Juria Krizanica // Enciclopedia modema. Zagreb, 1971-1972. T. 18. S. 64. См.
также: Гольдберг А.Л. Новое о Юрие Крижаниче // Вопросы истории. 1973. № 5. С. 196-197.

обстановкой середины XVII в., равно как и его взгляды на западных соседей славян в это же время. В творчестве Крижанича переплелись потребности его родины, изнемогавшей под чужеземным игом, претензии на мировое господство папского Рима и сложныепроблемы России, вступавшей в Новый период своей истории. Да, Крижанич активно противостоял западным соседям славян и требовал изолировать от них славянский мир. Но умер он, защищая этот мир в борьбе с турецкими захватчиками, до конца своей жизни мечтая о братском объединении всех народов. И в наши дни мы отдаем должное гуманисту и просветителю Юрию Крижаничу, предвосхитившему не подобострастные идеи панславизма, а светлую идею единства всего человечества. Это о ней писал А.С.Пушкин в стихотворении «Он между нами жил...», вспоминая о Мицкевиче:

Об этом же мечтал бунтарь и утопист Велемир Хлебников, обращая ко всему человечеству звонкие строки:

Вот на этом знаменательном пути — от создания «всеславянского» языка к языку всемирному — Юрий Крижанич и занимает свое почетное место.

Общественно-просветительская деятельность Симеона Полоцкого (1629-1680) — важное звено в той большой цепи межнациональных культурных взаимосвязей, которая соединила нынешние славянские народы узами духовного родства⁶¹.

Европейская культура воспринималась Симеоном Полоцким как одна из основных мировых ценностей, и он стремился постоянно знакомить с нею читателей и слушателей своих виршей, трактатов и проповедей. Наиболее часто просветитель обращается к именам нескольких великих европейцев, чье творчество и деятельность он оценивал особенно высоко. Среди героев его стихов встречаем греческих философов Аристиппа, ученика Сократа, Аристотеля, Диогена, последователя кинической школы, получившего известность как пример философа, пренебрегающего благами жизни, Эпикура, Платона. Вообще античная культура занимала видное место в его творчестве.

⁶¹ В 1980 г имя Симеона Полоцкого (Самуила Гавриловича Петровского-Ситняновича) по решению ЮНЕСКО было внесено в календарь международных дат великих деятелей славянской культуры.

Судя по написанным в молодости Симеоном польс-коязычным поэмам, посвященным польско-шведской войне, и «Беседе о брани», созданной им уже в зрелые годы, тема войны и мира волновала просветителя на протяжении всей жизни Подлинные события Симеон Полоцкий изображает далеко не всегда достоверно. В одиннадцатом фрагменте явно преувеличены военные успехи Речи Посполитой. Речь идет о незначительном эпизоде в начале польско-шведской войны: в сентябре 1656 г. войско под командованием коронного маршалка Иеронима Любомирского осадило Краков. Польские историки пишут, что эта осада шла вяло и большою урона шведскому гарнизону города, которым с 5 февраля 1656 г. по 16 мая 1657 г. командовал генерал Павел Вюртц, она не принесла. Тогда же эти события стали получать такую же, как в поэме Симеона Полоцкого, пышную литературно-публицистическую трактовку, представляющую блокирование Кракова важнейшей военной операцией. В поэме «Отчаяние краля шведского» шведы уже якобы совсем побеждены — кто убежал, а кто погиб.

На самом деле несравнимо больший военно-политический резонанс в пределах Речи Посполитой и во всей Европе получила битва под Простками (в «Королевских Прусах»).

В августе 1655 г. гетман Богуслав Радзивилл подписал вместе с Янушем Радзивиллом Кейданский договор о переходе Великого Княжества Литовского от унии с Речью Посполитой к унии со Швецией. В неравном бою имевшие большое численное превосходство шведы и выступавшие на их стороне польские полки потерпели сокрушительное поражение. Это была одна из первых побед Речи Посполитой после периода оцепенения, когда многим казалось, что она стоит перед гибелью.

Симеон Полоцкий пишет об итогах исторической битвы. Его комментарии, несмотря на сатирическую окраску, близки к исторической правде. Кратко сообщает автор поэмы о пленении войсками Гонсевского под Богуславцем князя Бернанда Веймарского, гетмана Богуслава Радзивилла, шведского военачальника Исраэля Ис-саксона Риддерхельда, братьев Ангелов — английских офицеров на шведской службе Иоахима и Ганса, шведского генерала Боктранека. Судя по известным сегодня реляциям, приказам того времени, все это действительно произошло 9 октября 1656 г. Возможно, поморская тематика больше других интересовала просветителя. Он пишет о взятии русскими войсками Нарвы и смерти графа Ферсена, об отступлении Де ля Круа из центральной Польши в Поморье, о неудачном походе шведского генерала Стенбока в начале 1657 г. под Биржи — родовое поместье Радзивиллов.

С «поморскими фрагментами» в поэмах Симеона Полоцкого перекликаются и стихи о положении в Лифляндии. Писатель вновь и вновь обращается к описанию русской кампании по осаде Риги, длившейся с 23 августа по 12 октября 1656 г. Поэт изображает, насколько плачевно обстоят дела руководителя ее обороны графа Магнуса де ла Гарди, назначенного генерал-губернатором Ливонии и одновременно главнокомандующим на огромном фронте от Ладожского озера до Двины 1 июня 1655 г. Заметим: исторические документы убеждают, что де ла Гарди не только успешно руководил обороной города, но и организовал 2 октября 1656 г. смелую вылазку. Рижане ударили по укреплениям осаждающих и нанесли им сильное поражение. В немалой степени именно из-за этого русский царь

вынужден был прекратить осаду Риги и отступить в Полоцк.

