С. Айни, Д. Бедного, А. Франса, О. Ю. Шмидта, А. М. Эфроса

Словом, советский авангард, основными представителями которого в двадцатые годы были еврейские художники, в конце тридцатых годов практически перестал существовать. Талантливые и полные сил художники искали для себя самые разные способы существования и далеко не все сумели в этих условиях как-то реализоваться и достойно выстоять. А уж как потеряла страна, об этом можно только догадываться. Правда, на фоне общих потерь от режима “большого террора” это выглядит, конечно, величиной бесконечно малой

В другом фильме “Мечта”, который был снят в 1941г. перед самой войной и вышел на эк­раны уже во время войны, еврейская тема тоже не педалируется. Но героиня той же Ф.Раневской мадам Роза Скороход и некоторые другие герои делают его не только социальным, но и еврей­ским. Фильм был снят режиссером М.Роммом по сценарию С.Габриловича и М.Ромма. Кроме Ра­невской в нем снимались Р.Плятт, М.Болдуман, Е.Кислякова и прочие. Сюжет фильма возник в результате поездки авторов в составе фронтовой киногруппы в Западную Бело­руссию, только что занятую советскими войсками. Он прост: Из бедных сёл Западной Украины, принадлежавших в середине тридцатых годов панской Польше, крестьянская девушка Ганка приходит в город и уст­раивается на работу в качестве прислуги в меблированных комнатах под гордым названием «Мечта». Все обитатели этого пансиона - люди, сломанные жиз­нью, тщетно пытающиеся выпря­миться, но, несмотря на все усилия, так или иначе терпящие по­ражение в схватке с безжалостным миром. А во главе этого корабля, который вот-вот пойдёт ко дну, стоит мадам Роза Скороход (Ф.Раневская), которая убеждена: уж она-то «выбилась в люди». В ней парадоксально смешива­лись сострадание и жесточайшая беспощадность к тем, кто ниже её по социальному статусу, все­поглощающая скупость и такая же безмерная любовь к сыну-неудачнику, ради которого она жила, трудилась, совершала низости, понимая в глубине души всю бесполез­ность этих усилий. О на­циональности героев вроде бы и не говорится, но и по речи героев, и по их рассказам о своей жизни, и по заключительным кадрам зрителю ясно, что и мадам Скороход и некоторые другие жи­тели пансиона – это типичные евреи. И их судьбы – это незавидные судьбы евреев, живших сна­чала в пределах черты оседлости царской России, а потом в панской Польше, где антисемитизм пронизывал все общество.

И, наконец, в фильме “Искатели счастья” еврейская тема обыгрывается совершенно откро­венно, хоть и абсолютно пропагандистом контексте. В фильме рассказывается о еврейской семье, приехавшей в СССР откуда-то из-за границы и нашедшей свое счастье в еврейском колхозе в ЕАО. Все работают, все сыты, дочь выходит замуж за русского парня. В финале счастливая мать семейства, старая Двойра, вспоминает о том, как им трудно ей жилось раньше, и как она счаст­лива сейчас, когда ее семья сыта, и она даже может устраивать свадьбу дочери и угощать своих гостей. Что еще нужно для счастья. И уже только того, что в фильме рассказывается о евреях, и играют евреи, было достаточно для того, чтобы среди евреев в те годы он стал достаточно попу­лярен. Фильм вышел на экраны страны в 1936г. и им ел совершенно точный адресат, для кого он делался. Он был снят режиссером В.Корша-Саблина. по сценарию И.Зельцера и И.Кобеца. В нем снимались известные артисты ГОСЕТа В.Зускин и М.Броменталь-Тамарина. Музыка была напи­сана И.Дунаевским. Что еще нужно было советскому еврею тех лет, чтобы пойти в кино. И люди шли. Однако в ЕАО все равно не ехали. И в этом смысле он государство ожидаемой пользы от него не получило. К сожалению, других фильмов, в которых звучал бы идиш или евреи присутст­вовали бы в качестве их героев и этот факт как-то бы обыгрывался, я не знаю.
И в заключении этой главы краткие итоги. Понятно, что все, о чем было написано выше, свидетельствуют о резком закате еврейской культуры в СССР во вто­рой половине 1930-х годов. Конечно, этот закат был естественным следствием распада еврейских местечек, как источника своеобразной еврейской восточноевропейской культуры. Но скорость этого процесса значительно превышала скорость ассимиляции и потери идишем статуса родного языка. Значит, причиной этого был не только распад местечковой культуры, но и нечто другое.

