Португальское посольство ко двору «Пресвитера Иоанна»

Однако дело, вероятно, было не только в этом. Когда Лопиш де Секейра достиг 9 апреля Массауа, его встретила депутация местных христиан из Аркико и «они спросили Алехандре де Атайде, который был переводчиком, не имеют ли они (т. е. пор­тугальцы.— С. Ч.) вестей о человеке, по имени Матфей, который отправился искать их. Они ответили „нет" и стали спрашивать, что за человек этот Матфей и кто послал его. И они сказали „нет" для того, чтобы выведать у них всю правду, какую мож­но, и увидеть, был ли тот настоящим послом Пресвитера Иоан­на, из-за своих сомнений по этому поводу. Они (т. е. эфиопы. — С. Ч.) сказали, что он был человеком из Каира, которому Пре­свитер Иоанн дал такое поручение, и что по его приказу он час-то приходил в их места доставать разные вещи; и что он был также доверенным лицом царицы Елены, матери указанного Пресвитера, и приходил добывать все вещи, которые были ей нужны, из этих гаваней, то бишь Массауа, Декамим и Дахлак; и что Пресвитер Иоанн послал его со своим посольством и пись­мами к королю, нашему господину. Тогда капитан-майор (т. е. Секейра.— С. Ч.) сказал им, что он (т. е. Матфей.— С. Ч.) прибыл с ним и призвал его на корабль „Сан Педру", на бор­ту которого находился он сам» (32; цит. по [80, с. 70]).

Португальцы были в восторге. Их тяжелые сомнения рас­сеялись, и радость по этому поводу, сменившая обычную на­стороженность, помешала им обратить внимание на некоторые более чем подозрительные детали разговора. В самом деле, получалось так, что эфиопы больше искали Матфея, послан­ного за португальцами, нежели самих португальцев. Подоб­ные неумеренные заботы о собственных слугах были менее всего характерны для монархов — эфиопских, португальских или любых других. Далее, эфиопская депутация из Аркико зна­ла не только прежние функции Матфея при эфиопском дворе (что, в общем-то не удивительно, ибо Матфей часто бывал в Аркико, выполняя царские поручения). Удивительно другое: для жителей Аркико, оказывается, было не секрет, куда и зачем эфиопский царь отослал Матфея в последний раз. А это уже была государственная тайна, и португальцы об этом знали, так как в «Хронике де Ал-букерки» прямо говорится: «Посол (т. е. Матфей.— С. Ч.) ответил, что он прибыл через Зейлу и что только в тот час, когда Пресвитер Иоанн призвал его для от­правления в путь, он открыл ему также и его путь, не сообщив его более никому, и что тогда он вручил ему письма для ко­роля Португалии, не сказав кроме этого ничего, и что он дол­жен был пробраться в Индию и просить генерал-губернатора дать ему проезд в Португалию, поскольку знай при дворе Пре­свитера Иоанна, что он отправлен с посланием к королю Пор­тугалии, то никак бы ему не пройти через земли мавров без великой для себя опасности» [53, с. 262].

В этих условиях сам Матфей вряд ли рискнул бы пробол­таться о цели своей поездки и сути царского поручения. К то­му же он ехал через Зейлу, а не через Аркико. То обстоятель­ство, что великая тайна, которой была покрыта его миссия в Португалию, оказалась известна всему красноморокому базару и что Лебна Денгель дал христианам побережья приказ разы­скивать Матфея, грозило опасностью для несчастного посланца. Причём опасность подстерегала его уже не в «земле мавров», а в стране того самого «Пресвитера Иоанна», к которому он вел ответное посольство.

Действительно, за десять лет отсутствия Матфея многое пере­менилось при эфиопском дворе. Старая царица Елена сошла с политической сцены и удалилась в свой удел в Годжаме. Она по-прежнему пользовалась большим уважением и популяр­ностью в народе [29, с. 321], но Лебна Денгель уже сам взял бразды государственного правления и не склонен был терпеть над собой чьей бы то ни было опеки. Его военные победы над мусульманами, от чего, эфиопские христиане в XVI в. уже успе­ли отвыкнуть, внушили ему мысль о ненужности и, пожалуй, даже вредности привлечения такого слишком могущественного союзника, как португальцы. Та обстановка на Африканском Ро­ге, которая сложилась к 1520 г., вполне устраивала Лебна Денгеля: португальцы, эта сильная морская держава, в известной степени одерживали военно-морскую мощь турок на Красном море, а со своими мусульманскими соседями Лебна Денгель теперь уже .надеялся управиться сам. К тому же после гибели Махфуза и убийства султана Мухаммеда в Адале не прекраща­лись усобицы.