Нежелательный политический эффект от неудачи «московитов« под Ригой Симеон Полоцкий стремится приглушить в нескольких своих сочинениях. В «Виршах на счастливое возвращение его милости царя из-под Риги «просветитель говорит об избавительной миссии Алексея Михайловича для белорусов, называет его «светом веры», объявляя само присутствие его на белорусской земле великим благом. А в заключительной части поэмы «Отчаяние короля шведского», по воле автора, главный герой — Карл X Густав — будто специально, чтобы порадовать своих противников, перечисляет пережитые им главные военно-политические неудачи: победы гетмана Гонсевского в Пруссии, измену курфюрста Бранденбургского, потерю союза с Радзивиллами и польским вице-канцлером Иеронимом Радзейовским, выдворенным из родной страны за растраты казны еще в 1652 г., обосновавшимся в Швеции и пытавшимся всеми способами вернуть утраченные привилегии⁶².

Итак, несмотря на то, что поэма писалась в то время (не позднее лета 1657 г.), когда многие надежды и политические начинания правительства Алексея Михайловича явно не оправдали себя, автор намеренно выставляет положение русской стороны в самом благоприятном свете. Обращаясь к более ранним произведениям Симеона Полоцкого — «Приветствию взятия Дерпта», полоцким и витебским метрам (1656), замечаем, что сочувствие автора русскому царю просматривается и в этих текстах.

В ранних декламациях, адресованных Алексею Михайловичу, Симеон Полоцкий подчеркивал, что главная цель русского царя в развязанной им войне с Речью По-сполитой и Швецией — не расширение владений за счет захвата новых земель, а миссионерское радение за чистоту веры. В этих же виршах автор намекает и на дерзкие планы проведения русскими военной экспедиции из Финского залива морем на Стокгольм⁶³.

Две польскоязычные поэмы, посвященные польско-шведской войне, — еще одно свидетельство того, что писатель был последовательным сторонником союза Речи Посполитой с Российским государством. В отличие от авторов анонимных польско-немецких поэм Симеон Полоцкий гораздо подробнее и точнее изображает непосредственных участников «Потопа», многочисленных лиц, связанных с этими событиями (Оливера Кромвеля, трансильванского князя Георга Ракоци, шведского канцлера Акселя Оксеншерна, шведского полководца графа Магнуса де ла Гарди, посланника крымского хана Мех-муда IV). Редко упоминаются в исторических документах такие герои поэм Симеона, как шведский полковник Леон Хауплт и комендант шведского гарнизона Бижского замка Палл. Политико-сатирические поэмы Симеона Полоцкого расширяют наши представления об административно-политической географии подобного рода литературных памятников, а также о социальной и конфессиональной принадлежности ее создателя. Поэмы написаны сторонником мирного единения церквей — Симеон Полоцкий был монахом латино-униатского ордена Василия Великого (базилиан), учрежденного в 1617 г. униатским митрополитом Иосифом Рутским с центром при виленской Свято-Троицкой обители (отметим, что именно монахам-базилианам было вверено

⁶² Кан А. История Швеции. М., 1974. С. 204

⁶³ Соловьев СМ. История России с древнейших времен. СПб., 1896. Т X. Кн. 2. Стб 1697

воспитание и обучение светского юношества)⁶⁴.

В XVII в. роль главного проводника в России западной культуры играла, несмотря на постоянные конфликты, Речь Посполитая, а польский язык стал выполнять в тогдашнем московском обществе обязанности, весьма похожие на роль французского языка в петербургских салонах XIX в., то есть он был средством общения среди наиболее образованных людей.

Именно во время правления царя Алексея Михайловича Российское государство значительно увеличило свою территорию за счет белорусских и украинских земель. Это сопровождалось приобщением Москвы к некоторым европейским культурным традициям. Ф.М.Ртищев, Симеон Полоцкий и его ученик царь Федор Алексеевич содействовали созданию новой для России системы церковно-благотворительных учреждений.

Униат Симеон Полоцкий в сложных московских условиях чувствовал себя, очевидно, миссионером и просветителем, убежденным во всепобеждающей силе разума, образования, книжного знания, призванного смягчить нравы. В России же культура традиционно мыслилась в оппозиции к цивилизации. В Москве просветитель нашел учеников, последователей, влиятельных единомышленников (западников тип? митрополита Сарского и Подонского Павла, Ф.Ю.Ромодановского, Г.А.Долгорукого, Ф.М.Ртищева, Б.М.Хитрово), способствовал установлению принципиально новых для Российского государства образовательных институтов, интеллектуально программировал целое направление в русской кульгуре.

Все, чему научился Симеон Полоцкий в Киево-Могилянской коллегии и Виленской иезуитской академии, он сумел с пользой употребить в московский период общественно-просветительской деятельности: составляя десятки проповедей, произнесенных им в московских и подмосковных храмах, закреплявших связь церкви с народом, с национальной жизнью, он явно использовал наставления, почерпнутые из книг украинского проповедника Иоаникия Галятовского «Ключ разумения», «Наставления в риторике» виленского профессора Казимира Кояловича и «Практического красноречия» своего учителя по виленской академии Сигизмунда Лауксмина, книги, одиннадцать раз переиздававшейся в типографиях Вены, Мюнхена, Праги, Франкфурта. Работая над стихотворными «Френами, или Плачами на смерть царицы Марии Ильиничны» (1669), Симеон творчески учитывал опыт «Тренов» на смерть малолетней дочери выдающегося польского поэта Яна Кохановского, «стихотворя» Псалтырь, опирался на блестяще переведенные на польский псалмы того же Кохановского. Составляя пьесы «Комедия притчи блудного сына» и «Трагедия Навуходоносора» для первого в России придворного театра, Симеон также ориентировался на польские, белорусские и украинские образцы (в Полоцке иезуиты основали театр еще в 1585 г., и первым представлением стала трагедия «Навуходоносор»).

