Глава 3 Сократ был полезен ученикам примером и учением

Что Сократ, по моему мнению, и пользу при­носил своим друзьям, — как делом, обнаруживая пред ними, каков он есть, гак и беседами,— об этом я теперь напишу, что припомню.

Что касается отношения к богам, его дела и сло­ва — это всем было известно — были согласны с от­ветом Пифии,¹ который она дает на вопрос, как по­ступать относительно жертвоприношений, почита­ния предков или тому подобного: Пифия дает ответ, что кто поступает по обычаю родного города, тот по­ступает благочестиво. Сократ и сам так поступал и другим советовал, а кто поступает как-нибудь иначе, те, думал, глупы и берутся не за свое дело.

В молитвах он просто просил богов даровать доб­ро, ибо боги лучше всех знают, в чем состоит добро; а просить богов о золоте, серебре, тирании или о чем-нибудь подобном — это все равно, думал он, что про­сить об игре в кости, сражении или о чем-нибудь другом, исход чего совершенно неизвестен.

Жертвы приносил он небольшие, потому что и средства у него были небольшие, но не принижал себя перед теми, кто приносит много больших жертв от своих богатств. Богам, говорил он, не было бы присуще совершенство, если бы они большим жер­твам радовались больше, чем малым: в таком случае часто дары порочных людей им были бы угоднее,

____________

126

Жертвы бессмертным богам приноси сообразно достатку.¹

Также и по отношению к друзьям, чужеземным гостям и в разных других обстоятельствах жизни совет «приноси по достатку» он находил прекрасным.

Если ему казалось, что ему дается какое-нибудь указание от богов, то уговорить его поступить во­преки этому указанию было труднее, чем уговорить взять проводника, слепого и не знающего дороги, вместо зрячего и знающего. Да и других обзывал он глупцами, кто поступает вопреки указанию богов из опасения дурной славы у людей. Сам же он пренебрегал всем человеческим в сравнении с бо­жественными знаками.

Тот образ жизни, к которому он приучил и душу, и тело, был таков, что при нем всякий проживет безмятежно и безопасно, если только по воле бо­гов не произойдет чего-нибудь необыкновенного. Жизнь обходилась ему так дешево, что не знаю, можно ли так мало зарабатывать, чтобы не получать столько, сколько было достаточно для Сократа. Пи­щи он употреблял столько, сколько мог съесть с аппетитом, а к еде приступал с такой подготовкой, что голод служил ему приправой; питье всякое ему было вкусно, потому что он не пил, если не чув­ствовал жажды. Если когда его приглашали на обед

_______________________

127

От любви к красавцам советовал он тщательно воздерживаться: нелегко, говорил он, владеть собою, касаясь таких людей. Услышав однажды, что Кри-тобул,² сын Критона, поцеловал Алкивиадова сына, красавца, он спросил Ксенофонта в присутствии Критобула:

— Скажи мне, Ксенофонт, не правда ли, ты считал Критобула скорее скромным, чем дерзким, скорее осторожным, чем безрассудным и кидаю­щимся в опасность?

— Конечно, — отвечал Ксенофонт.

______________

¹ Иначе Цирцея, дочь Гелиоса (Солнца) — мифиче­ская волшебница, жившая на острове Эя, к которому пристал Одиссей со своими спутниками. Вкусив напитка волшебницы, спутники превратились в свиней; впрочем, хитроумный вождь сумел вернуть им облик людей («Одис­сея», песнь X).

² Сын ближайшего друга Сократа был весьма смазлив и кокетлив.

129

— Что же ты заметил в его поступках, что так дурно думаешь о нем? — произнес Ксенофонт.

— Да разве он не отважился поцеловать Алки­виадова сына, такого хорошенького, цветущего?

— Ну, если этот отчаянный поступок — такого рода, — сказал Ксенофонт, — то, мне кажется, и я могу попасть в эту опасность!

— О, несчастный! — сказал Сократ. — Как ты ду­маешь, что с тобой может быть после поцелуя кра­савца? Разве не станешь ты сейчас же рабом из свободного человека? Разве не станешь разоряться на вредные удовольствия? Разве будет у тебя время позаботиться о прекрасном? Разве не будешь ты вынужден усердно заниматься такими вещами, ка­кими не станет заниматься и сумасшедший?

— О, Геракл! — сказал Ксенофонт. —- Какую стран­ную силу ты приписываешь поцелую!

— И ты этому удивляешься? — отвечал Сократ.— Разве ты не знаешь, что фаланги, величиной меньше пол-обола, только прикоснувшись ртом, изводят лю­дей болью и лишают рассудка?