Первой жертвою такой резкой перемены политического кур­са был Матфей, этот единственный исполнитель и свидетель дипломатической инициативы царицы Елены. Депутация жите­лей Аркико, вполне подтвердившая его полномочия в глазах португальцев, также обрадовала его. Эфиопы, видевшие в каж­дом белом христианине жителя или паломника иерусалимского и относившиеся к ним с величайшим почтением, устроили Мат­фею самый торжественный прием: «Матфей прибыл; тут они (т. е. эфиопы. — С. Ч.) выказали превеликое удовольствие и це­ловали ему руки. А Матфей со многими слезами воздал благо­дарение, господу нашему, ибо тот привел его вовремя, дабы показать, что его посольство истинно и (сказал), что теперь он ставит ни во что все пережитые трудности, и другие достойные слова (оказал он). И он велел «казать начальнику Аркико тут же послать к Барнегаису (т. е. бахр-нагашу — наместнику при­морской провинции Эфиопии.— С. Ч.) и к монахам, ибо, хотя тогда были праздничные дни, для них это была служба госпо­ду придти и встретить христиан. И они ушли очень радостны­ми с этими вестями. А на следующий день много людей при­шло посмотреть на Матфея, и они спрашивали „абуну Матеуса", что означает „отца нашего Матфея". И все они целовали его руку и его одежды и выказывали ему другие знаки ве­личайшего почтения» (32; цит. по [80, с. 70]).

Однако после переговоров с бахр-нагашем и после отправ­ления посольства в путь ко двору вся сложность той ситуа­ции, в которой он оказался, стала постепенно доходить до Мат­фея. Он понял, что «все пережитые им трудности» во время десятилетнего путешествия и опасности в «стране мавров» дей­ствительно ничто по сравнению с ожидавшим его в Эфиопии. Ф. Алвариш, духовник и историограф португальского посольст­ва, с недоумением описывает приступы необъяснимой, на его взгляд, паники, которая временами охватывала Матфея: «Когда мы там отдыхали у русла реки, туда к нам прибыл знатный, че­ловек, по имени Фрей (Фэре.— С. Ч.) Маскаль, что на нашем языке означает „слуга (вернее, плод.— С. Ч.) креста". Он при всей своей черноте был знатным человеком, по его словам, своя­кам бахр-нагаша, братом его жены. Перед приходом к нам он спешился, поскольку таков их обычай, и они почитают это за любезность. Посол Матфей, услышав о его прибытии, оказал, что он разбойник и что он пришел ограбить нас, и велел нам взяться за оружие; и сам он, Матфей, взял свой меч и надел шлем на голову. Фрей Маскаль, видя это смятение, послал спро­сить разрешения, чтобы придти к нам. Матфей все еще сомне­вался» « в это время тот прибыл к нам как человек хорошо воспитанный, образованный и любезный... По своей речи, разговору, вопросам и ответам он был человеком осведомленным и любезным, а посол Матфей не мог переносить его, говоря, что он разбойник» [29, с. 12]. .

Страхов Матфея не могло утишить ничто. Он всячески пытался отделаться от Фэре Маскаля и задержать отправление посольства ко двору. Седьмая глава повествования Ф. Алвариша так и называется: «Как Матфей заставил нас уйти с до­роги и путешествовать через горы по сухому руслу реки». И Фэре Маскаль и португальцы требовали идти прямо кара­ванным путем. Матфей же всеми правдами и неправдами стремился увлечь их к монастырю Дабра Бизан: «Когда настал час отдыха, Матфей все настаивал на том, чтобы уйти с проезжей дороги и идти в монастырь Визам (Бизан.— С. Ч.); мы дер­жали совет с Фрей Маскалем, который сказал нам, что дорога к монастырю такова, что груз на спине туда не дотащить, а что мы уходим с проезжей дороги, по которой ходят караваны хри­стиан и мавров, и никто не причиняет им никакого зла, и что тем более не причинят зла нам, которые путешествуют на служ­бе бога и Пресвитера Иоанна... Видя это, Матфей умолял меня обратиться к дону. Родригу и ко всем другим и уговорить их идти к монастырю Визам, поскольку это очень важно для него, и что он останется там не более шести или семи дней (а остался там навеки, ибо он умер там); и что, когда пройдут эти семь или восемь дней, в которые он будет торговать тем, что принадлежит ему, мы в добрый час вернемся на нашу дорогу» [29, с. 14—15].

Добродушный и по-своему весьма проницательный отец Франсишку, видя отчаяние Матфея, наполнил его просьбу и уговорил португальцев зайти в Дабра Бизан. Дорога была, дей­ствительно, тяжела; так как обычно эфиопские монастыри рас­полагаются на вершинах труднодоступных гор, что обеспечивав ло им относительную безопасность, добраться туда бывает не легко. Идя неизвестно «уда и изнемогая под тяжестью груза, португальцы роптали и на Матфея и на Ф. Алвариша: «Всем казалось, что Матфей завел нас сюда, желая убить нас; и все обратились против меня, ибо я сделал это»,— писал Алвариш [29, с. 15]. Фэре Маскаль же, неизвестно из каких соображений присоединившийся к португальскому каравану, последовал за ними и в Дабра Бизан. В мае, в день обретения креста они прибыли к монастырю св. Михаила, одному из монастырей Дабра-Бизанской конгрегации. Португальцы отслужили празд­ничную мессу и устроили обед. Фэре Маскаль, видя, что португальцы, действительно, пришли во владения Дабра Бизана, не пошел в монастырь, а после обеда покинул их и ушел восвояси, Португальцы же расположились в монастыре св. Михаила.

