Первая половина царствования Лебна Денгеля и начало прямых сношений с португальцами

Елена была женой царя Зара Якоба и носила титул «цари­цы справа». Именно ее отцу, «гараду Хадья Мехмеду», не до­верял Зара Якоб и не разрешил ему идти воевать против Бадлая, «ибо он был мусульманин, как и скот Бадлай, почему и не велено было ему приходить на место битвы и не доверяли его настроению» [24, с. 71—72]. Елена была бездетна, но это Проклятие женщины на Востоке, лишающее ее всякого уважения и влияния в доме, мало отразилось на ее положении при дворе. Видимо, она была действительно недюжинной личностью, так как и после смерти Зара Якоба играла важную роль в придворной жизни. При помазании на царство Баэда Марьяма «за ним следовала царица слева, а за ней царица Елена, царст­вовавшая с нею в этот день» [24, с. 104].

Такой чести Елена была обязана собственным достоинствам, а не прежнему своему положению при Зара Якобе, и хронист Баэда Марьяма оговаривает это обстоятельство особо: «Царь весьма любил и царицу справа Елену, ибо она была от бога совершенна во всем — в праведности, в вере, в молитве, и при общении и в мирских делах — в изготовлении стола, в законе, в знании писания и речи. За все это любил царь весьма царицу Елену и относился к ней как к матери» [24, с. 104]. В период ожесточенной борьбы за власть между придворными группи­ровками после смерти Баэда Марьяма Елена также участвовала в ней с переменным для себя успехом. Похоже, что она принадлежала к числу противников раса Амда Микаэля [78, с. 289], и Лебна Денгель решился перенести его прах из Дабра Либаноса в Атронса Марьям лишь после смерти влия­тельной царицы. В этой борьбе Елена, конечно, знала и победы и поражения. Бразды же государственного правления она полу­чила с воцарением Лебна Денгеля, и начало его царствования было по существу временем правления царицы Елены.

Большинство исследователей считают Елену поборницей ми­ра между Адалем и христианской Эфиопией. Впервые эта мысль была высказана и обоснована Дж. Брюсом [38, с. 188—189]. Он полагает (возможно, основываясь на каких-то эфиопских источниках, которых, однако, не упоминает), что Елена видела причину благосостояния как христианского царства, так и Адаля во взаимовыгодной торговле, которая издавна велась между ними, и потому стремилась к миру как непременному условию такой торговли. Однако благодетельное равновесие в этом ре­гионе было нарушено появлением турецкого флота. Турки воз­буждали фанатизм местных мусульман, и именно против турок, подрывавших мир и торговлю, Елена стала искать союзников, которых и нашла в лице Португалии, сильной державы, обо­сновавшейся в Индииг

Такой ход мыслей (принадлежавших, видимо, больше Брюсу, чем Елене), справедлив лишь отчасти. Появление турецкого фло­та на Красном море и турецких гарнизонов на побережье, ко­нечно, тяжким бременем легло на местную торговлю. Однако торговлю с Индией подорвало не столько турецкое присутствие на Красном море, сколько португальское военно-морское гос­подство в Индийском океане. «Равновесие же сил» на Афри­канском Роге само по себе было весьма недавнего происхож­дения, когда при Баэда Марьяме Адалю удалось достичь неза­висимости от христианского царства, независимости, которую эфиопские цари не признавали, но сокрушить которой не мог­ли. Таких попыток они, однако, не оставляли, и положение на границе было самым тревожным. В том же, что давняя борьба за торговую монополию между мусульманами и христианами Средиземноморья в XVI в. вышла далеко за пределы Среди­земного моря, можно винить в равной степени как турок, так и португальцев.

Как бы там ни было, турецкое присутствие на Красном море явилось крайне опасным соседством для христианской Эфиопии. Это побуждало эфиопский двор искать союзников, и естествен­но, что их помыслы обратились к португальцам, чьи победы в Индийском океане цривлекли всеобщее внимание на Африкан­ском Роге. Сведения о морской мощи Португалии при эфиоп­ском дворе могли быть получены как от Перу де Ковильяна, прибывшего в Эфиопию к концу царствования Александра, так и от других португальцев, посланных на поиски исчезнувшего Ковильяна. Это были Жуан Гомиш (духовник Триштана да Кунья, родом из Сардинии), арабский христианин Хуан Санчес и тунисский араб, называемый то Сиди Али, то Сиди Мафамеде (Саййид Мухаммед?). По приказанию Афонсу де Албукерки, вице-короля Индии, Триштан да Кунья высадил их на мысе Гвардафуй в 1508 г., поставив грандиозную задачу, отыскать Перу де Ковильяна в «царстве Пресвитера Иоанна» и вернуться с ним в Португалию через Томбукту и по реке Се­негал.