— Да, клянусь Зевсом, — отвечал Ксенофонт, — ведь фаланги что-то впускают при укусе.

— Глупец! — сказал Сократ. — А красавцы при поцелуе разве не впускают чего-то? Ты не думаешь этого только оттого, что не видишь. Разве ты не

___________________

129

Таким образом, и по отношению к любовным ув­лечениям он держался того мнения, что люди, не чув­ствующие себя в безопасности от них, должны на­правлять их на то, чего без особенно большой по­требности тела душа не примет и что, при появлении потребности, хлопот не доставит. Асам он, несомнен­но, был так хорошо вооружен против таких увлече­ний, что ему легче было держаться в отдалении от самых красивых и спелых, чем другим от самых пере­зревших и безобразных.

Такие вот правила усвоил он себе относительно пищи, питья и любовных наслаждений и был того мнения, что удовольствия он испытывает доста­точно, нисколько не меньше, чем те, которые об этом много хлопочут, а печали испытывает гораздо меньше.

_________________

130

Если некоторые, на основании письменных и устных свидетельств о Сократе, думают, что он об­ращать людей к добродетели умел отлично, но ука­зывать путь к ней не был способен, то пусть они рассмотрят не только те беседы его, в которых он ради исправления при помощи вопросов опровергал людей, воображающих, что они все знают, но также и повседневные беседы его с друзьями, и пусть тогда уже судят, был ли он способен нравственно возвышать их.

В первую очередь я изложу слышанную мною беседу его с Аристодемом,¹ по прозванию Малым, о божестве.

Заметив, что он не приносит жертв богам и не прибегает к гаданиям, а, напротив, даже смеется над теми, кто это делает, он обратился к нему с таким вопросом:

— Скажи мне, Аристодем, есть ли люди, пре­мудростью которых ты восхищаешься?

— Да, — отвечал он.

— Назови нам имена их, — сказал Сократ.

— В эпической поэзии я всего больше восхи­щаюсь Гомером, в дифирамбе² — Меланиппидом,³

_______________-

¹ Лицо, исследователями не опознанное.

² Песнь во славу Диониса (Вакха) — бога вина, весе­лья, экстатического безумия.

³ Поэт, современник Сократа.

131

— Кто же, по-твоему, заслуживает большего вос­хищения — тот ли, кто изготовляет изображения, лишенные разума и движения, или тот, кто создает живые существа, разумные и самодеятельные?

— Клянусь Зевсом, гораздо больше тот, кто творит живые существа, если действительно они появляются не по какой-то случайности, но благодаря разуму.

— Какие же вещи ты признаешь делом случай­ным и какие — делом разума: те ли, цель сущест­вования которых неизвестна, или те, которые су­ществуют для какой-нибудь пользы?

— Надо полагать, конечно, что предметы, полу­чающие благодаря разуму бытие для какой-нибудь

пользы.

________________

132

—Нет клянусь Зевсом, - отвечал Аристодем, — если смотреть на это с такой точки зрения, то оно очень похоже на искусное произведение какого-то божественного, любящего живые существа художника.

— А то, что он насадил стремление к деторож­дению насадил в матерях стремление к выкармли­вав а во вскормленных детях величайшую любовь к жизни и величайший страх к смерти?

— Без сомнения, и это похоже на искусную работу кого-то, поставившего себе целью бытие живых существ.

—А в самом себе ты признаешь присутствие чего-нибудь разумного?

— Спрашивай: я буду отвечать.

— А в других местах нигде нет ничего разумного? Неужели ты можешь так думать, зная, что в теле

133

— Да, клянусь Зевсом, думаю так: я не вижу хозяев, как знаю мастеров в здешних работах.

— Да ведь и души своей ты не видишь, а она хозяйка тела: поэтому, если рассуждать таким об­разом, ты имеешь право сказать, что ты ничего не делаешь по разуму, а все по случайности.

Тут Аристодем сказал:

— Нет, Сократ, право, я не смотрю с презрением на божество, а, напротив, считаю его слишком ве­личественным, чтобы ему нужно было еще почита­ние с моей стороны.

— Если так, — возразил Сократ, — то чем вели­чественнее божество, которое, однако, удостаивает тебя своего попечения, тем больше следует чтить его.

— Будь уверен, — отвечал Аристодем, — если бы я пришел к убеждению, что боги хоть сколько-ни­будь заботятся о людях, я не стал бы относиться к ним с пренебрежением.