Однако здесь Матфей вместо того, чтобы заняться торгов­лей, объявил португальцам об отправленном им письме ко двору для царя, царицы Елены и для митрополита, что ответ придет дней через 40, а пока нужно ждать, так как лишь по получе­нии ответа они получат вьючных животных для их груза. Кроме того, путешествие немыслимо из-за начала сезона дождей. Пор­тугальцы поняли, что Матфей провел их, но причины этого об­мана остались им непонятны. Во всей этой истории, действи­тельно, неясного млого. Матфей так рвался в Эфиопию и стре­мился доказать несправедливость португальских подозрений в том, что он не тот, за кого себя выдает. А тут, когда он уже в качестве полноправного посла ехал ко двору, Матфей вдруг стал делать все возможное, чтобы оттянуть свое возвращение и остаться в монастыре. Совершенно непонятен и его страх перед Фзре Маскалем, весьма знатным человеком, которого да­же португальцы не могли принять за разбойника с большой до­роги. Кому-кому, а уж Матфею, много лет подвизавшемуся при эфиопском дворе и по делам службы часто посещавшему приморские провинции, следовало бы знать этого свояка бахр-нагаша.

Вывод напрашивается только один: Матфей боялся Фэре Маскаля именно потому, что знал его и знал хорошо. Види­мо, высадившись на эфиопский берег и поговорив со своими старыми эфиопскими знакомыми, Матфей понял, что прибыл не вовремя. В новой обстановке, сложившейся после побед Лебна Деятеля, Матфей со своими португальцами был совсем не ну­жен царю. Так положение Матфея оказалось отчаянным: с од­ной стороны, для него самого лучше было бы переждать; с дру­гой стороны, португальское, посольство горело желанием вы­полнить волю своего короля и спешило ко двору «Пресвитера Иоанна». Встретив по дороге Фэре Маскаля, этого, по-видимо­му, действительно знатного человека, а может быть и уполномо­ченного Лебна Денгеля, Матфей напугался по-настоящему. То, что эта встреча не была случайной, свидетельствует все по­ведение Фэре Маскаля. Поговорив с послом, доном Родригу да Лимой, он не расстался с португальцами, а стал сопровож­дать их повсюду. Тогда Матфей увидел свое единственное спа­сение в близком монастыре Дабра Бизан. Этот монастырь иг­рал не последнюю роль в приморской торговле, и Матфей, по-видимому, имел с ним прочные деловые связи еще со времен своей придворной службы. Кроме того, крупные эфиопские мо­настыри, вроде Дабра Бизана, традиционно обладали правом убежища, нарушать которое не смели и цари. Там действитель­но можно было отсидеться какое-то время, за которое Матфей надеялся восстановить свои прежние связи с царицей Еленой, двором и митрополитом и просить их о заступничестве перед царем. Недаром он посылал из монастыря свои письма.

Однако после праздничного обеда в день обретения креста и отъезда Фэре Маскаля события в монастыре св. Михаила ста­ли развиваться очень быстро. Как пишет Ф. Алвариш,. «через несколько дней по нашему прибытии люди заболели, и португальцы, и наши рабы, мало или никого не осталось не заболев­ших, и многие подвергались смертельной.опасности от многого кровопускания и слабительного. Среди первых заболел госпо­дин Жуан ¹⁵, и не было у нас другого целителя. Господь бла­говолил, чтобы понос с кровопусканием пришли к нему сами собой, и он обрел здоровье. После этого болезнь напала на дру­гих со всей своей силой; среди них заболел и посол Матфей, и пользовали его многими лекарствами» [29, с. 18]. Ч. Рей, опи­сывавший впоследствии приключения португальцев в Эфиопии, с ужасом говорит об этих лекарствах, «усердных кровопускани­ях и сильном слабительном», считая их «хуже самой болезни» [71, с. 44].

Вероятно, однако, португальцы знали, что делали, прибегая к столь сильным средствам: симптомы болезни «господина Жуа­на» довольно ясно указывают не столько на чуму, как назвал эту болезнь Ч. Рей, сколько на отравление. К тому же эта бо­лезнь не коснулась монахов монастыря св. Михаила. Заболе­ли только португальцы и их рабы. Видимо, они сами сделали из этого соответствующие выводы, ведь португальцы знали толк и в ядах и в отравлениях. Как писал век спустя один ка­питан, «португальцы — столь искусные отравители, что... когда они отрезают кусок мяса, та сторона, которую они хотят дать врагу, будет отравлена ядом, в то время как другой его даже не почувствует, поскольку нож отравлен только с одной сторо­ны» (цит. по [26, с. 192]). Возможно, португальцы выздоро­вели не «несмотря на свои лекарства», как пишет Ч. Рей, а бла­годаря им.

Португальцы вылечили и Матфея, однако это не спасло его от смерти. Считая, что опасность миновала, он начал хлопо­тать о своих товарах и покинул на время португальцев, отпра­вившись в монастырскую деревню Жангаргара. Алвариш пи­шет об этом: «Он отправил туда свой груз и сам отправился с ним, а через два дня по прибытии прислал за господином (Жуаном.— С. Ч.), так как снова заболел. Тот оставил всех больных, а вслед за ним не стали мешкать и мы, посол дон Родригу и я, отправились навестить его и обнаружили его весь­ма страдающим. Дон Родригу вернулся, а я оставался с ним три дня, и исповедал его и причастил св. тайн, а по окончанию трех дней он умер 23 мая 1520 года» [29, с. 18—19].