Им удалось выполнить лишь первую часть этой задачи, да и то лишь потому, что в нарушение приказа Триштана да Кунья они предпочли морской путь сухопутному и прибыли в Эфио­пию через Зейлу вместе с мусульманскими купцами [67, с. 566]. Там они отыскали Ковильяна, однако, подобно ему, им не было разрешено возвратиться на родину. Тем не менее это путешест­вие послужило развитию эфиопско-португальских сношений. Жуан Гомиш и Хуан Санчес не только подтвердили рассказы Ковильяна о военно-морской мощи Португалии, но и навели ца­рицу Елену на мысль отправить собственное посольство к ко­ролю Португалии через португальского вице-короля в Индии. Это посольство тщательно подготавливалось царицей. В качестве посла Елена выбрала армянского купца Матфея. Брюс описывает его как «человека, вполне достойного доверия и ос­торожного, который давно привык разъезжать по различным странам Востока с торговыми поручениями царя и его вельмож. Он бывал в Каире, Иерусалиме, Ормузе, Исфахане и в восточ­ной Индии на малабароком побережье» [38, с. 198]. Впослед­ствии, когда Матфей достиг Индии и представился португаль­цам в качестве эфиопского посла, то обстоятельство, что сам он был армянином, а не эфиопом, возбудило сильнейшие подозре­ния португальцев, принявших было его за турецкого шпиона. Эти подозрения были совершенно неосновательны. Странно, что португальцы, на протяжении всего XV в. рассылавшие собст­венных шпионов по всему мусульманскому Востоку и на собст­венном опыте убедившиеся, что через мусульманские страны можно путешествовать лишь будучи мусульманином или евреем или выдавая себя за такового, не поняли отчего эфиопским по­слом оказался армянин.

Армяне неоднократно выполняли роль посредников в сно­шениях Эфиопии с внешним миром [70]. С одной стороны, еди­новерные эфиопам армяне более чем кто бы то ни было могли рассчитывать на их доверие. С другой стороны, будучи раййа, т. е. налогоплательщиками турецкого султана, армяне могли относительно свободно передвигаться и в пределах мусульман­ского мира, где они к тому же имели довольно широкие собст­венные торговые связи. Как заметил Брюс относительно Мат­фея, «в распоряжении царицы не было никого, хоть наполовину равного ему по своим качествам; и кроме того, если бы кто-то из эфиопской знати и отважился на эту поездку, то ведь он был бы беззащитен повсюду за пределами этой страны, и первый же турок, в чьей власти он мог оказаться, продал бы его в рабст­во» [38, с. 204]. Таким образом, выбор царицей Еленой ар­мянина Матфея в качестве посла был более чем оправдан. Сам Матфей, отправляясь в это опасное путешествие, счел за благо поменять свое явно христианское имя на имя Ибрагим, посколь­ку оно не выдавало своего носителя, будучи равно широко рас­пространено как среди мусульман, так и среди христиан и иу­деев.

Не менее тщательно было продумано и послание, отправляе­мое к королю Португалии. До недавнего времени был известен лишь португальский его вариант, сделанный, по-видимому, с помощью Ковильяна при эфиопском дворе. Однако эфиопский историк Сергеу Хабле Селласе обнаружил и опубликовал уже эфиопский список этого послания, отличавшийся от португаль­ского рядом деталей. Он заслуживает быть приведенным здесь с некоторыми сокращениями, так как тю нему можно судить о планах и намерениях царицы Елены:

«Грамота послания, отправленного Еленой, царицей Эфио­пии, Его Высочеству ¹¹ Иоанну, царю Португалии. (Далее, после краткого вступления, царица излагает суть своего предло­жения):

Откроем вам, брат наш возлюбленный, что прибыли к нам два мужа из людей дома вашего: один иерей, по имени Иоанн Бермудес, а второй — мирянин, по имени Иоанн Гомес ¹². И из-за прибытия их послали мы к вам «ашего посланца Матфея, брата нашего, что пребывает под властью и в подчинении отца нашего Марка, митрополита александрийского... Причину же послания нашего мы поведаем. Мы готовы помочь войску ваше­му пропитанием и оружием. Слышали мы ныне, что султан Египта готовит большую войну на путях морских, завидуя на­роду вашему, что в Индии, потому что посрамлен он был весь­ма и побежден много раз. Да будет воля божья на то, чтобы укреплялся (народ ваш) изо дня в день и чтобы попали под власть вашу все неверные. Мы же пошлем войско наше в Мек­ку или в Баб-эль-Мандеб. А если вам это покажется лучше, то мы пошлем его к поселению Джидда или в Тор, дабы испол­нилось желание сердца вашего на благо и были изгнаны и уничтожены эти неверные магометане с лица земли, дабы не давать больше этим собакам даров, которые посылает отселе народ наш к гробу святому господа нашего Иисуса Христа. Сей день есть день, о котором возвещали прежде господь наш и матерь его святая, что родится царь в Европе, который по­бедит и уничтожит неверных магометан. Без сомнения, о се­годняшнем дне пророчествовал спаситель и матерь его святая. И ныне все поведает вам посланец наш Матфей. Выслушайте и примите (что он вам скажет), как мою собственную речь.