— Так неужели ты думаешь, что они не забо­тятся? Во-первых, из всех живых существ одному лишь человеку они дали прямое положение, а это прямое положение дает возможность и вперед смот­реть дальше, и вверху находящиеся предметы лучше видеть, а через это уменьшается опасность повредить

134

зрение, слух и рот. Затем, всем животным они дали ноги, дающие им возможность только ходить, а человеку прибавили еще и руки, исполняющие боль­шую часть дел, благодаря которым мы счастливее их. Мало того, хотя все живые существа имеют язык, но только язык человека они сделали спо­собным, посредством прикосновения его к разным местам рта, произносить членораздельные звуки, так что мы можем сообщать друг другу, что хотим. Да­лее, утехи любви для животных они ограничили известным временем года, а нам они даруют их непрерывно до старости. Однако бог нашел недо­статочным позаботиться только о теле, но, что важ­нее всего, он насадил в человеке и душу самую совершенную. Так, прежде всего, у какого другого существа душа заметила, что есть боги, создавшие этот великий, прекрасный мир? Какой другой род существ, кроме человека, чтит богов? Какая душа более, чем человеческая, способна принимать меры предосторожности против голода, жажды, холодов, жара, бороться с болезнями, развивать силу упраж­нениями, работать над изучением чего-либо, по­мнить все, что услышит, увидит, изучит? Неужели тебе не ясно, что в сравнении с другими существами люди живут, как боги, уже благодаря своему при­родному строю далеко превосходя животных и те­лом, и душой? Если бы у человека было, например, тело быка, а разум человека, он не мог бы делать, что хочет; точно также животные, имеющие руки, но лишенные разума, в лучшем положении от этого не находятся. А ты, получив в удел эти драгоценные Дары, думаешь, что боги о тебе не заботятся? Что Же они должны сделать, чтобы ты признал их по­печение о тебе?

— Я признаю это, когда они будут посылать мне, как, ты говоришь, они посылают тебе, совет­ников ' для указания, что делать и чего не делать.

— А когда они, — отвечал Сократ, — дают через гадания указания афинянам, желающим узнать бу­дущее, или когда эллинам и даже всем людям, по­сылая чудесные знамения, они предвещают что-нибудь, разве, думаешь, не дают они и тебе указаний, а только тебя исключают и оставляют вне своих забот? Как ты думаешь, неужели боги насадили бы в людях убеждение в том, что они могут делать добро и зло, если бы они не имели силы для этого? Неужели люди никогда не заметили бы, что они вечно подвергаются обману? Разве ты не видишь, что самые долговечные и мудрые учреждения чело­веческие — государства и народы — наиболее почти­тельны к богам и самые разумные возрасты наиболее преданы заботе о богах? Дорогой мой, — прибавил он, — пойми, что и твой ум, пока находится в твоем теле, распоряжается им, как хочет. На этом осно­вании следует думать, что и целокугшый разум всего устраивает вселенную так, как ему угодно: не думай что твой взор может простираться на много стадий, а глаз бога слишком слаб, чтобы сразу все видеть, и что твоя душа может заботиться и о здешних делах, и об египетских, и о сицилийских, а разум бога недостаточно силен, чтобы сразу обо всем иметь попечение. Но, оказывая услуги людям, ты узнаешь, кто готов и тебе оказывать услуги; делая им при­ятное, узнаешь, кто и тебе делает приятное; советуясь

____________________

136

Этими беседами, мне кажется, Сократ так воздействовал на своих друзей, что они удалялись от всяких нечестивых, несправедливых и предосуди­тельных поступков, не только когда их видели люди, но и когда они были одни, потому что были убеж­дены, что ни один их поступок не может остаться скрытым от богов.

137

АПОЛОГИЯ СОКРАТА

РИТОРА ЛИБАНИЯ
СОДЕРЖАНИЕ И ПЛАН РЕЧИ

Защитником Сократа, обвиняемого Анитом, вы­ступает друг философа. Он полагает это своим дол­гом, так как уверен в ложности выдвинутых обви­нений. Защитник тактично и убедительно напоми­нает судьям о необходимости не поддаваться влия­нию злых происков обвинителей (пп. 1—12).

Далее следует живое описание бескорыстной де­ятельности Сократа, отданной совершенствованию нра­вов соотечественников. Сократ, несмотря на враж­дебность, испытываемую со стороны некоторых со­граждан, недовольных его мужественной критикой, пользовался всеобщей любовью и имел множество восторженных приверженцев, к которым некогда принадлежал и Анит, охотно видевший в недавнем прошлом и собственного сына среди собеседников философа. В разговорах с юношей Сократ не раз упо­минал его отца, Анита, как кожевенного торговца, что показалось Аниту тяжким оскорблением и послу­жило истинным поводом его обвинения, доказательством

138

1. Поскольку Сократ на протяжении всей своей жизни не менял ни образа мыслей, ни согласного с ним поведения, обвинение против него должно было прозвучать со стороны Анита значительно раньше; в противном случае обвинитель сам достоин осуждения за преступное бездействие.