На масштабном, историке-культурном поприще Симеон Полоцкий победил: ему удалось интеллектуально запрограммировать всесильных властителей Российского царства, внушая подданным «уважение к власти», получившее теоретическое обоснование в знаменитом трактате Сымона Будного «Защита власти», а правителей подводя к мысли о необходимости благотворительности в

⁶⁴ Прот. Константин Зноско Исторический очерк церковной унии. М., 1993. С. 141-142.

государственном масштабе.

Симеон Полоцкий был среди тех, кто еще в XVII в. пытался не допустить разрыва между церковью и культурой, пересказывая в виршах все новинки современной ему науки и популяризируя в стихах предания и анекдоты из литературного европейского наследия разных эпох.

И все же сегодня историки искусства склонны оценивать победу нового религиозно-художественного направления XVII в., идеологом которого был Симеон Полоцкий, как трагедию самих новаторов, как разрыв с преданием, временное «обмирщение» русской иконописи, утрату переживания и переосмысления Предания.

Важнее растущей популярности переводной развлекательно-поучительной литературы, модного увлечения пришедшим с Запада театром было осознание все большим числом русских людей необходимости учиться у Запада. Поэтому самыми главными своими задачами Симеон Полоцкий считал издание «Букваря» и «Псалтыри», по которым в XVII в. учились читать, а среди переводной литературы на первом месте оказались пособия по грамматике, арифметике, лечебники и космографии (вспомним греко-славяно-российский лексикон Епифа-ния Славинецкого и его же перевод знаменитого трактата основоположника научной анатомии А.Везалия).

Подобно Аввакуму, Симеон Полоцкий испытал на себе серьезное влияние паулинизма — идей святого апостола Павла. Он часто ссылается в своих виршах и проповедях на апостола Павла, цитирует его послания. Основой паулинизма является свобода, с одной стороны, противопоставленная системе внешних норм и запретов, а с другой — произволу. Именно в этом духе понимал свободу и Симеон Полоцкий.

Уважение к власти — основа правового европейского мышления. Внушая эту мысль своим читателям, Симеон Полоцкий последовательно пытался проводить среди россиян свою миссию — европейскую миссию в России.

В своих виршах с заметным постоянством Симеон Полоцкий обращается к библейским образам. Коломенский дворец царя Алексея Михайловича уподобляется просветителем «Соломонову дому», через него как бы раскрывается мудрость царя (дом становится двойником монарха). Мудрость Алексея Михайловича, сопоставляемого с библейским Соломоном, раскрывается через описание в виршах Симеона интерьеров Коломенского дворца, западно­европейских по своему происхождению, новых для московского быта (использование в росписях знаков Зодиака). Мудрость государя выражается через обращение к предметам европейской культуры.

Интересен и появляющийся в текстах Симеона Полоцкого образ Никодима, объединяющего в своем лице преданного ученика и высокопоставленного мецената. Институт меценатства был для Великого Княжества Литовского и Российского государства в XVII в. весьма прогрессивным и сыграл в судьбе самого Симеона Полоцкого значительную роль.

Будто предчувствуя грядущее потрясение устоев, разрушение традиции, чреватое конфликтами отцов и детей (вспомним трагическое столкновение одного из воспитанников Симеона — будущего царя Петра с сыном, царевичем Алексеем, подобно Авессалому восставшим против отца и также из-за этого погибшим),

Симеон постоянно обращается к образу Авессалома.

Споры о принципах перевода и редактирования Библии были по сути своей спорами о будущем России, о том, по какому пути ей следовать — опираясь на разум, интеллектуальное знание, предлагаемое Западом в многочисленных книгах, привозимых в Москву украинскими и белорусскими интеллектуалами, или опираясь лишь на веру, осторожно ограничивая чтение «тлетворных латинских и полских книг», как предлагал активный православный оппонент Симеона инок Евфимий Чудовский.

«Восточники»-мудроборцы начали ощущать коварность бездонной книжной мудрости для неискушенного читателя, без надежного наставника пустившегося в странствие по ее волнам. Поэтому, считали они, возможен иной путь спасения, а значит, другое отношение к письменному слову: сознательное уклонение от «внешней учености» и постижение сокровенных знаний через духовное самоуглубление, подобно Сергию Радонежскому, одаренному свыше совершенным «книжным разумом».

Богооткровенную мудрость «восточники» противопоставляли суетным «внешним» наукам западников.

В самом конце XVII в. главным училищем России стала Спасская Академия в Москве в Заиконоспасском монастыре, уже в 1700-1701 гг. она была перестроена по киевскому образцу в латинскую школу под протекторатом Стефана Яворского, пригласившего многих преподавателей из Киева.

Грекофилы полемизировали с латинистами отнюдь не по поводу доказательных методов — они у тех и других были общими, исходящими из идеи «писанного разума» — неслучайно в библиотеке Епифания Славинецкого, по подсчетам С.П.Луппова, из 72 книг 38 были латинскими, а в описи домовой казны опального патриарха Никона, сделанной 31 июня 1658 г., значилось, по данным Б.В.Сапунова, 1297 единиц, из которых нерусских — 837, то есть более 60%.

Самое учреждение школ было бесспорным и положительным приобретением. Однако перенесение латинской школы на русскую почву означало разрыв в церковном сознании. Разрыв между богословскою «ученостью» и церковным опытом.

С православной точки зрения, эволюция от «любомудрия» к «мудроборчеству» оборачивалась объявлением войны схоластике католического образца, «внешней мудрости», позитивистскому подходу к вероучению.