Не огорчите его, ибо он учен среди вельмож дома нашего, и потому мы посылаем его к вам... И еще, если вы хотите поже­нить сынов ваших и дочерей наших и сынов наших и дочерей ваших, то мы тоже этого хотим. Но да не будет это один раз, а да будет всегда. Жизнь и благодать Иисуса Христа, спаса нашего, и владычицы нашей Марий, пресвятой богородицы, во всякое время да пребудет с вами и с сыяами вашими и с до­черьми вашими и со всеми людьми дома вашего. Мы же, ко­гда соберем вой око наше, обретем силу, ибо бог поможет нам победить всех противящихся нашей вере святой. А на путях морских пусть Иисус Христос укрепляет вас во всякое время. 'Ибо слышали мы рассказы о том, что совершило войско ваше в Индии; и кажется это нам чудесами, а не делом рук чело­веческих. Если вы хотите снарядить тысячу судов, мы пришлем вам пропитание» [74, с. 554—556].

Это письмо интересно во многих отношениях. Во-первых, из него следует, что сама идея португало-эфиопского союза против мусульман принадлежала, собственно говоря, португальцам. Как о существовании Португалии, так и о ее военных действиях против мусульман эфиопский двор узнал от тех пор­тугальцев, которым удалось проникнуть в. Эфиопию, т. е. от Ковильяна, попавшего туда в 1490 г., и от посланцев Триштана да Кунья, прибывших в 1508 г. На этих последних Елена прямо ссылается как на инициаторов своего посольства: «И из-за прибытия их послали мы ж вам нашего посланца Матфея». Не подлежит сомнению также и то, что в разработке плана эфиопского посольства принимал участие и Ковильян. Для это­го он занимал при эфиопском дворе достаточно высокое поло­жение [29, с. 270]. К тому же маршрут совместной португало-эфиопской военной экспедиции, предложенный Еленой (Баб-эль-Мандеб — Мекка. — Джидда — Тор), повторяет в обратном по­рядке тот самый путь, по которому Ковильян проник в Эфио­пию, узнав в Каире о смерти своего товарища да Пайвы.. Именно этот маршрут (и далее в Индию) было приказано раз­ведать Ковильяну, и именно этим путем шла вся мусульманская торговля с Индией.

Во-вторых, послание Елены говорит о ее прекрасной осве­домленности о положении дел у мусульман красноморского бассейна. Предупреждение о том, что «султан Египта готовит большую войну на путях морских, завидуя народу вашему, что в Индии», полностью соответствовало действительности. После того как Васко да Гама обстрелял из пушек Могадишо в 1499 г., а в 1507 г. португальцы обосновались на Сокотре, Кансух эль-Гаури, последний мамлкжакий султан Египта, организовал большой военно-морской поход на Индию [82, с. 77]. Царица, безусловно, понимала, что эта разгорающаяся большая война не оставит в стороне и Эфиопию, и спешила предпринять свои собственные дипломатические меры.

Хотя религиозные мотивы неоднократно упоминаются в ее послании, нельзя говорить о религиозном фанатизме Елены. На мусульман и на их господство на торговых путях она смот­рела исключительно с эфиопской точки зрения. Ее не возму­щала мусульманская торговая монополия: в Эфиопии вся мало-мальски значительная торговля издавна находилась в руках му­сульманских купцов, а эфиопские христиане брезгали столь не­достойным занятием. К ним в полной мере применимы слова К. Маркса о том, что «древние единодушно почитали земледе­лие единственным делом, подобающим для свободного человека, школой солдата» [1, с. 468], и в традиционном христианском эфиопском обществе господствовал неписаный закон, подоб­ный писаному римскому: «„Никому из римлян не дозволялось вести образ жизни торговца или ремесленника"» [1, с. 469].

Единственное, что оскорбляло самолюбие эфиопов и обре­меняло их материально,— это необходимость задабривать мамлюкских султанов Египта ради получения коптских митрополи­тов на эфиопскую кафедру и ради обеспечения безопасного пу­ти эфиопским паломникам в Иерусалим. Естественно, они жела­ли «не давать больше этим собакам даров, которые посылает отселе народ наш к гробу святому». Португальцы же, напротив, воевали с мусульманами именно за монополию в торговле с Индией, иногда всерьез считая свои военные усилия не чем иным, как продолжением крестового похода, начатого еще Ген­рихом Мореплавателем. Видимо, этими «христианнейшими» це­лями объясняли военную деятельность своего короля и свое собственное появление при эфиопском дворе и Ковильян и по­сланцы Триштана да Куньи. Поэтому и царица Елена желает своему португальскому адресату, чтобы «исполнилось желание сердца вашего на благо и были изгнаны и уничтожены эти не­верные магометане с лица земли».