2. Защитник приводит доказательства полной не­состоятельности части обвинения, касающейся не­нависти Сократа к демократии, каковую он, по ут­верждению Анита, насаждал в молодых людях сво­ими наставлениями (пп. 54—61).

3. Опровержение обвинения, касающегося будто бы неуважительных отзывов Сократа о почитаемых повсеместно поэтах Гомере, Гесиоде, Феогаиде и Пиндаре, защитник предваряет замечанием, что сами поэты нередко подвергают друг друга критике. Далее защита настаивает на том, что никакие законы, пи­саные или неписаные, не запрещают подобного рода критику никому из граждан. В данном случае важно лишь, справедлива ли она по существу. В этом отно­шении Сократ не заслуживает ни малейшего осужде­ния, так как все его упреки знаменитым поэтам не были лишены оснований. Наиболее авторитетным доказательством справедливости Сократа служит прозвучавшее некогда Дельфийское провозвестие о его мудрости. Многое в творениях названных поэтов Сократом и одобрялось. Оба утверждения поясняют­ся примерами (пп. 62—108).

139

4. Обвинение в том, что наставления Сократа учили юношей лжеклятвам и подобным тяжким пре­ступлениям защита отклоняет, указывая на безупречность поведения Сократа в жизни (пп. 109—115).

6. Так же несостоятельно утверждение обвини­теля, что Сократ избирал в свои собеседники лишь людей молодого возраста. Возражая, защитник вновь возвращается к высказываниям Сократа о прослав­ленных поэтах древности (пп. 117—126).

7. Следующий пункт обвинения характеризует Сократа как проповедника праздности. Защита воз­ражает, ссылаясь на достойное всяческого восхище­ния поведение Сократа в битвах при Делии и Амфиполе, а именно на проявленные им там доблесть и мужество. Забота о совершенствовании души для этого человека важнее попечения о теле. Хотя сам Сократ не принимал активного участия в полити­ческой жизни города, тем не менее заслуживает вся­ческого уважения в глазах сограждан, так как сумел воспитать истинно деятельных и добросовестных государственных мужей (пп. 127—133).

8. Совершенно абсурдно звучит упрек Сократу в бедности, предпринятый обвинением (пп. 134—135).

9. Попытка Анита подтвердить свои аргументы ссылкой на прежнюю дружбу философа с Алкивиадом и Критием, выдает лишь совершенное незнание обвинителем истинных обстоятельств (пп. 136—152).

10. В своей обвинительной речи Анит указывает на опасность, грозящую обществу со стороны философов,

140

софистов и прочих мудрецов, аргументируя свою мысль известными в истории Афин фактами конфликтов последних с гражданами и суровыми приговорами, которые не раз выносили им афиняне; при этом Анит указывает, что многие из прослав­ленных государственных мужей Афин достигали за­служенно высокого положения, не будучи в юно­шеские годы учениками софистов. По мнению за­щиты, часть обвинения, касающаяся вредного влия­ния софистов на общество, вообще никак не может быть отнесена к Сократу; что же касается второй, то здесь защитник приводит примеры Мильтиада и Фемистокла, которые, действительно, никогда не быв учениками кого-либо из софистов, тем не менее, также подвергались со стороны афинян осуждению и суровой каре. Обвинитель, коль скоро он не хочет заслужить упрека в непоследовательности, должен был бы признать, что отечество претерпело от на­званных мужей один лишь вред. Далее защита при­водит пример противоположного толка, а именно Перикла, которому афинские граждане никогда не ставили в вину его дружбу с Анаксагором, несмотря на якобы стойкую неприязнь афинян ко всем без исключения представителям науки и искусства, та­ким, как Дамон, и многим другим философам древ­ности. Защита указывает, что во многих государствах гражданские войны вспыхивали, затягиваясь иногда на долгие годы, без какого-либо подстрекательского влияния со стороны софистов (Спарта) (пп. 153— 161).

141

1. Мужи афинские! Пусть и вдвое умножились бы обвинения против Сократа, продлевая собою спи­сок предъявленных судьям, о благе государства пе­кущимся и от порчи его охраняющим, не стану я, вопреки сердцу своему, отрицать мою к обвиняе­мому дружественность. И сочту себя человеком бес­честным, если подлый сговор клеветников разобла­чить не попытаюсь, вам о честности и правдивости Сократа рассказав, кои засвидетельствованы были не раз словом его и делом.