Согласно православному вероучению, индивидуальное, личное спасение невозможно, необходимо соборное, то есть при условии обновления всего мира. Личное же спасение как единственно возможный путь для человека утверждали богословствующие католики и протестанты. Влияние на эволюцию к «мудроборчеству» оказала также борьба — весьма острая во второй половине XVII

в. — с идеями протестантизма.

Об обострившихся противоречиях между московскими монахами и выходцами из бывших земель Речи По-сполитой свидетельствует история зверского убийства стрельцами недавно вернувшегося из киевского паломничества брата Симеона Полоцкого иеромонаха Иоани-кия, происшедшее в 1674 (или 1675)

г. в Трубчевском монастыре при попустительстве игумена Нектария.

Усилиями московских «мудроборцев» в 1690 г. были признаны еретическими

многочисленные труды Симеона Полоцкого, осужденные (сколь же велико было их влияние!) спустя десять лет после смерти автора церковным Собором. Патриарх Иоаким публично заклеймил книги писателя как «атручаные латинским духом», ибо их автор «хотел чужемудренные новости в народ православный великороссийский вводити».

В украинских читательских кругах книги проповедей Симеона продолжали оставаться популярными. Особенно ценились сборники «Вечеря душевная» и «Обед душевный» запорожскими казаками, гордившимися помещенной в «Вечере душевной» проповедью Симеона «Слово к православному и христоименитому запорожскому воинству». Поэтому секретарь патриарха Адриана Карион Истомин, игнорируя решение Собора о запрещении книг Симеона, в ответ на просительное письмо кошевого атамана от 19 сентября 1698 г. высылает столь необходимые казакам книги проповедей Симеона, присовокупив патриаршее благословение.

Итак, несмотря на внешние репрессии, к концу XVII в. западники-латинисты, создав в Москве мощную колонию, одержали полную и окончательную победу, определив направление основного пути русского просвещения и богословия на ближайшие два столетия. Те же, кто, подобно мудроборцу Аввакуму Петрову, противопоставлял светской эрудиции «ученое незнание», духовную мудрость и живую связь с Богом, оказались надолго забыты. Но в развитии литературного языка именно Авваум наметил основное направление, продолженное лингвистической политикой Петра I, требовавшего писать «простым русским языком».

Симеон Полоцкий пытался ввести переводную литературу в круг чтения даже малолетнего Петра. Видимо, по его совету, была создана своеобразная «потешная» книга для маленького Петра I. Ею стала «Александрия», историческая повесть, широко известная в Великом княжестве Литовском в XV-XVII вв.

Общественно-просветительская деятельность Симеона Полоцкого неразрывно связана с процессом становления образования западнического европейского образца в рамках традиционной российской религиозной культуры, с поцессом его постепенного обмирщения.

Из белорусских предшественников Симеона Полоцкого уже Ф.Скорина пытался реализовать свою просветительскую программу в практической деятельности — поэтической, переводческой, издательской, в естественнонаучных исследованиях. В книгах и деятельности Симеона Полоцкого сходная просветительская программа, развившись и усложнившись, обретает общегосударственную значимость. В его ранних произведениях и преподавательской деятельности получают свое отражение исторические события эпохи и научные гипотезы, знакомящие нас с политическими симпатиями и уровнем знаний талантливого представителя восточнославянского региона середины XVII в., учившегося в Киево-Могилянской коллегии и Виленской иезуитской академии.

Симеон Полоцкий доказал саму возможность выражения при помощи виршей и проповедей всего многообразия богословских, общественно-политических, педагогических и эстетических проблем. Он смог сделать это лишь благодаря активному использованию достижений современной ему и предшествующей славянской и латиноязыч-ной поэзии Белоруссии, Украины, Польши, опыта

школьной ученой поэзии, всего богатства жанров, использовавшихся восточнославянскими просветителями и европейскими гуманистами в XVI — первой половине XVII в.

Опираясь на традиции европейских и восточнославянских гуманистов, Симеон Полоцкий значительно расширил проблематику ораторской прозы, принял личное участие в возрождении традиций устной проповеди в Москве, что имело важное значение для просвещения не владеющего грамотой населения и утверждения новых государственных взглядов.

Если в эпоху средневековья категорию совершенного и гармонического относили лишь к потустороннему, божественному миру, а реальным, несовершенным миром поэты пренебрегали, то само появление силлабики в России в середине XVII в. по-своему утверждало возможность совершенного, гармонического в земной жизни. Постижение это было интуитивным; появление же виршей, посвященных реальным событиям и людям, фиксировало процесс духовного освоения человеком окружающего его мира.

Образная система Симеона Полоцкого представляет собой полный реестр того, что было уже найдено и открыто европейскими, в том числе белорусскими гуманистами. Она ценна именно своей полнотой, сведенностью воедино. Многие образы, использованные поэтом, имеют конкретные источники — от Библии до античных авторов и польских писателей XVI-XVII вв.

И если для качественного скачка самому Симеону Полоцкому не хватило сил и традиции, то он попытался количественно восполнить пробел, силлабизируя все то редкое и полезное, что видел вокруг — от научной гипотезы до поучительной бытовой истории. Его блистательная переработка ста шестидесяти пяти псалмов из «Псалтири Давидовой» 1578 г. Яна Кохановского открывает яркую плеяду стихотворных интерпретаций известных памятников западноевропейской поэзии.

Симеон Полоцкий не ставил перед собой задачу научить чему-то принципиально новому. Он стремился обобщить все, что было зафиксировано в книжной мудрости и этому исчерпывающему знанию научить максимально широкую аудиторию. Проведенное исследование обширного наследия Симеона Полоцкого убеждает, что лишь обобщение богатейшего опыта мировой учительной литературы и освоение белорусско-украинско-польского культурного пространства позволили Симеону Полоцкому реально содействовать коренным сдвигам в российском образовании.