Стоит отметить, что царица Елена, хотя и предлагает пор­тугальскому королю военный союз, который она готова скре­пить и династическими браками, отнюдь не приглашает порту­гальцев в Эфиопию и не просит помощи против своих мусуль­манских соседей. В ее послании много умолчаний и недомол­вок. Так, она не повторяет тех португальских предложений, с которыми явились Жуан Гомиш и Хуан Санчес, а только ссы­лается на них. Собственные конкретные предложения она так­же предпочитает передавать устно через Матфея. Но общий за­мысел достаточно ясен и из написанного. Португалии в качест­ве морокой державы предлагается бороться с мусульманами на море, причем бороться с мусульманами Средиземноморья, а от­нюдь не с мусульманами Африканского Рога. Эфиопия же как сухопутная держава готова оказать Португалии помощь и вой­сками и продовольствием за пределами Эфиопии. Однако, несмотря на всю ясность в этом вопросе, впоследствии возник целый ряд недоразумений, которые самым роковым образом сказались и на судьбе Матфея и на характере первых прямых сношений Португалии и Эфиопии.

Потом португальцы утверждали, что царица Елена устно, через Матфея предлагала им треть своей страны [71, с. 33], — в высшей степени невероятное предложение! Трудно сказать, каким образом возникло подобное недоразумение в самом нача­ле прямых эфиопско-яортугальских сношений. Возможно, что оно обязано своим происхождением не столько посланию Еле­ны или ее устным инструкциям, сколько той булле, которую в 1502 г. король Португалии Мануэл I (1495—1521) получил от папы Александра VI, в которой португальский король провоз­глашался в качестве «владыки плаваний, завоеваний и торгов­ли Эфиопии ¹³, Аравии, Персии и Индии». Как бы там ни было, все это весьма отрицательно сказалось на том приеме, который ждал в Эфиопии ответное португальское посольство.

Впрочем, в те времена и путешествия и обмен посольствами в этом регионе были делом отнюдь не скорым, и прошло десять лет, прежде чем Матфей вернулся в Эфиопию с ответным пор­тугальским посольством. Из Эфиопии он отправился в Индию через Зейлу в 1510 г., по свидетельству «Хроники де Албукерки», «просить генерал-губернатора дать ему проезд в Порту­галию; так как при дворе Пресвитера Иоанна известно, что он послан с посланием к королю Португалии, он никоим образом не смог бы пройти через страну мавров, не подвергаясь вели­чайшей опасности» [53, с. 252—253]. В этом отношении Матфей был совершенно прав: будучи по происхождению армяни­ном и, следовательно, подданным Оттоманской Порты, он, везя послание с предложением военного союза против мусульман, совершал государственное преступление, караемое смертью, ко­торую турки умели делать весьма мучительной [38, с. 201]. Страх перед мусульманскими шпионами преследовал его и при дворе португальского вице-короля Индии. Правда, вице-королю Афонсу де Албукерки он передал в общих чертах содержание привезенного им послания, но твердо заявил, что самое посла­ние он передаст в руки лишь тому, кому оно было адресовано, т. е. королю Португалии, и просил обеспечить ему туда проезд. Однако португальцы, судя по всему, никак не понимали всех проблем бедного Матфея, тайно пробравшегося в Индию. Сна­чала они приняли его с радостью, и Афонсу де Албукерки уст­роил пышный прием с участием «всех фидалгу» и грандиозный крестный ход, так как Матфей, помимо послания от царицы Елены, привез из Эфиопии частицу голгофского креста, на ко­тором был распят Иисус Христос. Все это было весьма лестно для эфиопского посланца, но также и крайне опасно, посколь­ку у мусульман были свои глаза и уши при дворе вице-коро­ля Индии. Затем португальцы бросились в другую крайность и заподозрили, что сам Матфей является не посланником «Пре­свитера Иоанна», а мусульманским шпионом и подослан «Великим Султаном» Порты [53, с. 251], так как он был армяни­ном и европейцем, а не чернокожим и прибыл в Индию в сопровождении лишь одного мусульманского купца, а не с пыш­ной свитой, приличествующей посланнику «Пресвитера Иоан­на». Видимо, португальцам, несколько веков жившим надеж­дами на могущественного потенциального союзника грозу му­сульман — «Пресвитера Иоанна», трудно было поверить в ис­тинные размеры эфиопского могущества. Как сказано в «Хронике де Албукерки», «удивительно, что наши люди усомнились в том, что этот человек — истинный посол Пресвитера Иоанна, и поспешно решили, что он — мавр. Все это происки дьявола, который вечно ищет вмешаться там, где он полагает, что мо­жет причинить большее зло» [53, с. 251—252].