Перед смертью Матфей все товары отписал своей старин­ной благодетельнице царице Елене, которой он верно служил и на службе которой он умер. Умер ли он от болезни или от яда (а это в таком случае заставляет считать причиной его смерти Фзре Маскаля и праздничный обед в день обретения креста), в любом случае его смерть имела то немаловажное значение, что она развязывала руки Лебна Денгелю. Царь избавился таким образом от единственного свидетеля, способного подтвердить обязательства, данные Еленой португальцам от имени малолет-него царя, которые, однако, взрослый царь признавать уже не хотел. Впрочем, португальцы далеко не сразу почувствовали перемену. Для этого нужно было, чтобы вести о смерти Матфея до­шли до царя, а новые царские инструкции достигли португаль­ского посольства.

Между тем положение португальцев было незавидным: свер­нув по непонятной для себя причине на несколько дней в Дабра Бизан, они задержались там надолго, до сезона дождей, и лишились своего проводника Матфея, который, как они думали, обеспечит им свободный проезд по незнакомой стране и благо­желательный прием при дворе «Пресвитера Иоанна». Бизанские монахи, безусловно, лучше понимали всю сложность ситуации и отнюдь не радовались столь опасным гостям, однако боялись и отпускать их без царской на то воли, а не только способство­вать их отъезду. Они умоляли португальцев подождать до при­езда их настоятеля, который был тогда при царском дворе и, вернувшись, так или иначе мог решить этот вопрос.

Однако неукротимый да Лима не мог сидеть в бездействии. Несмотря на то, что он (как, впрочем, и все остальные порту­гальцы) поклялся монахам на распятии не предпринимать ни­чего до возвращения дабра-бизанского настоятеля, португаль­ский посол все же послал к бахр-нагашу просить о вьючных животных для своего дальнейшего путешествия. Не быстро, спустя месяц, бахр-нагаш прислал животных, которые прибыли в монастырь 4 июня, когда дождливый сезон уже начался. Жи­вотных было недостаточно, и часть груза португальцам при­шлось оставить на хранение в монастыре.

Можно было бы удивляться, отчего бахр-нагаш вообще по­желал вмешиваться в эту историю и пришел на помощь порту­гальцам. Однако его собственное положение здесь было также в достаточной мере сложным. С одной стороны, бахр-нагаш был, безусловно, осведомлен, что португальцы для царя — дале­ко не желанные гости. С другой стороны, наместник приморской провинпии с вполне понятным страхом относился к португаль­цам, господствовавшим в Индийском океане и часто рейдиро­вавшим в Красном море. К тому же, когда в апреле португаль­цы высадились в Массауа, Лопиш де Секейра, вице-король Ин­дии и командующий флотом, вел переговоры с бахр-нагашем, и они целовали друг другу крест в вечной дружбе. Какое бы решение ни принял эфиопский царь и какая бы участь ни по­стигла португальское посольство, бахр-нагаш был прежде всего заинтересован в том, чтобы самому остаться в стороне и что­бы никаких неприятностей не случилось с португальцами в пределах его провинции. В то же время он не желал и скомпроме­тировать себя в глазах эфиопского царя и выглядеть в качестве пособника португальцев. Поэтому на прямо высказанную прось­бу да Лимы (который, кстати, напомнил бахр-нагашу о крест­ном целовании) бахр-нагаш прислал умеренное количество вьючных животных и устранился от дальнейшего участия в португальских делах.

Португальцы отважно пустились в путь в разгар дождливо­го сезона. Помимо невероятных трудностей путешествия по размокшим склонам крутых гор они на собственном горьком опыте познакомились с участью «частного путешественника» в Эфиопии — понятия, совершенно чуждого эфиопам. Если в Эфиопии человек путешествовал на большие расстояния по царскому по­ручению, то в таком случае на местное население и админи­страцию возлагалась обязанность размещать его на отдых, кормить, поить и снабжать вьючными и верховыми животными. Купцы по своим торговым делам ездили обычно в составе больших караванов с надежной охраной и в определенное время года. Они встречали прием и заботу у своих многочисленных контрагентов, живших в деревнях, расположенных вдоль кара­ванных путей. Путешествуя из года в год, как правило, одними и теми же маршрутами, купцы были хорошо известны местному населению, среди которого имели разнообразные деловые и дружеские связи. Вообще же путешествия в Эфиопии считались делом трудным и опасным. Когда необходимость заставляла эфио­па отправляться в далекий путь, он предпочитал не спешить, а выждать несколько месяцев и присоединиться к каравану единог верцев. Теряя в скорости, он значительно выигрывал в безопаст ности пути. Если же путешественник не желал довольствовать­ся скромным положением человека, примкнувшего к чужому ка­равану, и ехал самостоятельно, не имея ни царского предписа­ния, ни связей среди местного населения, он оказывался в полот жении не только опасном, но и затруднительном. Ему неизбежно приходилось сталкиваться с вымогательством со стороны местных властей и страхом и недоброжелательством местного населения, уставшего от содержания проезжающих нахлебни­ков, требовательных и наглых, как и все царские слуги, начиная со знатного придворного и кончая последним солдатом.