Комплексное исследование наследия Симеона Полоцкого как белорусского, так и московского периодов деятельности позволяет во многом иначе оценить сам процесс становления просветителя как выдающегося общественного деятеля, педагога, писателя-популяризатора натурфилософских взглядов и естественнонаучных представлений средствами литературы. Энциклопедизм просветителя стал его общественной позицией, позволяющей активно вмешиваться во все происходящее в московских придворных кругах, начиная со смерти или рождения царских детей и кончая организацией типографии, свободной от патриаршей цензуры.

Упор, который делал Симеон Полоцкий в своей деятельности на светское знание, «гражданские науки и искусства», во многом был созвучен завтрашнему, петровскому взгляду на литературу, ибо император видел в книге главный путь

распространения научных знаний в России. Единство «восточного» учительного и «западного» просветительского начал, ощутимое в творчестве восточнославянских гуманистов XVI — первой половины XVII в. и их последователя Симеона Полоцкого, будет ведущим и в творчестве прогрессивных восточнославянских писателей и общественных деятелей XVIII в.

Тексты Симеона Полоцкого позволяют восстановить, какой представлялась культурная карта Европы образованному полочанину середины XVII в. Очевидными полюсами на карте Европы оказываются города, с которыми в силу биографических причин просветитель был связан - древний Полоцк, Вильна, Киев. Центром культурного мира он, судя по всему, считает Рим, что вполне естественно для монаха-базилианина. Москве же для того, чтобы стать Третьим Римом, необходимо создать собственный университет, государственную библиотеку, воплотить в жизнь многие идеи и проекты, предлагавшиеся Симеоном, стремившимся в меру сил способствовать посильной европеизации столицы Российского государства, которую он, судя по многим отзывам в письмах, считал варварским городом.

Самой же дикой страной мира Симеон считал Америку, в которой, судя по свидетельствам мореплавателей, процветает людоедство и где даже родовитые люди обходятся без одежды, ходят нагими. Об открытии Америки Симеон сообщал читателям в виршах «Новооткрытая», написанных в 50-е гг. XVII в. на польском языке. В этом пространном стихотворении автор считает необходимым выделить специальный раздел «Америка», упомянув в нем и путешественника Америго Веспуччи. Источник этих виршей Симеона Полоцкого, написанных в популярном в польской литературе жанре «новин», — поэтический перевод книги итальянского мыслителя Полидора Вергилия Урбинского «Об изобретателях вещей» (Венеция, 1498), выполненный белорусским писателем Яном Протасовичем «Краткое описание кто что изобрел и для пользования людям дал» (Вильна, 1608). С этой книгой Симеон Полоцкий, очевидно, познакомился во время учебы в Виленской иезуитской академии.

Напряженный призыв Симеона Полоцкого к диалогу с Европой, звучавший в Москве в течение 14 лет, был воспринят неоднозначно и поддержан далеко не всеми. Просветитель, много раз в жизни сталкивавшийся с нетерпимостью в столице Российского государства, предвидел возможность конфликтных ситуаций и, зная, как в Москве недоверчиво относятся к иноязычным книгам, в своем завещании просил разделить свою уникальную библиотеку между четырьмя монастырями. При этом в Москве, в Заиконоспасском монастыре, оставалась только четверть этого огромного книжного собрания, одного из самых больших в российской столице того времени. Три четверти книг, которые Симеон собирал всю свою жизнь, возвращались в дорогие его сердцу европейские города — Полоцк и Киев (в Полоцкий Богоявленский и киевские — Печерский и Братский монастыри).

И все же просветительская деятельность европейски образованного Симеона Полоцкого не осталась в Москве незамеченной. Его «Псалтырь рифмотворную» читал с восхищением молодой М.Ломоносов, приучаясь «стихотворить», во многих семьях пели переложенные виршами Симеона псалмы, положенные на музыку дьяком В.Титовым, в московских храмах благодаря его примеру возродились

устные проповеди. Так и после своей смерти в 1680 г. Симеон Полоцкий посильно участвовал в сложном, идущем до сих пор процессе европеизации Российского государства.

ЕВРОПЕЙСКИЙ ИСТОРИК В РОССИИ XVII ВЕКА

Рассуждая о диалоге культур России и Запада, мы учитываем многогранность и системное единство объектов исследования. С определенной точки зрения единая западная культура (как и культура России) в каждый момент истории представляет собой сложно организованный комплекс культур, элементы которого подчас глубоко дифференцированы и отстоят друг от друга дальше, чем от аналогичных элементов российской культуры.

Сопоставьте, например, традиционную крестьянскую культуру Франции и России XVII в., а также единовременные им культуры дворов «солнечных» монархов Людовика и Алексея. Исследование «диалога» в близкосопоставимых культурных ипостасях уже давно приносит ожидаемые результаты, характеризующие европейскую культуру в интеллектуальном смысле условных и географически объективных половин континента: Запада и России.

«Бунташное» для всей Европы XVII столетие — это время мощных народных восстаний и взлета абсолютизма, научной революции и секуляризации мысли, это литература и театр, искусство и архитектура стиля барокко, время великих пиратов и мореплавателей, ученых-энциклопедистов и первопроходцев. Это век сильных и разносторонних личностей, равно владевших пером и клинком, сочетающих глубину познаний с твердостью убеждений, утонченность мысли с незаурядной энергией и мужеством.

Одним из таких людей, олицетворявших собой явление европейской культуры, был митрополит Сибирский и Тобольский Игнатий (1620-е-1701): крупный церковный деятель и ученый историк, блестящий полемист и оратор, композитор и поэт, переводчик, видный идеолог Российского православного самодержавного царства ⁵. Род его широко известен в культурном мире. Среди достижений Игнатия было утверждение за фамилией Корсаковых почетной приставки Римские. С 1679 г., когда Игнатий завершил работу над сводом хоровых произведений на все крупные церковные праздники⁶⁶, до кончины Николая Андреевича Римского-Корсакова в 1908 г. европейская музыкальная культура обогащалась творениями представителей этой прославленной фамилии. Произведения Римс-ких-Корсаковых — высокообразованных офицеров российской

65

армии и флота (до пострижения служил и Игнатий) — широко известны и исполняются до сего дня.