Выше я уже цитировал М.Носоновского, который в (Л.62) писал, что "С начала 1930-х годов происходит изменение советской на­циональной политики. Упраздняются все элементы нацио­нальных культурных автономий на мес­тах. Вместо этого возникает жесткая иерархия нацио­нально-территориальных автономий”. Теперь развивать национальную культуру стало можно только в соответст­вующей республике, автономной области или округе. А малые народы (евреи, греки, корейцы, цыгане, ассирийцы, японцы, болгары, турки, месхетинцы, поля­ки, курды и прочие), не имеющие таких республик и даже областей, оказались лишними или не замеченными в семье советских народов. По ним эта политика и ударила. Их проблемы не замечались, а их культуры не финансировались и не подле­жали развитию. Они обрекались на исчезновение через ассимиляцию с коренными народами мест их проживания. Не случайно многие из этих народов подверг­лись за­тем переселению.

И вот здесь надо вспомнить, что дело происходило в конце тридцатых годов, когда все на­селение СССР еще не отошло от чувства страха, связанного с большим террором. И потому в эти годы никаких протестов со стороны евреев по поводу сворачивания их культурной деятельности, или просьбы прекратить это сворачивание не могло быть. Люди сами все видели и сами делали выводы. А эти выводы заключались в том, что в условиях репрессий по отношению к еврейской культуре, бесперспективности и даже опасности занятия ею, многие евреи стали его скрывать и значительно снизили свой интерес к родной еврейской культуре. Я уж не говорю о городской ев­рейской молодежи, которая давно порвала с родными местечками и просто была с еврейской культурой незнакома и не интересовалась ею.

Кроме того, многие деятели еврейской культуры стали как-то переориентироваться. По­скольку для композиторов или художни­ков это было сделать легче, то мы и видим их отход от ев­рейской тематики (Гнесин, Крейн, Лисицкий, художники). Что касается, идишипишущих или идиши­говоря­щих деятелей искусств, то им это было сделать труднее. Поэтому в этих видах искусств ев­рейская культура еще сохранялась. Но и они понимали, что при таком развитии событий им надо как-то переориентироваться. Думаю, с этим связано практическое исчезновение молодых идишия­зычных авторов (в литературе оста­лись только ветераны, пришедшие на эту ниву в двадцатые годы или раньше), закрытие многих еврей­ских театров и снижение активности театрально-кон­цертной дея­тельности еврейских коллек­тивов.

Однако это, ко­нечно, не означало, что они отказывались от своего еврей­ства. Нет, они не забывали о нем и не отрекались от него, просто круг их интересов был значи­тельно шире только еврейских тем. Хотя некоторые из них иногда могли обращаться и к еврейским темам, кото­рые знали и любили по воспоминаниям детства. Просто они давно их переросли. А массовый чита­тель, зритель или слушатель воспринимал в те годы это вполне благосклонно, считая это звездной блажью или данью своей местечковой матери или, как в случае с Л.Утесовым, своей одесской мо­лодости. Эта группа, понятно, была значи­тельно шире и представительней первой. Я уж не говорю – талантливей.

Выше я писал о трагедии еврейской науки и искусства во второй половине тридцатых го­дов. Так вот на их фоне русскоязычные писатели и прочие деятели искусств, а также научные ра­ботники еврей­ской национальности в Советском союзе в эти же годы вполне ус­пешно работали, и со стороны государства не испытывали в своей деятельности практических ограничений, связан­ных со своей национальностью. Выше было сказано, что по ре­зультатам переписи 1939г. в СССР было более 6500 писате­лей, более 5000 актеров (включая му­зыкантов - исполни­телей) еврейской национальности. И яв­ное большинство здесь составляли именно представители русскоязычной школы. А ведь были еще и композиторы, и художники, и скульптуры и другие творческие работ­ники. И среди этих не­скольких тысяч творческих работников немало было действительно очень та­лантливых и дос­той­ных представителей этих жанров. И все они в эти годы имели возмож­ность ра­бо­тать, не взирая на национальность. Ко­нечно, в рамках существовавшей тогда специфической советской идеоло­гии. Но работать.