Все это пришлось испытать и португальцам. В конце концов, когда окончательно выяснилось, что собственными усилиями им далеко не уехать, а от бахр-нагаша помощи ждать нечего, дон Родригу оставил свой караван на месте, а сам с небольшим эскортом отправился в Тигре, чтобы заручиться поддержкой; наместника этой провинции. Действительно, опыт подтверждал, что без содействия местных властей путешествие в Эфиопии невозможно. Расчет посла оказался верным, и все остальные пор­тугальцы получили от дона Родригу известие, что люди на­местника Тигре будут ждать их с вьючными животными у по­граничной р. Мареб. Однако и наместник Тигре пригласил к се­бе португальцев не столько для помощи в их дальнейшем про­движении к царскому двору (а на это он, собственно, не, имел и права без царского на то приказа), сколько для того, чтобы не отстать от своего соседа и соперника, бахр-нагаша, который уже успел завязать дружественные связи с могущественными португальцами.

Следует оказать, что у местной знати португальцы вызывали вполне понятное любопытство, умеряемое, впрочем, царским к ним нерасположением. Насколько роль «частных путешест­венников» ставила португальцев в изолированное положение, показывает их встреча с бальгада ¹⁶ Робелем. Наместник Тигре поместил португальцев как своих гостей в так называемый бе­тенегус, (буквально «царский дом»). Подобные дома имелись во всех эфиопских провинциях, и в случае нужды там мог рас­полагаться либо сам царь, либо его наместник или посланец во время своих поездок тю стране. Местные жители не имели пра­ва не только заходить туда, но даже приближаться к этим до­мам без вызова. Таким образом, португальцы оказались доста­точно хорошо изолированными от местного населения и посети­телей без малейшего насилия над ними со стороны властей. Не имея вьючных животных, они были лишены и возможности передвижения по собственному желанию. Местное же населе­ние и не пыталось общаться с такими гостями.

Бальгада Робель, будучи человеком высокопоставленным и, по-видимому, любопытным, тем не менее рискнул. Вот как опи­сывает эту встречу Алвариш: «Когда мы были там, прибыл весьма знатный человек, по имени Робель, а его должность на­зывается бальгада, и потому его зовут бальгада Робель. С ним прибыло много людей верхом на мулах и на конях, и они вели парадных мулов с барабанами. Этот знатный человек является подданным Тигримахома (т. е. наместника Тигре.— С. Ч.). Этот вельможа прислал просить посла выйти и поговорить с ним вне бетенегуса и его дома, поскольку он не может войти туда, если там нет Тигримахома: потому что, как я уже писал, они весь­ма почитают эти беты, которые стоят с открытыми дверями и никто в них не входит, говоря, что это запрещено под страхом смерти каждому заходить в любой бетенегус, когда там нет его господина, который управляет страной от имени Пресвитера Иоанна. Когда прибыло это известие, посол велел сказать ему, что он прошел расстояние в пять тысяч лиг, и если кто-нибудь хочет увидеть его, пусть приходит в его дом, а он никуда не выйдет. Тогда этот вельможа прислал корову и большой гор­шок меда, «белого, как снег, и твердого, как камень, и прислал сказать, что ради разговора с послом он придет в бетенегус и его помилуют от наказания ради иноземных христиан. Когда он прибыл к бету, был такой дождь, что он вынужден был войти внутрь, и он говорил с послом и со всеми нами о нашем при­бытии и о христианстве в наших странах, которые им неизвест­ны. После этого он говорил о войнах, которые они вели с мав­рами, которые отняли у них приморские страны, и что они не перестают с ними воевать; и он дал очень хорошего мула за меч, и посол дал ему шлем. Мы узнали потом при дворе, где часто видели этого вельможу, что он великий воитель, постоянно занятый войнами, и, как нам сказали, весьма в них удачлив» [29, с. 97—98].

Излишняя самоуверенность постоянно вредила дону Родригу. Не желая понимать чужого положения, он не мог правильно оценить и своего собственного, а оно было далеко не завидным. Он всячески рвался ко двору, куда его никто не звал, и на­стаивал на скорейшем отправлении в путь, хотя многие эфиопы удерживали его от этого и давали понять, что не видят в этом, ничего хорошего. Наконец дон Родригу вынудил наместника Тиг­ре отправить его в путь и дать ему эфиопский эскорт. Это уже ставило португальцев в положение официальных гостей, а со сто­роны наместника было некоторым превышением власти. По­страдать за это пришлось начальнику эфиопского эскорта. При дворе было решено после смерти Матфея, развязавшей царю руки, на всякий случай принять португальцев, а уж по­том посмотреть, что делать с ними и с их предложениями. Леб-на Денгель послал к ним своих людей во главе с монахом Цега Зеабом, который, видимо, был выбран для этой миссии как человек бывалый.

Когда Цега Зеаб встретил португальцев, уже направляю­щихся ко двору со своим эскортом, он, не говоря худого сло­ва, «сразу же схватил начальника (эфиопского эскорта.— С. Ч.), который отвечал за наш груз, за голову и принялся его бить» [29, с. 100]. Португальцы, завидев такую встречу, бросились к монаху с оружием в руках и чуть «е убили его. Как пишет Алвариш, «случилось, что он говорил немного по-итальянски, а там был Жоржи д'Абреу, который его немного понимает; когда бы не это, да не я, который увидал его клобук и сказал, что это монах, это бы для него так не обошлось. Дело кончилось примирением, и монах рассказал, что он прибыл по приказу Пресвитера Иоанна доставить наш груз и он дивится на этого начальника и поступил с ним так из-за того, что тот плохо сна­рядил нас в дорогу» [29, с. 100]. Начальник эскорта, действи­тельно, обращался с португальским грузом не лучшим обра­зом, однако вряд ли ярость Цега Зеаба была вызвана этим обстоятельством, так как сразу разглядеть состояние груза не было возможности. Скорее всего начальник эфиопского эскорта был побит не за плохое исполнение своих обязанностей, а за то, что он вообще взялся их исполнять без царского на то пове­ления. Все происшедшее, однако, ничуть не омрачило порту­гальской уверенности в том, что при дворе их ожидает самый лучший прием.