Мытарства несчастного Матфея не прекратились и тогда, когда его наконец-то отправили в Португалию обычным тогда морским путем вокруг Африки. Капитан судна, Берналдим Фрейре, «обращался с ним плохо», а дойдя до Мозамбика, да­же «заковал его» по требованию некоего Франсишку Перейры. По прибытии судна в Лиссабон король Мануэл, однако, при­знал полномочия Матфея, «устроил ему хороший прием и всегда обращался с ним, как подобает обращаться с послами» [53, с. 254]. Его обидчиков король посадил в тюрьму, и лишь великодушное вмешательство самого Матфея спасло их от примерного наказания. При этом король все же не спешил пред­принимать какие-либо действия по поводу прибывшего эфиоп­ского посольства. Два года Матфей находился при его дворе, где его усиленно расспрашивали об Эфиопии как люди короля, так и папы Льва X. Впоследствии Матфей даже отправился в Рим, где был принят папой. На основании рассказов Матфея хронист короля Мануэла Дамиан де Гоиш составил сочинение под названием «Великое посольство Императора индийцев Пресвитера Иоанна», напечатанное в 1532 г. в Антверпене [58], явившееся первым европейским трудом о «царстве Пресвитера Иоанна», основанном на вполне надежных источниках.

Весной 1515 г. король Мануэл наконец решил отправить от­ветное посольство к «Пресвитеру». Он написал ответ царице Елене, а посланником Португалии выбрал опытного дипломата Дуарте де Галвана, прежде бывшего посланником во Франции и Германии. Единственным недостатком дона Дуарте был его весьма почтенный возраст (86 лет!), но это обстоятельство не остановило ни короля, ни его посланца. Матфей и де Галван отбыли в Индию вместе с доном Лопу Суаришем де Албергардия, который должен был сменить прежнего вице-короля Индии, воинственного де Албукерки. Они прибыли в Индию в конце 1515 г., однако хлопоты нового вице-короля, связанные с вхо­ждением в должность и с приготовлением мощного флота, без которого появление португальцев в Красном море было немыс­лимо, значительно задержали посольство Матфея и де Галвана.

Лишь 8 февраля 1517 г. они отправились из Гоа вместе с фло­том, которым командовал сам Лопу Суариш.

Неудачи, однако, с поразительным постоянством преследо­вали это посольство, возможно, потому что новый вице-король Индии по своим качествам не шел ни в какое сравнение со старым грозным де Албукерки. Лапу Суариш вновь начал подо­зревать в Матфее шпиона мусульман, а это, естественно, отра­жалось и на отношении к эфиопскому посланцу подчиненных вице-короля. Когда корабль, на котором плыл Матфей, отстал от флота и очутился у архипелага Дахлак подле эфиопского побережья Красного моря, капитан отказался высадить Матфея на берег, хотя Эфиопия была совсем рядом. Суариш не рискнул даже зазимовать у эфиопского берега, а бросил якорь у о-ва Камаран близ аравийского побережья. Этот выбор места зимовки оказался крайне неудачным: португальцы очень страда­ли от нездорового климата, не выдержав которого умер престарелый дон Дуарте де Галван. Лопу Суариш разрешил было сойти в Массауа одному Матфею, однако, не послушав его со­вета, высадил на один из островов архипелага Дахлак небольшую группу португальцев во главе с сыном покойного дона Дуарте. Последовало то, что предвидел Матфей: местные му­сульмане перерезали немногочисленных португальцев. Обеску­раженный этой неудачей вице-король Индии отказался от вы­садки на берег Матфея. Он долго бесцельно курсировал в Красном море и Аденском заливе, а в июле 1517 г. сжег Зейлу и, перезимовав снова у Камарана, вернулся с флотом и Матфеем в Индию.

Тем временем в Эфиопии, покинутой Матфеем в 1510 г., события развивались своим чередом. Брожение в среде му­сульман Африканского Рога очень беспокоило царицу Елену. В воздухе пахло войной, попытки достичь прочного мира и возобновить торговлю оказались безуспешными. Елена послала Матфея в Португалию, побуждаемая заманчивыми предложе­ниями, которые делали португальцы, прибывавшие к эфиопско­му двору, «ачиная с Ковильяна и кончая посланцами Триштана да Кунья. Однако ответа не было. Тогда в 1516 г., не надеясь уже иа португальский ответ, Елена отправила посольство в Египет с предложениями мира и торговли. Но вскоре Египет завоевали турки, а последний мамлюкский султан Кансух эль-Гаури был убит. Падение красноморокой торговли тяжело отразилось на мусульманских торговых городах-государствах Африканского Рога.

С падением торговли пало и влияние как богатого купечества, так и «султанов», защищавших интересы прежде всего торгового класса,— этих главных, сторонников мира и торгов­ли с христианской Эфиопией. Одновременно шло обнищание и: росло недовольство городских низов и даже кочевников, для которых торговля и охрана караванов также были немаловажным средством существования. Особенно чувствительной к па­дению торговли оказалась Зейла, тесно связанная с мусуль­манским торговым миром. В ней искал последнее свое прибежи­ще знаменитый Саад эд-Дин, оттуда повел свои войска против Баэда Марьяма эмир Ладаэ Эсман, там же собирал свои силы и эмир Махфуз, старый противник царя Наода, не сложивший оружия и в царствование Лебяа Денгеля.