Более того, некоторые писатели, например, И.Бабель, В.Гроссман, или Ка­закевич, даже вполне успешно обыгрывали еврейскую тему в своих произведениях. Однако все они называли себя русскими писателями. Тоже самое касается и ученых, инжене­ров, врачей, производствен­ни­ков, артистов, деятелей искусства. Их деятельность не имела никакого отношения к их еврейству, и все они признавали, что, будучи евреями по происхождению, выросли и достигли высот в своей об­ласти, основываясь на русской культуре, науке и производстве. И даже псевдо­нимы они себе при­думывали русские (Ю.Тынянов, В.Каверин, Л.Утесов, Ф.Раневская, С.Лавочкин, А.Таиров и т.п.). Так что обыватель и не мог понять их настоящую национальность. А, скажем, Б.Пастернак от­крыто называл себя русским писателем и не любил говорить о своем еврейского про­исхождении. Тоже, кстати, касается и О.Мандельштама, и, возможно, некоторых других.

Как видно из этого пе­речня, за исключением романа Ю.Тынянова “Пуш­кин“ и переводов Б.Пастернака, русскоязычные еврейские авторы в эти годы тоже не создали своих лучших произ­ведений. Вероятно, давало себя знать время. Великие русские писатели тех лет, Булгаков, Плато­нов, Ахматова и т.п. тоже тогда либо не писали, либо “писали в стол“¹⁸.

Что касается тыняновского романа о Пушкине, то в его вышедших частях автор доводит пове­ствование приблизительно до шестнадцати лет, т.е. до публичного экза­мена в лицее, когда юный поэт выступил перед Державиным с "Воспоминаниями в Царском селе". При этом Тынянов в изображении детских и отроческих лет своего героя пытается идти вслед са­мому Пушкину, вслед его художественной прозе. Человеческое чувство, и переживание он живо­писует не через психоло­гические переживания героя, а через внешний рисунок, через рассказ о внешних событиях и про­исшествиях. Книга Тынянова относится к лучшим книгам нашей советской беллетристики предво­енных лет. Она не только знакомит в увлекательной форме с биографией великого русского поэта, с периодом его детства и юности, но представляет богатый фактический материал, характери­зующий ту эпоху и людей окружавших Пушкина и оказавших на него влияние. Он по-новому осве­щает, роль лицея и первого его директора Малиновского, принадлежавшего к лучшим русским лю­дям того времени и сломленного жестокой тогдашней действительностью. При этом наиболее удались, Тынянову образы отца и дяди поэта поэт Василия Львовича Пушкина, его матери Наде­жды Осиповны и бабушки Марии Алексеевны. В тоже время образ самого Пушкина пока только намечается. Пока­заны только самые первые свидетельства напряженной внутренней жизни ода­ренного юноши, первые восприятия стихотворной формы. "Стихи нравились ему более, чем все другое, в них рифма была как бы доказательством истинности происшествия". Как пишет А.Гурнштейн: “роман Тынянова читается с большим интересом. Вкус, ум, тонкость суждений, пре­красное знание пред­мета, художественный темперамент - все эти качества автора делают книгу Тынянова о Пушкине хорошей; нужной и привлекательной в лучшем значении этого слова” (Л.208).

Еще можно вспомнить о пастернаковских переводах трагедий и сонетов Шекспира, Гете (Фауст), Шиллера (Мария Стюарт), выдающегося грузинского поэта Н.Бараташвилли и других классиков. Эти переводы позволили многим людям, не знающим иностранных языков, открыть для себя эти произведения. О других сочинениях даже не хочется говорить. Словом, время было такое, что от писателей требовался не столько талант, сколько славословие Вождю и демонстративное послушание, хотя ограничений по национальному признаку они не испытывали, и никто из них от своего происхождения не отрекался. Все они, повторяю, считали себя русскими писателями еврейского происхождения.

И еще. Описывая русскоязычную литературу конца тридцатых годов нельзя не вспомнить столь специфический жанр советской литературы, как газетный фельетон, который в те годы был очень популярен. И здесь, к сожалению, наши единокровцы отличались не слабо. Рассказывая о них, я должен вслед за А.И.Солженицыным вспомнить грязного фельтонщика Г.Рыклина, язвительного Д.Заславского, муровца Л.Шейнина, братьев Тур и даже Л.Кассиля, Р.Кармена, Т.Тэсс, Х.Раппопора и еще несколько десятков разнокалиберных разоблачителей троцкистов, зиновьевцев, разного рода уклонистов, “расхитителей” социалистической собственности, а также клеветников, рассказывающих якобы о насильственном труде заключённых в ГУЛАГах.
Если же говорить о прямых жертвах большого террора среди русских писателей еврей­ского происхождения, то здесь в первую очередь я должен назвать О.Мандельштама, погибшего в 1938г., И.Бабеля, расстрелянного в 1940г., В.М.Киршона, Б.Ясенского (Зысман), И.Кас­силя (млад­ший брат Л.Кассиля), писателя В.Финка, известного литературного критика Л.Л.Авербаха журнали­ста М.Кольцова (Фридлянд) и т.п. И я уж не говорю об авторах формально не репрессированных, но затравленных и запуганных настолько, что потеряли свой талант.