Начало композиторской славы Римских-Корсаковых приходится на царствование Федора Алексеевича (1676-1682), когда широко реформировались управление, армия и промышленность, возникла первая бесцензурная типография и Россия чуть не получила финансово и юридически автономный университет, когда население росло, налоги снижались, а нищета благодаря государственным программам сокращалась. Государство было признано на мировой арене в качестве великой державы, его территория расширялась, а строительство шло невиданными темпами (в одной Москве было возведено около 10 тыс. каменных зданий).

Первый композитор из рода Римских-Корсаковых по убеждениям и званию принадлежал к длиннобородым противникам Петра, которых триста лет без устали осмеивает историография и художественная литература. В отличие от «царя-преобразователя» он не склонен был противопоставлять культуры России и Запада, больше внимания уделяя их общим корням и перспективе.

В этом Игнатий не отличался от иных крупных личностей своего времени: А.Л. Ордина-Нащокина, А.С. Матвеева и В.В. Голицына, просветителей и поэтов Симеона Полоцкого, Сильвестра Медведева и Кариона Истомина, художников Симона Ушакова, Карпа Золотарева и Богдана Солта-нова, композиторов Николая Дилецкого, Иоанникия Коренева и Василия Титова, генералов Аггея Шепелева и Григория Косагова, зодчего Якова Бухвостова, корабела Якова Полуектова, историка Андрея Лызлова и др.

Что же представлял собой интеллектуальный мир культурного человека предпетровской России? Не затрагивая в краткой статье тонкие области веры и убеждений, обратимся прежде всего к его познаниям. Для этого возьмем одну небольшую книгу Игнатия. Это — «Генеалогия... Корсаков-Римских», написанная на рубеже 1670-80-х гг. В ней автор аргументировал происхождение своей фамилии от римской консульской династии Фабиев, подобно многим знатным родам Европы ведущей начало от Геракла, заодно знакомя русского читателя с методами исторического исследования и целым рядом специальных исторических дисциплин.

При всем умалении уровня познаний допетровских книжников, исследователи вынуждены были признать, что изучение латинского и греческого языков наряду со славянским считалось обязательным для сколько-нибудь серьезного образования. На этом и останавливались, не стараясь разобраться, как и для чего использовались классические языки. Между тем, как прямо писал Игнатий в трактате «Довод вкратце»⁶⁷, речь шла о непосредственном изучении по первоисточникам основ европейских гуманитарных и естественнонаучных знаний⁶⁸.

⁶⁷ Каптерев Н. Ф. О греко-латинских школах в Москве в XVII в. до открытия Славяно-греко-
латинской академии // Прибавления к творениям святых отцов в русском переводе за 1889 г. М.,
1889. С. 672-678.

⁶⁸ Богданов А.П. К полемике конца 60-х - начала 80-х гг. XVII в. об организации высшего учебного
заведения в России. Источниковедческие заметки // Исследования по источниковедению истории
СССР XIII-XVIII в. М., 1986. С. 177-209; Он же. Борьба за развитие просвещения в России во
второй половине XVII в. Полемика вокруг создания Славяно-греко-латинской академии // Очерки
истории школы и педагогической мысли народов СССР с древнейших времен до конца XVII в. М.,

Любознательные россияне буквально повторяли путь западных коллег эпохи Возрождения, но уже на новом уровне, обеспеченном тщательно выполненными и основательно откомментированными изданиями античных авторов, знакомясь с довольно развитыми формами и принципами исследования и оформления его результатов, сложившимися в ходе развития ренессансной традиции.

Не удивительно, что по форме «Генеалогия явленной от Сотворения мира фамилии, несравненнаго древностию роду... Корсаков-Римских» является привычной нам научной монографией . Чудом сохранившаяся, ныне изданная мною, авторская рукопись⁷⁰, находившаяся до революции в собрании князя А.Б. Лобанова-Ростовского⁷¹ и лишь недавно обнаруженная Б.Н. Морозовым в ГАРФ, имеет титульный лист с заглавием и посвящением: «В память славных родителей своих, во образ правды и служеб наследником своим». Далее следует список авторов источников сочинения — 65 крупнейших имен в области исторической филологии. В «Предисловии к читателям» обрисованы предмет и задачи генеалогии, ее воспитательное значение, сформулированы критерии достоверности сведений источников и их истолкования, введено новое для русского читателя требование точных ссылок на используемые тексты.

Книжица в 208 страниц in folio состоит из 18 глав и 33 выделенных заголовками подразделов, завершается 10 красочными изображениями гербов с подробными стихотворными описаниями. Оглавление с указанием листов рукописи помещено за Предисловием, как до сих пор делают в западных университетах. Развороты снабжены правыми и левыми колонтитулами.

Ссылки на авторов, названия, тома и страницы (или разделы) источников приводятся Игнатием прямо в тексте, зато в изумительном количестве; поля отведены под пояснения, и переводы иностранных слов. Обещание ссылаться на источники и отмечать их противоречия выполнено автором свято; многим авторам даны характеристики с точки зрения сравнительной достоверности.

Неудобство широко распространенных в XVI-XVIII вв. ссылок в тексте (сохранившихся до сих пор в некоторых российских изданиях) проявляется при изрядном их количестве, когда автору приходится делать сокращения, чтобы читатель не утратил нить повествования. Например: «От Калепина, по Страбону, и Овидиушу, и Стефану; Теора; Витрувиуша книга 7; Геллиуша; Плиниуша книга 2; Арис-тотелеса в книге О естестве зверей»⁷².