В этом португальцам пришлось очень скоро и жестоко разо­чароваться. Все шло хорошо, пока 17 октября 1520 г. они не достигли, царского стана. Торжественный прием был назначен на 20 число. Приемом ведал акабе-саат, которой Алвариш на­зывает кабеатой. В немедленной аудиенции самого царя портутальцам было отказано. Впоследствии этой аудиенции им пришлось дожидаться больше месяца. Однако акабе-саат предло­жил им вести переговоры через свое посредство, от чего на этот раз отказался уже гордый да Лима, ответив, «что он не отдаст своего послания никому, кроме Его Величества и (через акабе-саата. — С. Ч.) ему нечего передавать, кроме того, что он со своими людьми целует его руки и возносит великое благода­рение богу за исполнение их желания и соединение христиан с христианами» [29, с. 169]. Тем не менее дон Родригу передал акабе-саату подарки, предназначенные для «Пресвитера Иоан­на». По славам Алвариша, «когда они получили их ... они раз­ложили все на виду у людей, призвали к тишине, и верховный судья двора сказал речь очень громким голосом, перечислив предмет за предметом все вещи, присланные генерал-губерна­тором, и заявив, что все должны возблагодарить бога, ибо хри­стиане соединились с христианами, а кого это огорчает, пусть плачет, а кого радует, пусть радуется. И большая толпа людей, которая была здесь, подняла громкие крики, славя бога, и это длилось довольно долго, а потом нас отпустили» [29, с. 170]. Если португальцы порадовались этому обстоятельству, то напрасно, поскольку хитрый акабе-саат из обычной процедуры обмена подарками между равноправными сторонами устроил торжественную церемонию вручения дани. По крайней мере это было воспринято именно так, и когда португальцы попытались вступиться за своего соотечественника по кличке «Овца», по­павшего в Эфиопию до них и закованного в колодки за попытку переговорить с ними, бехт-вадад слева прямо и резко указал португальцам на их скромное место, «сказав: кто вас звал при­ходить сюда, и что Матфей был в Португалии ни по приказанию Пресвитера Иоанна, ни царицы Елены» [29, с. 171].

Таким образом, эфиопский двор, воспользовавшись смертью Матфея, перечеркнул все предыдущие переговоры с португаль­цами, которые Матфей вел от имени «Пресвитера Иоанна», и начал их сызнова с посольством во главе с доном Родригу. Здесь, однако, уже португальцам отводилась малоприятная роль инициаторов и заинтересованной стороны, а эфиопы получали все возможности присматриваться к своим гостям, знакомиться через них с новым для них европейским миром, причем делать это не спеша, тянуть время и не брать на себя никаких обреме­нительных обязательств.

При этом эфиопская сторона не стеснялась подчеркивать превосходство своего положения. Португальцев неоднократно вызывали к Лебна Денгелю, долго держали перед шатром, а потом отправляли обратно несолоно хлебавшими, о чем со свой­ственным ему крестьянским юмором рассказывал Ф. Алвариш: «Так мы и остались, как павлин: как он то распускает хвост и радуется, то складывает его и печалится, так и мы радова­лись, отправляясь, и печалились, возвращаясь» [29, с. 179—180]. Все это крайне раздражало и самих португальцев и позд­нейших европейских исследователей Эфиопии. Согласно Ч. Рею, «с другой стороны, Лебна Денгель не хотел отвечать португаль­ской миссии и прямым отказом, и потому он использовал так­тику, которая весьма характерна и для современных абиссин­цев, и увиливал, тянул и уклонялся неделя за неделей и месяц за месяцем» [71, с. 79].

С португальской точки зрения это было именно так. С точки зрения европейской дипломатии конца XIX — начала XX в. это было тоже так. Однако с точки зрения эфиопов, столкнувшихся с посланцами мощной европейской державы, проводящей поли­тику широчайшей военной экспансии, державой, чья польза была сомнительной, а опасность, безусловно, большой, политика проволочек и оттяжек в переговорах, общих заверений в друж­бе без каких-либо конкретных обязательств — такая политика была единственным разумным выходом из создавшегося щекот­ливого положения. Не удивительно, что многие эфиопские пра­вители занимали аналогичную позицию и гораздо позже, уже в XIX в., когда оказывались лицом к лицу с настойчивыми пред­ставителями европейских колониальных держав, первое место среди которых принадлежало Великобритании. Поэтому англий­ское раздражение Ч. Рея вполне понятно.