Но были среди литераторов и жертвы совсем другого рода. Наряду с честными и наивными людьми типа Б.Пастернака, который в 1933г. хлопотал перед Бухариным за О.Мандельштама, а в 1938г. отказался подписать документ, одобряющий казнь генералов, чтобы остаться честным пе­ред самим собой, наряду с такими людьми были доносчики, трусы, прохо­димцы, пользующиеся конъюнк­турой в шкурных целях. И, к сожале­нию, среди евреев такие люди тоже были. Так сайт (Л.65) рассказывает, что Яков Эльсберг, бывший секретарь Л.Б.Каменева и автор не­скольких книг о Герцене, Щедрине и т.п., в эти годы, чтобы смыть пятно со своей репутации, стал выда­вать своих коллег. Среди творческой интеллигенции СССР в шестидесятые годы было распространено мнение о том, что доносы на поэтов Бенедикта Лив­шица и Бориса Корни­лова, рас­стрелянного в 1937 году, Николая Забо­лоцкого и на писательницу Елену Тагер, которая провела много лет в лагерях, написал именно Эльсберг. Во время «отте­пели» 1962 года московской писательской организа­ции уда­лось добиться исключения Эльсберга из Союза писателей на том основании, что в 30-е годы он был доносчиком.

Великий режиссер своего времени Александр Яковлевич Таиров в 1936г был подвергнут жесткой критике. Ему в вину вменялся отход от в принципов социалистического реализма. Поставленная им коми­ческая опера А.Н.Бородина "Богатыри" с новым текстом Демьяна Бедного была запрещена к по­казу, а в газете "Правда" поя­вилась статья, в которой коллектив и его руководитель подвергались безжало­стной проработке. Утверждалось, что в практике театра проявляется расхождения с политикой партии, советским строем и Октябрь­ской революцией. Дело шло к закрытию театра. Работу над оперой С.С.Прокофьева «Евгений Оне­гин» пришлось прекратить.

В результате в августе 1937 года Ка­мерный те­атр был объединен с эс­тетически противоположным ему Реалистическим театром. Название "Камерный" за объединенным театром было сохранено, но это был уже совсем другой театр. В течение двух по­следующих лет искусственно созданная труппа постоянно получала указания от начальства и те­ряла свой творческий потенциал, Таиров вынужден был подстраиваться под требования руководства и согласовывать с ним все свои дей­ствия, что, естественно, снижало качество его спектаклей. Охлопкову работать в этом коллктиве тоже было трудно. Совместная работа двух разноплановых в творческом отношении коллективов не складывалась, и в 1939 году Охлопков со своей труппой покинул Камерный театр. И тем ни менее, в эти годы А.Таировым было по­став­лено довольно много пьес, в т.ч. "Дети солнца" А.М.Горького (1937), "Думы о Бри­танке" Ю.И.Яновского (1937), "Чертов мост" А.Н.Толстого (1939) и, наконец, "Мадам Бовари" Г.Флобера (1940). В этом спектакле, А.Я.Таиров не инсценировал Флобера в традиционном по­ни­мании, не всматривался в глубину человеческой души и не наполнял его никаким социальным за­рядом. Спек­такль был поставлен исключительно ради супруги режиссера Алисы Коэн, трагический дар которой прозвучал в нем с полной силой. Думаю, что только начавшаяся война спасла А.Таирова от новой волны критики по поводу появления спектакля. А, возможно, и от более сурового наказания. (Л.67). Но при всей постоянной критике, которую профессиональные щелкоперы направляли в адрес А.Я.Таирова ему ни разу не намекали на его еврейство и его настоящую фамилию (Корнблит). Все претензии носили исключительно характер расхождения его творчества с требованиями социалистического реализма.

М.И.Гольдблат в эти годы работал в Биробиджанском и Киевском ГОСЕТах, Н.Я,Сац в 1937г была арестована и 4 года провел в сталинских лагерях.