Следует сказать, что с падением авторитета наследственных «султанов», традиционно тесно связанных как с купеческим классам, так и со своим номинальным сюзереном — христиан­ским щарем Эфиопии — и заинтересованных в мире как непременном условии торговли, выросло влияние так называемых эмиров, правда, уже не светских, а религиозных военных пред­водителей, подчиненных «султанам» лишь номинально. Как пи­сал Шихаб эд-Дин, «по обычаю страны Саад ад-Дина каждый змир имел власть предпринимать или останавливать действия, соБерииать набеги и вести священную войну. Большинство вои­нов было под их рукой, а султан имел лишь свою долю нало­гов» [34, с. 25—26]. Таким образом, по словам Дж. Тримингхэма, «с возвышением этих эмиров и с разжиганием духа на­селения в Харарском государстве появились две партии: народ­ная партия, фанатичная и воинственная, предводителями кото­рой были эти эмиры; и другая — аристократическая партия, свя­занная с торговлей и мирными занятиями, которая окружала двор султана» [82, с. 80—81].

К этому можно прибавить, однако, что подобная ситуация была характерна не только для начала XVI в., а вообще для политической обстановки в мусульманских городах-государст­вах. На городские низы в Ифате опирались воинственные братья Хакк эд-Дин и Саад эд-Дин, создавая новое государство Адаль и воюя против христианского царя Эфиопии. Однако именно в начале XVI в. с падением красноморокой и индийской торгов­ли этот конфликт приобрел небывалую остроту, а эмиры — по­пулярность.

Самым популярным эмиром на рубеже XV—XVI вв. был наместник Зейлы Махфуз, которого мусульмане часто называли имамом Махфузом (весьма показательное обстоятельство, о нем еще будет речь впереди). Владея Зейлой, весьма страдав­шей от упадка торговли, и имея доступ к огнестрельному ору­жию, которым его снабжали не только единоверцы, но и ката­лонские купцы — эти давние враги и соперники португальцев [82, с. 86; 69, с. 161], Махфуз возглавил воинственных фана­тиков и повел систематическую войну против христианской Эфиопии. Его тактика заключалась в стремительных набегах на пограничные области (главным образом Фатагар и Шоа) на пасху, сразу после великого поста. Выбор времени для ежегод­ных набегов обусловливался следующими двумя обстоятельст­вами: эфиопские христиане, строжайшим образом соблюдавшие все посты, очень ослабевали к пасхе физически, и к этому сро­ку поспевал урожай. По свидетельству Ф. Алвариша, «он начал совершать эти набеги при жизни даря Александра, который яв­ляется дядей этого даря (т. е. Лебна Денгеля. — С. Ч.) и про­должал их в течение двенадцати лет его жизни; и так как он умер бездетным, ему наследовал Нахум (Наод.— С. Ч.), его брат, отец этого царя, и Махфуз делал то же в его время. Этот Давид, который царствует сейчас (Лебна Денгель.— С. Ч.), начал править двенадцати лет от роду, и пока он не достиг семнадцати лет, Махфуз не прекращал этих набегов и войны во время поста» [29, с. 307].

Таким образом, к 1517 г. было совершенно ясно, что поли­тика царицы Елены, направленная на достижение мирного со­существования мусульман и христиан Африканского Рога, по­терпела неудачу. Ее дипломатические шага и посольства, от­правляемые на Запад и на Восток (точнее, на юг — в Индию, и на север — в Египет), также не принесли пока никаких ре­зультатов. Все это не могло яе порождать недовольства при дворе, которое вполне разделял и сам Лебна Денгель, вышед­ший из отроческого возраста и желавший взять в свои руки бразды правления. Первым таким шагом «не мальчика, но му­жа» должен был, конечно, явиться разгром несносного Махфуза.