Впрочем, Лебна Денгель не только тянул время. Он также внимательно присматривался к португальцам и старался соста­вить по возможности полное представление как о них самих, так и о Португалии и португальском монархе. Португальским посланцам задавались самые разнообразные вопросы, начиная с того, «женат ли король Португалии, сколько, у него жен и сколько крепостей в Индии», и кончая гаросьбами показать бой на мечах и португальские танцы. Среди прочих вопросов были и такие, которые прямо затрагивали жгучие вопросы христиано-мусульманского противоборства: «Кто научил мавров делать мушкеты и бомбарды, и когда они стреляют друг в друга, они в португальцев, а португальцы в них, кто болыце страшится, мавры или португальцы? Каждый вопрос задавался отдельно, и ответы давались отдельно; что до страха перед бомбардами, то так как португальцев укрепляет вера в Иисуса Христа, они не боятся мавров; а если бы боялись, то не отправились бы они в столь долгий путь без надобности искать их. Что же до изго­товления мушкетов и бомбард, то мавры — люди, обладающие знанием и умением, как все прочие люди. Когда спросили, есть ли у турок хорошие бомбарды, посол ответил, что их так же хороши, как и наши, но мы не боимся их, потому что мы воюем за веру Иисуса Христа, а они против нее. Он (Лебна Денгель.— С. Ч.) спросил, кто научил турок делать бомбарды. Ответ был дан таков же, как и относительно мавров, т. е., что турки — лю­ди и имеют человеческий разум и познания, совершенные во всех отношениях, кроме веры» [29, с. 184—185].

Немало вопросов выпало и на долю Ф. Алвариша как свя­щенника и духовника португальского посольства. Ему пришлось не только чуть ли не в лицах представить и объяснить Лебна Денгелю всю католическую мессу, но я не раз беседовать о сложных богословских вопросах и пересказывать и показывать жития католических святых: Иеронима, Франциска, Доминика, Кирика и папы Льва. Столь большое внимание, уделяемое ре­лигиозным вопросам, — вполне естественно. Средневековые об­щества, каковыми в начале XVI в. являлись и Эфиопия и Пор­тугалия, были вполне равнодушны к расовым различиям, и это с достаточной ясностью видно как из отношения португальцев к эфиопам, так и эфиолов к португальцам. К вероисповедным же вопросам, напротив, был самый жгучий интерес. Политиче­ский союз был возможен лишь при непременном условии един­ства вероисповедного, и не случайно, что и эфиопы и порту­гальцы внимательнейшим образом рассматривали и оценивали как обрядовую, так и догматическую стороны веры друг друга.

Первое знакомство вполне удовлетворило обе стороны в этом отношении, тем более, что отец Франсишку, представлявший католическую веру царю Лебна Денгелю и сам оценивавший эфиопскую веру, отличался большой широтой взглядов. Однако такое первоначальное согласие в вопросах веры было хотя и необходимым, но далеко не достаточным условием для союза политического.

Результат португальского посольства, которое не заверши­лось заключением политического союза, нередко объясняют фа­тальной несовместимостью личных качеств пылкого до бестакт­ности Родригу да Лима и осторожного и недалекого Лебна Денгеля, неспособного оценить всю опасность растущей мусуль­манской угрозы. Эти качества договаривающихся сторон, безус­ловно, не могли не иметь значение для исхода переговоров, однако трудно не заметить, что и пылкость португальского пос­ла и осторожность эфиопского монарха были, если угодно, исторически обусловлены.

Дон Родригу да Лима, прошедший под знаменем своего короля огнем и мечом полмира и бывший свидетелем без пре­увеличения поразительных побед португальского оружия, менее всего был склонен выжидать и дипломатничать. Когда перед ним вставала проблема, он решал ее быстро и просто, мало задумываясь над возможными последствиями. Например, Леб­на Денгель просил дона Родригу сделать эфиопскими буквами надписи на подаренной ему португальцами карте мира, да Лима ничтоже сумняшеся обозначил всю Португалию как Лиссабон, а Испанию как Севилью из опасения, что небольшие размеры этих стран не произведут должного впечатления на эфиопского даря. Неизбежным результатом столь неловкого обмана было его разоблачение, после чего Лебна Денгель послал сказать пор­тугальцам о своем сомнении, чтобы короли Португалии и Испании могли прогнать турок из краономорского бассейна, по­скольку им подвластны весьма немногочисленные земли. Поэто­му эфиопский царь, заинтересованный в нейтрализации турец­кой опасности, предложил написать королю Испании, чтобы он построил форт в Зейле, король Португалии — в Массауа, а ко­роль Франции — в Суакине, что обеспечило бы христианское господство на Красном море. Безусловно, с точки зрения порту­гальской дипломатии трудно было достичь худших результатов.

Исторически обусловленной была и позиция Лебна Денгеля в его переговорах с португальцами. И суть дела состояла не только в том, что португальские гости со своими постоянными внутренними сварами и рукопашными побоищами произвели неблагоприятное впечатление на эфиопский двор. Основная при­чина отсутствия единодушия заключалась в полном несоответ­ствии как целей, так и воззрений договаривающихся сторон. В первой четверти XVI в. португальцы мыслили и действовали в масштабе всемирном, стремясь захватить и удержать в своих руках основные пути мировой торговли, что приносило им ко­лоссальные доходы. Эфиопы же вовсе не старались вырваться в окружающий мир, истинные размеры которого они представ­ляли себе весьма смутно. Когда же этот неведомый мир сам придвинулся вплотную к Эфиопии и на Красном море появи­лись турки и португальцы, главной заботой эфиопских царей стало оградить себя от постороннего вторжения. Это, однако, оказывалось совсем не просто, поскольку португало-турецкая борьба за торговые пути в Индию неизбежно приобретала ха­рактер христиано-мусульманского противоборства, и христиан­скому царю Эфиопии трудно было остаться в стороне. Впрочем, Лебна Денгель не мог вмешаться в борьбу этих ддух морских держав на Красном море, не имея флота. Он желал устранить турецкую опасность при помощи португальцев, а с местными мусульманами на суше он надеялся справиться сам. Поэтому он предложил португальцам построить крепость и церковь в Массауа и Делагоа для борьбы с турками и обещал им помощь «всадниками и лучниками», если военные действия развернутся на суше [29, с. 371—372].