Сокращенным ссылкам часто придается самостоятельная смысловая нагрузка, как принято и сегодня: «о том роду пишут во всех римских летописцах: в Ливиуше,

1989. С. 74-88; Он же. Из предыстории петровских преобразований в области высшего образования // Реформы второй половины XVII-XX вв.: подготовка, проведение, результаты. М., 1989. С. 44-63; Он же. Борьба за организацию Славяно-греко-латинской академии // Советская педагогика. 1989. № 4. С. 128-134.

в Тацыте, в Транквилле, но собственно в Цыцероне, который многажды дела Бруту совы защищал»⁷³. Игнатий старался и тут указать источники поточнее: «сие описует Артон Либералий от книги четвертая Никарди Альтера-ционум (Никандровы метаморфозы — Авт.), а яснее в книге Театрум вите тумане, Слово мудрости, в листе седмьсот седмдесят втором, в слове F».

Развернуто или кратко, Игнатий старается указать источники для каждого упомянутого им имени и факта. Наглядное представление о его работе дает такой, например, фрагмент: «Сей Диоклетиус уведав, яко Стесихорус, славный пиитик лиричный у римлян, написал хулу Елене Прекрасной, бабе Диоклесове, — и за то разгневався, повеле обезочити славнаго творца, яко Бокациуш и Квинтилианус, книга 10, глава 1; и Калепинус (автор словаря — Авт.) о том же Диоклесе и Стисехоре то же дело воспоминает».

В ряде случаев Игнатий отсьшал читателя к группе разнородных фактов, на которых он построил заключение, приводя источники в логической последовательности: «И о сем выводив, да вестно кийждому буди: ин Аннотацио-нибус Ливии, лист 93; Фестус Ювеналий; Плиниус, книга 18, глава 3; Макробиуш, книга 1, глава 6; Александр аб Александра, книга 1, глава 10; Плиниус второе, книга 7, глава 4, и книга 22, глава 5; Волатеранус, книга 16, глава 1; Силвиус Италийский, книга 6, на концу; Овидиуш, книга 1 Фасторум; Плутархус ин Вита Фабии Максими; Аннотационес Ливии, книга 2, лист 73» .

Ссьшки русских книжников на античных авторов зачастую игнорируются под предлогом, что они скорее всего списаны из польских или украинских сочинений. Коли так, ученые избавили себя от труда эти ссьшки проверять: занятия тем более утомительного, что его результат надежен лишь при установлении источников всего текста памятника. Иначе как знать: не списал ли автор свои ссьшки именно из обойденной исследователем книги?

Работа трудоемкая, но попробовать стоило. Полное сравнение с источниками текста фундаментальной «Скифской истории» А.И. Лызлова (1692 г.) дало поразительный результат: в огромной монографии не оказалось ни единой ложной (списанной) ссьшки на русские или иностранные источники⁷⁵.

Игнатий Римский-Корсаков все же дал в «Генеалогии» несколько заимствованных ссылок — на авторов, чьи сочинения не пережили античности и известны нам только по описаниям и цитатам древних комментаторов и энциклопедистов. Гимнографа Олена и оратора Апулея Сатур-нина правильнее было бы цитировать с двойной ссылкой (последнего — по Цицеронову «Бруту», 224 и др.), — формой, отлично знакомой Игнатию (напр.: «предпомяненый списатель по себе приводит летописцов...»).

Такие маленькие и весьма редкие недосмотры делают историка XVII в. ближе и роднее: кто без греха — пусть бросит в него упрек. Куда важнее, что Игнатий использовал в «Генеалогии» почти полный корпус опубликованных к 1670-м гг. источников по античной мифологии. Он проигнорировал лишь Аполлодора и всю плеяду драматургов (вероятно, из антипатии к упраздненному царем Федором Алексеевичем театру). Зато использованные сочинения подтверждают заявление

73

автора в Предисловии" «немалое время жития моего изнурив над книгами, умыслих по силе моей род той описати, не яко басни некия сладкословесныя и украшены ложью, но правду истинную»⁷⁶.

Составив к академическому изданию «Генеалогии» указатель источников с росписью ссылок Игнатия по конкретным сочинениям и их разделам, а также, елико возможно, по изданиям, мы убедились, что даже максимально использовав имевшийся в его распоряжении научно-справочный аппарат, значительную часть сведений автор мог отыскать только при полном прочтении более чем 70-ти обыкновенно многотомных публикаций.

Такая работа с единственной целью выискать сведения по специфической теме «Генеалогии» для весьма деятельного и разумного Игнатия не представляется возможной. Очевидно, речь идет о круге чтения одного из русских ученых литераторов предпетровского времени, что вполне подтверждается популярностью многих из использованных Римским-Корсаковым книг у других культурных людей (судя по переводам, ссылкам, упоминаниям, пометам, составу библиотек и тому подобным признакам).

«Исследования о животных» Аристотеля в 10 кн. (Игнатий называет их точнее: «О естестве зверей») были доступны на латыни и языке оригинала. Мифы о звездах Римский-Корсаков нашел, по-видимому, в стихотворных «Феноменах» не столь известного Арата Солского (IV-III в. до н.э.)

Любопытно, что в отличие от драматических произведений литературная сатира весьма привлекала Игнатия, так что он одолел (в латинском переводе) собрание сочинений «Вольтера древности» Лукиана из Самосаты и отыскал полезные для себя сведения в небольшом «Прологе» о Геракле.