Чаша царского терпения переполнилась, поскольку Махфуз к обычным разорениям прибавил и издевку. Вот как описывает Ф. Алвариш это событие; «На двадцать четвертый год своих на­бегов, когда он вошел в царство Фатагар, все люди бежали и скрылись на вышеупомянутой горе, а Махфуз преследовал их; и, говорят, он взошел на гору и сжег все церкви и монастыри, что были там. Я прежде повествовал, что во всех странах Пре­свитера есть чава ¹⁴, то бишь воины, так как в этих царствах крестьяне не участвуют в войнах, и что в этих царствах мно­го чава, а среди тех, кто скрылся на горе, были и крестьяне и чава, т. е. воины, которые бежали. Махфуз взял их в плен и при­казал отделить крестьян от воинов и велел отпустить крестьян с миром, чтобы они сеяли больше пшеницы и ячменя к следую­щему году, когда он придет, дабы он и его люди имели доста­точно на прокорм себя и своих коней. А воинам он сказал: „Рабов, которые едят царский хлеб и так скверно стерегут его земли,— всех вас предать мечу!"; и он приказал убить пятна­дцать воинов; и возвратился с большим войском без какого-либо препятствия. Пресвитер Иоанн весьма сердился на это, главным образом на сожжение монастырей и церквей, и велел лазутчикам отправиться в царство Адаль и разузнать, куда именно Махфуз решится напасть. И он узнал, что придет сам царь Адаля и Махфуз вместе с ним с большой силою и что они придут в то же самое царство Фатагар, и придут они не в пост, а в то время, когда пшеница и ячмень зеленые, чтобы погубить их, а в пост они отправятся в другое место. Узнав это, Пре­свитер Иоанн решил подстеречь их на дороге и, говорят, этому воспротивился весь его народ и придворная знать, которые го­ворили, что он — юноша семнадцати лет, и не подобает ему ид­ти на такую войну, и там достаточно бетудетов (бехт-вададов.— С. Ч.) и других начальников его царств. Говорят, он ответил, что он должен идти лично, чтобы отомстить за обиды, причи­ненные его дяде Александру и его отцу Нахуму (Наоду.— С. Ч.) и ему самому в течение шести лет, и он полагается на бога и отомстит за все» [29, с. 307—308].

Лебна Денгелю, действительно, удалось подстеречь войско мусульман в узком проходе, перекрыть все выходы и разгро­мить его. В этом сражении пал имам Махфуз, а султану Мухам­меду с большим трудом удалось бежать с поля брани. «Хроника» Лебна Денгеля повествует об этом, расходясь с изложе­нием Алвариша лишь в возрасте царя: «Когда он достиг возра­ста 20 лет, выступил царь Адаля по имени Мухаммед, с многочисленным войском, и был в это время начальником его сил Махфуд. Царь, услыхав о прибытии этих мусульман, отправил­ся поспешно на войну с ними и с помощью бога, коему слава, те тотчас побежали пред лицом его; он убил многих воинов, сра­жавшихся с ним на конях, держа щиты и копья. И начальник войска этих мусульман, упомянутый нами раньше, был убит в этот день; уцелели из них немногие, убежавшие от убиения. Царь их Мухаммед вышел среди битвы, бежав в страхе и трепе­те; относительно его одни говорили: „встретили его люди из Даваро, когда он уходил, и дали ему итти в его страну в мире, ибо согласны Маласаи и жители Даваро". Другие говорили: „его не видали и не встречали; если бы его встретили, то за­держали, привели бы его, а если нет, доставили бы царю его отрубленную голову, ища почета и назначения". Кого из них считать правдивым, кого — лжецом — предоставим знание богу. Здесь же воздадим благодарение богу, при помощи которого, становятся победителями и от гнева коего побеждаются» [24, с. 119—120].

По удивительному стечению обстоятельств Махфуз был раз­громлен в тот же день, когда флот Лопу Суариша бомбардиро­вал и жег Зейлу. Это совпадение сыграло роль последней кап­ли, переполнявшей чашу. Если к маю 1517 г., когда происходили: эти события, антимусульманского союза двух христианских мо­нархов, португальского и эфиопского, еще не существовало, то в глазах мусульман Африканского Рога этот союз уже стал ре­альностью, которую тяжело почувствовали как мусульманские воины в долине Фатагара, так и жители Зейлы. То христиано-мусульмаяское противоборство, которое уже много веков потрясало страны Средиземноморья, вполне утвердилось и на бере­гах Красного моря.

В этих новых обстоятельствах мусульмане Африканского Рога, которые прежде, по словам аль-Омари, «прибегали под руку царя Амхары и находились под его властью, в своем уни­жении и бедности платя ему указываемую дань» (цит. по [82, с. 73]), увидели в христианской Эфиопии уже не сюзерена, а непримиримого врага, которому необходимо было противопоста­вить «твердое единство». Им не было нужды вырабатывать самим историческую форму такого единства, так как она давно существовала на Арабском Востоке. Этой формой, было тео­кратическое государство, управляемое согласно шариату има­мами (предводителями правоверных), эмирами (военачальни­ками) и кадиями (судьями), с халифом (т. е. имамом ех оfficio) во главе. В этом идеальном государстве экономическая, поли­тическая и общественная жизнь должна регулироваться в соот­ветствии с требованиями ислама. Подобный «наднациональный» характер мусульманской государственности был весьма привле­кателен как раз в тех случаях, когда возникала потребность «держаться заодно и сменить соперничество на твердое един­ство» (цит. по [82, с. 72]).