Таким образом, хотя при эфиопском дворе и дезавуировали покойного Матфея, посланного царицей Еленой, которая скон­чалась в 1525 г. в бытность португальцев в Эфиопии, предло­жения Лебна Денгеля в сущности повторяли предложения ста­рой царицы, изложенные в ее письме. Новым здесь было лишь то, что Лебна Денгелю удалось сохранить незаинтересованный вид и поставить португальских посланников в положение проси­телей. С точки зрения нашего современника, хорошо знакомого с историей раздела Африки европейскими державами и после­дующей тяжелой борьбой африканских народов за свою на­циональную независимость, эти предложения Лебна Денгеля могут показаться весьма опасными для независимости и территориальной целостности его страны. Тем не менее для начала XVI в. это было не так. Все те пункты, которые упомянул эфиопский царь в качестве возможных мест для португальских и европейских фортов (Зейла, Массауа, Суакин и Делагоа), фактически принадлежали не ему, а приморским мусульманским государствам. И хотя Лебна Денгель не собирался отказаться от своего сюзеренитета над ними, провозглашенного еще царем Амда Сионом, утвердить его на деле военной силой он был не в состоянии. По-видимому, он рассчитывал, что это сделают для него португальцы, уже пожегшие Зейлу и бомбар­дировавшие Могадишо в 1516 г. Впрочем, особого интереса он не выказывал и здесь, предоставляя португальцам проявлять инициативу в усердно пропагандируемой ими антимусульман­ской борьбе. Соответствующее письмо было заготовлено на имя короля Мануэла, а впоследствии, когда стало известно о его смерти, и на имя его преемника, Жуана III.

Дальнейшее пребывание португальского посольства в Эфио­пии было омрачено жесточайшими раздорами между доном Родригу и Жоржи д'Абреу, так что дело доходило до воору­женных столкновений между португальцами. Попытка Лебна Денгеля выступить в качестве миротворца была бестактно от­вергнута доном Родригу, что не прибавило царского уважения ни к самому послу, ни к его посольству. Возможно, Лебна-Ден­гель временами подумывал о том, не поступить ли ему со свои­ми буйными и беспардонными гостями по старым эфиопским обычаям и не запретить ли им навсегда возвращение на ро­дину. В своем повествовании Ф. Алвариш не раз делится тя­желыми раздумьями по этому поводу. Тем не менее после мно­жества безобразных столкновений между собою и нескольких бесполезных путешествий к побережью и обратно 28 апреля 1526 .г. небольшой португальский флот под командованием дона Экторе да Силвейры, состоявший из трех королевских галеонов и двух каравелл, отплыл в Индию, увозя уже не чаявших вер­нуться португальцев и эфиопского посланца Цега Зеаба. В Эфиопии остались лишь цирюльник Жуан Бермудиш и худож­ник Лазаро д'Андрадо.

Неудачи упорно сопровождали несчастное посольство и на обратном пути на родину. На о-ве Камаран они не сумели отыскать останки похороненного там дона Дуарте де Галвана, и отец Франсишку смог привезти его сыну для захоронения в фамильной усыпальнице только три зуба, найденные им при раскопках. Затем флагманский галеон попал в штиль подле Маската, и все они чуть не погибли от жажды. Люди не пили три дня, и дон Экторе да Силвейра обходил умирающих с един­ственной флягой воды. Сам он, как и вся команда, не пил ни­чего и все три дня оставался на мостике галеона и не отлучал­ся в свою каюту, чтобы все видели его и никто бы не заподо­зрил, что юн пьет воду тайком [71, с. 103]. Когда 24 июля 1527 г. они прибыли на лиссабонский рейд, столица их встре­тила чумой, и им пришлось просидеть месяц в карантине в Коимбре.

Наконец они приняты были королем Жуаном III, которому они передали письма и подарки Лебна Денгеля. Король щедро вознаградил участников посольства, однако не стал предприни­мать ничего для дальнейшего налаживания португало-эфиопских связей. Настоящая Эфиопия, не легендарное «царство Пре­свитера Иоанна», не вызвала у него делового интереса. Порту­галия не нуждалась в Эфиопии. Так почти одновременно два монарха, эфиопский и португальский, ознакомившись со стра­нами друг друга через посредство португальского посольства, не проявили заметного стремления заключить совместный анти­мусульманский союз, хотя при обмене посланиями они и вы­ражали антимусульманские чувства, приличествующие христиа­нам. Казалось, что в этих условиях эфиопско-португальские отношения не могли получить ни действенного продолжения, ни значительного развития.