Лукиан, впрочем, был сущей малостью по сравнению с огромной «Исторической библиотекой» Диодора Сицилийского, в которой Римский-Корсаков мог, разумеется, выбрать только 4-5-ю книги (по древнейшей Греции). Так же и в популярнейших «Сравнительных жизнеописаниях» Плутарха из Херонеи напрашивалась в «Генеалогию» биография родича — «вита Фабии Максими» — из пары «Перикл и Фабий Максим» (пятой от начала по древней традиции книгоиздателей).

«Географии» Страбона (в 17 кн.) и Клавдия Птолемея (в 8 кн.) были проработаны Игнатием весьма тщательно, в отличие от бесценного «Описания Эллады» Павсания, единственная ссылка на которое может быть заимствованной из сборных сочинений, подобных «Трапезе мудрецов» (Deipnosophistoe) Атенея Навкратийского. Впрочем, и из последнего 15-томного собрания Римский-Корсаков облюбовал одно замечание в 16 главе 9 книги.

Римская классика представлена в «Генеалогии» еще более широко. В отличие

⁷⁶ Игнатий Римский-Корсаков. Указ. соч. Л.8.

от наших современников, Игнатий оказался способным одолеть всех крупнейших эпиков, начиная с Квинта Энния (239-169 гг. до н.э.): оценив его «Евгемерову священную историю», русский автор, заметим, не попытался сослаться на «Священный список» самого Евгемера (что было бы естественно для похитителей ссылок).

«Любовные элегии» Альбия Тибулла (видимо, 5-я элегия о величии Рима) по изданию 1569 г. не могли смутить простоту русских нравов даже сомнительными (с точки зрения авторства) славословиями Приапа. А Публий Овидий Назон, шокировавший самих римлян, в конце XVII в. был на Руси любимейшим из римских поэтов⁷⁷.

Римский-Корсаков ссылался по полному собранию сочинений на его «Метаморфозы», «Фасты», «Науку любви» и, вероятно, «Героиды» (хотя популярнее были «Скорбные элегии» и «Письма с Понта»). Ссылки эти, учитывая симпатии читателей, были особенно точны. Овидий во времена Игнатия был «живым» автором, буквально присутствовавшим в жизни всякого образованного человека от Восточного побережья Америки до Урала.

Римский-Корсаков, разумеется, использовал все три поэмы, составляющие Opera omnia Публия Вергилия Марона (тогда не надо было напоминать, что это «Буколики», «Георгики» и «Энеида») по амстердамскому изданию, открывшему новую эпоху в изучении Мантуанца (1676). А вот на Квинта Горация Флакка Игнатий сослался небрежно («книга 1»), и исходный текст нелегко выбрать среди изданий «Сатир», «Од» и «Посланий».

Римские историки были проработаны русским автором весьма основательно, особенно капитальная история «От основания города» Тита Ливия, все 35 сохранившихся книг которой подверглись тщательнейшей вычитке на предмет извлечения сведений о заслугах Фабиев и Коссов. Одних консульств своих героев Римский-Корсаков выписал 64 (засчитывая, правда, каждый упомянутый Ливием год и почетные консульства).

Публия Корнелия Тацита Игнатий также читал полностью (по критическому изданию 1574 г. или производному от него) и ссылался на этого общеизвестного автора кратко, справедливо полагая, что в Европе конца XVII в. не найдется образованного человека, не знакомого с его собранием сочинений.

Ирония истории состояла в том, что Тацит был признан «наставником государей» при утверждении абсолютизма, а с воцарением барокко сделался еще образцом стиля и неисчерпаемым источником литературных, драматических и прочих сюжетов. Мало того, необыкновенную популярность с Тацитом разделил его антипод Гай Светоний Транквилл, трактат коего «О знаменитых проститутках» Римский-Корсаков не преминул использовать.

Наконец, данью российской моде было цитирование Извлечения из Всемирной истории (точнее — из Historiae Philippicae) Помпея Трога, ходившего при московском дворе в переводе. Популярность сего конспекта объяснялась доступным изложением в нем учения о мировых монархиях.

Между тем именно это учение царь Федор Алексеевич и его единомышленники считали необходимым положить в основу первой ученой

77

истории России, которую намеревались издать для «всенародной пользы»⁷⁸. «Краткое пяти монархий древних описание» было, вероятно, знакомо Игнатию, который предпочел все же ссылаться на латинский оригинал.

Хотя Римский-Корсаков и доказывал в другом своем произведении, что пальма первенства во всех естественных науках принадлежит грекам, а латинисты «иное основание, кроме греков, во всех свободных учениях, хотя и много трудилися, вымыслити не могут»⁷⁹, важные сведения для «Генеалогии» он почерпнул также у римских ученых и энциклопедистов.

«Десять книг по архитектуре» Марка Витрувия Поллио-на в амстердамском издании дали ему лишь один факт (из седьмой книги), зато «Естественная история в 37 книгах» Гая Плиния Секунда (Старшего) цитируется буквально от корки до корки (со второй по тридцать пятую книгу).

Виднейший русский оратор времен царя Федора и регентши Софьи⁸⁰, разумеется, отлично знал труды Марка Туллия Цицерона (он ссылается на трактат «О натуре богов» и историю красноречия в Риме: «Брут, или о славных ораторах») и Марка Фабия Квинтилиана (цитируя важнейшую для истории ораторского искусства 1 главу 10-й книги «Об ораторском образовании»).

Закат античности также отражен в «Генеалогии» важнейшими памятниками. Зато ранние церковные писатели мало привлекали православного монаха.

Царь Федор Алексеевич и его единомышленники считали литературу Темных веков, не озаренную светом античности, «неисправной». За одним существенным исключением — когда она выражала «общее мнение» народа о своей истории. Эта оговорка позволяла Игнатию в своих патриотических речах, «Слове избранном от божественных писаний и повестей отеческих о Российском царствии» и обширном летописном своде украшать державную идею многочисленными легендами в ожидании, когда освобожденные нашими победоносными полками народы