...Так идея халифата, уже изжившая себя к XVI в. на Араб­ском Востоке, неожиданно возродилась на Африканском Роге. Такое регулярное обращение мусульман самых различных ре­гионов к старой идее теократического идеального государства (ведущая в конечном счете к махдизму как общественно-рели­гиозному явлению) породила недавно в западной исторической науке особую концепцию «возвращающегося ислама». Б. Льюис в своей статье, так и озаглавленной «Возвращение ислама», объ­ясняет это обстоятельство особенностями ислама как религии: «С самого своего появления ислам выступает религией власти, и с точки зрения мусульманского мира это правильно и спра­ведливо, если власть принадлежит мусульманам и только мусульманам. Прочие могут пользоваться терпимостью и даже благоволением в мусульманском государстве, но лишь в. том случае, когда они безоговорочно признают мусульманское пре­восходство. Если мусульмане правят немусульманами — это справедливо и естественно; если же немусульмане травят му­сульманами — это вызов законам бога и природы... Ислам со времени жизни своего основателя являлся, государством» [64, с. 39—40].

Последнее утверждение далеко не бесспорно; однако следует, признать, что Б. Льюис достаточно точно сформулировал отноше­ние мусульман к иноверцам.. Таким в начале XVI в. оказался в условиях обострившегося христиано-мусульманского противо­борства ответ мусульман Африканского Рога на притязания эфиопских царей, высказанные еще Амда Сионом: «Ибо я царь над всеми мусульманами земли Эфиопской» [24, с. 24]. И в этом регионе мусульмане, объединенные общим несчастьем — упад­ком красноморской и индийской торговли,— высказали гораздо большую сплоченность, нежели христиане. В царствование Лебна Денгеля перебежчики в мусульманский лагерь из среды христианского войска были столь же обычны, как и в правле­ние его отца, Наода.

Об этом свидетельствует тот же Алвариш, повествуя о по­беде Лебна Денгеля над имамом Махфузом и султаном Му­хаммедом: «Говорят, что там был большой перевал, который царь Адаля прошел за день до этого, и расположился на рас­стоянии полулиги от страны Пресвитера поодаль от дороги; а Пресвитер расположился в стране Адаль. Когда наступил ясный день, они увидели друг друга, и говорят, что как только Махфуз увидел лагерь Пресвитера и увидел красные палатки, ко­торые разбивают лишь для больших праздников и приемов, он сказал царю Адаля: „Государь, здесь сам негус эфиопский; нынешний день — день смерти нашей, опасайтесь, коль можете, ибо я умру здесь". Говорят, что царь спасся с четырьмя всад­никами, и одним из этих четырех был сын Бетудете (бехт-вадада.— С. Ч.), который был с царем Адаля, а сейчас — с Пре­свитером при его дворе, ибо они ничтоже сумяяпгеся присоеди­няются к маврам и становятся маврами, а если захотят вернуть­ся, то крестятся вновь, получают прощение и становятся хри­стианами, как и прежде. Он и рассказал, что происходило у них» [29, с. 308—309].

В то же самое время в мусульманской среде шел прямо противоположный: процесс объединения всех недовольных под знаменем джихада. Свидетельством этому могут служить уже: успехи Махфуза, принявшего титул имама и собравшего зна­чительное по размерам войско. За успехами Махфуза внима­тельно следили и его единоверцы в Аравии, а старейшины Мек­ки послали ему в подарок шатер и знамя. В этих условиях об­щемусульманской консолидации простой военный успех христиан не мог остановить всего процесса в целом. Так, собст­венно, и случилось после гибели Махфуза. Хотя султан Мухам­мед, никогда не пользовавшийся большим авторитетом, да к тому же еще и скомпрометировавший себя бегством с поля брани, на котором погиб Махфуз, был убит в 1518 г. своими соперниками, а Адаль переживал смутное время борьбы за власть между многочисленными претендентами, общее стрем­ление к созданию единой теократической власти лишь в резуль­тате этих междоусобий усиливалось.

Эфиопия в эпоху нашествия имама Ахмада Граня

В христианской Эфиопии, однако, не замечали этого весьма опасного для них процесса. Царь Лебна Денгель, увлеченный своей победой над грозным Махфузом, поспешил закрепить ее: «Через немного дней после этого он замыслил и решил итти в землю Адаль, ибо обыкновенно победитель желает битвы и сра­жения, как елень желает на источники водные; также и побеж­денный не желает битвы, будучи побежден один раз Он собрал войско по его чинам и племенам и вторгся в землю Адаль, сжег ее города, разрушил их укрепления. Затем, придя в землю Занкар уничтожил высоко построенный и дивно сооруженный цар­ский замок, и ничего не оставил неразрушенным, ни замка, ни мечети. Никто не осмеливался сразиться с ним, ибо устранил их ужас того дня его победы, о котором мы упоминали выше. И он пленил из всех городов мужчин и женщин, старых и ма­лых и вернулся благополучно» [24, с. 120].

Казалось, решительная политика молодого эфиопского царя принесла гораздо больший эффект, нежели осторожность старой царицы Елены, рассылавшей безответные посольства то в Индию к португальцам, то в Египет « мамлюкам. Все это за­ставляло Лебна Денгеля весьма критически относиться к преж­ним инициативам Елены и, в частности к миссии Матфея, о ко­тором до 1520 г. в Эфиопии не было никаких вестей.